Воспоминания-яд, что разливается по венам, артериям и сосудам, проникая в каждый сантиметр, миллиметр тела, отравляя сейчас и завтра, бросая тебя на бесконечную борьбу с памятью, где раз за разом возникают образы, моменты, мгновения, что томным грузом давят и раздавливают все прекрасное и чудесное, что видишь или чувствуешь ты. Я лишь тень тех дат и событий, отголосок минувшего прошлого, вопль, что был брошен умирающим телом куда-то в пустоту, без надежды, без веры, просто вопль, что вытек изо рта умирающего тела.
Детство-выжженная земля, что никогда уже не даст плоды, пару тройку воспоминаний, которые уже сотни раз переписаны, прошли через сито времени и моего взросления, одеваясь в разные одеяния. Все во лишь пару тройку воспоминаний за пятнадцать лет жизни, а дальше не лучше, дальше земля пылает огнем, десятки тысяч обугленных дней и ночей, и среди этого я, хаос разрывает здравый смысл, я как псих все заново и заново, вдыхаю жизнь в воспоминания, зная, что ничего кроме боли там нет, один сплошной комок боли, вот мои последние семь лет жизни.
Четыре года, я как мог старался разбить себя, разломать свою память и понемногу выбросить и спалить все что было, я был согласен полностью и безвозвратно отказаться от прошлого, от себя, от всего что так тщательно я хоронил в себе, запирал на сотни замком, закапывал под тоннами земли, заливал тысячами литров алкоголя. И все чего я смог добиться-моя память, не более чем череда образом и мгновений, без дат, без хронологии, все хаотично, и во всем нет жизни, лишь запечатанные в банки дни и ночи, что сломали меня, и что не смог сломать я.
Закрываю глаза. За окном август, в душном автобусе, что весь пропах потом и запахами еды, я еду на похороны отца, мне нужно доехать до небольшого городка, а там уже родственники что ли меня заберут и отвезут в деревню, где он родился и где умер, трагично это все же, быть пленником небольшого участка земли под названием деревня-село, и вроде была у него жизнь, но он умер там же где и родился. Стою на остановке, курю, жду когда за мной уже приедет желтая пятерка, где как я понял будет моя тетя и ее муж.
Кадр меняется, мы едим в машине к дому отца, какие-то вопросы витают в воздухе, я на что-то отвечаю, но состояние до боли непонятное, я не видел отца около десяти лет, ни звонка, ни письма, ровным счетом ничего. Мне было девять когда они с мамой разбежались, потом его я все же один раз видел, когда в эту же деревню приезжал на поминки моего крестного, то есть можно сказать с уверенность, что только смерть смогла свести отца и сына, только тогда помню он напился и какие-то люди стали кудахтать:
-«Это же твой отец, отведи его домой»
на что я повернулся к тете с которой приехал и сказал что все пора нам уже ехать домой. Не помню ни дорогу домой, ни мысли, ни ничего ровным счетом. Теперь нужно вернуться к августу и к дороге к отца дому. Мало что я помню из той поездки, помню десятки людей, которые что-то спрашивали, говорили, качали головой, все было похоже на какой-то цирк, где приехал сын главного циркача и все щебечут о том как же я на него похож, как две капли воды, только и слышишь вопросы
-«А почему ты к нему не приезжал, он же твой отец»,
а ты стоишь и недоумеваешь, как так, я не приехал, а что за десять лет отец никак не связался со мной ни как не дал о себе знать, совсем ничего, вот абсолютное ничего. Гроб стоял во дворе под навесом, прям перед входом в дом, я стоял и смотрел на него и ничего не чувствовал, совсем ничего, не было печали или горя, или боли, ничего совсем, лежит тело, он мой отец, которого я и не помню даже, которого и не знал, и не узнаю. Мне кто-то рассказывает про него, о том как много он обо мне говорил, как гордился что у него есть сын, как любил он меня, но жизнь такая штука, что не мог он быть хорошим отцом и так далее, все это отрывки разговоров что доносились со всех сторон, ведь мне кажется что это было своего рода какая-то необходимость нескончаемым потоком слов выливать на меня какой он был и как он меня любил. Среди всего этого хоровода скорбящих, я познакомился с каким-то алкашом с которым и вел разговоры большей частью, сейчас уже не помню ни имени, ни то как выглядел, сплошное серое пятно перед глазами, а не человек. Он так же как и все что-то говорил об отце, но делал это что ли менее настойчиво да так, что его слова не трогали меня, а просто лились ручьем небольшим. Единственное что я придумал, что бы хотя бы на время от них всех сбежать, от этого гула десятком голосов, это сходить и купить цветы, и вот этот алкаш ведет меня через закоулки, заросли, к женщину что сейчас торгует цветами, вроде она одна была кто вообще сейчас продает цветы. Пока женщина ходила кругами собирая и обрезая цветы, делая что-то вроде букета, что больше напоминало просто охапку цветов, алкаш, с которым я ходил,стал заливать ей в уши, что он показывая пальцем на меня-сын В. и что он приехал на похороны. Везде куда бы не пошел было одно и тоже, сотни вопросов, реплик, каждый считал своим долгом подойти ко мне и что-то начать рассказывать об отце, и о том как мы похоже.
