Вход в больницу был через старые ворота. Два бетонных столба, серые, разрисованные разными царапками, с осыпающейся от ветхости штукатуркой, давно лишенные калитки, угрюмо охраняли вход, вытягиваясь по асфальту удручающей тенью. Вступив на потрескавшуюся асфальтовую плитку с жухлыми ростками высыхающей травы между, Елена Николаевна пошла к лечебному корпусу. Легкий сентябрьский ветерок обдувал тело и прическу и каждый раз норовил сдуть прядь на лицо, заставляя раз от разу левой рукой поправлять волосы, делала она эти движения с неким милым для чужих глаз жеманством, доставлявшим ей самой некоторое удовольствие. Подняв взгляд вверх Елена видела кроны высоких берез, посаженных неизвестно, когда, листья подернулись осенней бледностью, весенняя сочность ушла, и кое-где проглядывала еще зародышная желтизна отдельных листьев. Серо-зеленоватый фон березовых верхушек колыхался мерно, как невысокая морская волна, сливаясь с таким же сереющим небом ранней осени. Почувствовала в душе волнение, неосознанное, может от осенней печали, осязаемой некими внутренними рецепторами, и внезапно мелькнула мысль: - Нет, это не конец, это просто очередной шаг в неизведанное будущее, - и потом улыбнулась сама себе.
Ранним утром на скамейках сидели несколько человек в больничной одежде, неподвижно застывших в своей вечной смиренной позе.
Елена застучала каблучками по блестящим и протертым до изгибов посередине ступенькам. Автоматически поздоровалась с проходящими (коллегами?) и открыла жалостно скрипящие, выстроганные еще большевиками, двери в отделение, крашенные сотню раз и облезающие слои краски в разных местах жалобно напоминали о возрасте. Пахнуло теплым, пропитанным запахом лекарств, воздухом.
Не скрывая легкую улыбку настроения, Елена проскользнула в кабинет медсестер.
- Привет, девчонки, - поздоровалась.
Рита, молодая медсестра, появившаяся в больнице несколько месяцев назад после училища, красивая девушка с иудейским лицом мадонн на старых иконах, напоминавших картины Модильяни, с большими темными глазами, продолжала писать в какой-то медицинской документации и только кивнула головой.
Света, яркая блондинистая женщина, словно с обложек американских журналов шестидесятых годов, стояла возле своего стола и улыбнулась широко и призывно. Медицинский халатик был расстегнут сверху на две пуговички, обнажая пышную верхнюю часть такого же улыбающегося бюста, большие лукавые глаза смотрели открыто и естественно.
- Привет, привет, Ленусик, - о, как хорошо выглядишь, прическа что надо, и вообще утро складывается! – и снабдила фразу непосредственным бодреньким выражением лица человека, не знающего проблем ни в жизни, ни с мужчинами.
- Лена – тут заведующая принесла карточки новых больных, посмотри, пожалуйста, все старички, да старички. Вот бы какой молодой и симпатичный.
Елена подошла к шкафчику, повесила на плечики легкий плащ и накинула белый халат.
- Кофе будем? – спросила, глядя на Свету, - я поставлю чайник, потом займусь.
Отпивая маленькими глотками горячий кофе Елена взяла карточки и начала просматривать. Трое новых больных. Назначения. Рутина. – А что же с мужем? Тоже рутина? Быт? – и чувство досады легко проскользнуло в настроении, и было не известно, чем она к ней вернется в будущем.
Отодвинув пустую чашку и эмоции, Елена взяла карточки и пошла в первую палату.
-Здравствуй, здравствуйте, - автоматически ответили две старожительницы палаты.
Елена на кровати возле окна увидела новенькую. Пожилая, худощавая женщина в стеганом халате до горла лежала спокойно, положив руки поверх одеяла, и отрешенно смотрела в окно.
- Вы Елизавета Петровна? Я ваша сестра, буду смотреть за вами. Меня зовут Елена.
Женщина продолжала смотреть в окно.
Елена смотрела на больную, на ее морщинки возле глаз, на чуть с азиатским рисунком большие глаза, верхние уголки век поднимаются к височной части. – У нее красивое, худощавое лицо, прямой нос, живые, полные губы, зачесанные назад пепельные волосы, собранные в гладкий кокон на затылке. - «Сколько вам лет? – избегая смотреть в карточку с записью даты рождения“, - спросила.
