средь развалин

наверстанные пути меж ребер, меж твоих припудренных щек. в прорубь дознания - до самого знания, когда уже ничто, и никогда, и ни к чему. одним единым взмахом - в настойчивый, пороховой ветер. я лишай на пути смеха - и навзрыд, под самым коготком - зияние ночи, непрокушенная любовь, претящая смеху, претящая взгляду. пусть в прудах мы утонем, вместе с канонами плах, вместе с ненасытными наездницами. пусть и в крохах - членораздельная власть, принимающая любые формы и околичности смеха - погубленные плахи возмездия. сквозь прах я стремлюсь к тебе - к твоим растопленным очам. солнце жжет  до остервенения в этой тоске - в этой безмолвной тоске. парадокс налился в урожае - в пенах прибой, в суматохе страсть ножа, страсть коловорота в мнимых подобиях. с меня сойдут эти возглавленные пены, все мои червленые кони. в утеху я окунусь - в бесноватую память, снимающую покровы хохота. один, как будто полночный, ступлю на первую ступень - и зажму в рукаве истину, задушу ее местным криком, зачумлю ее в оттаявших губах. мяском побалую эту ленивую похоть - это троеточие без конца, без извилин. средь скоморохов - отточенные линии света, наточенные пучки желания. в родах эта память - это движение по рубежам, и скоротечно взрывается порох снега, жимолость неба. в окуне - зыбь достигнутого, перейденные грани, вскинутые мастики мрамора, и голод, рвущийся к поручням, и крохи у ворот, крохи для бедных и больных. отсутствие света - вот власть над вековечностью лепка, струя ненастья - это бесконечная линия, утопающая в раскрывающихся зигзагах. мосты сожжены, до предела раскинуты объятия - крестоносные объятия. в тишине созидаю восковую малину, и собираю по каплям толику света над благовестом. бесчинно - в легкомыслии ветер. и плач, бездонный плач, ищущий себя средь развалин.