Вечерело… Старик, Герасим решил выйти из жилища к чистой, довольно редкостной, белизне настоящего снега, хлопья которого всё ещё лениво кружились в тихом, морозном воздухе, умиротворённо опускаясь к миллионам успокоенных собратьев…
Ноги несли, грудь дышала легко, ёмко, свободно…
Незаметно Герасим оказался в центре. Там, среди снегов, у большой, разноцветно мигающей ёлки стоял дом – дворец культуры. За ним, за ёлкой, за огоньками кафе, копошилась тьма.
У дверей ДК угадывался уют.
Герасим вошёл. Ему было интересно, что здесь, в этот предпраздничный вечер.
Зал, почти полный, дохнул навстречу интимом успокоения. Ожидательное предвкушение витало, снабжая зрителей терпким привкусом некоего чуда.
Сцена освещена, декорации изображают лес, зиму, избушку.
На сцене Баба-Яга сверкнула хитрым глазом, крутнулась на одной ноге, и скрылась в домике, скрипнув дверью.
Герасим узнал – на сцене Лариса Ивановна.
Когда-то, давно, в прошлой жизни, они удачно изображали Диогена и его тёщу.
С тех пор многое изменилось – дорога в театр была забыта Герасимом. Уже целое десятилетие старик презрительно кривился, употребляя слова – “фиглярство”, “шутовство”, “актёрство”, “притворство”. Личные причины были – что-то не дали сыграть, что-то он хотел добиться, но…устал. Ушел,… разочаровался.
Между тем, Лариса Ивановна, за кулисами, утешала Татьяну-режиссёра. Подруга актрисы, меняясь в лице и нервно сжимая пальцы, злобно шептала – “Ну, Сенька, ну гад…”
- Таня, не переживай, всё нормально, я всё устрою.
После чего Баба-Яга вылетела в лес, её сухощавая фигура в живописных лохмотьях, загадочно изгибалась в призрачном свете. Она заговорила, негромко, но так, что слышал каждый… Голос, в котором угадывалось потрескивание сучьев, скрип снега и позвякивание дальних колокольчиков, зазвучал проникновенно:
- А где же это наш Леший? Лешинька, ау…
Герасим напрягся, волна привычного, давно забытого возбуждения пронеслась от макушки до кончиков всех пальцев, до всех центров тела.
Голос звучал:
- А мы его отыщем, не скрыться ему от Всевидящего Ока.
В руке бабушки оказалось нечто, сверкнувшее мгновенным спектром радуги, один лучик заметался по залу, и… упёрся прямо в белую бороду Герасима.
- Ага! – захихикала бабка – Вот он! Иди сюда, иди, иди, родименькой…
Герасим поднялся, хмыкнул в усы, сверкнул насмешливо-диковатыми глазами на нескольких любопытствующих – дух Лешего входил в него.
Лариса Ивановна схватила его за руку, обернулась к людям:
- Сейчас. Сейчас ему мораль почитаю, маненько образую…
И повлекла интимно деда в услужливо открывшуюся дверь избы. Мгновенно выскочила на полянку, успев сделать руками, жест Татьяне, означающий – “крути!”.
Бабуся заплясала затейливо, с причитаниями явно волшебного толка. Зрители одаривали её аплодисментами…
Мгновенно сброшены ботинки, брюки, куртка и свитер.
Татьяна вовремя подавала серо-полосатые шаровары, чёрные сапоги, косоворотку с тёмно-зелёными полосами и светло-зелёными шариками, парик, увенчанный красным, с яркими белыми точками мухомором. Быстро одеты чёрные, очень мохнатые перчатки.… В руки ему был вложен бумажный листок, который он тут же скомкал и зажал в левый кулак.
Пружинисто и вкрадчиво, через 55 секунд, Леший проскользнул на площадку, устремив пронзительно-вопрошающий взор на Ягусю…
А в это время, “настоящий” Леший, отставив бокал, удовлетворённо гмыкнул, и вопросил своих сотоварищей:
- Други мои, а сколько там времени, на наших золотых?
