Огнев лог мистический триллер

 
     Буктрейлер  романа "Огнев лог"   https://youtu.be/JVUrjE5T-2o

Аннотация:


Август 41-го. На юге Украины, в тихом месте, среди густых лесов в местечке «Огнев лог» располагается психиатрическая клиника. Сюда прибывает Зондеркоманда СС. Цель эсэсовцев уничтожение пациентов клиники.Больные, а заодно главврач Сташевич расстреляны, но той же ночью происходит невероятное. Восставшие, истерзанные пулемётными очередями жертвы возвращаются в клинику.Эсэсовцы в ужасе и панике открывают шквальный огонь по ожившим мертвецам, но ранят и убивают лишь друг друга.Секретное расследование, проведённое спецслужбами СС и СД, заходит в тупик.

Через семьдесят лет после этих невероятных, жутких событий в «Огнев лог» приезжает талантливый врач-психиатр из России Сергей Корсаков.

Молодой учёный не представляет, какие далёкие от науки ужасные тайны и мистические откровения ждут его в этом странном месте.

«Огнев лог» это не только место казни и братская могила невинных жертв, но и точка проявления таинственной мистической силы. «Огнев лог» это портал, открывающий проход параллельные миры.

«Огнев лог» это  место, где само Мироздание даёт подсказки на вечные, мучающие человека вопросы: «Что ждёт меня после жизни? Пустота-небытие, великая тишина и ничто?»

Или ТАМ всё-таки ЧТО-ТО есть?

Разум человека  ненасытен, он всегда в погоне за горизонтом. Он никогда не устанет от бескрайних морей ярких впечатлений и безбрежных океанов новых знаний.



     Буктрейлер  романа "Огнев лог"   https://youtu.be/JVUrjE5T-2o


ОГНЕВ ЛОГ

роман

«Каждая душа — это поприще борьбы Света с демоническим началом. Душа подобна путнику, перебирающемуся через шаткий мост. С каждого берега протягивается к нему рука помощи, но чтобы принять эту помощь, путник должен протянуть руку сам»

Даниил Андреев  «Роза Мира»
 
«Даже самые светлые в мире умы
Не смогли разогнать окружающей тьмы.
Рассказали нам несколько сказочек на ночь –
И отправились мудрые, спать, как и мы».

Омар Хайам


от автора:

Сюжет  романа "Огнев лог" навеян книгой "Роза мира" Даниила Андреева, текстами очень и очень специфичными, как говориться, для тех, кто не от мира сего. Правда, я пропускаю эту мистическую философию через беллетристический, лёгкий и занимательный для читателя сюжет, подаю "галимую" заумь эзотерики в форме мистического триллера. Сам Даниил Андреев характеризовал подобные тексты, как "сквозящий реализм".


                Пролог


Моторизованный  зондер-батальон СС «Gespenst»  под командой  штурмбанфюрера  фон Бравена входил в укрытый летней густой зеленью больничный городок. Батальону для выполнения  задания пришлось  выдвинуться на юг от  города Червены, где подразделение уже проделало огромную работу по зачистке территории от евреев. Наименование  места предстоящей спецоперации неподалёку от границы с Румынией тоже являло собой образец совершенно непроизносимой славянской тарабарщины.
« Окнеф лёк» - Генрих ещё раз попытался воспроизвести вслух это лингвистическое безобразие, но не преуспел, а потому решил, что до конца операции будет именовать этот место попросту,  Клиникой.
 
Остро отточенным карандашом фон Бравен  зачеркнул на карте старое, то ли  украинское, то ли польское  название и написал сверху  новое немецкое, «Klinik». Полюбовавшись с минуту на дело рук своих,  Генрих почувствовал себя конкистадором Великого Рейха,  чистильщиком от варваров, расширителем новых жизненных пространств  и, наконец, героем германской нации. Эта мысль его, как всегда, порадовала и настроила на рабочий лад.

Офицер распахнул пятнистую, серо-коричневую дверцу бронетранспортёра и проигнорировав ступеньку, молодцевато спрыгнул на чисто выметенную, мощёную жёлтым камнем дорожку. Сорокалетний Генрих фон Бравен пребывал в прекрасной физической форме и замечательном настроении. От природы худощавый и высокий австриец  обладал, как и подобает арийцу,  нордическим складом психики и отменным здоровьем. Подполковника порадовало добротно выстроенное краснокирпичное здание.
 «Это  и есть главный корпус самой больницы» - догадался фон Бравен.
 
Неведомый архитектор начала прошлого века был настоящим арийским профессионалом. Элементы готики он сочетал с тогдашним модерном. Получилось нечто симпатичное, смахивающее на резиденцию какого-нибудь курфюрста. Три этажа, стрельчатые окна, высокие, стройные, словно фрейлины, башенки с бойницами. Само здание, длинное как змея, терялось где-то в зелени деревьев.
 
«Идеальное место для штаба и большой казармы» - удовлетворённо, полной грудью вздохнул австриец. – «Тысячу раз был прав фюрер, когда говорил:

“Настоящее безумие,  это тратить  ресурсы  государства на содержание безнадёжных душевнобольных, несчастных паразитов бесполезных для общества».

После своего перевода  из Польши  на Украину Генрих имел аудиенцию с рейхскомиссаром Эрихом  Кохом. От этой встречи у штурмбанфюрера остались самые неприятные впечатления. Толстый низенький плебей Кох выказал полное отсутствие воспитания и уважения к стоящему перед ним навытяжку офицеру и дворянину. Кох ненавидел родовитых  военных, а потому, исходя лишь из одного непреодолимого желания напакостить очередному дворянчику, принялся  настаивать на переводе личного состава батальона фон Бравена на восточный фронт. В распоряжение Генриха, вместо трёхсот пятидесяти отборных немецких солдат, он попытался всучить  грязную славянскую  банду, две тысячи полицейских-украинцев из Галиции. Ему, герою французской компании, предлагалось принять под командование  шваль, толпу неполноценных  унтерменьшей. Штурмбанфюреру, чтобы избежать такого позора, пришлось обратиться за содействием к  самому  Розенбергу, благо, в это самое время тот находился на Украине с инспекцией.  Рейхсляйтер пошёл навстречу любимцу фюрера, а Кох не посмел возразить главному идеологу НСДАП. Тем не менее,  злобу на строптивца фон Бравена могущественный толстяк затаил.

В окружении шести офицеров, командиров трёх рот и их заместителей  Бравен вошёл в просторный холл главного входа больницы. Перед этим солдаты тщательно обыскали здание, но никого и ничего подозрительного не обнаружили. Оставшийся медперсонал, не успевший или не пожелавший эвакуироваться  со спешно  отступавшими русскими,  солдаты заперли в столовой. Пациентов же оставили в их палатах. Как выразился первый среди офицеров  батальона чёрный юморист гауптштурмфюрер   Миних:
 «Дожидаться выезда на пикник».
Генрих недолюбливал Миниха. По его глубокому убеждению грязная и неприятная, но  необходимая для будущего Рейха работа, которой он руководил, не подлежала легкомысленному вышучиванию.  Напротив, всякий неглупый офицер  был просто обязан относиться к генеральной зачистке их общего немецкого жизненного пространства с подобающим уважением. Так должно было быть, но так не было. Большинство офицеров Вермахта при общении с  ним выказывали едва прикрытое благоразумной маской холодной вежливости  презрение. В их глазах фон Бравен не раз замечал плохо скрываемую брезгливость, словно они вынуждено общались с дурно пахнущим золотарём.
Для начала штурмбанфюрер со свитой проследовал в столовую, чтобы взглянуть на медперсонал. Доктора, медбратья и санитары объекта «Клиника», в отличие от своих пациентов,  обязательной ликвидации не подлежали. Впрочем,  такие вопросы отдавались командиру«Gespenst» на личное усмотрение. Возглавлял  перепуганную группу лекарей-мозгоправов высокий сутулый мужчина в возрасте, типичный профессор с академической бородкой и в пенсне. Ординарец Фон Бравена услужливо подал командиру  тонкую папку, досье на медперсонал клиники.
 
