Забросило нас, шахтёров из Донбасса, под Бердянск. Отмантулили мы с Вовкой целый год в шахте и решили в свой законный отпуск покупаться в тёплом море, погостив у товарища. И я решил свои холостые деньки догулять с дружками.
Но, увы, мы располагаем, а судьба с нами по-своему поступает. Застряли, надолго мы здесь: война началась на «ридной неньке» Украине и жестокая против нас шахтёров. Товарищ быстро слинял, будто он нас и не знал. Хорошо хоть соседям сказал, что мы его дальние родственники. Да ещё были местные с которыми пару бутылочек раздавили и лишнего не говорили, но вроде задружбанили. Ну, а в общем бердянское население постепенно зверело и пыхтело ненавистью к Донбассу. Много басен про нас им порассказали. Одно ясно, нужно было выбираться отсюда домой, а как это сделать? Думали-рядили: как же вырваться поудобнее «из гостей». А дороги уже были забиты военной вражеской техникой. Рвануть бы их на дороге, да тут надо свою шкуру пока спасать. Да и проверки на дорогах идут. Товарищ, сбежавший от нас, был рыбаком, и те с кем давили бутылки с вином – в рыбацкой артели. Примкнули пока к ним. Может морем удастся рвануть. Хотя неисполнимая, дурацкая затея. Боевые катера у них несут вахту на рейде.
Вовка не унывал, подбадривал:
– Ничего прорвёмся! Ты только не отчаивайся. Надо оглядеться и чтоб уши были на макуше, всё прослышать, прознать и вперёд с песнями.
А обстановка накалялась.
Украинская пропаганда исправно творила своё грязное дело и души человеческие как тухлая рыба быстро портились, а страна становилась настоящим Мордером. Мы, конечно, молчали про то, – кто и что мы. Родственники и всё. А где ваш родственник – по своим родственничкам поехал. Надо было как-то выбираться. Всё это шито-крыто до поры до времени. Запахло уже жаренным. Озверение против Донбасса дошло до стадии бешенства. Дружба народов испарилась, и люди разделились на два лагеря, где есть русскоговорящие сепары и избранные «укры». Чужаки мы тут теперь.
И вот один из собутыльников нас уже предупредил:
– Бегите ребята. Несдобровать вам.
Но было поздно.
Не успели мы ещё сообразить толком , что делать, как неожиданно приехал за нами воронок. Мы по огородам рванули к морю. А там нас и догнали.
Поколотили здорово нас. Я отплёвывался кровянкой.
А Вовка зачем-то, что-то начал доказывать, кипишиться. Легенду придумал какую-то несуразную. Всегда считал себя ловкачом, что он из любой ситуации выкрутиться. Да не то время, и не та ситуация. Ещё больше всё запутал. У него никогда не хватало терпения спокойно оценить обстановку. А сам же недавно советовал оглядеться и с песнями вперёд.
Да песня не та получилась.
Рослый белобрысый бандеровец слушал его, слушал и ударил наотмашь, чтобы он много не распотякивал, мол, доложили уже, что вы тут за птицы. А Вовка, как бывало с ним, не сдержался и с матерком на него попёр. Потерял чувство страха или не понял, что всё уже по серьёзному и жестокому руслу пошло. Тот его за грудки и ударил рукояткой пистолета по носу, а Вовка, вытер кровь и сбил того с ног, а сам тут же рванул к лиману, в камыши. Благо недалеко были. Но не рассчитал. Наивный – от пули не убежишь. Белобрысый его подстрелил, как охотник просто дичь, из своего пистолета.
Тут я потрясённый заорал:
– Гадина! Что ты сделал? – ещё не веря в то, что в одно мгновение на моих глазах случилось, и Вовки уже нет в живых, застонал – Убей и меня!
– А ты нам ещё нужен будешь!– прошипел белобрысый.
И мне прилетело рукояткой пистолета в висок.
Устоял, а голова ходуном.
