БЕСЕДЫ С ДРУГОМ
Приближались выходные дни, и мы с Анатолием, договорившись заранее, решили отдохнуть семьями.
Приморское лето было в самом разгаре – третья декада июля. Нещадно палило солнце, муссонная духота, для тех, кто не привык к ней, была просто невыносимой! Да, и люди, привыкшие к морскому климату, в основном скрывались в собственных квартирах, под кондиционерами. Но лучший способ спрятаться от всех этих летних тягот, конечно же, поездка к морю!
Ливадия…
Нет, нет! Это не та, не крымская Ливадия, окрестности которой были заселены в третьем тысячелетии до нашей эры, не та Ливадия, где ещё в эпоху средневековья было поселение с храмом и могильником. И не та Ливадия, на территории которой в восемнадцатом веке было греческое поселение Ай-Ян (Святой Иоанн).
Можно ещё многое рассказать именно о той Ливадии. Но мы решили отдохнуть в Ливадии нашей, Приморской, расположенной на берегу тёплого, чистого и волнующегося в июле залива Восток, недалеко от бухты Гайдамак, с прекрасным, крупинка к крупинке, золотистым морским песочком, приветливыми и радостными, разомлевшими от жары людьми. А название – название, как и у Крымского поселения, такое же потому, что, расположены эти места на одной географической широте. В общем, есть такое замечательное место в Приморском крае!
Но это так, к слову…
Когда обустроились с палатками и бытом, то время для нас, как бы остановилось: было лишь палящее солнце, море, то с шумом прибоя, то с тихим всплеском отлива, да запах шашлыков со всех сторон, по всему побережью. Мы с Толей не остались в стороне от прекрасного занятия, приготовления шашлыков и куриных крылышек на гриле. И, конечно же – куда денется от этого русский человек! – с сухим вином, которого было у нас в достатке. Напитки покрепче в это время года – добровольное сумасшествие и самоубийство.
Жёны наши занимались своими женскими разговорами, а Толе, как мне казалось, не терпелось поговорить со мной о чём-нибудь «вкусненьком»: ну, любил он это дело! И вообще, поговорить для него было первейшей потребностью. Иногда я от него уставал, ведь он даже не представлял себе, что молчание, порой, в дружбе является более необходимым, нежели разговоры, и что часто умение помолчать вдвоём – одно из неотъемлемых составляющих дружбы. И любви, кстати, тоже. Но не только он – многие этого не понимают…
Чтобы не мешать нашим женщинам мы взяли себе по шампуру шашлыков, две бутылочки сухого вина и перешли поближе к воде, под установленный там пляжный зонтик.
Честно говоря, я и не хотел разговаривать о чём-то серьёзном – ни место, ни настроение не располагали к этому. Но Анатолий был настойчив, и как-то постепенно мы разговорились. И, конечно же, он, жадно интересовавшийся темой терроризма, начал меня экзаменовать и расспрашивать о тупамарос: он всё время мне говорил, что я взялся за тему, которую плохо знаю. Я всегда ему отвечал на это, что возможно он прав и всего знать просто нельзя. Но Толька упорствовал в своих утверждениях. И тогда я предоставлял ему пальму первенства, давал возможность показать превосходство в знаниях вопроса. В принципе, я никогда и не претендовал на всезнайство. Но кое в чём, включая некоторые вопросы психологии террористов, я точно разбирался не хуже моего друга. И он иногда от этого горячился и злился. Самолюбие, честолюбие, знаете ли…
- Ну, вот скажи мне, Володь, - оживлённо упрекал он меня, - зачем ты описываешь так подробно, в деталях, акции, в которых участвовал Альваро? Это что, инструкции будущим поколениям или…
Я прервал его.
- Вот именно, Толя, «или»! Я хочу рассказать людям не просто историю мальчика, ставшего сначала Робин Гудом, а потом и террористом, историю не просто девочки, пережившей фашистские кошмары и волею судьбы оказавшейся в чужой стране, в стане террористов. Я хочу, чтобы тот, кто будет читать эту книгу, понял, как к этому приходят и почему такими становятся. Хочу, чтобы поняли, что такое терроризм и почему он враг человека! Но в одном ты прав: есть у меня пристрастие - и к деталям, и к интересным фактам. Ну, люблю я мимоходом, да и просветить читателя! Но разве это грех?
- Нет, конечно. Хотя не знаю, что тебе скажут твои будущие издатели? Ну, блин, Володя, ты и замахнулся! А справишься?
- Не знаю, Толь, но хотелось бы верить, что хоть что-то у меня получится. А получилось или нет – судить, всё-таки не редакторам, а читателям.
Анатолий помолчал немного и стал рассуждать, как бы сам с собой.
- Знаешь, я всегда задавал себе вопрос, там…ну, ты понимаешь, где… - И он непроизвольно прикоснулся левой рукой к правой стороне своей груди, где «красовался» шрам от пулевого ранения. – Я всегда задавал себе много таких вопросов. Вот, например: почему люди это делают?
- Ну, наверное, Толь, терроризм – явление многогранное и многомерное. Хотя бы ввиду направленности этой своей деятельности. Я уже и не говорю о психологии, личной мотивации поступков и действий террористов.
- Хорошо, тогда объясни мне, почему твоя умная и образованная Агнешка попала в их стан и не разобралась, как объективно умный и образованный, много переживший человек, в том, что она со своими новыми друзьями и соратниками совершает преступления?
- Толя! Тяжёлый вопрос! Очень долго рассказывать!
- Но ведь, ты же собрался как-то донести это до читателя? Или я ошибаюсь?
- Нет, не ошибаешься, но…
- Ну! Времени у нас куча! Давай, аргументируй!
- Ну, хорошо, попробую, как могу. Хотя, психология терроризма – тема многоаспектная. Но я попробую популярно, попроще.
Анатолий очевидно обиделся.
- Ты полагаешь, что я не в состоянии понять научных рассуждений и потому хочешь говорить со мной попроще? Спасибо, дружище за оценку моего интеллекта…
- Толь, ну что ты придираешься к словам, в «бутылку лезешь»? Я просто не хочу, чтобы наши беседы переходили в научную плоскость. Не обижайся.
Толя всегда был вспыльчивым, но быстро отходящим от обиды человеком.
Ладно, не обращай внимания. Это я так. С психологии, так с психологии!
- Вот, смотри, Толь! Психология всегда в основе всего, вместе, конечно, с социально-экономическими причинами, начал я продвигать ему свои теории. - Что это за люди, террористы? На мой взгляд, да так и многие специалисты пишут, это прежде все те, кто не смог реализовать себя в той или иной сфере жизни, деятельности. Например, в политической. Часто это те, кто обладает каким-то комплексом неполноценности. Возьмём, например, Альваро. Сомкнулся в своё время, в поисках личного счастья, с бандитами и ворами. Тогда он и пролил чью-то первую кровь. Что стоило людям даровитее и умнее его, наставить этого человека на рельсы терроризма? Всё просто, Толя! С одной стороны. А с другой?
- Хорошо, Володь, вот ты говоришь, что Альваро не так умён, как Аги. Но она-то была и умной и образованной! Её-то что заставило пойти по этому, скользкому пути?
Я на какое-то время задумался: действительно, а что? И мне показалось, что я думаю об этом верно.
- Понимаешь, Толя! Тут многое смешалось. Террористы-то люди особые. В своём большинстве, они, как бы, подвижники, что ли, но с отрицательным зарядом. Они полагают, что именно они отмечены богом, избраны им и жизнью. С одной стороны они хотят сделать ее, жизнь, справедливой и правильной. Ну, конечно, в их понимании. А то, что и как они понимают – сомнению не подлежит. Иначе…сам понимаешь! А с другой стороны – уничтожают эту самую жизнь, убивают людей. Чтобы что? А чтобы достичь своих идеалов! Да, да! У них есть идеалы, и они считают их более гуманными и более реалистичными, чем те, которые предложило человечество.
Но при этом, они не понимают, что в своём стремлении к поставленной цели они выходят за рамки общечеловеческих ценностей. Думают, что они художники, что наполняют свою картину мира яркими красками, необычными событиями, риском, эмоциями. Но они явно не понимают, что стремятся-то к смерти. Как не могут понять этого бабочки, летящие на губительный огонь. А знаешь, какой психологический эффект лежит в основе всего этого? Риск жизнью, своей, собственной жизнью! Он волнует их кровь, их мозг! И ещё. Когда он, террорист…убивает…
Анатолий недослушал, поёжился от моих объяснений и перебил меня.
- И всё-таки, Володя, не пойму: почему Аги присоединилась к террористам? Ведь она умница, мать, человек с высоким интеллектом. Кстати, никак не могу понять и того, как это высокая интеллектуальность может совмещаться с террористической деятельностью?
- Видишь ли, Толь, - пафосно и глубокомысленно, подобно знатоку этого вопроса, начал я. Но, тут же, ощутил, что не имею к знатокам этого вопроса никакого отношения и сменил тональность. - Если бы всё было и мне понятно, если бы всё было так однозначно и просто. Но опять многое упирается в психологию личности террориста, в его логику. Давай попробуем порассуждать. Кто она, Агнешка? На треть еврейка, на треть испанка, на треть полька! Почему-то блондинистая девочка, получившая прекрасное светское и религиозное воспитание, познавшая ужасы и унижения фашизма, страдания плена и жестокую действительность современного мира. Как ты думаешь, ей после всего пережитого хотелось справедливости, да даже просто, женского счастья?
- Ну-у, Володя, куда ты загнул! Не хочешь ли ты сказать, что она одна в мире была и есть такая? Не хочешь ли ты сказать, что все, кто страдал безмерно, для того, чтобы изменить мир по-своему, просто строем должны идти и даже бежать в террористы?
