Белый олень
БЕЛЫЙ ОЛЕНЬ
============
Потрясение, пережитое мною на выставке заслуженного
художника СССР А.А.Шумилкина в городе Томске в апреле
1993 -его года.
Ему и посвящаю строки откровения.
Уже 1993-й год. Перестройка-перестройка. ... Окончился внеочередной 8-й Съезд депутатов Российской Федерации ...
В ушах и в глазах навязла их брань, как неодолимая порча. Кажется, даже в выключенном телевизоре зависла на экране эта разъярённая толпа безумцев. Будто посмертный оттиск в глазу убитого, зависла она и в душе, как несмываемая грязь.
Вот оно пришло Время великой депрессии. Всё продолжается и продолжается какое-то безвременье.
В зале всегда торжественного Кремлёвского дворца суета и возня. Она походила на скопление лангустов на морском дне, как кадры из телепердачи "В мире природы". Словно эти отшельники-рачки, собравшись к миграции почувствовали опасность и подняли свои антенны-щупальца. Только депутаты, в отличие от этих рачков, которые бережно охраняют шествие популяции, сражаются и, обороняячсь, - погибают,- депутаты откровенно бились друг с другом,- эти "избранники народа", перекрещивая лезвия злобЫ и растеренности, хитрости и испуга. И острые и злобные обрывки фраз их, будто оголённые шампуры, после пристижного пикника, поблёскивали кучами и поодиночке,- во всех передачах из зала Кремля.
В заставках между передачами , с экрана уже, как прежде, не сверкали рубиновые звёзды Кремля: куранты или кресты золочёного чела куполов Собора Василия Блаженного .
То гудела, то утихала на время толпа. Сверху вниз и наоборот перекатывалась лавина перекосившихся лиц, ртов, жестов. Молча, над маршами парадного входа во Дворец, хранивший историю, смыкались своды и колонны. Над серым телом толпы серым облаком поднималась и тихо расплывалась, как смердящее зловоние, расхлёстанная лавиной ног кремлёвская рутина. Затхлый запах её горчил. Даже через сутки после передачи навязчиво першило в горле, щекотало ноздри, саднило кожу. Казалось , сползала и медленно расплывалась многовековая грязь Московского Кремля. Хотелось света ...
А мартоский Томск с таяньем снегов раздел обшарпанные дома, захламлённые дворы. Вместе с хламом, будто вытаяли из-под зимнего снега в подъездах хлебных магазинов живые скелеты нищих. Настоящих нищих, не виданных прежде.
Жёлто-серые, зелёно-коричневые испитые лица их, как изношенные зимние шапки на весенних помойках,- слегка пошевеливались на весеннем ветерке за такой же ненадобностью,- среди прочего мусора.
Глаза обнаруживали всё новое горе разрушений и депрессии этой весны. Руки беспощаднео повисали.
Уйти в прошлое ! В деревенский дом ..., где кружилось колесо маминой прялки. Вращать, вращать это колесо. С удовольствием, с жужжанием. До упругой волны со свечением вокруг, как от лампады, до ощущения той далёкой радости и горячего дыхания от бега по весенним лужайкам.
Но вот, будто вытаял из общего неблагополучия, небольшой двухэтажный дом на улице Карташова. Обнесён металлическими прутьями. Ворота небрежно открыты. Посредине просторного двора,- будто гордая дежа с шапкой дрожжевого теста,- прямо перед окнами красовался контейнер с хламом. Стружка, клочки бумаги, тряпки с удовольствием поворачивались на лёгком ветерке под мартовским солнцем.
Дом, свиду деревенской конторы 50-х годов, с тяжёлым скрипом отворил просевшую в землю дверь, и "Художественный фонд - мастерские"г.Томска распахнул вестибюль метровой ширины. Из темноты высветились каким-то чудом три одинаковых плаката. Прижавшись, на противополложной стене от двери, они крепко держались друг за друга эти три одинаковых женщины в одинаковых капюшонах народов севера. Они что-то держали, поднявши руки. А вокруг,- синь, как родниковая вода.
Краски втягивали в себя. Не отпускали. Они рекламировали выставку художника. Но кого? Фамилию не прочитать в темноте.
На дверь в салон выставки, о которой рекламировали плакаты, я нажала, и она мягко провалилась, будто в потайной сейф, и настойчиво закрылась. Синева зала втянула в себя и тело моё, и мысли. ...