Подскочил чернявый с какой фашисткой нашивкой на рукаве, изрыгнул:
– Говоры, кто вас суда забросил? Говоры, с какой цэлью? – и огрел меня кулаком в лицо. Тут я уж упал, залился кровью.
Хмурый напарник осёк его:
– Не горячись кацо. Где надо всё скажет.
А мужички, что, наверно, нас с Вовкой и сдали, довольно посматривали издали, как меня долбанули.
Им эти выродки приказали:
– Того сепара не хоронить. Пусть валяется. Собака собакам будет на съеденье.
Потолкли они меня для порядка ещё ногами и закинули, как куль, в воронок – на заднее сиденье.
Белобрысая убийца, вызверившись, сел рядом, а двое влезли на переднее сиденье. Один из них – тот чернявый, говорящий с кавказским акцентом (скорее всего грузин), усаживаясь, пригрозил:
– Ватнык, а тэбя мы ещё попытаем. С прыстрастием! Всё расскажешь и про сэбя и про мать родную.
Он-то как раз и сел за руль. А другой, – хмурый, с лицом серым и непроницаемым, скомандовал:
– Поехали!
Машина тронулась. Очухавшись немного, я метнул свой гневный, затравленный взгляд на белобрысого.
Тот, встретившись с моими глазами, зло процедил:
– Чего вылупился, жить надоело? Ватник грёбанный. Слушайте, – обратился он вдруг к своим, – Давайте, сейчас вывезем его подальше и пустим в расход. Чего с ним чикаться. Скажем, что при попытке к бегству приложили. Не нравится он мне.
– Нравится, не нравится, где надо разберутся – жёстко обронил хмурый.
– Какой я ватник, – начал я игру, чувствуя, что дело швах, и думая как бы выкрутиться и улизнуть от них – Я из Краматорска и Вовка оттуда… был.
– Краматорск говоришь. А Краматорск, он наш, – вылупился на меня белобрысый, – Юлишь гад! Помирать не хочется? Кого ты за дурней держишь.
– А мы проверим, откуда он, – процедил хмурый, – Может чего и узнаем. Не зря же нас навели на них. Мир не без добрых людей. Давай кацо, рули поскорей. Сейчас и про Краматорск узнаем. И там может, сепары тайком засели. Схроны может, где ихние там?
Я, шмурыгнул носом пытаясь остановить кровь, всё ещё сочащуюся, подумав: «Дела мои плохи – и зло бы сплюнул, да некуда – Сколько же этих добрых людишек сразу развелось».
Белобрысый небрежно кинул мне какую-то тряпицу:
– Оботри кровь.
Я не спеша вытер. Запрокинул голову. Постарался успокоиться. Но не получалось. Ухало сердце, как молот о наковальню и избитые рёбра болели. Мысли зашкрябали: – А так ли я им нужен? Сейчас всё может случиться в один миг, отъедут подальше и хлопнут за просто так, как Вовку. Хотя если не здесь, то в другом месте хлопнут. Ещё и пытать будут. Знаешь, ты не знаешь что от этого им! Выбивать будут признания какие им нужны. На тебя навели чётко, не отвертишься, и ты уже смертник. Вытер ещё свой нос. Хоть красивым помру. Не в этой кровавой юшке. А сам про себя невесело подумал: – Поджилки ведь мои затряслись. Хорошо, геройски рассуждать на расстоянии от беды, а тут под дулом пистолета не получается.
И руки гляжу, у меня дрожат.
Машина подёргивалась на неровной дороге, что шла вдоль обрывистого берега Азовского моря.
Мысли неожиданно лихорадочно загудели, как отбойный молоток в забое, в поисках спасительного решения: «И что мне дался вдруг Краматорск? Сразу будет ясно, что я не тот за кого себя выдаю». Неожиданно, сквозь муть воспалённого сознания, вспомнилось, что в Краматорске живёт Васька Фирсов, парень с нашей шахтёрской улицы, после женитьбы поселившийся окончательно там. Одно время мой старший брат Лёнька с ним переписывался. Дружили они. Даже как-то встречались. Но кто он сейчас? Люди в такую злую годину быстро перелицовываются. И там может, сдадут меня? Что же делать? Неужели конец! И кто всё-таки даст гарантию, что эти меня, куда надо довезут, а не кокнут по дороге?