- восемьдесят два. А вы что, собираетесь меня лечить? От этого уже не вылечить, сестра, - улыбнулась, все также глядя в окно, женщина, – Таких лекарств не придумали.
- Ну что вы, Елизавета Петровна, у нас хорошие врачи.
- ну-ну, видела я не раз, как под простынкой вывозят этих выздоровевших, - продолжала в окно смотреть Елизавета Петровна.
- Нет-нет, это не так. Смотрите, я принесла таблетки, витамины уколим. Давайте, повернитесь на бок, я укольчик сделаю, доктор назначил.
- Давайте – так давайте, - повернулась на левый бок женщина, - бесполезно переводите лекарства.
Чуть привстала и устроилась поудобнее, и неожиданно спросила: - А вы верите в реинкарнацию, Лена? Красивая идея. Я вот подумаю – в кого бы хотела моя душа переселиться после. Вариантов много. Даже знаете, иногда подумываю, что было бы здорово переселиться в своих врагов и разных неприятных личностей, вот бы я тогда им отомстила за испорченные нервы, настроение и ложь.
Улыбнулась и взглянула на Елену первый раз широко открытыми серыми глазами. Взгляд доброжелательный, изучающий. Морщинки вокруг глаз улыбались.
- Где я такие глаза видела? Прямо рентген, - почувствовав некоторую оторопь от этого взгляда, - где-то я видела такие глаза. С такой внешностью и энергетикой в молодости – все мужчины покорены. Или наоборот – трусливо в стороны.
Елена улыбнулась непроизвольно, женщина заметила.
- Что-то хорошее вспомнили, Лена? Надеюсь – не вылеченных больных (уж простите, это тоже благая весть), надеюсь – это более веселые воспоминания, о мужчине, например? Да вы, Елена, такая красивая молодая женщина, брюнетка, фигура как надо, не тощая, с аппетитными формами, мужчины, наверное, глаз не отводят, да, признайтесь честно?
Лена, сидя на стульчике рядом с кроватью, засмущавшись от такого перехода, перевела взгляд на тумбочку, провела взглядом по двум яблокам и бутылке минеральной. Почувствовала в себе зарождающуюся грусть, последние годы жизни всплыли в памяти чередой огорчений и разочарований. – Нет, нет, - пыталась сказать, но сдержалась, и в то же время смущение выступило румянцем на щеках и парочкой каплей пота на лбу.
- Не смущайтесь, извините, если невпопад спросила. Наверное – брак первый и последний? Ничего, что мы разговариваем, не отвлекаю от дел?
- Вас никто не навещает?
- Да вот так получилось, лежу как сурок. Дочка замужем в Америке. Сын на флоте на Дальнем Востоке. Это участь. Стариков и одиноких людей. Угасать медленно и незаметно. Потом крест и плита на холмик – и все, ничего не осталось от человека. Да не смущайтесь, Лена. Я в том возрасте, когда к смерти надо относиться философски. Я вот думаю – в каком виде она придет ко мне? Если в виде такой яркой и улыбающейся женщины, как вы, то я согласна. Хотя думаю – почему смерть – это Она? Ведь я ничего против, если ко мне придет улыбающийся мужчина в белой накидке. Так, наверное, правильнее. Пусть к мужчинам приходит Она в белом и с улыбкой на сексуальных губах, а к женщинам – Он, его можно даже назвать Вестник Смерти, тоже в белом, чтобы не омрачать настроение черным цветом, улыбающийся, спокойный и уверенный в себе, мужественный – чтобы выдержать нравственную тяжесть известия. Не заплакать, не рыдать, а смотреть в глаза уходящему с теплом и поддержкой. И я согласна. Ведь это неизбежное.
- Елизавета Петровна – зачем так мрачно?
- Ну что вы, Елена, это светлая эмоция. Все не так плохо. Жизнь прожита, желаний и страстей нет. Это у вас все впереди, не так ли?
Внезапно что-то раскрылось в душе - отдых у моря, белесое небо, солнечные лучи расплылись по всему пространству, лежишь на песке возле воды, и тело, чувства, и мысли растворились и слились с всем этим безграничным, и пропали, есть только ощущение расслабленного мира, убаюкивающего легким плеском волны, криками чаек, скрипом песка, дымкой на горизонте, жарким воздухом, пляж, она лежит в нескольких метрах от чуть шелестящих волн, а к берегу, смеясь, бежит из воды шестнадцати-семнадцатилетняя Елизавета Петровна с раскосыми миндальными сверкающими от радости глазами на греческом русском лице, - зависло на мгновение, и погасло.
