1
Выдавив автомобили простых смертных в мертвую часовую пробку, президентский кортеж промчался со скоростью ураганного ветра по Кутузовскому проспекту в сторону области. Над застывшими машинами москвичей и гостей столицы подобно злым черным облакам поднималась тяжелая брань. Из «Газелей», «Приор», «Мерседесов», «Бентли», из каждого «Соляриса» в воздух поднималась отборная четко откалиброванная матерная брань. Притом, одинаково отборно матерились как простые работяги со стремянками на крышах ржавых «Жигулей», так и экстремально красивые и благородные дамы в роскошных джипах. Владимир Никитич Тропинин, президент Российской Федерации, знал, что всё вокруг кипит в тихой бессильной злобе, он к этому привык и давно выработал нечто подобное иммунитету. Президента окружала весьма прочная защитная аура , которая не давала проклятиям ни малейшего шанса причинить ему хоть малейший вред. Стоящий в пробках на Кутузовском народ интересовал его меньше всего. В этот день помимо дел насущных его занимал необычный сон, приснившийся накануне ночью.
Сидя с полузакрытыми глазами в одном из семи внешне идентичных бронированных микроавтобусов марки "Мерседес" вместе с тремя телохранителями, Тропинин снова и снова возвращался памятью к этому сну. Сон был ярким и весьма реалистичным. В нем он был, как и в реальности, президентом, но при этом присутствовало неприятное тяжелое чувство, что он, являясь первым лицом государства, всё же находится у кого-то в подчинении, но у кого – неизвестно. Он стоял с толстой кожаной папкой в коридоре и ждал вызова на доклад. Кому и что он должен докладывать, было так же совершенно не понятно. Волнение всё нарастало. Бестолково перекладывая папку из одной руки в другую, он топтался на месте, изредка вскидывал руку, чтобы посмотреть, который час.
– Проходите, – раздался голос в громкоговорителе, и над роскошной дубовой дверью какого-то кабинета зажглась зеленая надпись "Входите!"
Президент вошел в незнакомое богато отделанное резным деревом и шелковыми обоями помещение. За круглым мраморным столом сидели люди, которых Тропинин, хоть и не видел ни разу в жизни (да и не мог никак видеть), сразу узнал: князь Владимир Святославич, Владимир Мономах, Александр Невский, Иван Третий, Петр Первый, Екатерина Вторая, Александр Третий и Иосиф Сталин. Все восемь персон сверлили его мертвыми выцветшими глазами. Он поежился, но привычно быстро взял себя в руки. Ничего, и не с такими акулами приходилось базар держать.
– Ну, здравствуй, царь, – поздоровался Сталин, видимо, за всех, не переставая сверлить Тропинина прищуренными глазами. Владимир Никитич привычно рассмеялся на это приветствие тихим смехом в кулак и сказал, посмотрев в глаза генералиссимусу:
– Здрасьте, конечно, но, простите, я не царь. Я - президент.
Сталин прищурился еще хитрее, усмехнулся, погладил усы, но ничего не сказал.
- Больше десяти лет правишь - царь, больше двадцати - бог, - пояснила Екатерина Великая, глядя на Тропинина с заметной скукой, всем видом давая понять, что он, попадись ей при жизни, не стал бы ее фаворитом ни при каком раскладе.
- Так я скоро богом стану? А если больше тридцати?
- Царь богов, - ответил Грозный и громогласно рассмеялся, так что в ушах зазвенело. Тропинин поморщился.
Слово взял Петр Великий:
- Ну, Владимир, держи доклад, как обстоят дела с нашей коровой.
- С коровой? - не понял Тропинин.
- Со страной нашей, - пояснил основатель Санкт-Петербурга.
- Мня-э, а почему я должен вам что-то докладывать? Вы же все, простите, давно уже того… не при делах. И не при телах!
- Зато с разумением чистым и правдивым, которое постигает только на смертном одре! - сказал великан.
- Ну, хорошо, доклад так доклад. Только почему корова?
- А с чем еще можно сравнить это огромное медленное неповоротливое чудовище, которое нам всем пришлось пасти? - спросил Александр Третий. - Россия - это хоть и священная, но всего лишь корова. Я пытался постичь ее умом, но умом ее не понять, как верно заметил поэт.
- Только кнутом! – вставил Грозный и снова заржал.