Белобрысый всё ещё злобно зыркал на меня, небрежно поигрывая пистолетом, из которого он так запросто укокошил Вовку.
Меня вдруг такая злоба изнутри разобрала и отчаянная мысль пробила от безысходности: «А что мне терять? Всё равно убьют! Так пусть это произойдёт поскорее. Вовки нет и, как я перед его матерью заявлюсь с такой вестью?»
И я, будто уже обречённый на смерть, теряющий свой разум и выдержку, начал вдруг заводить этого гада майданутого. Нервы взвинтились.
Зашипел:
– Зачем ты укокошил моего другана? Он же ничего не сделал твоей поганой морде? Что жизнь уже выеденного яйца не стоит? Мы же просто рыбаки, а не шпионы или диверсанты. Какая-то гадость наговорила на нас, а ты сразу насмерть.
Взбешённый белобрысый, на мой несуразный бред, тоже зашипел:
– Не притворяйся скотина. Выкручиваешься. Я вас насквозь вижу. Сколько таких уродов перебил, а вы всё плодитесь и плодитесь! Живучие, – и он упёрся дулом пистолета в мой лоб, – Парни может, пора его кончать. Достал он меня.
А те хмуро молчали, словно в рот воды набрали.
Я, холодея, прошептал:
– Стреляй! – и умолк, закрыв глаза.
– Так-то лучше. Кишка тонка. Боишься! Глазки прячешь. Ладно, прикончить тебя всегда успеем – и отвёл оружие.
А я, вдруг смирившись, понял, что один конец ждёт, что здесь, что там, и молча, уставился в окно, стал отрешённо ждать своей участи. И чего я мечусь. Вот так, оказывается, подрывается изнутри воля. Под прессом неизбежности. Тупиковой, безвыходной. Какая тут выдержка? Не каждый же день попадаешь в такой переплёт. Что-то ещё в голове вертелось на счёт жизни и смерти. Вот оно когда на философию потянуло. Книжечку Льва Толстого мне б в руки, он бы прояснил мои мозги. Читал я его как-то афоризмы. А не совсем ведь я там был согласен. С одним только никакого у меня с ним не было расхождения – русский дух ничем не перешибёшь!
Но ненадолго моего философствования хватило. Занудило под ложечкой и Вовка передо мной, возник, как живой.
Слова его бодрячковые послышались:
– Ничего прорвёмся. Ты только не отчаивайся. Не парься!
Только никакой от этих слов не появилось ни уверенности, ни надёги. Обмяк я. А руки перестали дрожать.
А через какую-то минуту в душе всё снова забурлило – он меня подбадривал, а сам голову сложил. Теперь самому надо себя подбадривать, искать выход. И мысль лихорадочно заработала, застучала в висках опять отбойным молотком, ища этот спасительный выход. А в такие моменты опасности всё обостряется, я где-то про это читал. Но ничего в голову не приходило. Только гул отбойного молотка, как в шахте, в забое. Всю чуйку напряг, как выскочить из этой безнадёги.
Дорога всё длилась и длилась, как поганый сон. Зловещая тишина повисла в машине, только надрывный гул мотора слышен. Что только я не передумал. Чуть ли не всю жизнь перебрал. Да и перебирать-то ещё нечего. И так, невзначай, к чему-то вспомнилась мне светлоокая Валюха. Наверно, все глаза уже по мне выплакала. Пожениться ведь собирались. Который раз обещал.
Ещё при нашем отъезде в Бердянск обиделась на меня:
– С Вовкой, едешь, а меня не берёшь? Значит, я тебе так нужна. Смотри, останешься с носом, – я невольно потёр разбитый нос. И опять её голос: – Со школы меня мучаешь. Вон уже скоро седина пробьётся, а всё выбираешь.