Елена держала в руке карточки других больных, которых ей нужно было навестить, что-то внутри сдерживало ее, не хотелось никуда идти, погружаясь в зыбкие ощущения. –«Я расслабилась? Задумалась о смерти? Зачем и почему? Мне еще рано, рано думать…А может попыталась совместить эту женщину и Смерть? Почему это меня встревожило?» - Привстала со стула. Потом села обратно.
- Елена – я вас задерживаю. Не смущайтесь, не хочу вам мешать в работе.
(- нет, нет – вы не мешаете, - подумалось, - ведь больные не говорят так о смерти. Они кряхтят и стонут, пытаясь протянуть как можно дальше в будущее свое дряхлое тело…)
Женщина поправляла одеяло, сглаживая невидимые складки ладонью, повернув голову в сторону медсестры, бриз по лицу, губам, и опять эти глаза.
- Наверное я пойду, - встала и, не оглядываясь, вышла из палаты в наполненный больничными звуками коридор.
Перьевидные облака тонкой полоской морской дали сливались с горизонтом, когда вечером Елена шла домой. Темные стены зданий нависали над тротуаром и дорогой, давило, отдельные пешеходы непроизвольно вжимали головы, проходя в тени громадин и их теней. Возле магазина стояла молча старушка лет пятидесяти-восьмидесяти, одетая в старое пальто, на голове серый от вековой старости платок. Елена неловко замедлилась, внезапно, неожиданно для себя вытащила кошелек и положила в протянутую скромно ладонь пятьсот рублей. – Храни тебя Господь, - проговорила, взглянув на купюру, а затем в лицо Елене, - и другой рукой мелко перекрестила.
Дома тишина, лишь постукивание клавиатурой в гостиной. – Привет, - не отрывая глаз от компьютера муж. – Может перекусим?
Зашла в комнату дочки. – Как всегда – фейсбук или одноклассники? – Ну что ты, мам, это только развлечение, я все уроки сделала.
Елена обняла сидящую возле стола дочь за плечи, прижалась к спине. – Вот вырастешь, выйдешь замуж – и уедешь. – Нет, нет, мамуля, я тебя никогда не оставлю, - но обещания четырнадцатилетних – это только порывы души. Мечты и слова бессильны перед жизнью.
Елена прошла на кухню и открыла холодильник.
Больничные будни отвлекали, несколько дней Елена заходила в палату для процедур, Елизавета Петровна также полулежала на кровати, порой перелистывая книгу.
- Пушкин. У лукоморья дуб зеленый…, - отреагировала как-то женщина на взгляд Елены, - эстетика чтения, восторг от пушкинских строк ничем не заменим, после всех перечитанных книг хочется такого, простого и гениального.
В один из дней, когда уже послеобеденное солнце, теряющее осеннюю яркость к вечеру, медленно опускалось, проскальзывая лучами меж листьев деревьев, Елена вышла из больницы и на скамейке неожиданно заметила сидящую фигуру Елизаветы Петровны с отклоненной назад головой с полузакрытыми глазами отдыхающего человека.
- Елизавета Петровна? – удивленно спросила.
- Елена – не ожидали? Вам казалось, что я уже навеки-вечные легла в постель? – Нет, - женщина, распрямляя плечи, улыбнулась, – у меня еще хватает сил взглянуть на белый свет, смотрите – какая красивая ранняя осень. Желтеющие листья, ласковое солнечное тепло. А вы как, домой? Присаживайтесь, - и приглашающим жестом рукой приглушила все сомнения. Слегка отдернула полу светлого махрового халата, прикрывая колени. Прическа аккуратно собрана вверх и вбок заколота гребнем. Халат сверху расстегнут, тут сверкнул солнечный луч, и отразился блеском на висящей на желтоватой цепочке подвеске на шее Елизаветы Петровны, Елена успела заметить прозрачный хрусталик и темные, зеленоватого цвета камни в оправе, и со вздохом присела рядом.
- Ох, набегаешься за весь день – ног не чувствуешь.
- Так посиди со мной, расслабься, отдохни.