Газель, я сижу рядом с гробом отца, дорога на кладбище заняла слишком много времени, хоть эта деревушка или село, можно проехать за несколько минут, всю дорогу от дома его до кладбища, до нового дома, деревянного, с толщей земли над ним, не покидало ощущение, какой-то сюрреалистичности происходящего, это далеко не первые похороны родственников, но сейчас как-то все вычеркну и вязко, словно все события этого дня медленно текут вдоль дороги, обволакивая и круша все что встретится на пути этому ручью, что так безжалостно хоть и медленно несется прочь, куда-то далеко, где каждый рано или поздно окажется, где время не больше чем слово, а не валюта что так стремительно покидает каждого, кто дышит, живет, спит. Ветер наклоняет голые кроны деревьев, бросая и швыряя их из стороны в стороны, наполняя хрустом эту мертвую землю, где тысячи мертвых лежат под землей, где целые семьи покоятся в вечном сне, вокруг все одеты в черное, в спешке на белую футболку, надеваю единственную темную рубашку что есть у меня, и иду где стоят все, около ямы в земле, в которую через мгновение опустят гроб, в котором безжизненное тело, что было отцом мне, последние пару минут, что еще могу смотреть и видеть тело отца, которое уже совсем не похоже на него, как говорят люди, что его знали на много лучше моего, соседи его, сестры, друзья.
Здесь среди них я чужак, который проник в их повседневность, который не их и не с ними, гость, что уже уезжает домой, тогда еще я мог с полной уверенностью говорить что у меня есть дом, и что в нем мне рады, а пока я стою напротив могилы отца, что уже покрыта землей, стоит крест, где моя фамилия. Меня отводят к могиле моего деда, смотрю на его фотографию, на годы жизни, какой-то щелчок, удар, смотрю имя фамилия отчество, все это я и мое, а значит я уже был когда-то и теперь так же как и отец мой, лежу под тоннами земли, один, в деревянной коробке. Дерево и мрамор что стали домом, принять меня, отгородив от мира, подарив тишину, что так всегда мне не хватало в этой бесконечной и мучительной гонке со смертью, где проиграть значит-жить.
Кладбище, поминки, дорога домой, долгая и невнятная, и единственная мысль, что ходила по кругу-а я ведь и не знал своего отца, да и не узнаю теперь, у Т. спрашивать что-то бесполезно, ведь на все расспросы о своем детстве я толком ничего и не узнал, а значит и здесь мне нечего ловить, да и были уже попытки что-то да и узнать, и все они закончились ни чем. И мысль что я не знаю своего отца, человека чьи гены внутри меня, чей род я продолжаю, его я и не знаю, совсем, и теперь все что осталось от него в моей памяти это череда печальных воспоминаний, и картинка, где он лежит в гробу, кожа его бледная отдает немного зеленью, цвет какой-то тошнотворный, и все, больше ничего, совсем, пусто. Да и вообще, похороны всегда меня ломали и выбивали на долго из повседневной жизни, из этого потока самобичевания возведенного в абсолют. Помню как сейчас декабрь звонок на телефон:
— Паша, тебе бабушка звонила?
— Да, но я ничего не услышал, я на уроке.
— Андрей умер. Сказала мама, и тишина.
Помню ужасный гул в ушах, несколько раз словно я оглох и отупел за считанные секунды, я все переспрашивал и переспрашивал. Встал, сказал мне нужно уйти, и ушел. Не помню как шел домой, не помню что было дома, лишь слезы бабушки, невнятные слова, что перебивались слезами, и словно на повторе фраза
-«Может он не умер»,
за ней не было ничего, одна эта фраза разрезала горло, затем воздух, и мертвым грузом падала на пол, эхом расходясь по дому…
Мне было шестнадцать лет, когда смерть, боль, ужасные крики по ночам от ужаса увиденного стали неотъемлемой частью моей, нашей жизнью. Все было пропитано смертью, я помню этот запах умирающего человека, когда изнутри его пожирает смерть, медленно превращая жизнь в сосуществование, где единственная мысль это как избавиться от мучений, которые разрушали все, начиная от будней и ночей заканчивая свадьбой сестры.