Президент понял, что можно особо не церемониться, тем более формат встречи явно был закрытым - без телекамер и журналистов:
- Если пользоваться вашей терминологией, то ответ касательно коровы будет простым: холим и лелеем, доим, постегиваем кнутом да волков позорных отпугиваем. Ничего, собственно, не изменилось, господа.
- И дамы, - добавил президент, увидев, как быстро замахала веером императрица. Она показалась ему вопиюще некрасивой и даже отталкивающей, но всё же что-то в ней было, что заставляло если не трепетать, то как минимум аккуратнее «следить за базаром».
- А войну ты бы проиграл! - неожиданно выдал Сталин, степенно примял усы и с вызовом посмотрел на своего потомка.
- Что-что? – Тропинин умел держать себя в руках при любых обстоятельствах, и потому он лишь криво улыбнулся в ответ на этот совершенно необоснованный выпад вождя народов. – Я бы ее не проиграл. Я бы ее просто не допустил – в отличие от вас, Иосиф Виссарионович.
- Не ропщи на него - он всех, кто после него правил, считает сопляками и врагами народа, - сказал победитель Ледового побоища.
- Интересно, а себя он кем считает?
- Мудрым правителем! – ответил Мономах.
- В каждом времени своя мудрость, - подал голос Креститель Руси. – Я вот Русь в единобожие отдал. – А ты, Владимир, какую главную мудрость при своем правлении проявил? Открой нам!
- Это историки потом придумают. И, простите, тезка, почему вообще я вам что-то здесь докладываю? Что-то не припомню такого пункта в конституции, что я должен перед предшественниками своими в чем-то отчитываться. И вообще… это же.. это же сон! Вы мне просто снитесь!
- Ай, маладэц какой, догадался! - улыбнулся Сталин и поплыл. Все бывшие правители стали расплываться на глазах подобно пролитым чернилам. На сон президента словно опустились шторы, и вскоре он оказался в другой локации с другими персонажами, но что было дальше, он уже не мог вспомнить.
Кортеж, немного сбросив скорость, свернул с Кутузовского на Рублевку. Гаишники освободили дорогу для простого люда, и все тут же забыли о существовании правительства. А Тропинин всё думал: и какого черта мне это приснилось? И ему казалось, что глаза мертвых правителей продолжают его сверлить выцветшими зрачками.
2
- Режим сорок пять!!!
Президента как молнией полоснуло от этого крика. Он мгновенно проснулся и уставился на сидевшего перед ним телохранителя. На языке ФСО режим сорок пять означал высшую степень опасности. Всего два раза за время правления Тропинина охрана вводила данный чрезвычайный режим. Один раз - когда на президента внезапно набросились две активистки какого-то левого движения во время визита в одну из стран Евросоюза. Второй раз - учудил какой-то местный "поклонник". Но это были открытые встречи с людьми, а так чтоб во время движения картежа - максимум объявляли сто два - тревога средней степени. К примеру, однажды какой-то придурок объехал на джипе машину заграждения сразу после того как пронесся картеж с президентом. Дядя куда-то сильно опаздывал и довольно напористо принялся догонять картеж. Но это недоразумение быстро устранили - один "Мерс" из хвоста картежа вынес смельчака на обочину, второй для верности протаранил - так, чтобы дальнейшее передвижение лихача было гарантированно невозможно. После этого дядю три месяца держали под арестом, проверяя на наличие возможных связей с той или иной неправильной организацией, на выявление личных недобрых умыслов, проверяли на склонность к тем или иным психическим расстройствам. А потом еще столько же - с толком и расстановкой - объясняли политику партии, рассказывали, что такое хорошо и что такое плохо. И, конечно, заставили компенсировать повреждения двух служебных машин.
- Что за херня? - спросил Тропинин у сидевшего напротив гладковыбритого коренастого полковника ФСО, одного из лучших и опытных телохранителей. Судя по тому, насколько странен был вид бывалого прошедшего Афганистан вояки, происходило действительно нечто чрезвычайное.
- Там какая-то хня. Впереди, на рельсах… - ответил Андрей, прижимая гарнитуру к уху. Тем временем картеж стал резко снижать скорость. Что передается по спецсвязи, что за хня и на каких еще рельсах - президент не мог даже предположить. И без того не лучшее настроение упало еще ниже. Захотелось уволить Андрея и еще кого-нибудь для профилактики…
- Можешь по-человечески доложить, что за хня и на каких еще рельсах? - выкрикнул глава государства.
