Была ночь. Я летел из Хьюстона в Петербург. Салон лайнера по причине эпидемии был заполнен лишь наполовину. Несколько пассажиров в разных концах пустующих рядов спали или дремали. Жалюзи на окнах были спущены. Лишь над входом сверху дымился слабый свет.
У плеча моего маялась одна особа, пытаясь заснуть. Как все в салоне, она была в маске. Под вязаным пончо угадывалась хрупкая фигурка молодой девицы. Маленькая ручка в чёрной перчатке зажала мобильник. К остроносым ботиночкам её прижалась и поблескивала в темноте кнопочными глазками дамская сумочка.
Наконец она шевельнулась, вздохнула, и тотчас в руке её вспыхнул голубым экраном сотовый. Я закрыл было глаза, но из-за моего плеча, из какой-то дальней дали, вдруг донёсся птичий свист. Девушка испуганно нажала на кнопку и оглянулась. Она отключила звук, но пара замечательных неразлучников продолжала жить и двигаться в обеззвученном мире экрана. Сине-лазоревый самец старательно вычищал изумрудно-золотистые пёрышки подруги. Потом они умиротворенно ласкались, касаясь друг друга красноватыми клювиками. А на следующем кадре одинокая птица застыла в углу клетки, напоминая кем-то надкушенный цветистый грейпфрут.
- А где же друг! - не удержавшись, спрашиваю я, наклонясь к попутчице.
- Улетел, - говорит она. И усталым голосом рассказывает банальную историю о том, как она вынесла клетку на веранду, а он, непоседливый дружочек, вылетел в открывшуюся случайно дверцу клетки и нырнул в ближайшую зелень.
- Знаете, летний шум листвы и ветра, но я услышала все-таки его голос, я узнала его. И тотчас ему ответила она, громко так, знаете, тревожно... Прошло уже два года, а я все думаю, что же он крикнул ей из чащи, прежде чем потеряться, исчезнуть, и что она ответила ему? Что они сказали друг другу?
Как молодо и с какой живой болью и отчаянием спросила она это. Не меня, конечно, а кого-то другого, кто мог бы ей ответить. В эту минуту показалось мне, что она готова была бы на любые жертвы, лишь бы знать ответ. Я что-то промямлил о незнании человеком, к сожалению, птичьего языка, а потом спросил:
- И что, эти два года она всё грустит?
- А её нет, - отвечала она, - купили, подсадили другого, такого же синеперого. Но она и внимания на него не обращала. Когда он пытался приблизиться к ней, била его клювом... А через месяц как-то утром мы обнаружили её мертвой.
- Ну, прямо как у людей, - сказал я.
- Нет, - покачала она головой, - у людей похожее случается только в кино.
Дальнейший разговор наш был бы, наверное, о моногамии, инстинктах и рефлексах. Понимая изношенность темы, я не стал его продолжать.
Через какое-то время она задремала, уронив голову набок и почти касаясь моего плеча. Появился бортпроводник с подносом, предложил что-то из еды. Я отказался и взял только стакан воды. Я долго тянул воду, испытывая лёгкое замешательство. Там, в Хьюстоне, я окончательно расстался с моей Эстер, и вот эта страннная незнакомка неуловимо напоминала мне её. Особенно вот эта светлая прядь, что упала мне на плечо. Да и голос почти тот же...
Когда мы приземлились в Стокгольме, по времени на часах был уже полдень. Соседка моя надела берет, запахнула пончо, я кивнул ей и пропустил вперёд. Закинув сумочку на плечо, она ушла, потерялась в цепочке, что двигалась к выходу. На тёплом ещё сидении я обнаружил выпавший из её сумочки дорожный жетон. На кусочке пластика чернело имя из английских букв "Angelina".
Стокгольмский аэропорт после ночного перелёта обрушился на меня океаном света. Пока я разыскивал на табло свой рейс, уточнял час вылета, кто-то рядом мне постоянно нашёптывал, что уходит время, уходит... И, сказав себе: "Я должен вернуть жетон Ангелине!", я ринулся вперёд, мимо залов ожидания, светящихся табло и многочисленных шоп-магазинов.
И я увидел её. Но, не успев выскочить из-за журнального павильончика, отшатнулся. Она сидела в зале вылета, в знакомом вязаном пончо, но без берета и со спущенной на грудь маской. Голова её была совершенно седой. Котстлявыми пальцами она пыталась заправить длинную серебристую прядь - ту самую прядь! - за ухо, а в другой желтоватой руке её подрагивала сигарета. Жёсткие и глубокие складки, образуя изломанный овал, замкнулись вокруг носа и печально опавшего рта. Моей Ангелине было далеко за шестьдесят.
Объявили посадку на Москву, и она, поспешно подняв маску, ушла, растворилась в толпе пассажиров. Черт с ним, с жетоном, растерянно думал я, направляясь к своему гейту. У меня было такое чувство, что я случайно заглянул под чужую маску, а там оказалась ещё одна.
Январь, 2021