«А профессор-то у нас с душком, - едва прочитав первый лист, заключил Генрих. – Вацлав Сташевич, пятьдесят семь лет - образованный «пшек», зав кафедрой психиатрии  Львовского Университета, а по совместительству ещё и директор этой живописной психиатрической клиники.  С эти  всё ясно, польская профессура по приказу   доброго знакомого Генриха  рейхсляйтера Розенберга подлежала первоочерёдной ликвидации, наряду с  евреями. Фон Бравен  взглянул на следующее досье. С фотографии смотрела светловолосая красавица. Главный врач Ванда Сташевич, тридцать два года, молодая жена  директора клиники.  Генрих поднял голову. Женщина с фотографии стояла рядом с профессором. Вживую она оказалась ещё лучше. Высокая, стройная, совершенно прелестная польская пани. Белоснежный халат только подчёркивал её  слепящую красоту. Такая фемина  с юных лет привыкла к мужскому поклонению. Большие серые глаза смотрели на него, хозяина её жизни и смерти бестрепетно и даже с наглым вызовом.
 
«Чёртова полька с её чёртовым польским гонором» - с некоторым раздражением отметил Генрих. – Ну что же, как говорит всё то же остроумец  Миних,  « Гонор у мёртвых пшеков проходит на удивление быстро».

 Командир искоса взглянул на стоящую поодаль группу молодых офицеров. Все, как один, таращились на златовласую красавицу с плохо скрываемым вожделением.
« Ненасытные кобели! – добродушно усмехнулся про себя Генрих. – Похоже, мои парни собираются сегодня же вечером сбить спесь с этой пани …»

Оставшийся персонал, нескольких медбратьев и санитаров-украинцев  Фон Бравен велел отпустить восвояси до начала операции. Подполковник лишней крови не жаждал,  ответственному и добросовестному исполнителю важной работы  претили  любые  излишества. Ординарец доложил, что им не придётся долго искать по окрестностям место для ликвидации  двухсот  душевнобольных. В  полутора километрах, позади главных корпусов клиники, солдаты уже нашли весьма удобное место, сухую песчаную  балку.  Балку пересекает  глубокий овраг с крутыми откосами. Этот овраг  смахивает на оборонительный ров замка какого-нибудь средневекового феодала.  После антропологической зачистки, чтобы  присыпать трупы,  отделению сапёров останется лишь  взорвать  высокие насыпи  этого рва.

Ровно в шестнадцать тридцать солдаты, орудуя прикладами винтовок и дулами автоматов,  погнали воющую и ноющую толпу безумцев через дубовую рощу к  песчаному оврагу.  Впереди, словно возглавляя своих пациентов, с подчёркнутым достоинством шествовал  бледный как смерть, профессор Сташевич.
 
«А этот поляк неплохо держится! Даром, что шпак!» - с невольным уважением констатировал  фон Бравен.

Австриец всегда лично присутствовал на окончательных стадиях зачисток. Не то, чтобы этого требовал  какой-то особый регламент. Нет. Просто  для Генриха это было делом чести, не чураться самой грязной части  работы. Но главное, чего  старался не афишировать фон Бравен, это  необычайное эмоциональное и физиологическое возбуждение, вплоть до спонтанной эрекции, посещавшее его во время массовых утилизаций человеческого мусора. Генрих прощал себе эту маленькую слабость, ведь и он человек.  Высокий и стройный, в  идеально-пригнанном по фигуре чёрном мундире СС стоял он на краю песчаного оврага. Как всегда в позе, позаимствованной у фюрера, руки в чёрных перчатках, сомкнутые в замок прикрывают пах.
 
Всё было кончено до наступления темноты. Отгрохотали пулемёты, отгремели один за другим шесть тротиловых взрывов. С чувством приятной усталости и сознанием исполненного долга Генрих отправился на покой в свою комнату.  Ещё вчера это была спальня  директора клиники Сташевича и его супруги. Но едва австриец блаженно вытянулся  на  белоснежных, накрахмаленных простынях, как до его слуха донёсся сдавленный женский крик. Звук доносился откуда-то сверху, чуть ли с крыши больничного здания.

«Похоже, пани Ванде не угодил кто-то из моих офицеров», - стараясь быть здраво циничным, подумал Фон Бравен. – « Что поделать, молодым мужчинам необходимо иногда расслабляться, особенно при нашей изнурительной, вредной для психики  работе».

Генриху была омерзительна сама мысль о насилии над женщиной. Но, во-первых, славянская самка не женщина, а во-вторых,  жизнь диктует своё, и на то и дана мужчине железная воля, чтобы подавлять в себе атавистические ростки жалости и сострадания,  слюнявое  интеллигентское сочувствие к ближнему. Безусловное право на жизнь имеет лишь истинный ариец. Яркий пример тому он сам, оберштурмбанфюрер  фон Бравен.  Приструнив свою невольную слабость, Генрих  совершенно успокоился и вскоре сладко уснул.

Здоровяка австрийца разбудили совершенно незнакомые прежде ощущения,  внезапно навалившееся удушье и резкая боль в груди. Он резко сел на кровати, поставив на холодный каменный пол босые ступни.  Генрих пощелкал выключателем ночника, электричества не было. В комнате царила непроглядная смолистая, словно чёрная нефть, тьма.
 
За окном вышла из-за плотных облаков Луна. Спальня  наполнилась  мягким призрачно-голубым светом.  То, что увидел Генрих,  не просто напугало его.

«Это»  до краев затопило его душу диким первобытным ужасом.
 
Посреди комнаты стояла, как будто смутно знакомая, но истерзанная до неузнаваемости  женщина.  Лицо сплошной кровоподтёк,  разбито сильным прямым ударом  гневной мужской руки.  Тело женщины едва прикрывают  остатки изодранного в клочья, заляпанного кровью, похоже,  медицинского халата.   Наружу торчит большая белая грудь с крупным тёмным соском, вокруг которого багровеет след от укуса.  Плоский живот в ссадинах и синяках. Стройные ноги исчерчены полосками запёкшейся крови.  Над тёмным треугольником  волос на лобке  длинные глубокие царапины, работа когтей неведомого  зверя.
 
Женщина делает  несколько медленных  шагов вперёд,  по направлению к кровати на которой сидит парализованный ужасом Генрих. На полу остаются  узкие, кровавые отпечатки босых ступней.

Серебристым  колокольчиком прозвенел в гулкой тишине нежный женский  смех.  Родной, до острой боли в груди родной голос.

-Хенке, мальчик!  Иди к мамочке, малыш Хенке!-   услышал фон Бравен своё давно позабытое младенческое  имя.
 
Этот голос, Генрих никогда бы не перепутал ни с каким другим. Не может человек забыть голос матери, особенно когда мать умирает, а человеку всего лишь шесть лет от роду.


«Gespenst» (нем.)- Призрак

Штурмбанфюрер - офицерское звание в СС соответствовало майору Вермахта

Гауптштурмфюрер – офицерское звание в СС, соответствовало  гауптману (капитану) Вермахта





                Инцидент
               
 
          Архивные материалы информационной службы НСДАП, СС и СД

Отчёты сводной группы дознавателей Тайной полевой полиции  (Geheim Feldpolizei),
 
                а также следователей Гестапо, CC и СД:
 
                «Vorfal in der «Klinik»

                («Инцидент на объекте «Клиника»)

                строго секретно – уровень третий

            Показания главных свидетелей  по делу  «Vorfal in der «Klinik»
                I
                Личные показания обершарфюрера  СС Гюнтера Кленски

                27.08.1941  15 часов33 минуты

Я, Гюнтер Фриц Кленски, обершарфюрер  первой роты  в составе отдельного моторизованного батальона СС «Gespenst» , находящейся до сего момента под командованием  штурмбанфюрера СС Генриха фон Бравена, докладываю.  После проведённой нашим подразделением  акции по зачистке объекта от нежелательных элементов, я  в ночь на 13.06.1942-года  осуществлял руководство патрульно-караульной службой на территории занятого нашим подразделением объекта «Klinik».
По приказу, допрашивающего меня в данный момент господина следователя, я обершарфюрер  СС  Гюнтер Фриц Кленски приступаю к изложению происшедших в ту ночь чрезвычайных обстоятельств в  устной, вольной форме.
 