И сейчас я вновь и вновь все реанимирую в своей голове, бросаю себя на передовую, где идет вечная война воспоминаний с реальностью, прошлого с настоящим, будущим. Среди череды событий, хорошо и плохого, светлого, серого, темного, нового, старого, интересного, скучного, память всегда стояла в стороне, она была и есть тем островом от которого я как сумасшедший все время пытался убежать, скрыться, но я лишь блуждал в лесах, где деревья ничем не отличаются от бетонных столбом, на который и покоится мое будущее, которого у меня нет, точнее я в это верю, верю в то, что нет и не может у меня прошлого, я слишком сильно впитал себя этот запах, эту боль, даже сейчас вспоминая все, время от времени приходится глотать обезболивающее, иначе совсем все плохо, головная боль сбивает с ног, растаптывает планы, и все начинает своей резкостью бить по лицу.
Безусловно понимание увиденного, пришло слишком поздно, осознание всего произошедшего за несколько дней до сих пор, эхом отражается в голове, принося с собой что-то новое, что-то давно забытое. Не было рядом людей, которые бы держали меня чтобы не нырнул в алкоголь с головой, не было друзей, лишь знакомые умноженные на два, сплошные знакомые, но ни одного друга, и сейчас говоря что не было друзей в то время со мной, многие, а именно человека два могут обидеться на это, посчитать меня неблагодарным или еще как-либо, но сейчас это совсем не важно. ведь я говорю от своего имени, без псевдонимов, как и писал ранее, за меня говорит моя память. Так вот никто и ничто не уберегло меня от этой пропасти в которую я провалился на полтора года, полтора года запоя одного и дикого, со всеми вытекающими. Слишком много событий я оставил тогда без внимание, и все они копились и в конце получился слоеный торт, или цирк, или хоровод безумия, не важно как это назвать, суть остается такой же, постоянно все замалчивая, скрывая, пряча далеко от всех, лишь бы ничьи руки или глаза не смогли ни коснуться, ни увидеть все что я чувствую, все что я так боюсь, и алкоголь стал тем столбом на который я облокотился, за которым я укрылся от бурь, он стал мне приятелем в этой гонке со смертью.
Пить стало единственным что тогда нас интересовала, тогда я был не один, нас было двое, два рта что в себя заливают алкоголь не жалея семьи, не жалея себя. Тогда я был на первом курсе в медицинском, напиться перед парами стало чем-то обыденным и неинтересным, перед парами после пар, во время пар, алкоголь был всегда, взять любой отрезок времени из тех полутора лет, процентов восемьдесят что тогда бутылка была со мной или с нами.
Я описываю это все, что бы еще раз увидеть все что тогда мы, я творили, все то что убило мой организм, что привело меня к бесконечным лекарствам, больницам, уколам, людям в белых халатах, которые вечно кивают головой и что-то вещают, алкоголь стал тем, чем сначала я лечил свою «душу», а потом лечил тело от алкоголя. Все превратилось в законченный и замкнутый круг, где все повторялось вновь и вновь.
Помню как все начиналось безобидно одна бутылка вина ну двух, какие-то важные и умные разговоры, и все это продлилось не долго, раз и уже две и три бутылки, потом все больше и больше, потом крепкий алкоголь: виски, водка, ром, коньяк, джин, абсент, чача, какие-то настойки, совсем не важно какое на вкус пойло и чем от него несет, даже самый дешевый напиток приносил то из-за чего все было, мы пьянели, мы напивались, а остальное было совсем не важно, лишь пить и пьянеть, было во главе всего, вначале каждый из нас прикрывался теми или иными намерениями, прикрывая простую правду ха высокими и громкими словами:
-«Пьем чтобы забыть»,
-«Пьем чтобы не помнить»,
-«Пьем чтобы не чувствовать», и так далее, этих объяснений у каждого из нас было много, очень много, пока все не слилось в один бесконечно долгий день, пить, спать, пить, спать, и больше ничего. Где-то на фоне была учеба, дом, семья, но лишь на фоне. Дошло до того, что когда на учебу я приходил в очках, сразу голос вещал:
-«О Паша вчера пил значит», а ты так злобно смеешься внутри и говоришь: -«Сегодня»,
и было более чем нормально, когда люди, которые не знали о моих днях и ночах, говорили то ли в шутку то ли не знаю
-«У тебя вид словно ты неделю пьешь не просыхая»,
и они были правы, но тогда уже несколько месяцев точно прошло, но я отшучивался и все пропускал мимо ушей. Я не буду в красках рассказывать, как нас вели домой, когда ноги нас совсем не держали, когда мы валяясь около Дельфинария, потому что просто не могли стать дрались хоть и попасть друг по другу никак не могли, как я разбивал бутылки вина со словами:
-«Все хватит пить»,
комичных моментов слишком много, но они лишь прикрывают всю боль, которую каждый из нас нес в себе, через года, города, людей, боль которая разрывала изнутри, которая откладывала отпечаток на всем что было важным, боль которая говорила сама за себя, она было словно паразит, который живет за счет тела в котором находится, а так и есть, ведь вся твоя боль живет и дышит, пока живешь и дышишь ты, без тебя нет этой боли, ты и есть боль, ты убиваешь себя, превращая жизнь в некий сгусток из боли и алкоголя, ведь ты лишил всего себя светлого и чистого, ты закрылся от всех и от каждого, трясясь и охраняя свою боль от любого, это ты стал причиной пьянок в одного, криков в никуда, ты и только ты, ты не смог спасти ни дядю, ни бабушку, ты и только, ты есть свой ад и свой рай, у тебя свои круги ада и ты вначале и в конце тоже ты. Ты и есть то чего ты боишься, ты есть боль.
