Лёнька

               
                               
Лёнька с детства – страшный хвастун. В общении, особенно с малознакомыми людьми, он всегда стремится показать себя уважаемым, всеми почитаемым человеком, много повидавшим на своём веку. И ещё он мечтатель. Как представит себя таким-то или таким-то!.. Поэтому и начинает хвастать, думая, что он уже «такой-то». Но, как правило, это у Лёньки на нетрезвую голову, что бывает, надо сказать, частенько.

Сегодня он поражает тёщу.

Почти год Лёнька отсутствовал – был где-то на «северах», с его слов, а теперь или в отпуске, или вовсе вернулся – у него ведь не поймёшь толком. Недели не прошло, как он прибыл домой в двухкомнатную квартиру тёщи на окраине города, к которой они с женой подселились два года назад, перебравшись из деревни. Квартира мало чем отличалась от сельской – печка зимой, ни водопровода, ни туалета.

Три дня, с размахом, отмечали Лёнькино возвращение. А вчера Лёнька вызвался сопроводить тёщу, туда, в родную деревню, к подруге, сам же и настроил её на эту поездку разговорами о «малой родине». Жене утром на работу – будний день, а они вечерком и отправились.

В гостях Лёнька опять выпил порядком, утром – похмелили по обычаю. До центральной усадьбы их на телеге, запряженной довольно пожилой рыжей кобылкой, знакомый мужик с отделения подбросил – всё ноги не бить, восемь км как-никак. И вот они уже больше получаса сидят на автобусной остановке. Народ собирается, а это хорошо: Лёньке сейчас нужна публика.

Лёнька входит в привычный кураж. На нём – белая нейлоновая рубаха навыпуск, в сеточку и с рисунком. Карманы брюк оттопыриваются пачкой «Астры» и спичечным коробком. Сам Лёнька выше среднего роста, сухопарый: про таких говорят – жилистый. Светлые непокорные волосы коротко острижены, лицо вытянутое, со впалыми щеками, по-своему, симпатичное. Шея загорелая, но тело сквозь крупную сетку и руки почти до кистей только начинают краснеть. Может впрямь в холодных краях шабашил – деньги-то привёз какие-никакие.

– А вон тот, видишь, ты спрашивала, где Маруська живёт. Вон тот дом, – показывает Лёнька рукой.

– Ага, – отвечает пожилая женщина, хотя совершенно непонятно, на какой дом вдоль улицы указывает зять.

Тёща тоже тёпленькая и по довольному лицу видать – любит быть такой. Она в тёмном цветастом платье и тех же тонов лёгкой косынке, держащей крашеные рыжие волосы.
– Вот магазин, «Дежурка». С восьми утра заходи и бери бормотухи сколь хошь.

 Здесь он хыкнул и оглядел присутствующих. Тёща тоже улыбнулась со знанием дела.

– Э! – крикнул вдруг Лёнька поднимавшемуся на крыльцо магазина мужчине. – Куда идёшь?

Это он приветствует. Звать, наверное, забыл как, – бывает. Да и его уже все здесь забыли.

Мужик обернулся у порога.

– Куда идёшь? – вновь крикнул Лёнька и приветливо махнул рукой.

Тот стал всматриваться, явно не узнавая и не понимая, чего от него хотят.

– Как дела, говорю! – Лёнька привстал.

Мужик, так и не узнав, махнул рукой и вошёл в магазин.
Лёнька за ним.

Через минуту он вышел, подошёл к скамейке к своему месту, сел и доложил тёще, чтоб все опять же слышали: «Не едет, говорит, никуда».
Хоть тот и пешком пришёл.

– А вот это столовая.

Лёнька не может долго молчать, когда есть с кем потрепаться.

– А чё там? – оживилась тёща.

– Для рабочих готовят. В поле возят.

– Я уже жрать хочу. Сосёт.

Тёща приобняла рукой своё круглое тело.
Лёнька аж обрадовался.

– Пойдём, сейчас накормлю. А чё?

Ох, как он любит это – поразить! Ну, хоть чем-нибудь!
Как правильно заметил Лёнька, столовая совхозная не обслуживает в зале – там только готовят и развозят «горячее» работающим в поле. Но не без принципиальных исключений, и Лёнька это помнил где-то в глубине сознания.
Когда они вышли и уселись вновь на свои незанятые никем места, Лёнька сказал, хвастаясь находчивостью:

– Ты думаешь, я её знаю? Знаю только, тёть Аней зовут.

Тёща восхищённо посмотрела на него, сытая и довольная.

– Да, – сказала она, обращаясь к соседу по лавке. – Котлеты – хлеб один. В городе бы за такое…

– Да везде так, – нехотя ответил мужчина.