          Машинописная (устно-дословная) форма протокола допроса

« Я,господин следователь, до сей поры ни в какую чертовщину не верил. Так не верил бы дальше, если бы своими глазами всякого этакого не увидал. В той треклятой «Клинике»  не иначе самые бешеные бесы обосновались. Тринадцатого августа этого года, в пятницу, в двадцать два семнадцать, закончили мы операцию по ликвидации тамошних психов и через  четверть часа вернулись в расположение объекта для ночёвки. Вы не сомневайтесь, господин следователь.  Наши парни все опытные,  работают по принципу: «Хорошо прожёванное почти переварено».  Я после экзекуции сам  проверял, психи эти,  за редким исключением,  все, как один, мертвее мёртвых были. Ну, штук семь недобитков я лично упокоил.  Последним тамошний главный мозгоправ был,  полячишка очкастый. Живучий пшек  оказался, у него пол макушки очередью из МГ  снесло, а он всё своими длинными ногами сучит, будто на велосипеде  педали крутит. Смешно право, вы бы видели!  Ну вот! Вернулись мы на ночёвку. Благо кроватей полно в больничных палатах. В подсобках даже чистые матрасы и простыни нашлись. Что ещё нужно солдату? Красота! Парни поужинали. Я лично  проследил, чтобы каждый взвод  по пол литра честно заслуженного  спирта получил. После караул проверил, ну и сам спать наладился. А в два часа ночи будит меня Вольдемар, мой заместитель,  шарфюрер Шнитке. Мы с ним земляки, баварцы из одного  села. Кельхайм, неподалёку от Регенсбурга. Может вы слышали, а господин следователь? Ох и масло у нас сбивают, душистое, пальчики оближешь, лучшее в Баварии!
Так точно, господин следователь! Я воль! Прошу прощения, что отвлёкся!
Ну вот, будит меня Шнитке и говорит:

 «Так, мол, и так, Гюнт. Прими меры!  Солдаты из второго взвода  безобразничают. Нашли где-то в больнице ещё медицинского спирта и упились до невменяемости. А после и того хуже, притащили откуда-то полудохлую бабу и в данный конкретный момент с нею в конюшне развлекаются. Непорядок! Не по уставу! Заразятся всем взводом какой-нибудь  гадостью, а нам потом отвечай! Я спросонья разозлился  на Шнитке, нашёл из-за чего будить, профессор чёртов, очкарик университетский,  но деваться некуда. Оделся, да и  пошёл наводить порядок в подразделении.
Подхожу к сараю, а оттуда пьяное ржание. Весело лошакам! Ну, думаю, сейчас задам вам перцу! Зашёл внутрь. Солдаты меня увидели, вскочили, кто сидел, оправились, построились. Знают, я церемониться не буду.  И только один ничего не видит и не слышит. Разложил парень  бабу  на соломе, залез сверху, да и пашет, как глухой вол. Ну, я его болезного стеком по голому заду и огрел. Привёл, значит, в чувство. Через минуту стоял он передо мной, как огурец, по форме и на вытяжку. А баба эта так и лежит себе молчком в соломе. На животе лежит, лицом вниз. Какая-то рваная тряпка ещё на ней, до шеи задранная, медицинский халат похоже. Со спины то баба эта вся из себя молодая и ладная. Любопытно мне стало,  я и приказал её на спину перевернуть. А там! Зрелище то ещё! Нас-то «призраков»,  ничем таким не удивишь, оно и понятно при нашей работе. Но тут, труп же истерзанный! Я проверил, она холодная! Ведь если кто узнает, что «призраки» мёртвых баб насилуют, позора не оберёшься! Стыд на весь Рейх! Дойдёт до самого господина оберштурмбанфюрера, тогда уж никому несдобровать!  Ну, выдал я, конечно, этим труположцам по первое число! Молчать приказал, как рыбам. Признаюсь, господин следователь,  я  всего лишь  хотел,  сохранит честь батальона.  А замкомвзвода оправдывается, мол,  баба эта, она в начале дела ещё живая была, стонала даже. Она полька, Ванда, если не ошибаюсь.  Врачиха по психам, жена того самого поляка очкастого, которого я парой часов раньше в овраге  успокоил. Ну, я вам уже рассказывал, господин следователь про того, ха-ха, велосипедиста без макушки.  Ох, простите, господин следователь, это у меня нервы ещё шалят. Ну, после того…
 
Её, полячку эту, дескать, в башенке, выше третьего этажа господа офицеры первыми приходовать начали. А как закончили,  выползла она на крышу и оттуда вниз головой. Да угодила на кучу старых, выброшенных  из окон матрасов, потому до смерти не расшиблась. Тут-то её солдаты и подобрали… Короче говоря приказал я эту польскую семейку, хе-хе, воссоединить.  Труп  Ванды унести к её мужу, в овраг, да прикопать  там, как следует, чтобы никакой антисанитарии.  Солдатам  с утра добрую разборку, нарядов и гауптвахт  пообещал. После отправился досыпать, господин следователь. Проснулся, когда под утро  пальба началась. Я вначале подумал, что это партизаны напали,  или десант русских диверсантов высадился. Выскочил наружу - а  там такой страх!  У главного входа стоит и глядит на меня в упор, упокоенный мной поляк, профессор,  муж  этой самой, затраханной  нашими парнями Ванды. Стоит , господин следователь, этот чёртов пшек, весь землёй перепачканный, и смотрит, а у самого мало, что полголовы нет, так ещё и в переносице дырка от моей пули…

                II

            Личные показания шарфюрера СС  Вольдемара  Шнитке

          Машинописная (устно-дословная) форма протокола допроса

Если позволите, господин следователь, я компактно изложу своё видение происшедшего в ту ночь.  Так точно, господин следователь, очень компактно. Дело в том, что я был призван на фронт с четвёртого курса химико-биологического факультета Мюнхенского Университета.

Так вот, я полагаю, что иначе  чем массовым кратковременным психическим расстройством всё происходившее в ту ночь объяснить невозможно. Причина произошедшего,  редчайшее, случайное сочетание двух и более факторов. На этот счёт у меня имеется следующая гипотеза.

После окончания операции по ликвидации группы неполноценных элементов на этом месте работали сапёры. Им было произведено шесть подрывов тротиловых зарядов средней мощности. Я предполагаю… Так точно, господин следователь, всего лишь предполагаю, что был случайно разгерметизирован некий природный резервуар с неизвестным газом, скорее всего органического происхождения. На месте утечки газа в течение пары часов образовалось ядовитое облако. Сначала погода была практически безветренной, но впоследствии это облако было отнесено усилившимся ветром в расположение нашего подразделения. Личный состав батальона  попросту отравился этими газами.  Мы на нашем химико-биологическом факультете как раз экспериментировали  с подобными веществами. Не буду вдаваться в подробности, но имеется ряд неких сложно-органических газообразных соединений, которые способно вызвать у человека, а при достаточной концентрации и у группы лиц,  кратковременное, но весьма острое психическое расстройство. Причём, как в нашем случае, с яркими зрительными и слуховыми галлюцинациями. Симптомы очень похожи на те, что возникают у алкоголиков в момент острой фазы делириума, «белой горячки».