Бессонные ночи со стаканом в руке, лишь тусклый свет торшера разливается по белому полу, тень твой союзник, за стаканом стакан, нет ни счета им, ни завтра, что может согреть и вытащить, лишь ночь, стакан и молчание, нет уже ни криков, ни воплей, совсем ничего, земля приняла уже всех, земля уже стала им домом, а в своем доме я чужак. Не смогу сказать точно, когда понимание того что в своем доме я чужак обхватило меня, помню лишь этот ужасный дискомфорт когда я дома, жгучее желание куда-то бежать, не важно куда, лишь бы подальше от дома. Подальше от семьи, от тепла, просто бежать, не оглядываясь по сторонам не смотря под ноги, просто бежать, захлопывая все двери что встречаются по пути, ломать и сжигать мосты с каждым кто хоть что-то знает, бежать без цели и идеи, бежать невзирая на боль, что разливается по телу, на ушибы на ногах, просто бежать как можно дальше и как можно быстрее.
Что я только не делал, что бы убить в себе это чувство, десятки перестановок мебели, перекраска стен и так далее, тогда мне казалось что все дело в том как здесь все обставлено и какой цвет у стен, я не думал о том, что это все горит внутри, и что это было лишь началом, у которого конец-смерть.
В шестнадцать лет для меня перестала существовать любая форма жизни, ни друзей, ни знакомых, ни школы, ни кого и ничего вокруг не имело смысла и все было пустое, вымученные разговоры, улыбки, прогулки, а за этим ничего.
Помню как уходил с половину второго урока и бежал домой, да бы дядю нужно было кормить, а кроме меня, юнца которые еще совсем ничего не понимает, это никто не мог сделать. Вся моя жизнь перестала существовать совсем, лишь дом и школа, дом и школа, были какие-то гулянки, прогулки, но сейчас это совсем никак не отложилось в памяти, словно их и не было.
Я не смогу сказать что тогда мне было больно, нет, тогда я совсем ничего не понимал, и делал все потому что надо, потому что кто если не я, да и этих вопрос не было, совсем. Как же сильно я возненавидел всех, когда учителя, которые знали что у меня происходит дома рассказали об этом одноклассникам и каждый считал, наверно, своим моральным долгом подойти ко мне и что-то да сказать, и сильней всего это вышло наружу, когда дядя умер, мне было мерзко от того что кто-то смеет мне про это что-то говорить, да, возможно, все говорили честно и искренне, но легче не становилось, лишь ненависть возводилась в квадрат.
Как посмели учителя рассказать этим детям что произошло у меня дома, это все их никак не касается, да и вас тоже это не касается, никого это не касается кроме нашего дома, совсем никого, но моя ненависть так и осталась тлеть внутри, без права на выход. Дядя. Он заменил мне отца, так как своего я не видел лет с девяти, он был тем кто слышал и слушал меня, хоть я никогда и не отличался умом и сообразительностью он научил меня играть в шахматы, без комбинаций и стратег, просто играть в шахматы, помню как сидя на его кровати мы часами играли в шахматы, время от времени он мне поддавался, и тогда я был до безумия счастлив, ведь я смог обыграть Дядю в шахматы, а это очень большое достижение, а потом несколько партий к ряду я проигрывал, но этот вкус победы никуда не уходил. Он умирал очень долго, я помню как он страдал, воспоминания ходят перед глазами, не смогу забыть это, не смогу забыть как он мучился, как смерть медленно его сжирала, оставляя лишь кости обтянутые кожей.
Я видел как глаза теряли краску, и это не для красивого образа, это действительно имеет место быть, как они стали тусклее, в них было столько боли, что я до сих пор не могу даже близко это описать. Его страданиям не было конца, новый день, новая порция морфия, дозы росли, инъекции учащались, но уже в них не было никакого спасения, даже на время.
Полуживое тело, запах гнили пропитал всю комнату, весь дом, ты видишь это все ты смотришь и все что ты можешь так это говорить:
-«Терпи, ты ведь мужик»,
сейчас мне мерзко что я такое говорил, мне мерзко от своей тупости, что выходила за любые рамки.
