Иная Соболева (сборник «Серебро и желатин»)
Стихи Соболевой знакомы со времен студии «Лист». Они всегда поражали, ставили в тупик, бросали в дрожь, они шокировали. Нынешняя Соболева, автор сборника «Серебро и желатин» - другая.
Она употребляет термин «Иная раса», есть такой стих, и это тоже шок. Иная раса – видим, но не потому что кто-то ест крыс, а потому что новое поколение детей привыкают к боли. Боль это то, к чему нельзя привыкнуть. Безусловно, выражение, понятное всем.
Экспонирование - демонстрация того, что высветил упавший свет. И Соболева демонстрирует в тексте ожоги действительности. Следы боли, которые были получены в жизни. Фотография – это, конечно, прием и это не значит, что лиргерой вправду лежал под столом рядом с трупом матери. Это некая гиперболизация связанная детским восприятием, нечто вроде разговора с фрикаделькой.
Все условно. Отсылает к фотографии, да, но в части под названием экспонирование (запечатление) мы видим ирреальный мир. Плод вображения, в котором зашифровано настроящее. В этом мире мелькают вкусовые ощущения (холодный суп, шоколад, мороженое, сыр), но в целом этот мир похож на сон. Поэтому во сне дико, когда там возникает улица Герцена. В мире страшного детства нет географических понятий и конкретного города, как бы и нет; в этом мире есть авторитеты прошлого (бабушки и дедушки), голос автора как ребенка не слышен.
Это то, что попало на пленку. То, на что пал свет и дал отпечаток.
Первое поразительное изображение – Москва. Она подана странным ракурсом – в калейдоскопе маленьких крохотных кадров – кожа дергается у виска. Лотки. Поварская. Дожди и…вологдские зори… Единого образа нет, все распалось на стеклышки. Этот город недобрый. Пинком отправляет домой.
Автор без шока не может. Странный стих про бомжа, который кажется богом. Снова шок? Я понимаю, если шок имеет цель, но здесь - не стреляет. Видимо, потому, что условность нивелировала…
Кода-то было понятие: стих как лирический дневник автора. Тот ли это случай? Лирический герой, героиня, наполучав боли в детстве, стала все шифровать. Чтоб не поняли… во второй части книги «Проявление» появляются многочастные длинные стихи, например «Окуни». Надо же, красивое, есть тайна и свет со слезами, но не радуйтесь, будет и суп с вшами. И в конце драматичесие «окуни с красными буквами на груди»… высокий слог - нырок вниз – и снова вынырнуть. Образ удачный. Но мельком. Образы настойчивы – если всмотреться, так увидишь скользких рыб в моей груди» (стр. 78). Это довольно жуткий текст, пусть даже условно.
«И в молчание этом и той беде
Я не вижу боли. Я не вижу, где
Хоть клочок надежды и красоты.
Мне кранты.
Только море рыб, что грызут меня.
Что едят меня, что молчат в меня.
Пусть возьмут меня, пусть сьедят меня,
Пусть поймут меня».
Возможно это и есть закономерный ответ на все настоящие и мнимые шоки… Окуней тоже достало?
В третьей фиксирующей части много смерти. Это один из базисных вопросов, волнующих человека. Поэта тем более, но фокус зрения явно смещается к человеку. Запоминаются два малькика – один внутри, усевшись клубком. Второй мальчик Иероним который всех похоронил. В нем есть что-то библейское. И потом – «если я умру посредине зала, ты не заметишь»… Подобная эсхатология могла мелькнуть в середине.
Несмотря на избыток шокирующих слов и фраз, в стихах то и дело встречаются яркие образы.
Пока не родился, вселенная
Размером с картонный ящик.
Я открыл этот мир как (открывают) постыдную тайну
Бог един милосерд но кажется
Им никто из нас не прощен.
Ты родился и рос. Не умер
Не добился, не смог, не стал
Особо понравились стихи «Бог един, - говорит мне бабушка» (стр. 38), «Осока высокая, в небе сокол» (стр.61), «Перспектива» (стр. 67), «Слушай, друг, у меня проблема» (стр 109). В них есть энергия и воля.
Пожелания
1. Дорогой автор. Отдельно о форме. Система рифмовки скачет – то стих со случайной рифмой. То вообще без. Да, стихи похожи на верлибры Поиски бесконечны, но если решено писать верлибрами, пусть будут верлибры.В данной книге их много. Но не меньше и совершенно гармоничных стихов с рифмами, ритмикой, ясных по форме и по смыслу. Все-таки в книге хочется не суммы стихов, а какого-то единства, если не сюжетного, то стилевого.
2. Географичекие названия – улиц, городов. Если есть стремление написать сон, фантасмагорию, то географии не надо.
3. Ранние стихи были наполнены эмоциями, нынешние безэмоциональны, холодны. Важная в стихах эмоциональная составляющая в данных стихах стремится к нулю, чтение их сродни прыжку в ледяную воду. Стоит обратить на это внимание. Ну и слова, не добавляющие позитива – (говно, клопы, вши), от этого пора избавляться как от пережитка, и не стоит подражать Панкину (стр. 97), хотя это трудно. В общем, просьба быть собой.