Могут сказать, что за бортом текста осталась огромная деятельность Ленина по руководству народным хозяйством. Да она почти вся такая и была эта деятельность. И результаты налицо. К 1927 году в рамках ленинского нэпа, по словам советских историков, страна достигла экономического уровня Российской империи 1913 года. Это не так, конечно, но капитализм привел к тому, что экономика стала восстанавливаться. Но там, где экономикой занимались Ленин, Дзержинский, Троцкий и бездна всяких советских начальников, чекистов, коммунистов, советских журналистов, секретных сотрудников, т.е. в банковской сфере и в сфере крупного производства, в сфере внешней торговли, что там случилось? По признанию Троцкого советские товары стоили в 4-5 раз дороже европейских, т.е. с дореволюционными русскими он даже и не сравнивает. Крестьяне эти товары покупать отказывались, и начался тот самый великий экономический кризис СССР, породивший диктатуру Сталина, о кризисе все знают, но причин его не понимают. А причины понятные, читайте выше. Про то, как руководил народным хозяйством Ленин и система, которую он создал.
И причина этого кризиса лежала не в сфере экономики, и разрешить его можно было легко экономическими средствами, что и пытался доказать партийному большинству Бухарин.
Но если в сфере экономики Бухарин учеником Ленина не был, то вот в сфере пропаганды он все же взял у Ленина многое. И надо сказать, что ленинская «идеологическая борьба» и пропаганда кардинально отличались от того, что потом будет делать в этой сфере Сталин.
Ленин пытался наладить отношения с эмиграцией и вообще с русской интеллигенцией, использовать многих из них для своих целей, поскольку его собственная партия состояла часто из полуграмотных людей, «которые в гимназиях не учились». И во имя этого примирения Ленин написал краткую, но восторженную рецензию на книгу "Двенадцать ножей в спину революции" Аверченко и опубликовал ее в газете «Правда». Рецензия называлась "Талантливая книга". Ленин пишет вот такие слова о книге: "Эта высокоталантливая книжка", "...большая часть книжки посвящена темам, которые Аркадий Аверченко великолепно знает, пережил, передумал, перечувствовал. И с поразительным талантом изображены впечатления и настроения представителя старой, помещичьей и фабрикантской, богатой, объевшейся и объедавшейся России. Так, именно так должна казаться революция представителям командующих классов. Огнем пышущая ненависть делает рассказы Аверченко иногда — и большей частью — яркими до поразительности. Есть прямо-таки превосходные вещички, например, "Трава, примятая сапогами", о психологии детей, переживших и переживающих гражданскую войну".
И Ленин предлагает книгу перепечатать в РСФСР. Так что его привело в такой восторг? А вот обращение Аверченко к нему лично, на которое он и ответил в "Правде".
Чтобы понять всю степень свободы в делах идеологических, которую предлагал Ленин, стоит процитировать все же Аверченко. Он якобы пишет письмо Ленину, хотя это просто небольшой рассказа из его книги:
"Здравствуй, голубчик! Ну, как поживаешь? Всё ли у тебя в полном здоровьи?
Кстати, ты, захлопотавшись около государственных дел, вероятно, забыл меня?..
А я тебя помню.
Я тот самый твой коллега по журналистике Аверченко, который, если ты помнишь, топтался внизу, около дома Кшесинской, в то время, как ты стоял на балконе и кричал во всё горло:
— Надо додушить буржуазию! Грабь награбленное!
Я тот самый Аверченко, на которого, помнишь, жаловался Луначарский, что я, дескать, в своём «Сатириконе» издеваюсь и смеюсь над вами.
Ты тогда же приказал Урицкому закрыть навсегда мой журнал, а меня доставить на Гороховую.
Прости, голубчик, что я за два дня до этой предполагаемой доставки на Гороховую — уехал из Петербурга, даже не простившись с тобой. Захлопотался.
Ты тогда же отдал приказ задержать меня на ст. Зерново, но я совсем забыл тебе сказать перед отъездом, что поеду через Унечу.
Не ожидал ты этого?
Кстати, спасибо тебе. На Унече твои коммунисты приняли меня замечательно. Правда, комендант Унечи — знаменитая курсистка товарищ Хайкина сначала хотела меня расстрелять.
— За что? — спросил я.
— За то, что вы в своих фельетонах так ругали большевиков.
Я ударил себя в грудь и вскричал обиженно:
— А вы читали мои самые последние фельетоны?
— Нет, не читала.
— Вот то-то и оно! Так нечего и говорить!
А что «нечего и говорить», я, признаться, и сам не знаю, потому что в последних фельетонах — ты прости, голубчик, за резкость — просто писал, что большевики — жулики, убийцы и маровихеры…
Очевидно, тов. Хайкина не поняла меня, а я её не разубеждал.
Ну вот, братец ты мой — так я и жил.
Выезжая из Унечи, я потребовал себе конвой, потому что надо было переезжать нейтральную зону, но это была самая странная нейтральная зона, которую мне только приходилось видеть в жизни. потому что по одну сторону нейтральной зоны грабили только большевики, по другую только немцы, а в нейтральной зоне грабили и большевики, и немцы, и украинцы, и все вообще, кому не лень.
Бог её знает, почему она называлась нейтральной, эта зона.
Большое тебе спасибо, голубчик Володя, за конвой — если эту твою Хайкину ещё не убили, награди её орденом Красного Знамени за мой счёт…
Много, много, дружище Вольдемар, за эти два года воды утекло… Я на тебя не сержусь, но ты гонял меня по всей России, как солёного зайца: из Киева в Харьков, из Харькова — в Ростов, потом Екатеринодар, Новороссийск, Севастополь, Мелитополь, опять… Севастополь.