- Бронепоезд, кажется. Я сам не могу ни хера понять - как такое может быть! Рядом с шоссе идет эта сраная железная дорога. Электричка по ней раз в три часа ходит, гастарбайтеров возит. И вот по этой железке сейчас х…ит бронепоезд. Боевой, сука!
Тропинин хихикнул в кулак и подумал, что всех нахер уволит завтра же с утра. И попросит проверять на наркотики не раз в месяц а сука каждый день! Да, конечно, он знал, что параллельно Рублево-Успенскому шоссе идет одноколейка - по ней следуют электропоезда от Белорусского вокзала до станции Усово - там, собственно, она и заканчивается тупиком. Эта железная дорога большую часть следования по Рублевке не видна - идет поодаль, но в одном месте она предельно сближается с самым богатым шоссе России, и эта близость длится у них почти километр. Можно было бы предположить, что какой-то отморозок смог незаметно притащить и поставить на рельсы ручную дрезину с гранатометом. Но чтоб целый бронепоезд…
- Бронепоезд, говоришь…
Тем временем картеж остановился, все, кто находились в машине, накинулись на президента, стараясь прикрыть его своими телами настолько плотно, насколько возможно. Послышались выстрелы. Сначала одиночные, потом очереди. Всё стало происходить настолько быстро, что Тропинин даже подумать ни о чем не успел.
- П…ц! - прошептал Андрей.
И в ту же секунду над ними полыхнуло, громыхнуло, крышу спецавтомобиля словно ветром сдуло, и президента катапультировало как из истребителя. Приземлился он на мягкую траву на обочине Рублево-Успенского шоссе - как раз в том месте, где оно сближается с железнодорожным полотном. Рядом словно с неба свалился Андрей. Оба посмотрели друг на друга, потом вокруг. От картежа не осталось и следа. Ни от той машины, в которой они только что ехали…
Когда шум в ушах от взрыва поутих, оба услышали пение птиц, шум ветерка, а потом воздух потряс протяжный паровозный гудок. Из-за деревьев повалил чернющий адски густой дым, и вскоре их ошарашенным взорам открылось нечто жуткое и небывалое.
Невообразимо грязный, страшный и нелепый, словно пришедший из забракованного неосуществленного будущего, оглушительно грохочущий и нестерпимо скрипящий бронепоезд выплыл из-за Рублевских сосен, поравнялся с главой государства и его верным стражем, стал замедлять ход и вскоре, пронзительно взвизгнув тормозами, остановился. Над поездом развевался красный флаг, находившийся в весьма плачевном состоянии – весь потрепанный и продырявленный в нескольких местах пулями, а может, и снарядами.
– Едрена вошь… это уже совсем п…ц… – констатировал Андрей севшим голосом.
В одном из вагонов с тяжелым скрипом открылась дверь, и из нее высунулась грязная почти черная рожа молодого красноармейца. Во рту его дымилась папироска. Красноармеец окинул взглядом окрестность, а потом глаза его остановились на стоявших поблизости президенте и его телохранителе.
– Обана, буржуи! – крикнул он. – Вы че тута стоите? Вас еще не кокнули? Ща мы это дело исправим…
Андрей мгновенно опрокинул президента на землю, лег сверху и готов был уже открыть по красноармейцу огонь из возникшего у него в руке пистолета, но в это время вместо красноармейца в дверях возникла белокурая особа в кирзовых сапогах и пилотке, с красным бантом в петлице гимнастерки. В отличие от бойца Красной армии, выглядела она более чем опрятно.
– Стойте, не стреляйте! Он пошутил! Вам ничего не угрожает! – улыбаясь во весь рот, сверкая белоснежными зубами, она помахала рукой и побежала к ним. – Я безоружна! Не стреляйте!
– Это что еще за Любовь Орлова? – вырвалось из уст телохранителя.
– Слезь с меня, сукин сын! И не вздумай стрелять! Я понял, это сон. Или галлюцинация. Такого не может быть. Я переутомился. Мне ночью Сталин допрос с Петром учинили, а теперь эта херня снится…
– Какой нахер сон? Вы задремали, а я-то нет! Я себя уже три раза щипал. Это не сон.