А я ей в ответ шутил:
– Дедушка осердился, за бабушку вцепился. Куда торопишься. На обиженных воду возят. Успеем пожениться. И что ты про седину напраслину выдумала. Вот дождёшься, и сразу свадьбу закатим. Самоуверенный был, мол успеется. А теперь что? Я и, правда, ведь, столько этих невест поменял и вот, наконец, встретил свою заветную, школьную подругу, с которой за одной партой сидели. Записочки друг другу писали. Оказывается, школьная любовь не ржавеет, ещё она долго в сердце шевелится. Тогда уже решил: всё, стану на прикол! И тут жизнь дала сбой. Последний разок решил холостым погулять, а теперь везут на убой. Не зря говорят; не делай ничего наперекор судьбе.
А как хочется ещё разок увидеть Валюху!
Ух, так защемило внутри, что даже слеза прошибла – не увижу её на этом свете, разве только с небес.
А тут глянул, а у белобрысого моментами глаза слипаются. Укачало подонка!
Меня словно током ударило! Сам не ожидал от себя такой прыти, крутанул его руку и пистолет оказался у меня. Не успел осознать, как с ходу, выстрелил в майданутого и тут же ловко, как в фильмах, укокошил двоих и в кабине. Вначале хмурого, чтоб не успел оружием воспользоваться, а потом кацо-водилу. Машина вильнула и остановилась у самого обрыва над морем, даже переднее колесо зависло над ним.
Вылез я, пошатываясь от потрясения, сам ведь от себя такого не ожидал; постоял оторопело. Руки опять дрожат, коленки подгибаются. Тошнит. Но, придя в себя, торопливо, будто меня вот-вот нагонят, сунув пистолет в карман, напрягая последние силы, столкнул машину с обрыва.
– Куда же мне теперь? – застыл на мгновенье и вдруг решил – В Краматорск. К Ваське Фирсову. Может он меня переправит как-то в Россию или хотя бы через Донец на мою шахту «Красный маяк», если она ещё наша.
Двинулся в путь, пистолет карман оттягивает. Сам начеку. На войне, как на войне – будь готов ко всему. Добирался пешком по балкам, буеракам, но со временем ослабел. Чаще уже присаживался, скрываясь, конечно, подальше от глаз, а жрать хотелось, и всякая зелень уже в рот не лезла. Оголодал. Кишки траурный марш заиграли.
Хорошо, что на просёлке подвернулась попутная бричка, и уже не опасаясь, будь, что будет, влез в неё. Хозяин хохляцкого вида подозрительно покосился:
– Чем платить будешь добрый человек?
Ещё один добряк нашёлся. Я постучал по карману, где явственно проглядывал силуэт пистолета и возница больше не приставал. Жизнь всем дорога и куркулям тоже. Ещё и жратуху с него вытряс… Кусок сала с хлебом.
Теперь он меня точно сдаст. И я, спрыгнув с брички, запетлял ещё пуще.
Но добрался всё-таки до Краматорска. Теперь найти бы переулок Кривошейный. Помню этот адрес на письмах брата. Вернее улицу запомнил.
Долго прячась от военных бродяжничал, пока не нашёл этот переулок. Старушка мне указала, где Фирсовы живут. Ещё и спросила:
– Родственник будете им?
– Да, Родственничек – подтвердил я.
Она вслед мне:
– Опоздали. Долго видно добирались.
Я и не понял, к чему опоздал. Позвонил в дверь. Вышла моложавая измождённая женщина в чёрной косынке. Явно жена Васьки. Глаза округлились – такой видно заросший, страшный был. Оттого видать старуха и сказала про долгую дорогу.
Спросил осипшим голосом:
– Мне бы Василия увидеть.
– А вы кто? – недоверчиво меня оглядела.
– Товарищ его по шахте «Красный маяк». Бондарев. Да он с моим братом Лёней переписывался.
В дверях появился парень помоложе меня, в военной форме. У меня душа в пятки – Вот и попался.
Но он поторопил:
– Нечего в дверях стоять. Тёть Маша пусть заходит.