- Нет, Анатолий, я о другом. Я опять о психологии личности. Вот, смотри, читал я тут одно исследование. Так вот, по личностным особенностям террористы мужчины и террористки женщины весьма схожи. Но есть и различия. У женщин террористок выше уровень пассионарности, то есть состояния повышенной тяги к действию по изменению среды, жизнедеятельности. Даже своей ценной и любимой жизни!
- И почему ты так решил?
- Да, не я, Толя, не я! Так говорят учёные мужи! Потому, что женщинам такое состояние помогает утверждаться в собственной исключительности, в желании поменять мир!
- А ты уверен, что все женщины мира хотят его поменять?
- А ты уверен, что есть женщины, которые не хотели бы для себя и для своей семьи всего лучшего и с каждым разом всё лучшего и лучшего? – ответил я вопросом на Толин вопрос.
- М-м-да, тут не поспоришь. - Анатолий почесал свой затылок и улыбнулся.
- А вообще, женщинам-террористкам присуща большая, чем мужчинам подозрительность. Это так называемый феномен постоянной настороженности. Впрочем, он у мужчин есть тоже. Но у женщин он сильнее. Кроме того, женщины более подчиняемы, более внушаемы, более исполнительны и более обязательны, чем мужчины. И больше, чем мужчины, склонны к повиновению.
- Да, уж! – захихикал Анатолий. Особенно моя жена! Нашёл повинующихся! Сколько лет не могу обуздать её строптивость!
- Толя! Ну что ты вечно пытаешься сравнивать вилку с бутылкой. Это всё бытовуха: тут женщинам равных просто нет! – подыграл я ему. – Но ведь мы же с тобой говорим о террористках!
- А то ты не знаешь мою террористку! – продолжал ёрничать Толька.
- Да, ладно! Если хочешь - потом поговорим и об этом. Так вот, Толь. Есть такое понятие – «социальное научение». В нём стабильность - это семья, друзья, свой круг общения, всё, что дорого. У обычных преступников нет такой тяги к этим понятиям. У террористов – как правило, они есть. Да, и история терроризма говорит нам о том, что среди женщин-террористок было немало идейных и по политическим, и по социально-экономическим, и по религиозным мотивам. Как ты мог видеть, всё это сошлось на Агнешке. А среди мужиков всегда были те, кто примыкал к террористам по меркантильным соображениям. Были такие и среди тупамарос. Но это не относится к Альваро, хотя он и был поначалу бандитом, налётчиком и вором. Любовь…Великая штука! Это Агнешка сделала его таким, каким он стал позже. Ну, и, наверное, или даже определённо – гены…
- Ну, хорошо. – Толя налил нам по полстакана сухого, и мы выпили, а потом по-русски закусили вино шашлыком. – Неужели они, эти «Тупамарос» - я сейчас не говорю о руководстве, а пытаюсь понять именно Аги, Альваро и Мигеля – неужели они полагали, что могут сломить всю эту правительственную машину: полицию, войска, помогающие им Штаты? Ты и взаправду веришь, что они могли это сделать?
- Я думаю, что нет. Я сейчас не об их вере, а об их возможностях. Потому что причина их неуспеха, на мой взгляд, в ошибочной идеологии и порочной организации Движения.
Я сейчас не буду анализировать, насколько они были далеки от народа, от тех целей, которые декларировали, о причинах всего этого. Я о другом: они были и останутся в истории только террористами!
- А почему ты так решил, Володя? Вот, в отличие от тебя, я был в Уругвае…
- Ай, Толя! Перестань ты меня тыкать тем, что я не выезжал за пределы России и Китая!
- Да не-е-е, Володь, не принимай так близко к сердцу мои слова, я о другом. Вот там, в Монтевидео, далеко не все считают тупамарос террористами. И тогда не считали многие, и сейчас не считают. Там…
- Стоп, стоп, стоп, Анатолий! – жестом руки я как бы остановил его, движущегося не в том направлении. – Давай разберёмся ещё раз. Терроризм это предельная нетерпимость к инакомыслию, это фанатичная вера в то, чем он занимается. В конце концов, он порождение максималистского идеалистического утопизма, ненависти к существующим порядкам и укладам существования общества! Он деструктивен, потому, что отражает и представляет культ насилия, обесценивает человеческую жизнь! Он вминает в грязь чужие законы и ставит во главу угла свои, порой не менее неприемлемые, чем считались предыдущие! Тут всё! И презрение к человеческой жизни ради достижения своих целей, и убеждение в собственной исключительности, и полное отсутствие связи с реальностью…
И главная опасность: посмотри, кто идёт в террористы? В абсолютном большинстве случаев террористы – это молодые люди в возрасте около двадцати лет, плюс-минус пять лет, получившие воспитание в патриархальной и весьма религиозной культуре. В этом аспекте - яркий пример – Аги! В других - в террористы привлекаются социально неприспособленные, малоуспешные люди. А вот в этом аспекте пример – Альваро!
А теперь давай взглянем на такие аспекты. Например, обусловленность принадлежностью к определённому социально-экономическому классу, нации, религии оказывают значительное влияние на личностные ценности, мотивы и стиль жизни, личности террориста. Влияние семейного окружения существенно сказывается на развитии этой личности. А значение и формы родительского поведения? А-а-а! Вот видишь! Тут тебе и Аги, тут и её сын Мигель!
- Подожди, подожди, Володя! А причём тут Мигель? Ведь судя по твоим описаниям и рассказам, Мигель никогда не был террористом? Просто мальчик жил в их среде. Но сам-то он ничего такого не делал?
- А вот и неправда твоя, Толя! Ну, сам посуди, ведь не зря же меня заставили контролировать его в армии. Тогда я полагал, что зря. Теперь я так не считаю. И знаешь, почему? Ну, во-первых, Мигель - как продукт среды, в которой он жил и воспитывался. В детстве он был свидетелем страданий и гонений своих родителей и таких же, как он и его семья. Как не крути, но с этой стороны всегда возникает стремление к защите своего, родного. А ещё – к мести! А во-вторых, давай не будем забывать об атмосфере эмоционального дефицита, в которой рос этот пацан. Психология вещь насколько сложная и тёмная, настолько и неумолимая: Мигель, конечно, не обязательно мог стать террористом, да, он им и не стал, но жизнь в той среде наверняка оставила в его душе, в его сознании, очень глубокий след. Это, конечно же, способствовало возникновению деструктивных тенденций в развитии его личности. А выразилось это, к счастью не в его переходе в террористы, а в проявлениях авантюризма, в желании стрелять, воевать за принадлежащие непонятно кому идеи и цели. Тут всё, как по учению террологов. Я имею в виду участие Мигеля в боевых действиях в Афганистане, в стремлении быть лучшим и первым во всём, сильным и умеющим за себя постоять. И так далее. Но об этом, ты пока ещё не читал. Я об этом ещё не написал. Ну, если только немного, кое-что. А разве мало среди террористов тех, кто в детстве или в молодости подвергался унижениям, не мог самоутвердиться. Аги чувствовала всё это и даже наверняка осознавала. Вот почему и сам мальчик стремился, и жить, и учиться по законам самоутверждения и по примеру своих родителей!
- Да, интересно. Но, ты же, сам пишешь, что тупамарос оправдывались тем, что к террористическим действиям их, якобы, побудила несправедливость в обществе, ущемление прав простых людей, граждан своей страны? И отсутствие перспективы что-то изменить законными методами?
- Да. Именно так и было. Но именно так декларируют свои действия почти все террористы, стимулируя свою деятельность через средства массовой информации, раскрывая, в том числе и через них, способы, методы, формы и средства террористических актов, популяризируя личности исполнителей акций, стремясь завоевать дешёвую репутацию в народе. И что характерно: часто им это удаётся. А последние десятилетия – слишком часто!
- Слушай, Володь, а что ими движет? Я задавал себе и раньше этот вопрос, и сейчас задаю. Что? Честно говоря, я пытался много раз их понять. Но пока мне это так и не удалось.
- Знаешь, всё одно и то же в разных вариациях. Я не стану тебе говорить о современных террористах: они гораздо сложнее и у них гораздо всё сложнее. И с ними гораздо всё сложнее. Давай будем говорить о тех, уругвайских, о которых я пишу. Так вот…
Люди, вступающие в ряды террористов, – это выходцы из разных социальных слоев и жизненных сфер. Что движет человеком, который становится членом террористической организации? Чего он этим добивается? Думаю, это, прежде всего, комплекс неполноценности. А это, прежде всего, защита своего «Я»! Что ещё?
Наверное, самые различные мотивы. Тут, прежде всего и всегда – мотивы личностные, потом – психосоциальные. И только потом - политико-идеологические мотивы!
Почему так, а не иначе? Да, потому, что самоидентификация для человека важнее, чем политика. А она и есть то, что ведёт к агрессивно-оборонительным действиям личности от несправедливого общества. Тут тебе и самооправдание, и стремление к объединению с единомышленниками, и проявление агрессивности при неудачах чисто идеологических, и личная эмоциональная, и интеллектуальная незрелость. Ведь не всегда знания это интеллект: «нахватанность», как говорится, «пророчество не сулит». А поэтому, большинству террористов и присущ максимализм в требованиях и взглядах, абсолютизм в своих теориях. Это от поверхностного восприятия реальности, как мне кажется. Всё это политический и теоретический дилетантизм. Тут бывает и агрессия, и паранойя. Обычно, террористы оправдывают неудачи обстоятельствами, внешними факторами. Надо же объяснить миру собственную неадекватность! Да, мало ли чего ещё, Толь…
Я умолк после своего психологического спича, с гордостью поглядывая на Тольку и ожидая его реакции. Что поделаешь? И тут честолюбие и самолюбие! Все мы в этом часто похожи друг на друга.