Рак-убивал его медленно, день за днем, ночь за ночью, он не мог кричать, он совсем не мог говорить, лишь что-то показывал руками, а что было не ясно. Помню как посреди ночи я проснулся от того что в комнате включили свет, дядя сидел на моей кровати и в рукам держал край одеяло, каким я был укрыт, и медленно его перебирал, на нем были какие-то узоры, он сидел, худой, высохший и перебирал одеяло, бабушка, мама, стояли рядом, я полусонными глазами смотрел на это все, и помню как сейчас что тогда в моей голове было настолько пусто, что пару слов я не смог связать. Худое это не то слово, я могу сравнить с фотографиями людей, которые были в концлагерях, которых мучили голодом. В нем не было жизни, никакой, поначалу еще все говорили вслух что он вылечится и что у нас все будет хорошо, но время шло и в это уже никто не верил, но продолжали говорить, хоть сам Д. понимал яснее нас всех, что нет спасения, и нет выхода из этого всего, и что лишь смерть закончит этот круговорот боли.
Звонок.
—«Паша у меня кровотечение и меня сейчас на скорой увозят в больниц».
Дрожащим голосов, говорит мне бабушка. Я слышал как она плачет, как она пытается сдержать слезы, и что у нее это не выходит. Не помню дальнейший разговор. Я быстро собрался и побежал в больницу, ни мыслей в голове, ничего, сигареты уходят одна за одной, ни слов, ничего.
Больница, как ошпаренный я бегаю из отделения в отделения у каждого на ком белый халат спрашиваю где Б. называю фамилию и имя и ничего, никто не знает, вся больница лабиринт, а я хомяк, который бегает по коридорам, лестницам, отделениям, я не понимаю что делать, ведь совсем не вариант сидеть на месте и чего-то ждать, тем более не понимаешь когда чего тебе ждать, может ее уже привезли и она уже в палате, а может еще не привезли и так далее, улица больница, отделения, и так по кругу.
Подъезжает скорая, выходит врачи подкатывает каталку и посадил в нее Б. у нее лицо бледное, уставшее, она что-то мне говорит, я все понимаю, но ничего не помню, мы поднимается в хирургическое отделение, это на второй этаж, направо и направо по коридору. Я как-то пытаюсь ее успокоить что-то рассказываю лишь бы что, что угодно главное что бы тишина не сожрала нас, не захватывала нас. Она все чувствует и все понимает, задолго до того как поставят диагноз, и как мы все узнаем.
Мы в отделение сидим и ждем пока придет медсестра и заберет у нас бумаги, оформит. Б. становится плохо и ее тошнит на пол в отделение, я что-то кричу, что-то вроде зову то ли медсестру, то ли врача, приходит санитарка и начинает нам говорить о том как не правильно мы поступили, о том как не правильно что Б. стало плохо и ее стошнило, с таким пренебрежением это все она говорила, что момент и уже я говорю во всех красках какой она хороший человек, и какого хорошего мнения я о ней. Потом после моего этого выпада я стал успокаивать Б. она сильно за переживала когда я сорвался на санитарке.
Смутно помню как и что было дальше, звонок Маме с рассказом как и что Б., потом дом-больница-дом.
Как же мало я помню деталей, вижу всю картину, но никаких деталей, совсем никаких, перечитывая что уже написал, понимаю что там еще должно быть много деталей, очень много деталей, но в голове их нет, наверно, были они когда-то там, но сейчас их след простыл, точнее в своих бесчисленных попытках все забыть и ничего не помнить я добился того что память и воспоминания потеряли любую хронологию, любую последовательность и утратили детали что окружали то или иное событие. Остались лишь сухие, высушенные чувства, лишенные любой конкретики и фона, лишь событие, лишь момент, ни предисловия, ничего.
Прошлое воспитало меня и определило, лишило воспоминаний о детстве, показало смерть-выжидающим зверем, сломало мне хребет, и металлическими пластинами соединило его заново, пропитало каждое мгновение, каждый образ болью, саморазрушение возвело в Абсолют, сделал эту форму жизни единственной пригодной для меня. Если нет трагедии, я ее создам. И это распространяется на все и всех, обычное состояние жертва обстоятельств, брошенный всеми и каждым в отдельности, лишенный дома, семьи и любви, точнее не достоин этого всего, лишний везде и со всеми, перебежчик из крайности в крайность, вокруг все в серых тонах, ни света, ни радости, ни счастье, сплошное застолье в одного, без праздника и улыбок. Ни подарков ни свечей в торте, ничего. Лишь когда все плохо я мог жить, у меня все плохо или никак, по другому не было. Когда зубы скрипят от злости, ты в приступе гнева ломаешь все что подвернется под руку, озлобленный на весь мир, лишен сна и покоя, медленно качаешься на остатках нервов, что звенят как бьющееся стекло, возводя момент в историю, словно болото боль забирает тебя, укрывая от мира, укрывая от всего и всех, нет ни сегодня, ни завтра, лишь прошлое что шагает впереди тебя, ни то его несешь за собой, а оно тебя тянет неизвестно куда. Нет ничего, ты словно в невесомости, и все твои попытки сделать шаг, ни к чему не приводят, череда мертвых людей, их истории лишают тебя быть, мешают жить, остановить момент ведь он как я здесь ненадолго.