Никак нет, господин следователь. Солдаты не перепились. Так точно, виноват, господин следователь. Пьяные присутствовали, но смею доложить, делириум возникает исключительно у лиц,  чья психика ослаблена регулярным, как правило, многомесячным употреблением спиртного. Причём только у трезвых, не ранее, чем на третьи сутки после прекращения принятия ими алкоголя.

Так точно! Я продолжаю, господин следователь. На момент начала инцидента я исполнял обязанности начальника караула. В три часа пятнадцать минут после полуночи всё и началось. Вначале я и мои караульные ощутили гул в ушах, а затем  вибрацию почвы под ногами. Мне было изначально известно, что наше подразделение находится в сейсмоопасной зоне, а потому я расценил происходящее, как начало землетрясения. Я приказал немедленно объявить тревогу, чтобы вывести людей из здания.  Большая часть личного состава уже строилась на плацу у главного входа. До начала рассвета оставалось примерно полчаса, было совершенно темно. Электричества не было, вышла из-за облаков луна, вот и всё освещение. Подземная вибрация практически прекратилась. Но в этот же  момент из-за главного корпуса клиники показалось зарево пожара. Создавалось полное впечатление, что внезапно вспыхнула дубовая роща в низкой лощине за клиникой. Однако запаха гари совершенно не чувствовалось. Я с группой солдат бросился  через арку на другую сторону корпуса, проверить, что же происходит. А там!

 Видимо, в этот момент предположительное облако ядовитого газа, как раз достигло нашего расположения. Это газовое облако, я полагаю, и вызвало массовые галлюцинации среди солдат. Да, господин следователь, я  не был исключением. Эти видения были ужасающими.  В синем свете Луны к нам медленно приближалась толпа  истерзанных пулями покойников. Эти люди были окончательно и бесповоротно мертвы уже более четырёх часов. Возглавлял этот грязно-кровавый парад  бывший  главврач клиники,  кажется Сташевич. Наши солдаты не паникёры, но при этих обстоятельствах никто бы не выдержал, поверьте, господин следователь. Началась паника, беспорядочная стрельба… Пули не причиняли мертвецам вреда, но это как раз понятно, галлюцинацию убить нельзя… Правда, это я сейчас такой умный, в тот момент ни у меня, ни у кого из наших, мозг, как следует, не функционировал. Были одни голые эмоции, первая из которых, ужас…

 
Как я узнал позднее  у многих солдат, кроме зрительных, наблюдались и слуховые галлюцинации. В частности они слышали голоса своих умерших родственников. Голоса исходили от восставших покойников, но что характерно, мертвецы при этом ртов не открывали.  Агрессии  «ожившие кадавры»  тоже не проявляли. Более того, выказывали чрезмерное дружелюбие.  Представьте, господин следователь, окровавленный, изрешечённый пулями мертвец  стремиться заключить вас в объятия. Согласитесь,  в этом … мало приятного… Солдаты пытались отбиваться, но покойники упорно продолжали их преследовать.

 Разумеется, такие моменты  только усиливали панику среди личного состава. Всё прекратилось с первыми лучами рассвета. Словно в страшной сказке  из  книжки братьев Гримм. Таким, наверное, было специфическое воздействие  этого неведомого газа. Наши здоровенные парни  упали  на землю без чувств. Все разом, словно какие-нибудь гимназистки  от солнечного удара на летней экскурсии.  Мы  находились без сознания не менее четверти часа. Когда же пришли в себя, то обнаружили своих стонущих раненых и ещё, к несчастью, нескольких убитых. Все жертвы  паники и галлюцинаторного безумия. К особому несчастью погибли все офицеры подразделения. Трое застрелилось, а ещё двое выбросились с высоты четвёртого этажа, из окна башни, которая располагается  прямо над центральным входом в клинику. Все господа офицеры, как ни странно, были без одежды. В смысле совершенно нагими, господин следователь.

 Да-да, вы правы! Гауптштурмфюрер Миних действительно выжил, но смею заметить,  лучше бы он тоже погиб! Мы нашли его совершенно невменяемым. Во флигеле той самой башенки. Там где хранились старые матрасы. Миних лежал совершенно голый в углу, перепачканный собственными испражнениями.  Несчастный плакал, пускал пузыри и звал маму…Что же касается  штурмбанфюрера фон Бравена, то он попросту исчез.  Куда подевался наш командир? Сплошные загадки! Да, ещё одно! Каменный пол в его комнате был весь испещрён засохшими кровавыми следами, то ли женщины, то ли ребёнка.

 
Так точно, господин следователь! Место захоронения трупов в той сухой песчаной балке, в дубовой роще  позади корпусов клиники мы проверили первым делом. Всё, вернее все там были на месте. Никаких новых следов.  Как мы оставили это место,  так и нашли, без изменений.



                III


Личные показания Андрея Звана, десять лет,  местного уроженца, бывшего

разнорабочего на объекте «Klinik»

         Машинописная (устно-дословная) форма протокола допроса

                Листы с показаниями отсутствуют

Показания изъяты по личному распоряжению рейхскомиссара  Украины Эриха Коха
Резолюция от 01.01. 1942-го года:
 
Непрофессионализм и идейная незрелость некоторых следователей СД  просто потрясает. Присовокупить в важнейшем и сложнейшем деле  в качестве показаний бредни какого-то  детёныша из неполноценных славян! Это ли не верх идиотизма! Следователю СД  гауптштурмфюреру Отто Грецки рекомендую поставить на вид, а в случае повторения подобных непростительных ошибок отправить ротным командиром на Восточный фронт!  К свиньям собачим!!!
 
  Эрих Кох

      
Резолюция от 21. 02. 1942-го года:

По вышеуказанному адресу может отправиться сам господин рейхскомиссар Украины, если только не прекратить глупо вмешиваться в неподконтрольные ему дела и заботы аппарата СС и СД.

Начальник штаба информационной службы  НСДАП
 
Мартин  Борман

Обершарфюрер – воинское звание в  войсках СС, примерно соответствовало званию старшего фельдфебеля в Вермахте.

МГ – Maschinengewehr 34 -немецкий общевойсковой пулемёт времён второй мировой

«призраки» - самоназвание личного состава батальона «Gespenst» - «Призрак»