Анатолий молчал, видимо переваривая мои рассуждения «на тему», которые плоховато воспринимаются на слух. Он взял бутылку и налил в стаканы остатки вина. (О, боже! Истина - всегда оказывается именно там!). Но мы не выпили, а продолжали держать стаканы в руках, вертели ими, глядя на жёлто-зелёное вино и думая каждый о своём. Потом он как-то встрепенулся.
- Ты знаешь, я там, на той войне, говорил не с одним террористом. И тогда мне казалось, что всё это гораздо проще: неудачная жизнь, плохой социум, деньги и прочая мура, для нас совершенно вторичная. Но мне попадались среди прочих и интересные экземпляры. Например, дети довольно богатеньких родителей. И все они рассказывали одно и то же: попасть в группу легко, а вот, порвать с группой для террориста почти невозможно – это равносильно психологическому самоубийству. Для террориста покинуть организацию значит потерять себя. Эти люди, в общем-то, и не авторитарные, вдруг становятся членами жестко авторитарных групп. И там они обретают защиту от страха перед авторитаризмом. При этом любое нападение на группу воспринимается всеми ими, как нападение на себя лично. Соответственно, любая акция извне значительно увеличивает групповую сплоченность. По мере того как террорист проникается идеологией своей организации, он усваивает её риторику. Мир для него распадается на своих и врагов, черное и белое, правильное и неправильное – никаких оттенков, неясностей, сомнений. Подобная логика побуждает террористов к нанесению ударов по обществу, которое они ненавидят. То есть, по врагу. И неважно уже, кого они врагом считают. Главное – так считают они! А врага определяют лидеры организации. Они намечают мишени, методы нападения…
Судя по тому, что Аги была одним из идеологов Организации, её лидером, а Альваро в среднем звене руководителей, они не были уж такими невинными ангелами. Но как они дошли до такого убеждения, и главное – до таких действий, когда жизнь человеческая для них стала чем-то эфемерным и просто отбираемым у человека? Вот это-то меня и удручает…
- Да, дружище… И меня тоже… Знаешь, я потому и задумал написать историю этой уругвайской семьи, что меня беспокоит опрометчивый и преступный выбор жизненного пути нынешним молодым поколением. Ну, не всеми, конечно. Но есть и такие. Выбор путей борьбы за справедливость. Нет, я не брюзга-старик, которому вспоминается, каким он был орлом и каким был правильным в своё время. Нет…Просто время сейчас совсем другое. Терроризм из маленького чертёнка превратился с многоголовую дьявольскую гидру. Ядерный терроризм, радикальный ислам, ИГИЛ и прочая сволочь. Расплодились по всему миру. И этой мерзости надо ставить заслон. Но не по принципу «кто как может», ведь тогда мы ничем не будем отличаться от террористов. А умно, политически грамотно, планомерно. Надо бороться за взрастающие молодые умы и души. А пока… Пока я думаю, что наше государство делает это откровенно плохо…
- Да уж, Володя! Одними слётами на озере Селигер этой проблемы не решить. Всё должно идти от семьи. Видишь, как Аги с Альваро воспитали своего сына? Но они террористы. А мы как воспитываем? Мамками, которые в одной руке держат сигарету, а в другой «соску», то бишь бутылку с пивом, пока рождённый ими в муках ребёнок, спит в раздолбанной коляске, подобранной по нищете на помойке! Скажешь не так? Ну, тогда оглянись и спустись из «высших слоёв атмосферы» чуть пониже того эшелона, где мы с тобой обитаем. Да, всё так, только не надо от этого отворачиваться…
- Ну, ты Вовка, прям, терролог! Тебя послушаешь, дык, всё так плохо, что уже и конец света!
- Ну, терролог, ни терролог. Но кое-что, как мне кажется, понимаю в этих делах. А знаешь, что ещё страшно, когда видишь молодых в рядах террористов?
Анатолий, молча, но с интересом, смотрел мне прямо в глаза.
- Знаю, Володя, знаю. Я видел их. Они играют…Террор для них - игра, игра с обстоятельствами, врагом, судьбой и даже смертью. И в этой игре задействуются и совсем ещё дети, и подростки и юноши с пушком на верхней губе, и девочки, не испытавшие мужской любви. Они думают, что сопричастны к справедливости. На самом же деле, они ни хрена не понимают в том, что происходит! И любую ситуацию воспринимают, как захватывающую игру, ставка в которой может быть их жизнь. Но их, в своём большинстве, это не пугает: для них собственная жизнь, лишь плата за участие в столь захватывающем действе. Или адреналин! Я тоже, кое-что понимаю, Володя.
Ладно, у этих детей игра. А у тех, кто постарше? Есть те, кто вообще не верит ни в какие идеи, для них есть только выгода, деньги. Есть, конечно, и идейные. А низы…низы это в основном обманутые или обиженные. За себя, за какую-то социальную группу. Такие самоутверждаются за счёт причастности к якобы великим свершениям, за счёт подавления тех, кто, по их мнению, их обижал или угнетал. Фанатизм! Игра в сильного, крутого человека! Стремление к смерти! Вседозволенность! Презрение к чужой смерти! Все эти мотивы – вот они, как на ладони, казалось бы. Они-то и побуждают многих стать в ряды террористов…
Читали, Вова, нам лекции, читали. Да и сам я убедился, что правду нам говорили. Но я хочу сказать, что все они, хоть белые, хоть серые, хоть серо-буро-малиновые – все неудачники. Самоуверенность ещё не есть уверенность в себе, как не парадоксально. Они неполноценны, они ищут признания, психологического убежища. Кто-то ищет доминирования и управления окружающими. Кто-то создаёт образы врагов, кто-то ищет выход своей деструктивной энергии. И если бы врага не было, то их агрессия была бы направлена на иные слои и группы.
А враги то кто? Да мы с тобой! Наши жёны, дети, наши люди! Для них наше общество, наш народ, наша государственная власть, любые, отличающиеся от них по взглядам социальные, религиозные или конфессионные группы, другие народности и нации - беспощадный и коварный враг. И им верят, Володя! Что самое печальное – верят!
- Кстати, Толь, а ты знаешь, что сегодня в мире существует несколько разновидностей террористов?
- А что ты имеешь в виду? То как они действуют или их идейные основы?
- Ни то, ни другое, ни третье. Ты забыл: я пишу для того, чтобы люди не попадались на психологию терроризма. И с точки зрения психологии террористы все отличаются высоким уровнем агрессии и невротизма.
Анализ и оценка террористических актов, совершенных в мире и в России за последние годы позволяет выделить шесть наиболее распространенных типов террористов – например, «смертников». Есть ещё «Зомби», «Мстители», «Патриоты», «За деньги», «Поневоле», «Маньяки»… Когда-нибудь я тебе расскажу о них. А пока скажу только, что у всех у них появляется смысл жизни, когда их завербовывают. И, несмотря на крайний авторитаризм в террористических группах, беспрекословное подчинение руководителям, полный контроль всех аспектов жизни членов террористического формирования, группы, сочетается с подчеркнутой гуманностью в отношениях друг к другу, с готовностью помочь, с полным и безусловным принятием каждого. Хитро!
Для человека глубоко одинокого и неадаптированного к условиям жизни в обществе, террористическая группа может оказаться идеальным местом, где его принимают и понимают. Именно поэтому туда очень часто и по преимуществу попадает молодёжь и дети…
- Да-а-а! Прям какой-то гитлеровский поход!
- А то! Ещё и почище! Но в принципе, похоже. И самое страшное, что их идеология проникает в психологическую составляющую общества.
- М-м-да…Терроризм…Терроризм… Вообще говоря, это общее понятие, хотя всё равно это страх и ужас! Но терроризм – это завершающее звено в цепочке «радикализм – экстремизм – фанатизм» - специфичный для современного мира исламский фундаментализм, в частности ваххабизм - террор - терроризм.
Согласившись, я несколько раз кивнул головой в ответ на Толины теоретические познания. А самому подумалось: «Они, гады, проникают в психологическую и даже в психическую составляющую общества и обретают пространство в сознании людей. Их многоликость, прежде всего, в их психологии, в их мироощущении, в социально-политических, как правило, ошибочных взглядах…».
Но Анатолию я этого не пересказал: жёны уже зазывали нас к ужину. Солнце почти село за кромку моря, и возле палатки поблёскивал угольками наш мангал, которому не давали угаснуть ни на минуту наши с Толей внуки…
Внуки вообще не дают угасать…нашим надеждам…
НЕСОСТОЯВШЕЕСЯ ПРОЩАНИЕ
Наступил день моей выписки из больницы. А Альваро должен был лечиться, наверное, ещё недели две. Я собирал свой нехитрый скарб, выгребая из тумбочки в сумку туалетные принадлежности, пару книг и журналов, документы и деньги. Время было после двенадцати, и мы с Альваро, собственно, никого не ждали. Да, и кто к нам мог прийти, кроме нашей любимой санитарочки?
Я всё время терзался: как же мне поступить с отъездом, обмануть КГБешника и остаться (что явно было бы «писано по воде вилами»)? Или уж попрощаться с Альваро, да рвануть в родной Владивосток?
Но вопрос решился сам собой. Дверь в палату распахнулась, и в неё ввалились, как мне показалось слегка «поддатые», главврач больницы Николай Николаевич и наш пресловутый КГБешник. Я так и не узнал, как его кличут. А может, просто не смог вспомнить через годы. Ну, а Николая Николаевича кроме, как «подвипившим», никто никогда и не видел.
В принципе, Альваро уже ходил на костылях и очень рвался домой. Но его не отпускали. Оказалось, не отпускали пока…
Ввалившись в палату первым, КГБешник остановился в двух-трёх шагах от порога, замолк и уставился на меня.
