Королева

               
Михалыч сидел на берегу реки и безнадёжно разглядывал поплавок, который стоял как вкопанный. Погода на загляденье, тепло солнышко вышло и стало незаметно вскарабкиваться всё выше и выше, а поплавок  стоит окаянный и ни гу-гу.
Сегодня явно рыбалка не заладилась, Михалыча потихоньку потянуло в дрёму, но он тут же встрепенулся и  вытащив из кармана пачку сигарет, вытянул непослушными пальцами сигарету, прикурил и сладострастно втянул в себя сладостно-крепкий дым.
 Курил он давно, можно сказать с самого детства, не сказать, чтобы по многу, но не хотел на старости отказываться от вредной привычки, хотя с некоторых пор на пачках были такие устрашающие надписи, что даже и читать их было противно.
И какому же гаду приспичило придумать на пачках такие страшные надписи названий всяких болезней, частенько задумывался Михалыч и всё равно продолжал курить.
Утренняя тишина летнего дня радовала и утомляла своим полным спокойствием.
Рыба будь она не ладна, совсем не клевала и поплавок  удочки,как оловянный солдатик стоял на спокойной воде. Скука подумал Михалыч и вдруг увидел на другом берегу двух подошедших девиц, которые решили выкупаться с утра пораньше.
Вот тебе и концерт, подумал Михалыч рассматривая из своей ветвистой засады двух совсем уже взрослых девушек.
Одна была крепкая и большая, другая гораздо поменьше, как бы воздушная.
Войдя на мосток девушки потрогали воду руками и повесив полотенца на ветку начали снимать с себя своё одеяние.
Господи королева, ей Богу королева, подумалось Михалычу, когда большая раздевшись до трусов и обнажив  крепкие большие груди, медленно ступила в воду и войдя ровно по колено, стояла в нерешительности, как бы демонстрируя Михалычу обворожительную красоту своего шикарного тела.
От этого вида у Михалыча слегка отвалилась челюсть, ему даже показалось, что у него краем рта отчего-то потекла слюна и он нисколько не стесняясь продолжал просматривать этакую картину отвлёкшую его от бесполезного высиживания на берегу.
От откровенно открывшегося вида женской красоты, где-то ниже живота у Михайловича, пошевелилась как бы оживающая мужская плоть.
Произошло какое-то давно уже не тревожившее шевеление, и память навязчивой картинкой возвратила его примерно на сорок лет назад. 
Вот так же у этой самой реки, только совсем в другом месте, он  и познакомился  со своею оказией, с которой потом была связана вся его жизнь, невзирая на то, что она никогда не была его женой, она была чем–то вроде любимой пассии, которая собой, своей очаровательной красотой вселяла вдохновение к дальнейшей жизни.
Ему даже показалось что это она, но нет ведь с того времени пролетело сорок лет, да и она уже оставила его, покинув навсегда, т.е. перешагнула ту самую точку невозврата. Вот так вот взяла и умерла, хотя и не болела вовсе.
Страшным ударом было это известие для Михалыча, он тогда возвратился из рейса и как обычно заехал проведать свою подругу, которая жила в соседнем селе и работала продавцом в магазине. Он почти целый день просидел на кладбище у её могилы, словно огромный кусок живьём оторвался от его сердца.
Почти сорок лет они были знакомы и вдруг раз и ушла.
  Действо на реке вообще начало принимать интересный оборот, когда во второй девушке он с огромным удивлением начал узнавать собственную жену, такую же в молодости лёгкую и красивую словно ласточку, которую много лет играючи носил на руках, никогда не забывая о второй страстной любви к своей оказии, которая была гораздо крупнее чем жена и гораздо жарче.
Словно в горячую печь попадал Михалыч, когда в очередной раз им случалось встретиться и тайно предаваться их страсти, неутолимой, грешной похоти, которая всю жизнь фактически не угасала, но проходила на удалённом расстоянии, от его семейной жизни.
 Ох королева, опять пронеслось в голове Михалыча, а вторая-то ласточка, о Господи, а как они обе похожи на его женщин с которыми он прожил свою жизнь, с которыми делил горе и радость. Женщинами, которые абсолютно ничего не знали друг о друге и надо же вот они вместе.
Нет, конечно это не они, но похожи так, что всю душу наизнанку вывернули.
Девушки искупались и ушли, а Михалыч остался наедине с бурными воспоминаниями о своей махом пролетевшей жизни.