- Красивая у вас подвеска. Горный хрусталь?
- Не угадала, Елена. Это подарок мне от моей бабки, княжны Марии Григорьевны Раевской, фрейлины императорского двора, моя мать осталась в России, а она уезжала во Францию и подарила будущей внучке, о, она умная женщина была, знала, что у мамы дочь будет, а еще вот это кольцо, и женщина, повернув в пол-оборота голову и вытянув ладонь протянула худощавую руку. - На безымянном пальце Елена только сейчас обратила внимание на темного желтого цвета металла кольцо с прозрачным камнем посередине и зелеными камешками. - Так что в те трудные времена удалось маме сохранить этот подарок. Бриллиант и изумруды. Ценность – только наша семейная реликвия. Я не богатая, нет-нет, и в то же время – богачка.
Она улыбнулась, смущенно и по-детски.
- Так сейчас домой? Муж и семья? Кстати – я угадала или нет насчет первого брака?
Кроны берез наверху зашелестели от порывистого ветра. – Угадали, - с видимым облегчением проговорила Елена.
- Вот я и подумала. Уж очень счастливой женщины вы вид не производите, простите великодушно за такое вторжение.
- А почему? Есть какие-то признаки?
- Да их миллион, - почти весело произнесла Елизавета Петровна, - я прожила долгую жизнь, всегда различаю. Счастливая женщина хочет нарядиться, чтобы поделиться своей радостью от жизни и счастьем с другими. Улыбка другая. Вам бы, Елена, поярче наряд, освежить свою жизнь, придать силу и энергетику своим чувствам. Какое-нибудь поэффектнее платье цветом, красное или черное (вам пойдет черный), а может темно-зеленое (это благородно), а к красному платью – красные туфельки. Они были бы как хрустальные у Золушки, их бы только принц и одел на ногу. Мужчины, они хоть и глуповаты порой, но смекалка есть. Вот у меня три мужа было, ни один туфельку мне не примерил. А такая сильная мечта была, чтобы на мою ножку с любовью туфельку одели, красную, яркую, - тут Елизавета Петровна вытянула вперед ногу, худощавую, с гладкими икрами, с ровными пальчиками с на удивление изящно сделанным педикюром.
- Покажите ножку, Елена. Так, вот так, о, да у нас скорее всего и размер одинаковый. Тридцать шестой, угадала?
- Или надо завести любовника. Нет, нет, тут я скорее пошутила. Ведь мужей меняют женщины не способные к измене. Наверное, и мне есть, о чем сожалеть, что в свое время не воспользовалась возможностями, да сейчас это уже абсолютно неважно.
- Не пробовали, Елена?
Елена вспомнила мужа, с его почти равнодушием, но представить свое тело в чужих руках не смогла, и, не заметно для себя, сморщила лоб и удивленно надула губы, - нет, что вы, и не хочу.
- Это и правда. Не стоит пачкаться.
- Извините, мы, наверное, заболтались. Пойду-ка я в палату, - встала со скамейки и походкой бывшей балерины направилась к входу в больницу.
Несколько дней из-за новых больных Елена могла видеть Елизавету Петровну только коротко, делая уколы, принося таблетки. Занятость, занятость – она и поглощала, и не было желания и настроения думать о чем-либо другом, кроме своих обязанностей и быта семьи.
В один из дней, возвращаясь с работы, Елена, наблюдая серую и суетливую жизнь города, проходя между каменными громадинами с их тенями и подворотнями, вышла на торговую улицу. Вечерело, на зданиях светились огни неоновой рекламы, в окнах стояли с вечной улыбкой хладнокровные манекены, на выставленных для прохожих полках лежали умелой рукой расправленные мужские рубашки с галстуками, посуда, украшенная безжизненными цветочками, обувь.
Обувь. Да – туфли, мужские, женские, на изящную восемнадцатилетнюю ножку, с блестками и без, с бантиками, на платформе и плоские, с устрашающим игрушечно-тонким высоким каблуком, лодочки, разного цвета на любой безвкусный вкус.
Красные.
Что-то в душе совпало, она остановилась и, сделав пару шагов назад, вернулась к витрине с женской обувью. На полке увидела лаковые деликатные лодочки красного цвета. Почувствовав себя Ассолью, шагнула к входу и вошла внутрь. В душе раскачивались березовые кроны, ветер обдувал лицо свежестью, и хотелось сделать шаг, еще шаг, еще шаг.