- А-а-а! Ты ещё тут? А я думал, что ты уже на пути к своему Владивостоку. Но это хорошо, что ты здесь. - И обращаясь к главврачу, начальствующим тоном пробубнил:
- Николаич, ну, ты это, давай тут, разберись. А мы с этим кадром отойдём поговорить. Лады?
- Лады, начальник, будь спокоен! – и он нетвёрдой походкой прошёл к кровати Альваро.
КГБешник мотнул мне головой – мол, «на выход», и мы, выйдя в больничный коридор, прошли к окну.
- Вот что, Вольдемар, - «обозвав» меня не то на древнегерманский, не то на французский манер, высокопарно и пьяненько начал он, - ты, это, можешь пока остаться в Лебедином, если хочешь. Но с одним условием. Отвезёшь Кастильо домой, ну, и пока он не станет на ноги, будешь помогать ему, да приглядывать за ним. Как, согласен? Задача ясна? Или надо повторить?
Я быстро оценил обстановку и решение моё, конечно же, было в нашу с Альваро пользу. Альваро хотел домой, я не хотел уезжать и хотел снова и снова слушать истории о тупамарос. А КГБешник хотел, чтобы я ему докладывал о каждом шаге бывшего террориста. Только он был слишком самонадеянным и самоуверенным: пообещав ему докладывать о каждом шаге Альваро, я вовсе не собирался этого делать. Тем более что никаких обязательств наш разговор в коридоре на меня не накладывал. В общем, не собирался я быть с этим, самым КГБешником, честным…
***
Через пару часов мы с Альваро уже были в Лебедином – таксист довёз нас почти бесплатно: Альваро был местной знаменитостью – всё-таки живой уругвайский коммунист, каковым его и знала вся округа.
Знали бы они, какой это коммунист, и какой борец за права своего угнетённого народа…
Хотя, в быту он был вполне нормальным человеком, и его трудно было отличить от простого советского трудяги. Его настоящее было ясно, как божий день, а прошлое…
Впрочем, о прошлом знали только Аги, которая была теперь неизвестно где, КГБ, да я. Да ещё те, кто помнил его там, в Монтевидео, по совместным делам неправедным. Или праведным?..
То, что Альваро человек довольно «тёмный», открылось для меня, в который раз, сразу же после ужина. Я приготовил дежурное блюдо: жареную картошку, залитую яйцом, да под солёные огурцы вприкуску. Ну, и конечно, без винища, которого припасено было у Альваро в сарае ящиков пять, не обошлось.
Остаток вечера я посвятил уборке в доме и во дворе: соседке, которая была извещена из больницы о том, что нас долго не будет и что ей будет хорошо заплачено, если она будет следить за хозяйством, особо это хозяйство было не нужно. Но деньги – оплату «за пригляд» за домом и двором - она взяла с удовольствием и без зазрения совести.
И вот, когда я завершил все хозяйственные дела, куры в курятнике присели на насест, а четыре поросёнка нежно похрюкивали в вечерней тиши, наступил некий час отдохновения. Разомлев от праведных трудов и принятого портвейна, я сидел за столом. Альваро возлегал на диване, весь в подушках и подушечках, как султан Брунея, и смотрел телевизор. Старый «Рекорд» трещал и показывал то помехи, а то искажённые ими лица персонажей каких-то неведомых нам передач. Я, прямо со сковородки, доедал картошку и потягивал портвейн. Было спокойно и хорошо.
За открытым окном была вечерняя прохлада, смеркалось, и слышался тихий плеск морского отлива.
Вдруг Альваро отвлёкся от, казалось, увлёкшего его телевизора и спросил:
- Скажи, Володя, ты умеешь по-настоящему хранить чужие тайны? За время, что ты здесь, мне показалось, что парень-то ты свойский. Но про тайны – я как-то не знаю.
Думал я недолго: отца моего солдата, да ещё после всего того, в чём он мне доверился, я, вряд ли мог предать. Да и воспитан был не в духе предательства. И мальчуганом я был дворовым, где предательство было позором…
- Ну, раз вы мне открывали свои тайны про тупамарос - могут ли у вас быть какие-либо сомнения? Ну, и потом, клясться не стану: предать отца моего лучшего солдата? Наверное, я перестал бы уважать себя? Во всём можете на меня положиться, Альваро. А клясться – клясться не стану…
- Ну, и правильно, Володя. Клятвы ничего не стоят. Они просто слова. Мне понравилась твоя поговорка «Не слушай, что говорят, смотри что делают». И потому, я тебе верю. Помоги мне пройти в сарай. И прихвати фонарь.
- Я взял свой китайский фонарь на три батарейки – в те годы это был шик! – и подошёл к Альваро, чтобы подать ему руку. Альваро опёрся на неё, встал и взял стоящие рядом костыли.
- Всё. Спасибо, дальше я сам. А ты иди за мной.
В сарае было темно и сыровато. Я включил фонарь. В дальнем углу была навалена куча хлама: старые вещи, тулуп, какие-то брезентухи, сумки. В общем, всякая запылённая и в паутине свалка ненужного – того, что обычно хорошо бы выбросить, да жалко: авось пригодится.
- Давай, помоги мне разобрать всё это, откидывай шмутьё, вон туда, в угол.
Молча, я принялся за работу, и минут через пять-семь моему взору открылся старый, кованый сундук, какие я видел только в кино про испанских конкистадоров. Он был небольшой, примерно метр в длину и полметра в высоту. К удивлению, сундук оказался очень старым, собственно, таким, каким и выглядел. На нём был навесной замок, и чуть выше скоб для замка красовалась медная, основательно покрытая зеленой патиной табличка, на которой всё же проглядывалась надпись:
Facta sunt potentiora verbis
1874 год
Прочитав её, перевести я, естественно, не смог и вопросительно посмотрел на Альваро. Тот «подковылял» на костылях чуть поближе к сундуку и произнёс:
- Там написано «Поступки сильнее слов». Этот сундук мы купили с Агнешой на развалах Саранди, в Монтевидео, и потом тащили его с собой из Уругвая в СССР. В нём были наши немногочисленные пожитки. Он сделан из одной из самых крепких древесин в мире – якобы, из бразильской вишни. Правда, к настоящей вишне это отношения не имеет. Просто так называется. Храню…Память…
Альваро снял с шеи ключ на длинной часовой цепочке, которая от времени и пота стала чернее ночи, и протянул мне.
- Возьми там брезентовую сумку с замком из «поцелуйчиков», закрой всё и иди в дом. – Он повернулся и вышел из сарая, и я воспринял это, как знак полного и безграничного доверия к себе. Конечно, подмывало посмотреть, что там, в сундуке, порыться внутри, но…Я не мог…
Закрыв сундук и завалив его попавшимся под руку хламом, я быстро вышел из сарая и вошёл в дом.
Альваро сидел за столом и наливал в стакан портвейн. Иногда мне казалось, что он давно алкоголик и им же, вслед за Альваро, стану и я. Но было очевидно, что этот мужчина обладал сильнейшим здоровьем, у него ничего не болело. Не знаю, может, он был настолько волевым, что никогда не жаловался, не показывал виду, что у него хоть что-то болит, и никогда не выглядел опьяневшим. Пил он спиртное, как пьют воду, и при этом от него никогда не пахло ни спиртным, ни едой, ни по;том…
- Присядь, Владимир. Я тебе кое-что покажу и кое о чём попрошу. Только ничего не спрашивай и ничему не удивляйся.
- Договорились, - коротко ответил я.
Альваро ещё раз испытующе посмотрел мне в глаза, открыл брезентовую сумку с «поцелуйчиками» и вывали на стол… «гору» денежных купюр в пачках.
Я был просто поражён! Но помня своё обещание ничему не удивляться, виду не показал. К тому же, мне очень не хотелось, чтобы Альваро начал разочаровываться в наших договоренностях. И потому, мой взгляд - я тогда так чувствовал - лишь сверкнул. Но мимика, кажется, не подвела: на моём лице не дрогнул, как я тогда ощутил, ни один мускул. Я ничего не спрашивал, и Альваро через некоторое время заговорил сам.
- Помнишь, я рассказывал тебе об операции «Рабочая касса»?
- Да, конечно. – Меня так и тянуло задать сто вопросов, но я помнил наш уговор.
- Так вот, эти деньги оттуда. После акции, если ты хорошо помнишь мой рассказ, все они были отправлены в пункт сбора. И оказалось, что вместе с различной валютой мы взяли и советские деньги. Откуда они там, в этом банке оказались, – чёрт его знает! Но факт остался фактом: мы взяли, наряду с другими валютами, и триста тысяч советским купюрами!
Я не выдержал и присвистнул! По тем временам это же была неимоверная, огромнейшая сумма! Но вопросов задавать я не стал.
- Тут не все триста тысяч, конечно. Здесь только оставшиеся сорок из пятидесяти, которые нам выделила Организация, когда мы срочно и тайно были вынуждены покинуть Уругвай. Не спрашивай, как эти деньги нам удалось сохранить. Я этим не занимался - это всё Аги. Деньги были выделены тем, кто вынужден был покинуть страну, как-то наспех, поделены членами Исполкома между убывающими в эмиграцию группами тупамарос. При этом, решение, как я полагаю, принималось Исполкомом не в полном составе. И в принципе – это Аги договаривалась с Арисменди. Ну, ты знаешь, с генсеком коммунистов Уругвая и его людьми. И позже деньги были, тайно переправлены в Союз, а потом нам с Аги, в Лебединое. Сам понимаешь, почему тайно и насколько тайно…
Но мы всегда боялись показать хоть кому-то, что у нас они есть, и потому, они так и лежат почти нетронутыми. Не хватает десять тысяч. Думаю, их взяла Аги, когда задумала свой «побег» из Лебединого. Да, я и не в обиде - очевидно, что ей они были нужнее. И я сожалею, что она не забрала их все. Ну, да что теперь-то уж…
Короче говоря, Володя. Помнишь пельменную, в которой мы трапезничали?