               
                Глава первая

                Генрих
 
                Посмертье
 
Генрих впервые в жизни мучается тяжким кошмарным сном. Да ещё таким, невероятно ярким и реалистичным. Сначала мёртвая полячка в его комнате, ужасно истерзанная. Исходящий от ожившего трупа голос давно покойной матушки. Теперь, в продолжение чёртова сновидения, странные сомнамбулические блуждания по тёмному, сырому, холодному и безлиственному лесу.
Что ищет он в ночной чаще? Как попал сюда? И почему, дьявол всех раздери, так зябко? Где мундир? Когда и почему он напялил на себя эту отвратительную хламиду, серый, грубо заплатанный больничный халат? О, вот, кажется, в отдалении, в низине за лесом, он видит горящие костры! Множество манящих обещанием тепла, пламенеющих алым цветом огней! Кто и зачем в таком количестве разжёг их в небольшой песчаной балке? Как там называлось это место?  Кажется, «Окнеф лёк».
Австриец напрягает зрение, возле костров он с трудом различает какие-то серые тени. Надо подкрасться незаметно, а вдруг это партизаны? На голой заднице (под халатом он совершенно наг), стараясь не шуметь, Генрих съезжает по песчаному склону в узкую балку, сухой лесной лог. По-пластунски осторожно ползёт к горящим кострам, манящим остро желанным теплом.
— O, mutter! Nimm  mich weg, liebe mutter! — доносится до ушей фон Бравена родная речь.
— Ну, слава богу! Немцы! — облегчённо вздыхает он и встаёт.
Во сне или наяву, но среди своих ребят всегда легче, спокойнее. Выпрямившись во весь рост, австриец машинально отряхивает убогий больничный халат. Оставляя на песке следы босых ног, он из последних сил бежит ближайшему костру.
Да! Слава всевышнему! Это его парни! Его офицеры!
Протягивая руки к алому пламени, тесным кружком сидят они вокруг маленького костерка. На внезапно появившегося комбата не обращают никакого внимания. Генриха колотит от холода, он протискивается между командиром первой роты Шнитке, его заместителем Граббе, и тоже протягивает руки к огню. Боже, до чего хилое пламя! Чтобы поймать хоть крохи тепла, надо сунуть руки в глубину, в сердцевину огня! Туда, в самое нутро, где медленно шевелятся багровые языки.
Немного придя в себя, Генрих переводит взгляд на боевых товарищей. Чёртов кошмарный сон окатывает его новой ледяной волной ужаса. У Шнитке в виске пулевое отверстие, полоска засохшей крови убегает куда-то за подбородок. У Граббе нет части макушки, она тоже вынесена пулей. Такое частенько случается, когда стреляешь себе в рот…
Три остальных офицера выглядят не лучше: размозжённые черепа, словно при падении с высоты, вдавленные носы, разбитые в кровь лица. И все! Все до одного одеты в затасканные до дыр больничные халаты. Прямо на голое тело. Генрих пытается что-то сказать, хватает Шнитке за руку. Ледяная, холодная ладонь трупа!
— O, mutter! — вновь слышит у себя за спиной Генрих.
Австриец лихорадочно оглядывается. Это Миних! Батальонный весельчак! Чёртов идиот наг, словно новорождённый младенец. На нём нет даже долбанного больничного халата. Немалое мужское достоинство ротного покачивается чуть ли не у самых глаз Генриха. Гениталии Миниха перепачканы чёрной кровью. С чувством непередаваемого омерзения фон Бравен отворачивается к огню костра.
— Бедная матушка! — возникают в его голове странные неожиданные мысли. — А Вальтер, мой малыш Вальтер? Неужели я его никогда не увижу?
Впервые за долгие годы, прошедшие со дня смерти его матери, сердце сжимается болью потери. И ещё одно чувство, нечто совершенно не изведанное. Генрих чувствует сострадание... Но к кому? Сквозь ветхую ткань халата фон Бравен ощущает сверлящий спину взгляд. Неприятный взгляд, словно огромные муравьи, бегающие по коже. Миних? Опять этот безумец! Надо прогнать назойливого кретина!
Генрих резко оборачивается.
В нескольких метрах от него стоит огромная волчица. Седая, матёрая, с отвисшими сосками кормящей матери.
— Она людоед! — с новой, накатившей, накрывшей с головой волной ужаса, непонятно почему приходит в голову догадка.
В глазах зверя пляшет багрянец костра.
—  Успокойся, палач, — звучит в голове Генриха волчий голос. — Я не ем падали!
— Я! Мы не…Да где же я нахожусь, чёрт вас всех подери! — в предельном отчаянии восклицает австриец.
— Ты в Посмертье, но твой путь не окончен,— не размыкая мощных челюстей, продолжает волчица.
— Почему? — неизвестно чему глупо удивляется австриец.
— За тебя молится чистая душа. Следуй за мной, палач!
Невдалеке, один за другим, вспыхивают на белесом кварцевом песке языки призрачного пламени оранжево-синего цвета. Они образуют прямую как стрела, узкую огненную дорожку.
— Словно посадочная полоса для самолёта, — вяло констатирует Генрих.
Тропа из мерцающих огней поднимается по песчаному склону и теряется меж теней, стволов и переплетений голых сучьев этого проклятого сумрачного леса.


                Глава вторая

                Гоша

                Дом инвалидов          

В Дом инвалидов « Огнев лог» Гошу привезли после смерти матери. Мама ушла навсегда, но Гоша не понимал этого. Не мог осознать, потому что в свои двадцать пять имел развитие трёхлетнего малыша. По паспорту он вообще-то был Георгием Вадимовичем.
Папа Вадим один раз увидел сына в черновицком роддоме, и больше свою мужскую ранимую психику травмировать не пожелал. Мама Света тянула сына-инвалида одна. Дама она была весьма привлекательная, да только далеко не всякий мужчина отважиться каждый божий день любоваться на слюнявого и мычащего пасынка.
От родителей достался Светлане небольшой, но светлый и крепкий прадедовский дом. Немалым плюсом был ещё огородик, да кусты красной и чёрной смородины. Прожить можно, даже с крохотной зарплатой продавщицы местного поселкового магазинчика. На такой должности без всякого воровства, а просто умеючи, всегда можно было обеспечить семью хорошими продуктами и вещами. Света сразу не отказалась от сына, а позже уже не могла себе и представить, что такое возможно.
К ущербным детям у одиноких матерей часто возникает патологическая привязанность, граничащая с отчаянной манией. Светлана жила для сына — баловала как могла, кормила и одевала не хуже других. Чужие здоровые дети вызывали у мамы Светы страх и раздражение, ведь они могли обидеть беззащитного Гошу. Соседи относились к этой маленькой семье с привычной брезгливой жалостью, и особой роскошью общения не дарили.
В заботах о сыне прошли-промелькнули молодые годы Светланы. Она гнала от себя пустые и опасные мысли об одиночестве, болезни или смерти, справедливо полагая, что не стоит изводить себя тем, чего человек изменить не в силах. Бог не послал этой женщине длительной болезни и мучительных дум о беспросветном одиноком будущем сына в жуткой казённой лечебнице. Мама Гоши умерла ранней весной от какой-то редкой, особо изощрённой формы гриппа. Вирус поначалу притворился обычной сильной простудой, а через четыре дня взял да и убил женщину, словно одержимый, бессмысленный маньяк.
Сердобольные соседки не могли сдержать слёз, когда великовозрастного слюнявого Гошу увозили из родного дома в холодную жуть новой жизни. В одинокое пустынное существование без любящей матери.
Санаторий «Огнев лог» никаким санаторием, конечно, не был. Хотя и располагался он среди живописных зелёных лесов, но по факту являл собой обычную провинциальную психушку. Дом инвалидов, спрятанный в одном из поистине медвежьих дальних углов юго-западной Украины.
В правом крыле старинного краснокирпичного здания жили-поживали разновозрастные, без ног или рук, но вполне обычные и относительно неслабые на голову обитатели. Для краткости, медперсонал называл их «праваками». В левом крыле ютились парализованные, а также умственно отсталые и неспособные к нормальному самообслуживанию больные. Эти бедолаги носили забавное хлёсткое наименование, отдающее политикой и чёрным юмором— «леваки».
Плохо выбритый толстый похмельный санитар в бледно-зелёной застиранной униформе «обслуживал» Георгия в приёмном покое. Сумку вновь прибывшего он вывернул на стол, дабы подвергнуть доскональной ревизии. Вещи оказались добротными, не слишком ношенными, а порой и вовсе импортными.
Глаза небритого медработника, заплывшие от перманентных возлияний, загорелись задорной жадностью. Немедленно он принялся прикидывать на себя вещи нового пациента — сначала свитер, потом джинсы, и возбуждённо при этом приговаривал:
— Опаньки! А ведь это зараз уси мои наикращи размерчики , а братанок?
Почувствовав, что обращаются к нему, безучастный и мокрогубый братанок вскочил с привинченной к полу табуретки, вытянул руки в сторону тёмного коридора и радостно замычал:
— Ма-а-ма Щвета! Там ма-а-ма Щвета!
Неуклюже переваливаясь, он по-медвежьи побежал вперёд. Санитар поспешил следом, отбросив вещи на стол.
Распахнув ближайшую дверь, Гоша ввалился в помещение. Ярко освещенная комната оказалась так затуманена желтоватым папиросным дымом, что хоть топор вешай. За столом, покрытым вытертой больничной клеёнкой, восседали трое разновозрастных молодцов. На столе красовался нормальный пролетарский натюрморт: три стакана, пивные бутылки, початая поллитровка и грубо порезанные куски колбасы. В руках мужчины держали игральные карты с засаленными голыми девками.
— Де ма-а-ма Щвета? Де? — запыхавшись от бега, заблажил слабоумный.
— Отож! Нарисовался, хрен сотрёшь! — отреагировал тощий и жилистый в несвежей майке.
Его руки и плечи были сплошь расписаны синими тюремными наколками. Щурясь от лезущего в глаза едкого дыма, расписной перекатил из одного угла рта в другой характерно сплющенную беломорину, и смачно шлёпнул на стол игральную карту с пышнозадой Коломбиной.
— Вот те и мама Щвета! — осклабился прочифиренными чёрными зубами зэка, явно бывший сиделец.
 Гоша услышал эти слова — и как мог, отреагировал на них. Он принялся метаться по комнате в поисках матери. Толкнул стол случайно, опрокинул бутылки. Пиво- водочная лужица мгновенно растеклась, и мерзко намочила колоду карт со срамными девицами.
— Батон! — взревел молодой, лет двадцати пяти, парень, обращаясь к растерявшемуся толстяку. Его тонкогубое, носатое лицо побелело от праведного гнева. — Какого хера ты сюда с этим грёбаным леваком припёрся? Всю игру похерил, мудила грешный!
Смущённый Батон схватил Гошу за рукав куртки, чтобы вывести его из комнаты. Но, не тут-то было. Инвалид походя оттолкнул мордатого санитара, и тот с лёгкостью балерины отлетел к противоположной стене. Гоша был преисполнен решимости найти маму Свету, причём здесь и сейчас. Замычав, он грузно опустился на колени и полез под стол.
Компания отреагировала профессионально. Жилистый подскочил к инвалиду и нанёс ему сомкнутыми в замок руками парализующий болевой удар в область почек. А потом младший медперсонал санатория со знанием дела бил ногами скорчившегося от боли и мычащего Гошу.
— Хорош, братва! —  наконец объявил расписной субъект в майке. — Ещё прижмурится чёрт слюнявый.
— Ну-ка, ну-ка, что это там у нас? — заинтересованно потянулся к Гошиной шее третий санитар, высокий и костлявый.
Он поколдовал руками, чтобы вытащить на свет золотую цепочку с крестиком. Костлявый удовлетворённо крякнул. И собрался было опустить добычу в нагрудный карман, как расписной ухватил его за локоть, нажав там на какую- то хитрую кнопку. Ойкнув от боли, костлявый выпустил крестик прямо в раскрытую ладонь своего решительного коллеги.
 — Не по чину берёшь, Кадаврик, — злобно прошипел он прямо в волосатое ухо костлявого.
Тот понурился.
— Кузя! — Обратился расписной к молодому санитару. — Возьмёшь в процедурной капроновую нитку, и повесишь крест леваку в обратку, на шею. Если пропадёт, спрошу по полной. Крест ему мамка на шею вешала, а это святое. Ну а остальное «рыжьё», без проблем на кон ляжет.
Он покрутил на пальце цепочку.
— Как скажешь, Хабар! Твоё слово закон! — угодливо заглянув в глаза расписному, проблеял  узкогрудый длинноносый Кузя.
И тут же, не откладывая дела, суетливо выбежал за дверь — искать капроновую леску.