Сколько было этих больниц, поездок в больницы, томные часы ожидания, череда человеческих лиц и голосов, их покалеченные судьбы, затхлый воздух коридоров, обморочное состояние что не покидало меня, чьи-то слова, крики в очереди к врачу, счастливые глаза что появлялись из кабинета врача, глаза в которых жизнь теряла нить и обрывалась, после диагноза, что врач неумолимо произносил. Я помню это все, я вижу это все, так и не смог от этого уйти.
Я, Дядя онкологический центр, мы сидим в очереди вокруг люди, больные, умирающие, лишенные жизни, помню было очень тихо, ко мне поворачивается женщина, и с легкой вымученной улыбкой:
—«А не рано ли тебе здесь быть».
Я что-то ответил, она улыбнулось, смотрю на Дядю и у него есть улыбка на лице, такая кроткая, момент, и все как раньше, тишина что подкатывает к горлу, затхлый запах, люди, люди, у каждого своя история побед и поражений, и единственная мысль: «А, осень так же не пахнет».
Только сейчас я понимаю, что насколько сильно я был глуп, как сильно я терялся во всем происходящем, и как я вообще ничего не понимал.
Д. должен сегодня вечером поехать в Ростов, его записали на прием к какому-то хорошему врачу, дома весь пылает надеждой, ведь сказали если химиотерапия помогла то тогда можно ложиться на операцию и есть шанс вылечится, а это единственные и самые важные слова что каждый из нас хотел услышать, и в это верил каждый из нас, насколько вообще уместно здесь и тогда было слово «Верил».
Д. напился за несколько часов до автобуса, и мне пришлось бежать на вокзал и покупать билет, и ехать с ним, я понимаю почему тогда он выпил, напился, ведь никто из нас даже близко не мог почувствовать насколько ему плохо, больно и страшно. Девять часов пути, холодный автобус, хоть и август за окном, постоянное состояние полусна. Нас даже чуть не закрыли в обезьянник в Краснодаре, когда я Д. купил бутылку пиво, ведь было видно и понятно, что не сможет по другому он выстоять эту дорогу, тогда пришлось долго объяснять полиции или еще была милиции, не помню точно, что да как, точнее я сильно давил на их жалость, что и сработало и мы нормально доехали до Ростова.
Пару часов сна, какая-то беготня, но тогда мне купили две пары кроссовок и портфель, и я был счастлив наверно от таких подарком, но по моему мне просто заняли деньги и Мать их потом отдавала, но тогда это было совсем не важно. Мы приехали часов в шесть или семь утра, а вечером вроде в семь мы уже поехали обратно, без сна, без нормального обеда, все это напоминало словно ты стоишь на месте, а мимо тебя проносятся события слегка задевая тебя, или сбивая с ног.
Мне семнадцать лет, я на операции повторной, ведь первая ничего не изменила, и вот я один в чужом городе, дома болеет Бабушка, ее уже привезли после операции, точнее ее просто разрезали и зашили как свинью, решив что ей уже ничего не поможет, она еле выкарабкалась, ведь сначала долго лежала в реанимации, потом уже палата, потом домой, как не пытался каждый в доме сделать все чтобы она не узнала что ей ничего не делали и что операция прошла хорошо и она идет на поправку, а понимала и чувствовала что конец уже близко, и что смерть не покидала этот дом, а лишь затаилась на мгновенье.
В палате со мной одни пенсионеры, которые вечно разговаривали про своих кур, землю и про то что власть плохая, и это было каждый день из раза в раз. Помню ночи без сна, когда лишь изредка в коридоре встречаешь женщину очень уставшую, что еле волочит ноги, мы все были ночными друзьями в этом цирке покалеченных. День операции, меня уже подняли на лифте, лежу на столе, привязывают руки.
—«Так что под общим наркозом или местным, делать будем»?
—«Давай под общим, мне уже его делали, мне понравилось».
Говорю я, слышу как врачи и медсестры начинают смеяться.
—«Давай под общим».
И все, я проваливаюсь в сон, потом палата, никого вокруг, ни семьи, ни друзей, лишь те пенсионеры, и медсестра, что заходит в палату время от времени. За все время пока лежал в больницу это был единственный момент когда я спал долго и выспался, все остальное же время я бродил по территории больницу, ночами, так как отделение закрывали, бродил вдоль коридора до окна курил, пока медсестра что осталось на ночь где-то у себя в каморки чай пьет или спит.