- Да, уж! На всю жизнь запомнил!
Альваро рассмеялся. Очевидно, он и сам с юмором вспомнил, как в этом заведении мы накушались вина и водки, а потом попали на больничные койки.
- Так вот, - продолжал он. - Там, за ней, метрах в семидесяти, есть домик с полисадником. Зелёненький такой, с красным петушком на коньке крыши. Увидишь. Живёт в нём некто Степаныч. Скажешь, что от меня, дашь ему четыре тысячи. Новенький «Урал» стоит ныне от полутора.50
Но, не достать! А он может. На словах передай: новый не надо, пусть будет подержанный. Главное, чтобы на ходу был и не хлам. Понял? Думаю, «эМ шестьдесят шестой» подойдёт. Ну, а там по возможности. Остальные деньги – ему, за беспокойство, за работу, ну и… «за тишину». И ещё. Постарайся не попадаться на глаза милиции. Они там все знают, кто к кому приехал, кто у кого живёт: городок такой, люди такие…Нам без колёс сейчас не обойтись. А так - и я тебе меньше обузой буду. Сообразил?
- Да, всё понял, Альваро, не мальчик. Завтра с утра и поеду.
- Езжай. Полтора часа ходу. Хорошо бы, чтоб ты был у него часам к десяти: в это время народ уже будет на работе. А кто нет – так, или дома, или разбредётся по своим делам. Меньше глаз – меньше вопросов.
- Добро, Альваро. Понял, всё сделаю.
***
Чёрт возьми! Я тогда, как будто почувствовал себя в одной с ним боевой ячейке, и мне стало не по себе…
В тот вечер мы легли рано. Альваро быстро уснул – видать, подустал. Я же - долго ворочался, и уснуть никак не мог: покоя мне не давал сундук! Наверняка в нём были какие-то фотографии, документы, что-то ещё, напоминавшее Альваро о его прежней жизни, об Агнешке и Мигеле. В этом вихре мыслей я и не заметил пришедшего ко мне сна.
Проснулся я от того, что Альваро тыкал в мою ногу костылём.
- Вставай, Володя. Через полчаса автобус…
***
В половине десятого я уже стоял возле домика с палисадником. Во дворе бегала огромная овчарка: не лаяла, но глядела на меня во все свои гляделки напряжённо и предупредительно. Не залаяла она даже тогда, когда я подвернувшейся под руку палкой постучал по добротной дворовой калитке. Наконец, в конце тропинки, протоптанной между грядок полисадника, показался мужчина неопределённого возраста. Бывают такие: и не молодой, и не шибко уж старик, коренастый и крепенький, как гриб-боровичок, слегка седоватый. Однако просматривался в облике его человек видавший виды. Несмотря на летнее время, он был в валенках, а на плечи была накинута телогрейка.
- Доброго здоровья!
- И вам не хворать, - кашлянул мужичок, и посмотрел на меня хитро и с интересом.
- Мне бы Степаныча повидать…
- Степаныча, значит… Ну, так я Степаныч и есть, давай, говори-рассказывай чего надо? – Мужичок перешёл на «ты», видимо определившись с моим возрастом.
- Да, мне-то, самому, собственно, ничего… Я от Альваро…
Степаныч в лице не переменился, но тут же, открыл калитку и молча, кивнул в направлении дома.
Когда я объяснил ему суть дела, он попросил подождать. Через десять минут он появился передо мной одетым и повёл меня в гараж. Собственно и не гараж это был, а ветхий сараюшко. И я увидел там…мотоцикл «ИЖ-Планета». Не успел я запротестовать, как Степаныч перехватил инициативу и объяснил, что сейчас мы поедем…
Понятно, что «куда?» - спрашивать было не надо. Я сел в коляску и мы помчались. Мне, молодому и бесшабашному, не казалось это ни странным, ни опасным. Хотя, всё могло быть: со мной были большие по тем временам деньги! Но я понимал, что Альваро уважаем в каких-то здешних кругах, и что со мной ничего плохого случиться не может.
Выехали на окраину городка и подъехали к очень старым, длинным и покосившимся от времени деревянным строениям, похожим на пакгаузы. То ли склады, то ли ещё чего?..
Возле первых же ворот одного из таких пакгаузов, Степаныч остановил мотоцикл и оставил меня в ожидании.
- Сиди, жди, я скоро. – Денег при этом он у меня не взял и ни о чём не спросил.
Минут через двадцать, ворота пакгауза отворились, и из них выехал «Урал» - вполне себе в неплохом и даже очень неплохом состоянии. Во всяком случае, на первый взгляд.
Степаныч подошёл ко мне.
- Можешь не сомневаться, всё в хорошем состоянии. Деньги давай…
- Я протянул ему деньги, завёрнутые в обёрточную бумагу, в какую в магазинах обычно заворачивали или селёдку, или жиры.
Степаныч положил свёрток в карман пиджака, не пересчитав деньги и ничего у меня не спросив.
- Спасибо, - поблагодарил я Степаныча и хотел, было, сесть за руль «Урала». Но тот жестом остановил меня.
- Погоди, парень, не торопись. И глаз у нас много, и ртов немало. Да, и местность у нас для тебя, как я вижу, незнакомая. Потому, помогут тебя. Уругваец не чужой нам. Да, и для твоего же блага… – И Степаныч, подняв руку вверх, поманил к себе кого-то из пакгауза ладонью.
Из двери, оборудованной прямо в воротах, вышли два, на вид приблатнённых, парня, примерно моего возраста и, молча, сели - один за руль мотоцикла, а второй позади него. Степаныч показал мне жестом на коляску. Я сел и мы, так же молча, поехали в Лебединое. Дорогу, похоже, ребятам показывать было без надобности. Спрашивать о чём-либо у этих молчунов - тоже было, как-то не резон. Так и ехали, до самого дома, не произнеся ни слова. И мне не казалось странным, что Альваро вхож в круг этих, явно криминальных деятелей: всё его прошлое говорило само за себя. Но я его не осуждал. Это только с годами я переварил всё, что видел, всё, что слышал и от Альваро, и от его сына, и всё то, что понял из прочитанного и изученного об уругвайских тупамарос. Ну, в общем, тогда я был молодым, глупым и бесшабашным, как и многие молодые ребята сегодня. Ну, раз ве, что чуть пообразованнее. Но, не смотря на это, меня вовсе не интересовало, что это были за люди и почему они так – за деньги ли, за авторитет ли, уважали уругвайского «коммуниста». Молодость!..
БЕСЕДЫ С ДРУГОМ
- Привет, старик! – Толя как всегда под вечер заглянул ко мне в кабинет. – Ты домой-то собираешься? А то, уж смеркается, а ты всё сидишь, пишешь, как Фирдоуси у Кедрина.51
- Привет, привет, Толь. Собираюсь. Но только не Фирдоуси, а Фердуси – так будет правильно, так у Кедрина.
- Это с чего ты взял? Я не знаю поэта по имени Фердуси. А вот Фирдоуси – есть такой.
Улыбаясь, я посмотрел на Толю с улыбкой великого знатока литературы и заключил:
- Открой сборник стихов Дмитрия Кедрина на странице двести двадцать пять – и ты убедишься, что ты ошибся. – Я нагло и победно уставился другу в переносицу – таких взглядов обычно никто не выдерживает.
Анатолий, однако, не растерялся и миролюбиво похвалил меня.
- Ну, да, конечно, Володя, я знаю – ты у нас в поэзии дока! Сдаюсь!
Но, тем не менее, пока я готовил кофе, он взял с полки книжного шкафа томик стихов и поэм Дмитрия Кедрина, который вместе с томиками стихов Анны Ахматовой и Марины Цветаевой всегда стоял среди служебных брошюр. Такой уж я любитель поэзии! Открыл он томик на указанной мной странице, потом поднял брови и произнёс:
- М-да, Вован! Действительно, Фердуси, и действительно на двести двадцать пятой странице. А я думал, ты меня дуришь, как молодого «препода» в универе. Мы там тоже иногда так делали. Типа: а вот Ленин по этому поводу говорил то-то и то-то. Том такой-то, страница такая-то. Правда, это довольно редко прокатывало.
Я иронично посмотрел на Толю и добавил:
- Ну, я же больше тебя уважаю, чем ты преподавателей своего университета. Потому и не обманываю.
Мы рассмеялись, и присев к журнальному столику стали пить свежезаваренный кофе.
Толя, как всегда ожидаемо мною, коснулся темы моей повести – и пошло, поехало!..
- Слушай, Вов! Ты вот рассказываешь о деньгах, которые были у Альваро. Да, не о деньгах, а о деньжищах! Ну, неправдоподобно, чтобы такие деньги были доставлены, да ещё тайно, да ещё и в СССР! Ну, трудно поверить!
Я почесал затылок, как бы подумывая, чего бы соврать.
- Ну, что тебе ответить, друг мой? Помнится, писал я, что «Тупамарос» активно занималась самофинансированием. А то, как попали деньги к Альваро уже в СССР – дело третье. Поверь, способов немало. И я не сомневаюсь, что это было сделано. В конце концов, наши спецслужбы никогда не были лохами, но и другие ведь люди не лыком шиты. А что касается таких больших денег – так разве ты не знал, что терроризм всегда был не только радикальным способом выражения недовольства тех или иных слоёв населения своего положения. В любой стране. Даже в России. Но время террористов романтиков, таких, как агнцы божии «Тупамарос», давно прошло.
И даже они не считали своё занятие просто войной против своего правительства. Для них, как и в нарастающей степени для всех последователей радикалов, терроризм всегда был бизнесом. Отсюда и деньги, которые появились у Альваро: поддержка своих людей у террористов во все времена была делом обязательным.