Раздвинулись стены когда-то знакомого зала. Упругим полотном ваысвечивался в середине зала воздух. Сюда голубыми искрами навстречу друг другу с голубых полотен картин падали два встречных потока... Синева обского весеннего разлива,- простор километровой ширины и громадина льдины в свете весенних игр тайны Севера,- будто игрушечный парус из детства ... "Край земли",- с него с этого полотна, синева падала каскадом вниз. Кружились в зале искры и поднимались вверх чистым северным холодком.
Напротив, из-за синей завесы искр, повернув навстречу голову, за тонкой рамкой, молча стоял белый олень. Копытце его не было посеребрённым. Разноцветные каменья не сыпались от ударов его копыт, как в сказке Бажова. На изящных рогах не играло солнце. Не бился штопором ветер близ избушки. Лишь лёгкая тучка крылом тёмного полушалка завернулась над его спиной. Да чуть заметно дрожали камушки небольшим круглым пятном под тонкими ногами.
Как Белый Анец стоял Испалин Севера. Взор его, как глаза жертвенного ягнёнка, отражал свет жертвенных углей. Дрожащим угольком в них мерцал Лик Вечности. Этот свет ненавязчиво и спокойно гасил суету, снимал с души бренное тело, как несвежее платье, наполнял дыхание прохладной синевой, увлекал искрами света. Голубые искры покалывали холодными иглами.
С южной стенф в голубой гармонии парил золотисто-золотым кполом храм, высвечивая Путь к Свету. Напротив, в необычном порыве стрмились вверх красновато-золотистые сосны. Оглушённые медью кроны своей, они вдруг потеряли свой вес, наполнив крону солнечным светом. И корни их, насытившись прозапас хмелем сосновой горячей смолы, устремились к солну, в синеву.
В своей неодолимой силе Синева очищала, кружила, поднимала и меня. Она что-то создавала.
Рядом со мной, слева на полу с небольшого полотна будто замерла вода, поражая суету дня первозданной чистотой и прозрачностью своего Начала.
Тут же, на ветвях берёз , листья откровенно раскрыли древнюю тайну - игру драгоценных камней, некогда сверкавших на этом месте.
Зал жил Законами Вечности, космическим порядком и силой Света. ...
Ступая назад, в знакомый тёмный коридор, будо из люка, я с благоговеньем искала знакомый плакат с ярким голубым фоном. Мелкими буквами внизу было написано "Выставка А.А.Шумилкина".
Мир художника не оставлял. Плыл над суетой, втягивал в себя,- разливался собственным измерением сквозь хлам и грязь дня. Тревожил, отряхивал ложь.
Глаза Оленя оставляли удивление и призыв; растерянность и потрясение; величие и предупреждение - вызывали тревогу.
Мартовский день шёл рядом с суетой людей и машин по проспекту Ленина. Выставка с её синевой влилась, как желанный воздух, и продолжала жить внутри.
Для вечерних забот по дому уже не хватало сил и места; в комнате над моей кроватью , на свободной стене, большим синим ковром, как в настенном воздушном аквариуме, разместился мой прекрасный Олень. Глаза его повеселели. исчез отблеск жертвенных углей. Он горделиво поднял голову. На челе Агнца проявилась изящная резьба величественных седых веток. Олень становился крупным и сильным. Несколько дней прожил он в моей комнате. Встречал с работы. Беседовал молча о судьбе Севера, о горькой тайне планеты, о жестокости нравов, духовной пустоте и остывшем сердце человека. О смраде Кремля.
Я понимала, что Белый Олень не хотел быть проданным; Он оставался единственным как Совесть, как Гордость, как Символ,- уже не только Севера.
Белый Исполин искал защиты в маленькой комнате у маленькой женщины. Мы подружились с ним. Он ждал меня с работы, а я уговаривала устротелей выставки не продавать "Белого Оленя". Просила убрать с распродажи . Находила и просила спонсоров выкупить и подарить музею. К концу недели вопрос о продаже был снят женой художника.
Скоро мой Белый Олень оставил меня, исчез, разлившись синевой в потолке, широко раздвинув стены и сомкнув окно с небом. ...
Теперь небо за деревней Аникино, где я возделываю огород, вечерами и ночью становится особенно чистым и высоким. И мне кажется, что я вдыхаю знакомую синеву с огромной высоты, чувствую холодные иголочки голубых искр.
Земля тогда, будто исчезает, и бесконечная синева опускается ко мне. В такие минуты я слышу присутствие Белого Оленя ,и Синева становится тёплой.
30 января 2021г., Новороссийск.