                ***

Очнулся Гоша в тёмной палате. Переодетый в больничную серую пижаму, он лежал на голом матраце, воняющем дезинфекцией. Хотелось в туалет. Он попытался  приподняться, чтобы сесть на койке, но не сумел. Привязанный за руки и ноги к железным кроватным поручням, он мог лишь немного шевелиться. Едва различимые, на соседних койках, ворочались соседи по палате. Они испускали кишечные газы, стонали, плакали и всхрапывали во сне.
— Мама Щвета, ты де? — горестно всхлипнул слабоумный. — Я щас описусь!
Он уже не слишком надеялся на ответ. За последние месяцы Гоша уже начал привыкать к тому, что мать навсегда исчезла из его несчастной полудетской жизни. Тем неожиданнее был внезапно прозвучавший в голове голос покойной матери:
— Потерпи, Гошенька! Сейчас! Я помогу, сынок!
— Мама Щвета?! Ты десь?! — встрепенулся Гоша.
Вдруг он почувствовал, что руки и ноги свободны. Инвалид присел на кровати и ощутил тянущую тупую боль в затылке. Требуя облегчения, мучительно ныл мочевой пузырь. Гоша встал, но его тут же охватило парализующее бессилие. Закружилась голова, да так сильно, что он снова повалился на койку. Серое пятно потолка, едва различимое в темноте, принялось раскручиваться над ним, словно лопасти взлетающего вертолёта.
Приступ необоримой тошноты заставил Гошу перегнуться через край кровати. Целых полминуты болезненные спазмы терзали его пустой желудок. Рвотные звуки разбудили ближнего соседа.
— От п-палазитуска! — зашепелявил он, ворочаясь на своей койке. — Как новенький, так обязательно левёт по ночам! Мало, что белугой левёт, есё и гадит кругом, слон с-саванский! Дай  же тисыны людям, звелина а-афликанская!
— Ой, добрі люди, хороші мої! Коли ж визаспокоїтеся?! — донёсся из дальнего угла палаты плачущий мужской голос. — Зараз санітари прокинутися, прибіжать і поб'ють всіх
Гоша предпринял новую попытку встать, и на этот раз это удалось. Парень сунул босые ноги в разношенные тапки ворчливого соседа и, цепляясь за железные поручни кроватей, ледяные на ощупь, побрёл к едва различимому в темноте серому квадрату двери. По счастью, та оказалась незапертой.
В плохо освещённом коридоре властвовал неистребимый больничный сквозняк. В ноздри ударила волна ужасного смеси сырого тления, плесени, горелой каши и дезинфекции. Это был дух неволи, запах гнилого человеческого скотства, казёнщины и рабского бараньего тупого бесправия.
Найти туалет не представилось труда — его местонахождение уверенно указывала полоска света из приоткрытой двери. Волны хлорного аромата доносились оттуда же. В диком нетерпении Гоша едва добрался до ближайшего унитаза, жестоко побитого жизнью. Избавляясь от излишков жидкости, инвалид мычал и постанывал. Он мочился, терзаемый острым наслаждением от происходящего облегчения. Этому наслаждению ничуть не мешала тянущая, жгуче-тупая боль в паху и гениталиях. Струя, бьющая в жёлто-коричневый растрескавшийся фаянс, струя имела пурпурный оттенок.
Почки были явно ушиблены, однако его это не заботило. Красная моча, боль и предшествующее этому избиение были слишком сложными причинно-следственными связями для слабоумного. Да и вообще у Гоши теперь появилась цель. Внутри себя он ощущал нечто новое, смутно его радующее, что-то вроде магнитного компаса в животе. Эта штука обязательно приведёт Гошу к матери, единственному любящему его существу в этом страшном бесприютном мире.