- Ну, допустим, Володя. Но тогда ведь, ты сам об этом говоришь, они были романтиками?
- Романтиками, не романтиками – а существовать на что-то надо было, покупать оружие, кантоны, машины, кормить семьи. И много чего другого. Но в те времена это не было выражено, так гипертрофировано, не являлось главной целью. Сегодня на смену таким, как тупамарос пришли террористы-прагматики. Новое время, новые взрывы, новые убийства, новые изощрённые террористические акты. И даже масштабные террористические войны. Невинной крови стало в тысячи раз больше, чем было. Но, наверное, ты понимаешь, что за всем этим стоят деньги? А значит, бизнес, Толя! Терроризм – это бизнес! И денег на него требуется всё больше и больше!
- Конечно, согласен. Но сегодня-то, Володя, нет таких малых организаций, как «Тупамарос». Если они и появляются, то самым определённым образом быстренько прибираются к рукам воротилами террористического бизнеса. Я вот недавно где-то прочитал, что совокупный бюджет в сфере террора на сегодня выходит за цифру в двадцать миллиардов!
- Ну, я думаю, что больше, Толь. Одно ИГИЛ чего стоит!52.
А сколько их! Аль-Каида, Братья Мусульмане, Талибан, Хамас, Хезболла, Палестинский исламский джихад, Кавказский эмират, Боко харам. ИРА в Ирландии, баскская ЭТА в Испании, Тупамарос Западного Берлина, Бригады Исламбулли…
В Европе, в Азии, в Африке, в Латинской Америке, на Цейлоне, в России, в Австралии…53
Да, где их только нет, Толь! И за всеми стоит огромный бизнес!
- Да-а…Ты знаешь, Володя я всё чаще задумываюсь: а почему, собственно, правительства стран никак не могут избавиться от этой заразы – радикализма, экстремизма, их высшей стадии, терроризма? Казалось бы, прояви политическую волю, подключи для решения проблемы экономические, политические, военные и полицейские ресурсы, законодательство, правосудие. Ну, и так далее.
Анатолий сделал паузу и хотел, было, продолжить, но я его перебил.
- Ага-ага, Толь! Лучше всех в футбол играет тот, кто сидит на заборе!
Толя поморщился и подхватил:
- Ага! Или тот, кто сидит в кабинет и посылает тебя воевать с террористами…
- Ну, не знаю! Ведь, кто-то же должен бороться с терроризмом?
- Да, понимаю я, Володь! Но уж больно раны ныть начинают, когда об этом вспоминаешь.
А ещё, эта жизнь – вечная нехватка то того, то другого…
- Вот-вот! Это кстати, тоже одна из причин возникновения радикальных, потом экстремистских воззрений, а потом и перехода к терроризму. Сначала в теории, а потом и на практике. Неудовлетворённость тех или иных слоёв населения своим положением, неразвитость экономики стран, миграция целых народов по этим причинам, а потом неудовлетворённость чуждой для них социально-культурной средой и атмосферой, религиозно-этнической общностью других, тех, кто не приемлет их воззрения, обычаи и порядки. Вот и выливается всё это в самые различные формы поддержки «своих» в других странах. А для поддержки нужна экономическая и финансовая база. Появляются и самофинансирование, и развитие собственной, сначала скрытой, а потом и открытой всея и всему экономики. Дальше - сверхприбыли. Конечно, при попустительстве и «лопоухости» властей. А для терроризма не существует морали и общественного мнения. Он их демонстративно игнорирует. А всё выливается в крупнейший бизнес! Поэтому, Толя, я и называю тупамарос террористами-романтиками, агнцами божьими, в сравнении с нынешними террористами-аллигаторами.
- Вот чёрт, Володь! Ну, как же так! Когда всё это смогло превратиться в бизнес глобального масштаба? Я вот, почитываю, кое-что и вижу: свой рынок труда и приложения капиталов. Торговля оружием, людьми, наркотиками, контрабанда, похищения, финансовые махинации. Вымогательство, рэкет, организация заказных преступлений, игорный бизнес. Да, чем только не занимаются, чтобы пополнить свои …да, нет, уже не кассы, а банки!
- Толян! Большие дивиденды всегда и многим «сносили крышу». А влияние денег на выбор тех или иных путей в жизни людей, на выбор политики государств, особенно в наше время, настолько велико, что… Ну, в общем, ты понимаешь, да? Вот, возьми, например, такой факт: если тебе принимать решение по строительству газопровода, ты утвердишь проект его веток для прохождения по территории, где есть опасность его подрыва террористами?
- Ну, без сомнений, нет, конечно!
- А вот и нет, утвердишь! Потому что тебе предложат альтернативу: либо много денег за подписание проекта, либо второй вариант… И ты не сможешь отказаться, ибо в противном случае, тебя просто уберут с дороги. А попросту – убьют! И это уже не просто влияние на тебя преступной группировки, это терроризм!
- М-да, блин! Ну, и влипло же человечество!
- Влипло, Толя, ещё как влипло! Они могут не только перенаправить некие финансовые потоки так, что, что это повлияет на экономику некой страны. Но они могут принимать и такие меры, которые будут кардинально или радикально влиять на идеологические и политические решения правительств. А это уже более, чем серьёзно! Сегодня они уже не диверсанты одиночки, не просто какие-нибудь вредители, угонщики самолётов или одиночки-смертники. Они уже давно мощнейшие структуры с соответствующим оснащением, покровителями, донорами. Они уже давно способны вести межгосударственные войны, а не только диверсионно-террористические, участвовать в масштабных вооружённых конфликтах.Они, друг мой, уже давно заняли свои ниши в мировых рынках производства и сбыта. Даже на таком закрытом рынке, как мировой экспорт вооружений. А куда идёт оружие – уж тебе-то Толя, объяснять не надо. Это бизнес, бизнес страшный, серьёзный. Это враг, каких ещё поискать! Со своей чёртовой моралью, своими правилами. И самое печальное, что он не совместим ни с общечеловеческими ценностями, ни с демократическими принципами. Гитлер и компания - нервно курят в сторонке! А ты говоришь, откуда деньги у Альваро. Вот, оттуда они, эти деньги!..
- М-н-да, Володя, понятно мне, понятно. Давай-ка, довольно нам с тобой судить, да рядить! Домой пора. Собирайся, поехали…
ХРОНИКИ БОРЬБЫ.ПРОДОЛЖЕНИЕ.
ИЗ РАССКАЗОВ АЛЬВАРО
Приближался день моего отъезда. Надо было навестить маму и родственников, побыть с ними хотя бы некоторое время. Не мог же я приехать поздороваться, обняться и умчаться обратно в свой любимый Магадан?
Я видел, что Альваро снова затосковал, стал угрюмым, неразговорчивым. Только больше курил, да тянул прямо из бутылки свой портвейн. Днём рассказы его были коротки и обрывочны, а вечером…
Вечерами он был более разговорчив, ибо спать не хотелось ни мне, ни ему, и наши разговоры, а вернее его монологи, длились, порой, до самого рассвета. И потом мы просыпались только к обеду. И всё начиналось сначала…
***
- Время шло своим чередом. Наступил семидесятый. Много чего было, Володя…
В тот год мы не клянчили средства на революцию и борьбу, мы их уверенно брали у наших врагов. И говорили об этом открыто. Например, в анонимном интервью газете «Бюллетень трёх континентов» (Tricontinental Bulletin, январь 1970)
В конце февраля под руководством Аги прошла операция «Голубка».54
Я помогал ей, но главным образом, в охране и в вопросах транспорта. В общем, мы все, и довольно долго, обсуждали вопрос об освобождении из Женской тюрьмы Монтевидео наших боевых подруг. Уж слишком много их там оказалось за последний год. В конце февраля, когда в застенках уже находились семнадцать наших девушек, мы приступили к подготовке акции спасения. Это рассматривалось нами, как тяжёлый удар по престижу правительства. Кроме того, нам очень были нужны опытные кадры. И они среди узниц, несомненно, были. Ну, и конечно, эта акция была бы сильным фактором поднятия духа народных сил в условиях трёхлетнего, чрезвычайного положения.
Нам казалось, что и политические последствия этой операции будут полезными: можно было ожидать отставки министра культуры, заведовавшего в то время тюремными учреждениями, а возможно, и министра внутренних дел.
Мы успешно провели эту акцию, и восьмого марта тринадцать узниц были освобождены.
Все меры армии, полиции по поиску бежавших и тех, кто им помог, то есть нас, были безрезультатны. Правительство было в истерике и стало искать виновных в происшедшем. Как мы и предполагали до начала операции, им стал министр культуры доктор Гарсия Капурро, отпетый фашист, близкий друг парагвайского диктатора Стресснера, враг номер один для студенчества и преподавателей. Вслед за ним был смещён со своего поста руководитель системы исправительных учреждений. А спустя две недели в сенате был поднят вопрос о доверии министру внутренних дел. Он признал свою личную вину за происшедшее. Но сказал, что не может признать вины за разгул коррупции в Департаменте Полиции. Однако его отставка была неизбежна. А вслед за ней и отставка со своего поста – по обвинению во взяточничестве - шефа полиции.
Но ответ правительства заключался не только в истерической реакции, но и в последовавших арестах и пытках комбатантов и симпатизантов «Тупамарпос». Пытали людей страшно. Я это испытал на собственно шкуре…
Альваро немного помолчал, но при этом, ни один мускул не дрогнул на его лице.
- Было дело, но это было потом, позже, когда я всё-таки попался в лапы полиции…
ПЫТКИ 55
- Да, Володенька… Пытали нас жестоко…
При этом никто особо не разбирался, кто ты - симпатизант или комбатант. И вообще, имеешь ли ты отношение к «Тупамарос». Всё было просто: взяли - значит, ты виновен!
Наверное, ты слышал о таком типе, как Дэн Митрионе?..