Я прошёл в комнату. На столе стоял в чёрной рамке портрет Васьки.
– Нет родного дядьки – скорбно проговорил парень – Меня зовут Олегом – и протянул мне руку – Вы Леонид?
– Нет, я Сергей, брат Леонида.
– Знаю, что ваш брат с отцом переписывался. Я как-то по дороге в Луганск, к вам заезжал, от отца гостинец привозил. И даже договаривался об их встрече. А дядь Вася не уберёгся. Запереживал и схватил его сердечный приступ. Сильно злой был, когда эти вошли. Я б эту бандеровщину говорил, голыми руками душил. Еле сдерживал его, чтоб глупостей не натворил. Но не уберёг. Что же вас к нам привело?
Я замялся. Вроде говорит всё правильно, как и я мыслю. Но стоит ли этому парню в форме ВСУ Украины что-то рассказывать. Получается, от чего бежал, к тому и прибежал. Но куда мне деваться?
И я всё же вкратце поведал ему свою эпопею. Доверился его добрым глазам: уж больно похожи на Васькины. А тот никогда не кривил душой.
– Плохи дела, на вас уже, наверно, в розыск подали. Возможно, и портрет ваш есть у СБУ и у всех заинтересованных лиц – и ещё раз повторил – Плохи дела!
Маша посмотрела на меня и прошептала:
– Заросли, как дикобраз. Надо привести вас в порядок. Олег, где наш бритвенный прибор.
Олег прищурился, посмотрел внимательно:
– Подожди тёть Маша. Это хорошо, что как дикобраз. Ещё надо вас постричь налысо. Тогда будет полная маскировка.
Не откладывая дело в долгий ящик, он приготовил мыльную пену, бритву, и выбрил мне голову. Но, как яичко не стала. Неровная, с буграми. Бабка пророчила в детстве: – Вумный будешь, мысля буграми так и прёт из башки.
Глянул с тоской на себя. Встретил бы меня на улице родной брат, не узнал бы. На лице, среди зарослей щетины с зеркала блестят воспалённые, красные от недосыпа глаза. Они-то ещё и напоминали, что это я.
– Ждите и никуда из дому – резко сказал Олег и ушёл.
Вечером появился он мрачным.
– Вас ищут. Так что правильный конспиративный облик вам придали. Собирайтесь.
А мне-то и собирать нечего. В чём есть, в том есть. Я лишь выложил пистолет на стол.
– Такую улику с собой носили. Вы ещё в рубашке родились. Тёть Маш, в дворовый туалет его бросьте. Только осторожно. Чем меньше глаз, тем лучше – и скомандовал, – Пошли!
У дома стоял военный грязноватого цвета «газончик».
Олег сел за руль. Я с трудом выдавил из себя:
– Куда едем?
– Думаете, что я продажная шкура и мне нужны серебряники за вашу голову? Друзья дядьки – мои друзья. К Донцу едем. На ту сторону вас к себе переправят. Дорога не близкая.
Значит шахта пока за нами! У меня сердце от радости подпрыгнуло, а Олег предупредил, – легенда будет такая: вы молчун. Вас взрывной волной контузило. Поэтому на этой стороне только мычите. И держитесь спокойней, без нервов.
Я согласно кивнул – мычать, так мычать.
В сумерках доехали до какой-то развилки, поросшей мелким кустарником и редкими деревьями. Недалеко начинались камыши, видимо река была недалеко за ними. Машину оставили под деревом, съехав с дороги, чтоб меньше её было заметно. Олег уверенно пошёл к блокпосту замаскированному видимо у края зарослей. А я как можно спокойней потащился за ним. Сумрак уже окутал камыши и они зловеще шевелились и ветер в них будто что-то недоброе нашёптывал. У меня похолодело всё внутри. Но я собрал всю волю. Надо выдержать и не забыть уговор. Не дай бог невольно слово пророню.
Олег подошёл к дежурившим на блокпосту. Переговорили. Он передал им какой-то пакет.