Женщина с невероятно красивым лицом и белокурыми кудрявыми волосами подбежала к двум лежащим на земле персонам и, присев перед ними на корточки, залилась оглушительным смехом. Президент и его телохранитель переглянулись. Ни тот, ни другой давно уже не были страстными поклонниками женского пола – возраст был уже не тот, да и времени на увлечения попросту не было – но эта женщина сразу заворожила и зачаровала обоих. От нее шло нечто такое, что заставляло трепетать каждую жилку их существа.
– Как я устала ехать с этим быдлом! – говорила она, не переставая смеяться. – Если бы я знала, что красноармейцы настолько тупы, похабны и нечистоплотны, никогда бы не согласилась! От них несет хуже, чем от скота! А вшей у них сколько, мать родная!
– Скажите, это сон? – спросил Владимир Никитич у дамы.
– Конечно, это сон. Ведь такого не может быть!
И снова звон невозможно хрустального смеха.
- Разве может такое быть, что я еду с этим полускотом, с этим так называемым рабочим классом, а меня ни разу даже за задницу никто не ущипнул? Разве может быть такое… уважение? А-ха-ха-ха…
И эхо смеха застряло где-то в верхушках сосен и в пронзительной синеве неба.
– Как нам проснуться? – ущипнув себя в очередной раз и почувствовав боль, спросил Андрей.
- Василек понюхайте – и проснетесь.
И «Любовь Орлова» протянула им руку, изящные пальчики которой сжимали голубой русский цветок.
- Василек, говоришь, - процедил сквозь зубы Андрей. – Мой любимый цветок…
А президент заметил, что цветок в руках красавицы не простой. Небывалый. Он светился, как пламя на логотипе Газпрома.
- Это точно сон, Андрей. Нюхай, и сваливаем из этого сна. Нюхай! Это приказ.
Андрей хмыкнул. Понюхал цветок и тут же исчез.
Тропинин торопливо подобрал упавший на траву из рук телохранителя чудо-василек, поднес к губам и сделал глубокую затяжку…
3
В глазах замелькали сначала красные, потом зеленые, потом синие и, наконец, ослепительно-белые полосы-узоры, мир зарябил, как кадры проматываемой кинопленки. В ушах засвистело. Писк всё нарастал. И резко всё прекратилось. Кромешная тьма и гробовая тишина. Бесконечность. И вдруг невероятная вспышка света. Это был всего миг, но в этот миг Тропинину стало так хорошо, так спокойно, так невероятно хорошо и спокойно, так фантастически сладко и тихо, что… он просто разинул рот и замер, желая остаться в этом мгновении навсегда. И еще ему вдруг стало всё понятно. Абсолютно всё. Это было всего лишь мгновение, оно закончилось, и донеслись голоса…
- Всё, пришел в себя. В сознании…
- Еще в каком, - нашел в себе силы ответить президент.
- Всё хорошо, Владимир Никитич. Как вы себя чувствуете?
- Пока никак, - с трудом разлепив веки, он увидел перед собой озабоченные лица людей в белых халатах.
- Вы перенесли наркоз не лучшим образом, но теперь ситуация под контролем.
- Я перенес наркоз должным образом. Как и положено первому лицу государства, - ответил президент, посмотрел в белый потолок стерильной палаты. По потолку плыли фантастические рисунки гениального художника, о котором он теперь знал всё. Узоры сменились стремительно летящими по широкому залитому пронзительным светом проспекту машинами. Это были «Газели», «Мерседесы», «Солярисы» - и в каждом автомобиле сидели люди со светящимися счастливыми лицами. И все, как один, улыбались и махали ему рукой, приговаривая: «Будьте здоровы, господин президент!»
Тропинин перекрестился и пробормотал:
- И вам того же!
- Что-что, простите? – переспросил один из докторов.
- Ничего-ничего, не обращайте внимания. Я только из бронепоезда вышел…
Один из докторов, сидевший за столом чуть в стороне, нахмурился и что-то записал в блокнот.
- Запишите еще, что полномочия я передаю Игорю Владимировичу, - сказал Тропинин.
Все нахмурились еще сильней. Но следующая тирада президента повергла всех присутствовавших в окончательное уныние:
- Конечно, все полномочия не только у нас, но и по всему миру я отдал бы Любови Орловой. Знаете такую? Хи-хи… Но кто же меня послушает? Да к тому же и поля с васильками на этой Земле давно канули в Лету.