***
Тогда я помотал отрицательно головой, мол, ничего не знаю. И я действительно в то время слышал об этом человеке впервые. Впрочем, человеке ли? Это сегодня я знаю, что Дэн Антони Митрионе, инструктор по применению пыток, был главой миссии Бюро общественной безопасности («Office of Public Safety» - ОРS) в Монтевидео.56
И что официально ОPS было отделением Агентства международного развития (USAID), и что директор ОPS в Вашингтоне, Байрон Энгл, прежде являлся руководителем одной из служб CIA (далее – ЦРУ). 57
И что в новом своём качестве он и OPS поддерживали с ЦРУ тесные рабочие отношения. Сотрудники ЦРУ, в свою очередь, часто действовали за рубежом под уютным прикрытием ОPS . И что Митрионе был не единственным, кто развозил эту грязь, мерзость и совершал преступления против Уругвая и его народа.
Вообще-то, когда-то считалось, что Дэн Митрионе не вводил в практику полиции Уругвая пытки политических заключённых. Якобы, это было сделано самой полицией, по крайней мере, ещё в начале шестидесятых. Но сегодня я знаю об обескураживающем интервью уругвайского начальника полицейской разведки, Алехандро Отерро, ведущей бразильской газете, которое он дал в семидесятом году. В нём он заявил, что, советники из США, и в частности, Митрионе, ввели в практику деятельности полиции Уругвая пытки, которые впоследствии стали рутинным явлением.
Ну, а к средствам причинения боли американцы добавили и средства психологического давления, создающие у тех, кто подвергался пыткам, состояние отчаяния.Например, на магнитофонную ленту записывались крики женщин и детей и транслировали её из соседней комнаты, так, чтобы эти крики доносились до арестанта. При этом заключённому говорили, что это его семья подвергается пыткам. Но тогда Отерро заявил, что, мол, причиной насильственных методов, которые начинают использоваться, является эскалация действий «Тупамарос», и что полиция использовала насилие только в качестве последнего средства.
Это интервью сильно расстроило американских чиновников и в Южной Америке, и в Вашингтоне. Байрон Энгл позже пытался объяснить это, ссылаясь на свидетельства троих бразильских репортеров в Монтевидео, которые отрицали такую подачу информации. Позже выяснилось, что такое утверждение было основано всего-то на одной публикации в «Жорнал ду Бразил».
Некий Вильям Кантрелл, офицер по специальным операциям ЦРУ, член команды OPS в Монтевидео, в середине шестидесятых годов сыграл важную роль в создании Департамента информации и разведки (DII) и предоставления ему средств и оборудования. Некоторое, предоставленное Отделом ЦРУ оборудование, было технически инновационным. А одной из функций DII и такого оборудования были пытки.
В период нахождения Митрионе в стране обстановка настолько накалилась, что сенат Уругвая был вынужден провести расследование. После пяти месяцев исследования Комиссия единогласно заключила, что пытки в Уругвае стали «нормой, частым и привычным явлением». И применялись они не только к тупамарос, но и к другим людям.
В докладе Комиссии, среди различных видов применявшихся пыток, указывалось и на пытки электротоком в области гениталий. Было и вставление электрических игл под ногти, прижигание тела сигаретами, медленное сжатие яичек. Постоянным было и применение психологических методов пыток. Пыткам подвергались даже беременные женщины. Некоторые женщины были заключены в тюрьму с маленькими детьми и также подвергались жестокому обращению.
Интересен факт, о котором в семидесятые годы я знать не мог:
DII были призваны служить прикрытием для «Escuadrоn de la Muerte» - Эскадрона смерти – спецподразделения, которое, как и везде в Латинской Америке, состояло главным образом из сотрудников полиции, бомбивших и обстреливавших дома людей, подозревавшихся в симпатиях к тупамарос.
Эскадрон смерти получал определённое количество специальных взрывчатых материалов из отдела технического обслуживания. И очевидно, что, некоторые навыки, использовавшиеся его членами, были приобретены в ходе обучения в Соединенных Штатах. Между шестьдесят девятым и семьдесят третьим годами, по крайней мере, шестнадцать уругвайских полицейских прошли через восьминедельный курс обучения в ЦРУ УОП (в специальных школах в Вашингтоне и Лос-Фресносе, штат Техас), в частности, изучая способы изготовления бомб и зажигательных устройств.
Официальное объяснение необходимости существования этих курсов у OPS было в том, что полицейские, якобы, должны были уметь обезвреживать бомбы, устанавливаемые террористами. В 1970 году американским методам обучения пресечения и ликвидации массовых беспорядков среди населения Уругвая было обучено около одной тысячи уругвайских полицейских.
Для Дэна Митрионе, в подвале его дома, в Монтевидео, был построено звукоизолированное помещение. В эту комнату он приглашал на занятия отобранных для обучения уругвайских полицейских, и преподавал им методы пыток арестованных.
В то же самое время, с Митрионе работал и некий Коскульюэлла Мануэль Эвиа, кубинец из «контрас», также агент ЦРУ. Позднее этот Эвиа писал, что курс обучения начинался с описания анатомии человека и его нервной системы. А вскоре, это обучение превратилось в совсем уж нелицеприятное зрелище. Для первых экспериментов с окраин Монтевидео были доставлены нищие бродяги, известные в Уругвае, как «bichicomes» (бездомные, опустившиеся элементы). А ещё - женщина из приграничного с Бразилией района. Не было никакого допроса, только демонстрация воздействия различных напряжений на различные части человеческого тела, а также демонстрация действия различных наркотиков на организм человека. Были и препараты, химические вещества, которые вызывали сильнейшую рвоту.
Неизвестно почему и за что, но при проведении этих нечеловеческих экспериментов четыре человека погибли.
В своей книге Эвиа не указывал на непосредственное участие Митрионе в этих экспериментах. Но позже, он заявлял, что начальник ОPS лично пытал до смерти четверых нищих электрическим током.
Частенько Митрионе делился с Эвиа своим пыточным опытом. Особенно, когда находился в состоянии подпития. Он учил Эвиа, что работу с «подопытным» следует вести по нарастающей – снизу вверх. С мягкого обращения с ним, к всё более и более жёсткому. Сначала мягкие предложения, потом - осторожный нажим. А далее - унижение, оскорбление, запугивание заключённого. А потом всё жёстче и жёстче – от жестокости до садизма! И всё это должно было «помочь» заключённому ясно осознать свою беспомощность и безвыходность положения, свою изолированность от реальности. Ну, а потом, если уже ничего не получалось - удары и оскорбления, оскорбления и удары. А если и тут ничего не выходило – тогда пытки.
«В «яблочко», - не уставал повторять Митрионе, - больно, с точной суммой для достижения желаемого эффекта!». Это был его девиз!..
Держать допрашиваемого в состоянии потери реальности и надежды на жизнь, чтобы сломить его упорное сопротивление. Но при этом всегда оставлять ему полоску надежды. Американец отмечал, что после получения даже самой небольшой информации, первичным является определение физического состояния заключённого с помощью медицинского обследования. И целью этого обследования является вовсе не здоровье заключённого, а исследование границ его физического состояния, при которых он может выдержать или не выдержать пытки. Ибо Митрионе и его ученики всегда хотели знать, могут ли они себе позволить роскошь смерти субъекта допроса.
…Дэн Митрионе был похищен «Тупамарос» тридцать первого июля семидесятого года. Но тупамарос не мучили его, если не считать, что при его похищении один из комбатантов случайно легко ранил его в шею. Тупамарос похитили Митрионе, чтобы обменять его на сто пятьдесят заложников, арестованных полицией. Но ничего из этого не вышло. И десятого августа Митрионе был найден мёртвым на заднем сиденье угнанного тупасами автомобиля...
Ещё одно свидетельство зверских пыток населения Уругвая в застенках полиции и тюрьмах. Это отчёт о деятельности ЦРУ в Монтевидео некоего Филипп Эйджи, работавшего в Уругвае с марта шестьдесят четвёртого по август шестьдесят шестого года.
В 1998 году, Эладио Молл, бывший контр-адмирал ВМФ Уругвая и бывший начальник разведки, дал показания перед Комиссией палаты депутатов Уругвая. Он признался, что во время «Грязной войны» в Уругвае (1972-1983), из США поступали рекомендации и даже заказы на убийства пленных тупамарос сразу же, после их допроса.
***
…Но, в то время, в семидесятых годах, ничего этого я не знал и знать не мог. Что уж там: об этом наверняка могли знать только спецслужбы. А мы то, кем мы тогда были, чтобы знать такие вещи? Поэтому, через много лет, когда я узнал эту информацию, появившуюся в открытом доступе, не очень-то я и понимал, как такое вообще может быть: ведь мы жили в другое время и в другой стране. Конечно, мы знали о зверствах фашистов. Но что такое может происходить в наши дни - даже представить себе не могли…
***
Мы с уругвайцем постепенно вернулись к рассказу о Митрионе.
- Нет, Альваро, впервые слышу.
- Ну, и не дай бог тебе некогда встретиться с людьми, такими, как он. А их у нас, в Уругвае, было немало. Против них мы проводили довольно много акций. Ты никогда не слышал об операции «Возмездие»?
- Да, бросьте, Альваро! Что я могу тут, в Союзе, слышать о какой-то уругвайской операции? Вы шутите? Хотя… одна из операций под таким названием есть в моей памяти. Когда-то, готовясь к политзанятиям, я читал чьи-то воспоминания о совместной операции советской разведки и командиров партизанских соединений по ликвидации генерального комиссара Белоруссии Вильгельма Кубе, в феврале сорок третьего года.
А так, навскидку, другие операции с подобным названием мне неизвестны. Может, просто не вспомню сейчас…
- У-у-у, нет, Володя, это не то. Конечно, я слышал о той гениальной акции. Что до нашей акции под таким же названием - то у нас было всё гораздо прозаичнее.