Это письмо я пишу тебе из Константинополя, куда прибыл по своим личным делам.
Впрочем, что же это я о себе, да о себе… Поговорим и о тебе…
Ты за это время сделался большим человеком… Эка, куда хватил: неограниченный властитель всея России… Даже отсюда вижу твои плутоватые глазёнки, даже отсюда слышу твоё возражение:
— Не я властитель, а ЦИК.
Ну, это, Володя, даже не по-приятельски. Брось ломаться — я ведь знаю, что тебе стоит только цикнуть и весь твой ЦИК полезет под стол и сделает всё, что ты хочешь.
А ловко ты, шельмец, устроился — уверяю тебя, что даже при царе государственная дума была в тысячу раз самостоятельнее и независимее. Согнул ты «рабоче-крестьянскую», можно сказать, в бараний рог.
Как настроение?
Ты знаешь, я часто думаю о тебе и должен сказать, что за последнее время совершенно перестал понимать тебя.
На кой чёрт тебе вся эта музыка? В то время, когда ты кричал до хрипоты с балкона — тебе, отчасти, и кушать хотелось, отчасти и мир, по молодости лет, собирался перестроить.
А теперь? Наелся ты досыта, а мира всё равно не перестроил.
Доходят до меня слухи, что живётся у вас там в России, перестроенной по твоему плану — препротивно.
Никто у тебя не работает, все голодают, мрут, а ты, Володя, слышал я, так запутался, что у тебя и частная собственность начинает всплывать, и свободная торговля, и концессии.
Стоит огород городить, действительно!
Впрочем, дело даже не в том, а я боюсь, что ты просто скучаешь.
Я сам, знаешь ли, не прочь повластвовать, но власть хороша, когда кругом довольство, сияющие рожи и этакие хорошенькие бабёночки, вроде мадам Монтеспан при Людовике.
А какой ты к чёрту Людовик, прости за откровенность!
Окружил себя всякой дрянью, вроде башкир, китайцев — и нос боишься высунуть из Кремля. Это, брат, не власть. Даже Николай II частенько раньше показывался перед народом и ему кричали «ура», а тебе что кричат?
— Жулики вы, — кричат тебе и Троцкому, — Чтоб вы подохли, коммунисты.
Ну, чего хорошего?
Я ещё понимаю, если бы рождён был королём — ну, тогда ничего не поделаешь: профессия обязывает. Тогда сиди на башне — и сочиняй законы для подданных.
А ведь ты — я знаю тебя по Швейцарии — ты без кафе, без «бока», без табачного дыма, плавающего под потолком — жить не мог.
Небось, хочется иногда снова посидеть в биргалле, поорать о политике, затянуться хорошим киастером — да где уж там!
И из Кремля нельзя выйти, да и пивные ты все, неведомо на кой дьявол, позакрывал декретом.
Неуютно ты, брат, живёшь, по собачьему. Русский ты столбовой дворянин, а с башкирами всё якшаешься, с китайцами. И друга себе нашёл — Троцкого — совсем он тебе не пара. Я, конечно, Володя, не хочу сплетничать, но знаю, что он тебя подбивает на всякие глупости, а ты слушаешь.
Если хочешь иметь мой дружеский совет — выгони Троцкого, распусти этот идиотский ЦИК и издай свой последний декрет к русскому народу, что вот, дескать, ты ошибся, за что и приносишь извинения, что ты думал насадить социализм и коммунизм, но что это для отсталой России «не по носу табак», так что ты приказываешь народу вернуться к старому, буржуазно-капиталистическому строю жизни, а сам уезжаешь отдыхать на курорт.
Просто и мило!
Ей богу, плюнь ты на это дело, ведь сам видишь, что получилось: дрянь, грязь и безобразие.
Не нужно ли деньжат? Лир пять, десять могу сколотить, вышлю.
Хочешь — приезжай ко мне, у меня отдохнёшь, подлечишься, а там мы с тобой вместе какую-нибудь другую штуковину придумаем — поумней твоего марксизма.
Ну, прощай, брат, кланяйся там!
Поцелуй Троцкого, если не противно.
Где летом — на даче? Неужели в Кремле?
С коммунистическим приветом,
Аркадий Аверченко.
P.S. Если вздумаешь черкнуть два слова, пиши: Париж, Елисейский дворец, Мильерану для Аверченко».
Это письмо-рассказ носит откровенно издевательский характер. Коротко и ясно Аверченко изложил то, о чем все писали в эмиграции и потом будут писать и в позднем СССР во времена перестройки, затем этой войдет даже в учебники по истории – Ленин боролся за власть и это принесло огромные потери и мучения практически всем людям России.
Ленин отвечает на это обычной своей демагогией, что Аверченко судит о событиях со своих классовых позиций, а вот с позиции пролетариата все делалось правильно. И все же какова смелость Ленина! Он не боится в главной большевицкой газете опубликовать эту хвалебную рецензию на книгу Аверченко и предлагает ее переиздать в СССР! А в СССР при Сталине за такие не книги даже, а разговоры, расстреливали, после него просто сажали в тюрьму за антисоветскую пропаганду.
Но Ленин поступает так, а не иначе. Почему? Но он ответил коммунистам в своем заключительном слове на 11 съезде партии – власть-то у нас. И чтобы не писали в эмиграции – это никакого значения не имеет. Тем более, что в СССР в это время вылавливали и судили оставшихся еще меньшевиков и эсеров т.е., добивали хоть какую-то силу, способную на организованное сопротивление.