                Глава 3

                Доктор Корсаков
               

Три года назад Сергей Олегович Корсаков с отличием окончил факультет психиатрии в одном из старейших университетов города Санкт - Петербурга. Его преподаватели весьма ценили блестящего студента, и уже за полгода до защиты дипломной работы профессора-психиатры настойчиво приглашали Корсакова в аспирантуру.
Ознакомившись с выпускным проектом Сергея, академик Зельдович пришёл в совершенный восторг. Старик объявил, что «дипломка» Корсакова вполне тянет на кандидатскую. Да что там кандидатская — бери выше! На докторскую диссертацию по клинической психосоматике! Поэтому он, дескать, желает лично поздравить юного гения с таким успехом.
Когда же «восходящая звезда» русской психиатрии предстал перед подслеповатыми профессорскими очами, то Зельдович, по словам очевидцев, достал из сейфа свою старомодную академическую ермолку, и водрузил раритет на голову красного от смущения Корсакова. Между прочим, ранее на бледно-пятнистой, как шкура жирафа-альбиноса лысине маститого психиатра сей сакральный предмет чёрного бархата никем и никогда не наблюдался.
Родился Сергей в семье флотского офицера в заполярном Североморске Мурманской области. А на Украину попал, как говорится, по зову сердца — здесь решила проходить интернатуру Люба, невеста Сергея. Странный выбор девушки, районная больница города Червены, что раположен на юго-западе молодой «незалежной» республики, объяснялся просто. Её родной дядя считался не последним чиновником в республиканском Минздраве Украины.
Во время учёбы в Питере Любовь звёзд с неба она не хватала, а потому видела своё будущее на административно-хозяйственном поприще. Должность заместителя главного врача районной, а если повезёт и областной больницы её вполне бы устроила.
С Сергеем было все иначе, профессора-преподы чуть ли не на коленях умоляли его не делать глупостей, а остаться в университетской аспирантуре. Однако по этому поводу он плоско каламбурил, иронизируя над собой: «верный рыцарь любви предпочёл Любовь». Так что они вместе уехали в старинный, утопающий в буйной южной зелени украинский городок Червены. Через год молодые люди поженились.
Однажды приболевший гриппом Корсаков раньше времени вернулся домой с ночного дежурства. Юная супруга разговаривала с кем-то по скайпу. Сидела она спиной к двери, лицом к экрану компьютера и в наушниках, а потому несвоевременного возвращения мужа не заметила.
— Да что там говорить, Мишаня! — жаловалась Люба, горестно вздыхая. — Моего легендарного дядю вчера на пенсию выжили! Да, да, того, что из Киева! Тебе смешно! А я осталась в огороде с бузиной. Интриги, Мишка, где их нет! А Серёжа? Что Серёжа?! Ошиблась я в выборе, Мишенька! Зря тогда тебя не послушала! Всё чувствами руководствовалась — и вот результат. В общем-то Сергей человек хороший. Но мужик, как оказалось, никакой. Да нет, хи-хи! Не в этом смысле. Понимаешь, на работе из моего мужа верёвки вьют. А он всё терпит да молчит. Рохля. Таких скромников быстро в дальний угол задвигают, где они сидят себе потихоньку, и лямку свою интеллигентскую тянут до пенсии.  Что ты говоришь? Да уж точно, «любовная лодка разбилась о быт»! Какая может быть страсть к мужчине, которого не уважаешь?
Новый, а вернее старый претендент на счастье с Любовью был молодым врачом-нейрохирургом, по иронии судьбы окончившим параллельный курс на их общем факультете. Михаил работал в частной клинике, в том самом Питере, почти родном Сергею городе, от которого он так опрометчиво отказался. К тому же новый избранник Любы имел наследственную квартиру на Васильевском острове.
Разрыв с женой Корсаков переживал тяжело, впал в депрессию. Развитию профильной болезни немало способствовало обстановка — от солнечных, но убийственно провинциальных пейзажей украинского захолустья, до размытых слабоумием и бессознательным страданием лиц опекаемых им пациентов.
Знакомый коллега-психиатр хотел было назначить Сергею популярный антидепрессант, но корпоративная этика взяла верх. Оба доктора прекрасно знали, с какими побочными эффектами лечит больные души фармакология, пусть даже самая современная. Махнув рукой на Панацею, эскулапы крепко выпили вместе. Депрессия ретировалась на один вечер. Но к утру, оголодав в одиночестве, вернулась к похмельному хозяину злее прежнего.
— Ну, что, господин мозгоправ? Дожили, ранимый вы наш? — мрачно вопрошал сам себя Сергей. — Похоже, что вы уверенно следуете по стопам чеховских и булгаковских сельских докторов, депрессивных алкоголиков-морфинистов. Не нами сказано «сur a te ipsum» — врач, излечись сам.
Душа Корсакова ответов на эти риторические вопросы не давала. Утопая в болоте чёрной меланхолии, подёрнутой серой ряской будней, она лишь горестно и беззвучно страдала.
А что делать? Академик Зельдович  уже год покоится в пределах Волковского кладбища, а новое начальство универа больше интересуют не наука и молодые гении, а выгодная сдача в аренду многочисленных университетских построек и земельных участков. Что же касается оставленной в городе на Неве аспирантской карьеры Корсакова, то этот поезд давно ушёл, как говорится.
Сергей очень устал от любопытно-сочувственных взоров коллег по районной больнице. И вскоре, махнув на всё рукой, молодой эскулап перевёлся в самую глушь, на освободившуюся должность врача-психиатра в тихом местечке Огнев лог.

***

Главврач Дома инвалидов проникся к Сергею большой симпатией после первой же беседы. В юном медике Лев Николаевич Иноходцев увидел редчайшего в наше время представителя русской медицинской интеллигенции. К этой элитарной общественной группе Лев Николаевич уверенно относил и себя.
Видя душевные муки Сергея, Иноходцев с наслаждением впал в дивное состояние сострадания к ближнему. Прежде всего главврач выделил молодому специалисту прекрасное помещение для проживания, причём прямо на территории клиники. Когда-то давно, ещё до войны, во времена нахождения данных земель в составе Польши, в этих апартаментах располагалась семейная пара — директор клиники со своей женой.
По смутно дошедшим до Иноходцева ужасным слухам, эту несчастную пару во время войны расстреляли эсэсовцы, вместе с пациентами клиники. Имя поляка-профессора Лев Николаевич, к сожалению, запамятовал. Прежний главврач, который руководил клиникой ещё до прихода Иноходцева, по неизвестной причине быстро съехал и, более того, вообще уволился с должности директора, спешно покинув вверенное ему заведение.
 Сам Лев Николаевич предпочёл поселиться в отдельном коттедже за пределами клиники, неподалёку от уголка отдыха. Место замечательное, здесь и бассейн, и девочки. А если надо, то к приезду нужных людей несложно успеть подготовиться, благо любимый «мерин» всегда под рукой.

Новым жильем Сергей Корсаков остался доволен. Роскошные апартаменты, словно из старинного замка: гостиная, кабинет, мраморная ванная. А спальня просто королевская, с высоким камином в нише стены. Дымоход камина, правда, оказался замурованным. В центре спальни огромная старинная кровать с высоким бархатным балдахином, ныне выцветшего, но когда-то небесного колера. Стрельчатое окно во всю стену только добавляло романтизма этому жилому пространству.
К приезду нового постояльца это великолепие было вычищено, вымыто и прибрано, нечего и лучшего желать.
В первую ночь на новом месте Сергею приснился странный, хотя и приятный сон. Как будто бы он вошёл в свой новообретённый кабинет, и увидел сидящую за столом нежданную гостью — светловолосую молодую даму лет двадцати пяти-тридцати. Одета она была в старомодный белый пеньюар, больше смахивающий на длинную ночную рубашку.
Корсаков хотел было возмутиться этим нелепым вторжением, но немедленно передумал. После того, как женщина подняла глаза цвета небесной бирюзы, он понял: дама необыкновенно хороша собой. Изысканные, правильные черты лица, обрамленные белокурыми локонами, так и просились на портрет молодой аристократки.
Женщина явно его не замечала, хотя и смотрела в сторону Корсакова. В руках красавица держала книгу с выцветшим золотым теснением. Сергей пригляделся: томик антикварного вида оказалась романом Дюма «Три мушкетёра», причём на французском языке.
Она поднялась, отложила книжку в кожаном переплёте, и благополучно проследовала в спальню, прямо сквозь оторопевшего жильца. Скинув с себя пеньюар, женщина осталась нагая, во всём своём ослепительном великолепии. Благовоспитанный Корсаков хотел было отвернуться, или хотя бы зажмурить глаза, однако передумал. Да и какого чёрта? Это же всего лишь сон… Правда, когда эта сестра Афродиты на цыпочках побежала в ванную, Сергей за ней не последовал. По его, даже сонному мнению, это было бы уже слишком.
Тем более что прозвенел будильник, призвавший собираться на службу.
Потом началась рабочая больничная рутина. В течение дня Сергей скучал по своей беглянке-жене и, вообще, маялся от мужского одиночества. На утренних летучках юный медик всё чаще стал появляться с красноречиво помятой физиономией. Неумелое употребление алкоголя грозило неокрепшей психике юного эскулапа фатальным разрушением. И Лев Николаевич, как истинный доктор решительно взял дело в свои умелые руки.
— Яденька, Ядвига! Королева моя! — вальяжно расположившись в глубоком кожаном кресле, проворковал Лев Николаевич в трубку мобильника. — Нужна твоя скорейшая помощь. Гибнет от тоски и одиночества молодой красавец-врач! Да нет, милое дитя порока, я не о себе. Его зовут Серёжа, и он действительно наш новый врач. У юноши личная драма и, как следствие, депрессия. Ну, медсестра Поплавская! Вы же сами, хе-хе, почти эскулап всё понимаете! Да-да, Ядюся,  ты как всегда абсолютно права, женская нежность лучшее лекарство! Да, девочка, Серёжа мой коллега, врач-психиатр, и он действительно молод и красив. Нет, не обманываю! Видный блондин и, таки - да, разведён. Ну конечно, моя радость — всё как обычно, с меня конвертик, сауна и виски, а с тебя, хе-хе, нежность рыжей киски…