Был у нас, в Монтевидео, некто Эктор Морано Чаркерро. Никогда не забуду этого палача! Он работал начальником Службы разведки и Информации полицейского департамента Монтевидео. Его помощником был некто Антонио Лопес.
Так вот. Где бы и при каких бы обстоятельствах не был схвачен комбатант, симпатизант или даже просто подозреваемый в симпатиях к тумапарос человек – он неизменно доставлялся в тюрьму. А там…
Альваро остановился, как бы восстанавливая в памяти ход события, а может, просто переживая неприятные воспоминания.
- А там…Там он обязательно подвергался допросам с применением изощрённых пыток. Постепенно, эти пытки стали обычной практикой в департаменте полиции и в тюрьмах.
И зачинателем всех этих зверств был ни кто иной, как Чаркерро. Он вообще был главным преследователем всего, что могло быть связано с нами, с тупамарос.
В то время он организовал особый полицейский орган под названием «Специальная бригада». Его задачей была антиповстанческая борьба. Но сам по себе Чаркерро не был самородком в этой области. Антипартизанской практике и практике пыток он обучился, будучи внутри органов, называемых «Эскадронами смерти». Они использовали незаконные методы следствия и научили Чаркерро всему этому безобразию в Международной Полицейской Академии – учебном заведении, находящемся в Штатах и работавшем, во всяком случае, в то время, при непосредственной финансовой поддержке Государственного Департамента США. Это спецподразделение полиции Монтевидео, состоявшее главным образом из собственных сотрудников и бывших военных, занималось устрашающими и карательными акциями населения. При малейшем подозрении в симпатиях к сторонникам «Тупамарос», люди задерживались или похищались. Часто их просто убивали и бросали на улице. Те, кто доставлялся в полицейские участки и тюрьмы, подвергались зверским пыткам.
Мы быстро узнали, по чьему распоряжению проводятся эти задержания и зверства. И стали преследовать Чаркерро. Преследовали, да так, что нашими угрозами довели его до настоящего психоза! А Аги сделала всё таким образом, что в глазах уругвайской общественности Чаркерро стал настоящим Люцифером!
Он очень опасался убийства и поэтому появлялся, особенно в публичных местах, только в окружении телохранителей. Но это его не спасло: тринадцатого апреля семидесятого года наши пули всё-таки его настигли…
Альваро помолчал немного и, хотел было, продолжить, что-то добавить, к тому, о чём уже рассказал, но я перебил его.
- Интересно, а как это было? Вы мне расскажите об этой акции?
-Ну, раз уж я с самого начала доверился тебе – отчего бы и не рассказать?..
ОПЕРАЦИЯ «ВОЗМЕЗДИЕ»
- Ну, кто такие Чаркерро и Лопес – вы прекрасно осведомлены. Сегодня мы знаем об этих палачах практически всё.
Аги закурила сигарету и глубоко затянулась её ароматным дымом.
- В конце концов, нам не составит труда пристрелить их прямо на улице.
- Вы с ума сошли! Кругом люди, машины, движение, может пострадать кто-нибудь из тех, кто не относится к операции! Да и для нас,самих, это не безопасно!
- Не волнуйтесь, Ньято. Никто из горожан не пострадает. Мы же доводили до вашего сведения детали этой операции. Но уверяю вас: всё будет ювелирно точно. И по времени, и по месту действия, и по исполнению.
Аги уверенно парировала сомнения Уидобро.
- Ладно, - махнул рукой тот, - я всех участников операции знаю лично. Замечательные ребята, прекрасные, стойкие и умные тупамарос!
А вот лично вам, Аги, я бы рекомендовал в операции не участвовать. Я имею в виду её боевую часть: всё-таки, не женское это дело.
- Послушайте! Что значит, не женское? А вообще-то, революция – дело женское? В конце концов, я не последний человек в Движении, и не хватало ещё упрёков в мой адрес со стороны рядовых членов Организации, что командовать, мол, легче, чем исполнять. Пусть посмотрят в деле и на меня. Личный пример – прежде всего! А уж вы - будьте спокойны: я не подведу. Да, и подставляться – тоже не стану. Или вы сомневаетесь? Я что, не доказала свою способность к боевым действиям, участвуя в других, не менее опасных предприятиях?
- Хорошо, хорошо! – примирительно выставляя ладони вперёд и как бы защищаясь ими, поспешил согласиться Ньято, зная неуступчивый характер коллеги. - Что ж, удачи вам! Только… только будьте осторожны…
***
…На пересечении проспектов Италии и Артигаса было обычное для этого перекрёстка интенсивное движение. «Крайслер», в котором ехали Чаркерро и Лопес с одним из инструкторов полиции из штатовского Агентства по Международному развитию, довольно медленно двигался в потоке машин, и уже вышел на проспект Италии.
Далее, он должен был свернуть на проспект Артигаса, к морю – на ту самую дорогу, которая вела к печально знаменитой тюрьме Пунта-Карретас.
«Десятка» тупамарос, которой было поручена акция - а в ней принимала личное участие и Аги - хорошо знала этот маршрут: агентура сработала чётко и заранее предупредила о поездке высокопоставленных палачей.
Аги, в одежде монахини, следовала за «Крайслером» на стареньком, но юрком «Фольксвагене». Чуть в отдалении, чтобы не обнаружить слежку.
В кармане, пришитом изнутри левого широченного рукава монашеской мантии, покоился семизарядный «Леди Смит» двадцать второго калибра, которым Аги владела в совершенстве: с пятнадцати метров она попадала в «яблочко»! Такой уж она была. Почему? Да потому, что, когда она стреляла из револьвера или пистолета, то неизменно видела перед собой лоб изнасиловавшего её когда-то гитлеровского палача: промахнуться было невозможно!
И она не промахивалась. Ни разу…
«Крайслер» перестроился в левый ряд и, подъехав к перекрёстку, остановился на красный свет светофора. К этому моменту «Фольксваген» Аги был уже у него «на хвосте». Впереди, за перекрёстком, старенький «Фиат» встал поперёк дороги и перекрыл всем движение: что поделаешь – не вовремя заглох мотор!
Слева и справа, на перекрёстке, по проспекту Артигаса, первыми на движение стояли русская «Волга» и «Форд Пинто». Это были ребята из «Десятки».
Аги вышла из машины и уверенно направилась к «Крайслеру». Заглянув в окно салона, она аккуратненько, пальчиками, как бы игриво, постучала по стеклу окна.
Лопес сально пошутил:
- Монахиня просится к нам на колени…
Это была его последняя шутка: водитель опрометчиво нажал кнопку стеклоподъёмника, приоткрыв более чем наполовину, окно машины. Этого было достаточно: в момент Аги направила в салон автомашины свой «Леди Смит». Два выстрела прозвучали, как лай бульдога под подушкой! Чаркерро и Лопес обмякли на сиденьях салона: у обоих – у одного из виска, а у другого со лба – медленно заструились ручейки крови…
Аги бросила пистолет в салон и не торопясь, внешне спокойно, направилась к своему «Фольксвагену». Сев за руль и не обращая внимания на застывших от страха водителей других автомашин, стоявших в пробке, она развернула свою машину через полосу встречного движения и спокойно повела её по выделенной полосе, постепенно набирая скорость.
Взвизгнули, буксуя на асфальте, колёса четырёх легковушек с тупасами, и они тоже помчались назад, по проспекту Италии, до перекрёстка с улицей Боливии, а там - разъехались на все четыре стороны: так было предусмотрено планом операции.
Всё прошло быстро, буднично и как-то довольно спокойно: никаких эксцессов, никаких преследований. Лишь лёгкое возбуждение от уже привычно содеянного. Было даже, как-то жаль, что всё так быстро кончилось…
Весть о нашей акции мгновенно разнеслась по городу. Искали монахиню. Но кто она – никто сказать не мог. Полиция, как всегда, «сбилась с ног», бурно имитируя розыскную деятельность…
На самом деле, никто никого толком и не искал: к этому времени полиция уже знала, что искать бесполезно. Она занималась другим: медленно и скрупулёзно изучала Организацию изнутри…
А потом…А потом, Володя, была операция «Гомиде». Это была последняя моя акция, в июле семидесятого…
- Почему «последняя», Альваро?
Уругваец нервно, несколько раз, затянулся «Примой», обжигая жёлтые от никотина пальцы, и выбросил «бычок» в сторону.
- Да потому что, Володенька, всё для меня на этом и закончилось…
Он замолчал надолго, очевидно переживая заново всё то, что довелось ему испытать после ареста. На его душу тенью прошлых испытаний легла тяжелейшая безнадёга, которую испытывает любой человек, познавший одиночную камеру, зверские пытки и отлучение от родины.
- А впрочем, довелось мне участвовать ещё в одной операции, которую подготовили и провели тупамарос – в знаменитом побеге из тюрьмы «Пунта-Карретас». Но только участвовал я в ней изнутри, как и все, кто тогда, шестого сентября семьдесят первого года, совершил этот знаменитый побег…
- И что, вы даже не представляете, что до сентября семьдесят первого и после вашего побега делали тупамарос в стране?
- Ну, как тебе сказать, Володя. До нас доходила информация, там в тюрьме. Конечно, без деталей и частностей. Но в целом мы знали обо всём, что делали наши товарищи. А вот потом… Потом мы бежали из страны и нам, честно говоря, было не до информации о делах Организации. Доходили какие-то обрывочные сведения. Но я старался не воспринимать их: слухи и сплетни я никогда не собирал. А эта информации как правила была лишь такого характера…
- М-да…
Мы помолчали немного, и я стал расспрашивать уругвайца о том, что это была за «Операция Гомиде» и как так случилось, что он попал в лапы полиции…