Помню как невыносимо было находится в больницы, зная, что сейчас дома происходит, так как все уже по новой, каждый из нас сталкивался с этим, в каждом воспоминания не зажили, и вот оно заново. Но я воспринимал свое пребывание в больнице, да еще и в другом городе, как неким отдыхом, ведь Мама приезжала раз в пару дней все остальное время я был один, за неделю или две не смогу сказать точно, ко мне никто не приехал ни один друг, не знакомый, никто, как писал ранее лишь Мама привезла мне деньги на еду и сигареты, ведь тогда я курил очень много, и на физическом уровне не переносил всю больничную еду, ведь она напоминала столовую, а у меня что Б. и что М. работали в санаториях, так что с этой кухней я был знаком настолько хорошо, что ее просто не переваривал, хоть и была она полезна. Для больница была отдыхом, я был не дома, а это уже спасало, хоть и через боль. Ко мне приехала М. я долго ей рассказывал что да как происходит со мной здесь, чем занимаюсь и так далее, бесполезный треп ради того, чтобы просто убить время, которого было слишком много. Она тоже рассказывала как дома, обходя на прямую тему Б. так же рассказывала как на работе ее дела, и так всего по мелочи, невинный разговор сына и матери, и каждый из нас тогда понимал что все идет лишь к одному, к разговору о Бабушке, о ее состояние, самочувствие, но каждый боялся начать говорить про это, пока после мучительной паузы:
—«Ма, как там бабушка, как она себя чувствует»?
Я смотрел и видел как слезы нашли выход, они медленно стекали по щекам, нижнюю губу она истошно покусывала, словно сдерживала себя, ведь еще момент и слезы полились бы градом, и остановится было бы сложно. Тишина…
—«Все плохо, Паш».
А потом ничего, пару невинных фраз, мы попрощались и она уехала домой, где боль и смерть стояли выше всего, а я медленно отправился в палату отнести сигареты, и всю дорогу я себя ненавидел за то что открыл рот и спросил про Б, хоть и знал, что ничего хорошего из этого не будет, но меня спасала одна мысль, что домой она едет не одна, а значит обязательно до дома доедет.
Сейчас понимаю что это никак не могло меня успокоить, но на тот момент мне казалось это чуть-ли не спасением, что она едет домой не одна, что ее довезут прямо до дома, но это наверно и было самое плохое.
Десятки людей, родственники, знакомые, люди которых я никогда не видел, но которые подходят и выражают сочувствие, все в черном. Я как псих пытаюсь все сделать сам, помыть, одеть, застелить, накрыть, пока мне говорят, что нельзя мне ничего делать, ведь я родственник, а родственником нельзя, я начал возмущаться, как это так, он ведь мой Дядя, и кто же если не я, но меня отправили подальше, на улице, к десятком людей, что разбились на кучки, и каждый считал своим долгом хоть что-то, но все же сказать, о том какой я молодец, что ухаживал за Д.,о том как им жалко Д., потому что он так долго мучился и так далее, сотни различных фраз, которые одинаковы, лишь слова меняли местами.
Мне так противно было это все, все эти лица, слова, все это действие, ведь я кричал в своей голове, что вы все не должны здесь быть, что из вас почти никто не приезжал его навещать, что все вы ему никто, и значит не должны даже быть здесь, ведь вы все когда ему были нужны не пришли, да, он не звал вас, но каждый из вас знал в каком состояние он находится, и как может временно, но все же помочь разговор наполненный воспоминаниями о молодости, унес бы его в то далекое прошлое, где он был счастлив, но ничего не происходило, никто не приезжал.
Сейчас когда гроб стоит на улице, вокруг семья, какие-то люди, на Б. нет лица, лишь заплаканное субстанция с глазами, носом, и ртом, красная кожа, вокруг все черное, черный платок, черная одежда, что-то происходит, и все вокруг гроба, что стоит под навесом, а там тело, в котором еще недавно была жизнь, который еще недавно дочь свою провожал под венец, смотрел как она в белом платье расхаживает по холлу, как блестят ее глаза, и как она счастлива в этот момент, и Д. уже умирал, в горле его уже стояла трубка через которую он дышал. Душный катафалк, кладбище, яма два метра в длину, метр в ширину и в глубину метра полтора, если не больше.
Слезы-обжигают кожу, землю, размокшая земля после дождей, не отпускает ноги, приковывая к себе, гроб на дне могилы, земля в руке, ты так прощаешься, так заведено, что берешь в руку землю и бросаешь вслед за гробом, что уже не поднимут, я не знаю зачем это все, я и не спрашивал у кого-либо зачем весь этот процесс с землей, но так нужно, перед всем этим, пока гроб открыт, ты целуешь на прощанье, и потом уже закрывают гроб, который не будет уже открыт, который так же сгниет как и тело, и нет здесь ничего светлого, все слишком мрачно и слишком душит, но то что Д. больше не будет страдать, что боль, больше не будет съедать его заживо, меня радовала, как было бы не принято понимать и принимать тот факт, что я рад что он умер, а именно что он больше не страдает, вообще что возникла эта мысль у меня, мне было ужасно неприятно, и я ненавидел себя за нее.