«Уголок отдыха» при клинике между постоянными посетителями назывался Санаторием. Для отдыха здесь было все: массажные комнаты, сауна, джакузи, бассейн и бильярдная — славное наследие, доставшееся нынешнему Дому инвалидов ещё со времён Советского Союза. Очень нравилось отдыхать крупным чинушам Минздрава вдали от любопытных глаз, да на свежем лесном воздухе.
Приезжал в глушь такой советский барин от медицины, и гулял сутками напролёт, с верными друзьями и крутобёдрыми секретаршами. Широко гулял, по-славянски, с буйным развратом, пьяным безудержным весельем.
Это вам не коллегия министерства социалистической Украины — стесняться на территории клиники, затерянной среди густых южных лесов, весёлому барину было некого. Ну кто тут обретался? Горстка подчинённых врачей, пьяницы-санитары, да несчастные бесправные душевнобольные.
Назначенный директором Иноходцев, в нынешние незалежно-буржуйские времена, легко научился извлекать хорошую прибыль из этого обветшавшего «гнезда соцразврата». Лев Николаевич вложил в ремонт «уголка отдыха» приличные деньги, и вскоре с лихвой окупил расходы. Врачом-психиатром неполный тёзка великого писателя был никаким, зато коммерсант из него вышел отменный.
Главврач уволил или отправил на пенсию с десяток пожилых и невзрачных медсестёр. Вместо них он набрал юных медсестричек, первосортных украинских красоток. Кое-кто из девиц только что закончил медицинский техникум, а некоторые так вообще не имели ни малейшего отношения к медицине. Тем не менее, все были приняты на работу, пусть даже на ставки санитарок и уборщиц.
Девушки имели внешность на самый взыскательный мужской вкус. Высокие и миниатюрные, стройные и пухленькие, блондинки и рыженькие. Впрочем, брюнетки тоже были. Но главное, все прехорошенькие, одна краше другой. Исполнением непосредственных обязанностей в доме инвалидов новых медсестёр не утруждали. Для этого существовала специально подобранная бригада санитаров-мужчин, послушная начальству.
Рабочий день «медсестёр» проходил на территории «Уголка отдыха», и основная деятельность лежала (именно лежала), в несколько иной сфере. Не совсем легальный «санаторий Огнев лог» процветал неподалёку от клиники. Просто не было отбоя от богатеньких клиентов, желающих пройти среди лесов и на свежем воздухе «оздоровительные процедуры».
Этим же вечером, почти насильно, начальство препроводило депрессивного доктора Корсакова в «Уголок отдыха». Какие-то слухи о маленьком санатории «Огнев лог» доходили до Сергея ещё в Червенах, но сплетням он никогда особо не доверял.
Сухой пар вперемешку с нефильтрованным баварским пивом пошел Сергею на пользу. А когда в бильярдной материализовалась обёрнутая в простыню статная рыжеволосая «медсестра» Ядвига Поплавская, несостоявшийся аспирант почувствовал спонтанный академический интерес, а также непреодолимое желание пристально  изучить столь неординарное явление.
— Не желает ли дама партию на бильярде? — хриплым от приступа смущения голосом, с фальшивой гусарской лихостью обратился он к женщине. Ветреная «медсестра» в банной простынке казалась оголодавшему Корсакову благородной патрицианкой в белоснежной тоге.
— А докторёнок-то прехорошенький! — в свою очередь, приятно удивилась про себя Ядвига. — Ой, но только если вы научите, кий-то я в руках никогда прежде не держала!
Согласилась она без лишних реверансов, хотя с другими клиентами так быстро на сближение не шла. Артистичная и умная Ядвига была профессионалкой высшего класса. Европеизированный «стиль гейши» пользовался огромным успехом среди особо утончённых клиентов. Красавица-полька первые два часа общения изображала из себя просвещённую королеву. Эрудированная, волнующе завёрнутая в простынку, Ядя вела с «фаворитом» культурную светскую беседу. Разговор шёл о погоде, кино и даже, когда клиент был в теме — литературе, театре и живописи. После того как всё же случалась неизбежная, обусловленная состоявшейся предоплатой близость, у гостя оставалась приятное иллюзорное впечатление скоротечного романа с настоящей интеллектуалкой, красивой и страстной.
 Природный психолог, каковым без сомнения была и Ядвига, всегда профессиональнее обученного. Едва взглянув на Сергея и обменявшись с ним парой реплик, она мгновенно поняла: случай запущенный. Здесь необходимо как можно скорее переходить к делу, без политеса и светских бесед.
Через четверть часа после начала практического обучения игре на бильярде, педагог и ученица решили перейти к теоретическим занятиям.
В ближайшей комнате отдыха доктор Корсаков с большим успехом прочитал студентке Поплавской двухчасовую лекцию на тему «шары и лузы». Хотя злые языки поговаривали, что Ядвига и без того виртуозно владела кием любого вида, вернее, запила. Неважно, какого именно запила — будь то «корона», «тюльпан» или «классический» .

На просторной двуспальной кровати Ядвига лежала ослепительно нагая, длинноногая, с распущенными волосами.  Корсаков невольно залюбовался не ведающей стыда рыжей красавицей.
— Будь я каким-нибудь манерным поэтом-имажинистом начала прошлого века, — подумал он, — непременно выдал бы сейчас пошленькую сентенцию типа «её золотистая, с медным отсветом царственная грива червонным ливнем расплескалась на алом атласе подушки».
Меж тем, смешно сморщив изящный носик, мнимая медсестра жаловалась Корсакову на жизнь:
— Ой, Серёж! Можешь не верить, но я впервые не хочу уезжать из этого долбанного санатория, чёртова Лога!
— А что тебе здесь не так? — рассеяно, лишь бы поддержать разговор, спросил Корсаков.
— Что не так? — изумилась Ядя, возмущённо прикрывая простынёй нахально торчащие упругие бугорки с острыми коричневыми сосками. —  Тебе что, ещё никто ничего не рассказывал?
— Нет, что такое?
— Вот тихушники!  Хотя! — везапно переменилась она в настроении. — Тогда и я не буду! Сюрприз тебе обеспечен! Ха-ха! А ну, иди к мамочке! Мамочка соскучилась по своему  докторёнку!

1. «корона», «тюльпан» или «классический» - виды бильярдных киев

Читать и скачать роман полностью:

https://www.litres.ru/vladimir-goral-13071342/ognev-log/

https://ridero.ru/books/ognev_log/