– Нет, в городе их сейчас прижали. Там проверок столько! Они сейчас боятся.
Сосед махнул рукой:

– Проверки, – с неприязнью процедил он.

Но Лёнька. Лёнька-то должен сказать!

Лёнька вынул изо рта раскуренную сигарету и многозначительно так, с грустинкой в голосе:

– Ну. Что толку? Вот я сейчас их проверил и – что толку?

Наивно, Лёня. Слишком. Сам Лёнька чувствовал такие моменты, но надолго это его не выбивало. Он глубоко затянулся, выпустил дым и замолчал, задумавшись. Возникла напряжённая пауза.

В это время из поворота вынырнул «Пазик», приблизился и притормозил у остановки. Шофёр открыл дверь.

– В город есть желающие?

Люди обрадовались, повскакивали со скамеек, сдерживая нетерпение, поднимались в салон и рассаживались – остались даже свободные места. В рейсовом автобусе такое – редкая удача.

Лёнька усадил тёщу, сам же встал у двери. Всю дорогу тёща любовалась зятем, прислушиваясь, о чём тот говорит с водителем, то и дело закуривая новую и новую сигарету. В зеркало было видно, как шофёр сначала прислушивался, поворачивая лицо и что-то отвечая, потом у него на лице появилось такое выражение, которое говорило как будто: «Да сел бы ты парень куда-нибудь». Но Лёнька не уходил, и шофёр вынужден был из вежливости кивать, время от времени поворачивать в его сторону голову. Лёнька впускал пассажиров на остановках, подсказывал водителю остановиться, завидев голосующих. Он брал у входящих мелочь, пересчитывал  и высыпал монеты на приборный щиток. Давал справки.
 
– До дач доедем? – спрашивали, например.

– Доедем, доедем, – деловито отвечал Лёнька, стоя спиной к выходу и не оборачиваясь. Прямо – подменный шофёр.

Лёнька деловито рассуждал о машинах, про дороги. Залезал в дебри устройства мотора, но добираясь до тонкостей, обрывал себя фразой: «Да что говорить – сам, поди, знаешь».

– Во по какой дороге клёво ехать! – говорит Лёнька, когда они вышли на многополосную трассу.

– Да, – кивнул шофёр из деликатности.

– Зато в сон клонит. А? Точно? Во, где я тебя поймал!

Лёньке было хорошо. Он находился абсолютно в своей тарелке и был счастлив. Он снисходительно оглядывал салон, где некоторые уже стояли за отсутствием мест, то и дело останавливал свой взгляд на тёще и делал своё лицо ещё непроницаемее.
Перед самым городом автобус остановился, и водитель попросил всех сойти. Лёнька сходил последним, как бы контролируя расклад.

– Ну, Толик…

Лёнька протянул руку, попрощался, как со старинным приятелем и спустился к поджидающей тёще.

Автобус заурчал и уехал.

– А ты не заплатил, – шёпотом почему-то, то ли спросила, то ли напомнила тёща.
Лёнька помолчал, шагая, – продолжительно, солидно.

– Все заплатили, – сказал он в полный голос. – Все, кто не сразу отдавал, выходили и платили.

– А я чё буду платить?

Он ещё помолчал.

– Это ж Толян.

Хотя, честное слово, они даже не знакомились. Это он так брякнул: «Ну, давай, дескать, Толик». Если что – ну забыл просто. Давно не виделись. Да и разве это важно, ведь напоследок.

– Ну что, как дальше? – спросила тёща, удовлетворившись ответом. Она сейчас опять была горда зятем. Вообще-то – Лёнька второй у её дочери. И получше, вроде, первого-то… Он и Лёнька, говорит, тоже был женат до Валентины.
 
– Доедем, – сказал Лёнька, не торопясь с ответом. – А давай ещё винца прихватим. Домой. Валька ещё на работе.

Они взяли два больших «Вермута» и, зайдя домой, долго и с удовольствием пили его, сидя вдвоём на кухне.

На второй бутылке тёща, позабыв об осторожности, назвала зятя хвастуном и треплом, когда он рассказывал, как через него из партии, якобы, попёрли директора, там, на Целине. «Да это в прошлый раз», – оправдывался он, но тёща начала уточнять. Лёнька не выдержал такого оскорбления своей личности, и в результате у тёщи прямо под левым глазом образовался аккуратный синяк. Нечаянно, конечно. Размахался длинными своими граблями, доказывая, а тёща и подлезла под локоть...

Потом они прикладывали к глазу лёд из холодильника, плакали дуэтом и допивали вторую бутылку.