Ему ответили:
- Сеня, однако, девятнадцать тридцать.
- И-и-и-и…
Семён Борисович вскочил, стул опрокинулся, рука взметнулась, и звук шлепка по лбу возник и растворился в шорохах, шумах и запахах кабачка.
Со зверским лицом актёр бросился бежать.
На лесной полянке, запорошенной снежком, Леший и бабушка вступили в диалог, превращаясь в незримое, симбиотическое существо:
- Праздник, бабка, на Руси,
Всяк, что хочешь – то проси.
Что желаешь, мил старушка?
У тебя, есть, знаю, кружка!
- Ах, ты, Лешинька, шельмец.
Ты, конечно, молодец.
Доставай из чемодана,
Ту, что будет долгожданна.
- А чего же ты ждала?
Злата, жемчуг, удила,
Для коня, что сразу, вмиг,
Принесёт, чем сыт старик?
- Это надо обсудить,
Мы найдём, куда налить…
Слышишь, музыка звучит?
Это, верно, будет хит!
- Ты, никак, плясать желаешь?
Танцем, праздник, утверждаешь?
И ножонка костяная,
Не помеха. Так считаю?
- Прозорлив, ты, друг мохнатый.
Жаль, что нынче не женатый.
Дело всё же поправимо,
Девок красных… просто диво!
- Эк, куда ты повела,
За невесту ты б, сошла.
И по поводу такому
Пляску выдадим мы нову.
- Что ж ты за руку хватаешь!
Что ногами вытворяешь!
Запыхал совсем меня,
А ещё кричал - “коня”.
- Рад я встрече, это раз,
Твой, воспринял я указ.
Помню, было… это два.
Знаю, ты ждала тогда.
- Дождалась, явилось, чудо.
А другого съело… блюдо.
Ну, да Бог ему судья.
Обниму ка я. Тебя!
- Как ты, милка, поживала,
Много пакостей справляла?
Наказала ли кого?
Тех, кто все на одного?
- Я свой лес оберегаю,
Пикники в штыки встречаю.
И губителям Природы,
Все, закрыты, будут входы.
- Мы с тобой – родные души.
Сторожим ручьи, и суши.
В нас, стихии проявленья,
Важные, слышь, звенья.
- Леший, умный ты, дедок.
От тебя приличный прок.
Люди пусть не обессудят,
Козни, шалость, не осудят.
- Да, любить мы их могём.
Кой кого, так и поймём.
Те в опале нашей будут,
Кто природный рай забудут.
- От мудрёных слов евонных,
Лучше в топь, где дух зловонный…
Ну да, празднуем, пока,
Есть желанье старика.
- Нынче чудом, ты, грозилась.
Иль оно уже случилось?
Мог и я бы сотворить,
Да твоя поболе, прыть!..
Леший, проделывая волшебные пассы мохнатыми конечностями, внезапно раскрыл тёмные окошки иных миров своих ладоней. В оконце избушки на курьих ножках полетел скомканный бумажный ком, который резво срикошетировал и покатился, неспешно, но уверенно, к зелёненькой ёлочке, всё увеличиваясь и увеличиваясь в размерах, пока не превратился в солидного снеговика.
Баба-Яга притопнула костяной ногой, и снеговик приветственно закрутил носом-морковкой, слегка поклонился своим старым, дырявым ведром над антрацитовыми глазами. Белоснежную поверхность лица озарила яркая, неведомого цвета и свойства, добрейшая улыбка…
За кулисами, держась за сердце, появился Семён Борисович, и кинулся, с багровым лицом, к Татьяне, что-то бормоча оправдательное. А Татьяна Алексеевна блаженно улыбалась. Шепнула ласково:
- Ты опоздал…
Шестого января 2021 года. (Ночь перед Рождеством)
Источник : https://stihi.ru/2021/01/27/9726