Перед тем, как начать пить, перед тем как алкоголь стал другом и врагом мне, я попал в психушку, точнее в краевую психушку, что еще хуже. Почему и как я там оказался не так существенно и важно.
Раннее утро, я с большой сумкой еду на вокзал, автобус, дорога, и вот я в Краснодаре, у прохожих спрашиваю как мне доехать до нужной улице, доезжаю и иду первым делом пить кофе, тогда и стала неким ритуалом то, что когда мои ноги ступают по Краснодару, в обязательном порядке я должен пойти в Старбакс и выпить там кофе, тогда я еще что-то перекусил, вроде сэндвич с тунцом, это важно, ведь ближайшие две недели единственная радость в еде будет от печенья, в знание где нет дверей, и решетки на окнах.
Еле нашел психушку, или можно сказать психоневрологический диспансер, роли не играет. Ох, помню это чувство, как ходишь по территории, что открыта, и просто не понимаешь куда тебе нужно идти, у кого не спросишь каждый все говорит по разному, у каждого своя правда, а все дело в том что я не мог должным образом объяснить откуда я и зачем мне сюда. Так и ходил от кабинета к кабинету, пока девушка в регистратуре не отправила меня в нужный мне кабинет. Очередь, врач, какие-то довольно нелепые вопросы:
—«Почему ты здесь? Как ты думаешь из-за чего ты здесь»?
И так далее, не помню, что именно я ему отвечал, и вот бумага у меня на руках, я и несколько человек еще, ведут в главный корпус, семиэтажное здание вроде, бетонная коробка, где нет чистых окон, люди в одинаковых куртках, молодые и не очень, практиканты с медицинского, медсестры, врачи, санитарки.
Сначала заполняешь какие-то бумаги, расписываешься, из всей сумки берешь лишь пару вещей, я то надеялся что смогу почитать все что хотел, что-то около десяти книг взял с собой, а на деле разрешили взять две, и блокнот для записей, ведь уже тогда я что-то да и писал, правда ни одной записи в этом блокноте за две недели я так и не оставил.
И вот момент икс, когда в сопровождение санитаров, мы поднимаемся на лифте, железная дверь, что на замке отворяется, и нас молодых заводят в отделение, в котором нам и суждено жить, спать, пить, есть, срать некоторое количество времени. Сначала тебя просят вывернуть карманы, вытащить все шнурки, сдать любые предметы, которые запрещены, и дождаться пока тебя определят в палату. Более вымученной и жалкой процедуры я не видел, все пропитано словно ты сюда напрашивался и тебе делают одолжение в том что запирают тебя здесь, ни телефона, ни прогулок, ничего.
Тогда я думал, что уже круги ада я прошел и сейчас смогу отдохнуть как следует, скинуть свои вещи и упасть на кровать, ведь вся эта муторная процедура заняла более пяти часов и мои ноги, просто уже не в состояние держать тело мое, но ни тут-то было. Мест не было совсем, все палаты были забиты под завязку и весь остаток дня я ходил по коридору, сидел на лавочках, с кем-то говорил, изредка курил, ведь там было строго с курением, точнее санитары что там были, славились своей злобой и тем что они настоящие «т…и», а именно все зависело от санитаров, сколько ты покуришь и покуришь ли вообще, сможешь ли ты отдохнуть днем или нет, и так далее, очень много всего зависело от настроение санитаров. Вот первая ночь, новость о том, что я буду спать на лавки, на которую сверху стелют дубовый матрас совсем меня не радовала, точнее к концу первого дня я был готов бежать отсюда, хоть с окна. Ночь, как и было понятно изначально, я провел без сна, человек двадцать было в палате, и еще несколько как и я спали подобным образом, но мне повезло, ведь на следующий день меня перевели в палату, что была закреплена за главврачом, а это уже четыре человека в палате, у каждого хороший матрас и телевизор, тогда я действительно думал, что можно вздохнуть с облегчением, но нет, это было лишь начало долгого, болезненно пребывания в психоневрологическом диспансере.
Психушка и ее обитатели надолго остались в моей голове, со всеми событиями что там происходили, со всеми рассказами что лились со всех сторон, психоневрологический диспансер стал тем местом в котором себя как личность ты теряешь полностью, ты забиваешь на все свои привычки и хотелки, на все то что формирует тебя, заставляя подчиняться распорядку дня, злобным санитарам, и другому медицинскому персоналу, ведь еще в самом начале сразу сказали, что им никакого труда не составит оставить вас здесь надолго, а на носу как раз был Новый год, и проводить его в психушке было совсем не радужной перспективой, поэтому был выбор или молча сжирать все то что они заставляли, и делать вид что все нормально, чем лезть на убой за какие-то мнимые права, ведь это психоневрологический диспансер, а здесь свои правила и здесь ты никто, с именем и фамилией, но никто.