Подозвали меня и, посветив фонариком в лицо, внимательно осмотрев, достали какую-то листовку с оттиском портрета, ещё раз сверили со мной и спросили, как зовут.
Я что-то промычал в ответ. Хмыкнули: – Ну и безобразина! – порылись в своих гаджетах и махнули рукой, мол, проваливай. Но прежде, что-то шепнули на ухо Олегу.
Мы нырнули в камыши. Еле заметная тропа петляя, вела, куда-то в неизвестность. Меня трясло. Ещё не всё было ясно, чем этот наш поход закончится. Вдруг резко остановились. Олег, кашлянув, произнёс два каких-то слова на хохляцком, видимо пароль. В ответ тотчас послышался шум приминаемых камышей. Вышли двое. Пошептались. Оглядели меня. Указали путь и снова скрылись.
И опять камыши. Шуршание ветра будто стало тише или это на моей душе что-то отлегло, успокоилось и я начал понимать, что вот-вот буду у своих.
Опять остановились. Олег тихо свистнул. В ответ такой же короткий, но двойной свист. Вышли трое.
В сторонку отошли с Олегом. Пошептались.
Потом самый высокий из троих подошёл ко мне:
– Старова, узнаёшь?
В сумраке лица толком не видать. Голос явно знакомый. Волнение мешало вспомнить. Столько всего свалилось на мою голову, но всё же узнал
– Это ты Старик, с кем я на танцах из-за Валюхи дрался? Как же не узнать. А ты же вроде на другую шахту переехал.
Он легонько хлопнул по плечу:
– Родина призвала! А ты везунчик. Когда пойдём, держись нога в ногу за нами. Шаг в сторону и каюк. Мины здесь – добавил ещё – Тут мы уже все тропы знаем. Трудно здесь без нас. Каждый человек на счету, давай к нашему полку прибивайся – и как-то тихо попросил – Везунчик, Валюхе от меня привет!
– Везунчик – с горечью повторил я – А вот Вовки Середы больше уже нет.
– Как нет?
– Убили гады! Вот так Старик. Раз и нет! Как соринку со своего пути, сволочи, сдунули.
И Старов вдруг насупившись, сурово и коротко сказал:
– Отомстим!
Уходя, пожал я на прощанье руку Олегу. В глаза бы с благодарностью заглянул, да темень вокруг.
Молча, мы с ним расстались. Как он теперь будет выбираться?
В засаде остался один из парней Старова.
Шёл я вслед за Стариком и худеньким пареньком, растворяясь в темноте, оставляя Олега и этого парня, что в засаде наедине с фашистской мерзостью. Теперь и моё место точно – здесь – в передних рядах.
Я понимал, что война только начиналась, и до мира ещё было очень далеко.
Вдруг позади, раздался треск выстрелов и шум ломающегося камыша.
Старов передал меня худенькому парню:
– Быстро в лодку и отчаливайте, а я на подмогу – и бросился назад.
Парень, чуть ли не простонал вслед:
– Может, и я чем помогу.
– Поможешь. Спасёшь товарища, а мы выпутаемся, – послышалось, – В километре отсюда ещё припрятана лодка. Не волнуйся.
Мы с худеньким парнем, наверно, ещё не обстрелянным, отплыли, а на берегу уже зачастили выстрелы.
Наутро появились раненый Старов. Ещё одного парня с ними не было.
И Олега не было.
– А где Олег? – с тревогой спросил я.
– Раненный, в госпитале.
Я невольно воскликнул:
– А мать?
Он успокоил:
– О ней уже побеспокоились.
А на вопрос о парне, прикрывавшем отход, он снял кепку…
Начиналась моя новая жизнь. Жизнь – наполненная местью за моего друга Вовку, за того неизвестного мне парня, прикрывавшего нас, за сотни таких же безвинно убитых.
Теперь все новороссы – враги для Киева. Потому, что желаем жить по-человечески на своей Родине и говорить на русском языке. Мы же передний край России!
А здесь отеческие могилы взывают к нам о защите родной земли.
Ни пяди политой кровью земли врагу!