- Мне туфли, как в витрине, тридцать шестого размера, красные, обязательно красные, - села на примерочный стул, сняла свои блеклые туфли, взяла в руки лодочки, подняла повыше и смотрела на утонченные формы, невысокий каблучок сантиметров пяти, потом взяла ложечку и вставила в туфли свою уставшую ступню. Поднялась, подошла к примерочному зеркалу и взглянула в свое отражение. Спина и шея выпрямились, взгляд из усталого преображался в чуть высокомерный взгляд женщины, знающей себе цену и одновременно любящей себя, свое тело, руки, бедра, глаза. Да-да – глаза, они ожили, засветились иным блеском, и Елена пошла в кассу.
Утром, едва допив кофе, Елена стремительно вышла из квартиры, держа в руках большой пакет, шла по улице, прохожие казалось улыбались, солнце светило радостно и ласково, улицы были чисты и уютны.
Простучала каблуками по лестнице на второй этаж и прошла сразу в палату.
Мир разорвался молчаливым взрывом, оглушающим, она растерянно смотрела на стены палаты, на койки с какими-то незнакомыми больными. Сквозь стекла лучи высвечивали мутный пол, легкая стайка пыли почти недвижимо висела в воздухе.
Кровать Елизаветы Петровны была пустая.
- А где? Где? – махая головой в сторону койки спросила Елена.
- Померла твоя Елизавета ночью, представилась. Царствие ей Небесное, - услышала.
Что-то померкло вокруг, осенним дождем зашуршало за окном, подул сырой, зябкий ветер, ломая тонкие ветви, тень опустилась.
- Вам, Елена Николаевна, передача от Елизаветы, возьмите.
Елена взяла молча небольшую картонный коробочку с надписью каллиграфическим почерком сверху – Елене Николаевне… Вышла из палаты и пошла в морг.
Холодное, обжигающее взгляд и ощущения помещение больничного морга, алюминиевые каталки, сковывающие своим видом сознание, на нескольких каталках покрытые простынями тела. Зашел санитар отделения Василий, в несвежем халате, с полусонным выражением на лице, маленькие глазки равнодушно скользнули взглядом по помещению и на вопрос Елены – где больная из их отделения, умерла ночью, - махнул рукой.
Елена подошла к каталке и с щемящим чувством потери приоткрыла простынь. Елизавета Петровна – на лице ласковая и детская улыбка. Елена никогда не видела такого лика Смерти. Мелькнула мысль – Вестник Смерти был в белом.
- Ты будешь одевать? – и, увидев утвердительный кивок, подала ему коробку с туфельками. Василий раскрыл коробку, - Елена Николаевна, они же новые, зачем в землю деньги закапывать?
Глядя в неживое лицо, она резко – Оденешь, понял? – понимая, что ему никогда в жизни не понять, - Это мечта, ясно?
Без чувств и мыслей Елена шла домой, не замечая прохожих, моросящего дождика, зданий и пешеходов. Дома прошла в ванную, встала перед зеркалом.
Видела влажные глаза, смотрела в свое отражение, - Неужели, - вдруг, - неужели, вот эти глаза, это их я видела? Протерла слезы рукой, небрежно вытерла руку о халат и прошла на кухню. Вспомнила, и начала медленно распаковывать коробку. Достала бумаги, взяла первый лист и прочитала: Елена Николаевна, это мой подарок на прощание. Носите и помните меня, пожалуйста, я хоть и почти атеистка, но как успокаивает душу сознание, что мы не уходим. Что-то от нас остается. Да и глупо было бы такую редкостную красоту закапывать. Чтобы не возникло бы каких-либо непредвиденных проблем, отдельно пишу завещание. Думайте обо мне иногда, прощайте. А может когда и встретятся наши души? Обнимаю…
Елена достала второй лист. Тем же каллиграфическим почерком там было написано: Я, Елизавета Петровна …, завещаю фамильные драгоценности – подвеску с бриллиантом и изумрудами на золотой цепочке и кольцо Елене Николаевне… Остальная часть моего нотариального завещания – дочери и сыну квартира – остается без изменений.
Елена вытащила из коробки завернутые в марлю подвеску с цепочкой и кольцо. Положила на стол и сомнамбулически смотрела на украшения.
Зашла дочь, - Что это, мама?
- Подарок…