Цикл. Из архивов памяти
Весной 1956 года в жизни нашей семьи произошло знаменательное событие – мы переехали в новый кирпичный дом. Квартира была большой, трехкомнатной. Две смежные комнаты занимала семья соседей, ну а одна, изолированная, досталась нам. Комната оказалась очень удобной. Она была Г-образной, с двумя большими окнами, выходящими в разные стороны. После того, как короткую сторону буквы "Г" отгородили большим шкафом и тяжелой портьерой, у нас с братом получился, пусть и небольшой, но зато собственный уголок.
Пришлось маме побегать, чтобы определить нас с Сергеем учиться. В бывшей школе я учил французский, но поблизости от нового дома школ вообще не было, а уж с французским языком, тем более. Подходящая нашлась лишь в получасе ходьбы, при этом, чтобы туда добраться, необходимо было по переходному мосту пересечь линию железной дороги. Сергею повезло чуть больше, осенью он должен был поступать в первый класс, поэтому при выборе школы учитывалось только расстояние – дорога до его школы занимала всего минут пятнадцать.
Весной произошло ещё одно событие. Папа купил списанного из армии "Москвича-401". Была такая модель, очень похожая на немецкий "опель". Вот вроде я всё и перечислил.
Летом во время каникул мы жили на даче неподалёку от станции Малые Вязёмы, рядом с имением Ганнибалов "Захарово", где прошли детские годы Александра Сергеевича Пушкина, а сейчас находится один из мемориальных домов-музеев великого поэта.
Обычно в будни папа добирался до дачи на электричке, а на машине он приезжал туда только по субботам. Вот, как-то раз утром в воскресенье, он мне говорит:
- А давай мы с тобой в Петрищево съездим, туда, где Зою Космодемьянскую фашисты повесили, здесь же вроде недалеко.
По совету соседей поехали по какой-то грунтовой дороге, так вроде ближе получалось. Дорога шла через небольшую деревеньку. Папа решил спросить у кого-нибудь правильно ли мы едем. Заметив группу мужчин, стоявших у забора, папа притормозил, но в ответ на свой вопрос, услышал:
- Вы бы буржуи побыстрее ехали мимо, а то я сейчас в Ваську камень брошу, но промахнусь, в машину вашу случайно попаду, стекла побьются.
Так и пришлось, ехать дальше, не задерживаясь.
- Представляешь, сын, о чём народ думает. Этот мужик сам в Гражданскую воевать не мог, маловат был, но от родителей ненависть к старой власти унаследовал. В Отечественную за землю русскую бился, это уж точно. А теперь считает, что жизнь не в ту сторону повернула, раз он в деревне по-прежнему сидит и никаких вокруг хороших изменений не видит, а мы тут на машине раскатываем. Машина, то, тьфу. Одно слово, что машина, а для него это признак того, что зря и его родители, и он сам кровь проливали, всё снова на старые рельсы сворачивает. Да, дела, - и папа надолго замолчал.
Оказалось, что дорогу нам порекомендовали правильную, и минут через двадцать мы въехали в Петрищево. Остановились на околице, там площадка уже утоптанная нашлась, и пешочком пошли в сторону недавно установленного памятника Зое. По дороге нам музей попался. Он работал, естественно первым делом мы зашли в него. Совершенно пустое помещение меня поразило. Кроме нас никого. Экскурсия оказалась бесплатной. Её проводила женщина средних лет, нам с папой показалось, что это была, скорее всего, учительница из местной школы, напор у неё был такой, для учителей характерный. Она с увлечением, безо всякой профессиональной усталости, ещё с запалом, не растраченным на десятки экскурсий в день, рассказывала нам практически детективную историю, как молодая девушка, совсем ещё девочка, пыталась поджечь, зачем, никто этого теперь не понимает, единственное в деревне каменное здание, оказавшееся конюшней. Её задержали, пытали, а затем она мужественно приняла мучительную смерть, никому так и не сказав, как её настоящее имя. Сказала, что Таня, фашистам это оказалось совершенно безразлично, а вот местные жители имя Таня запомнили. Этот подвиг так и канул бы в Лету, но когда наши войска выбили немцев из Петрищева, и далеко погнали их прочь от Москвы, случайно, неподалеку в прифронтовой зоне, оказался журналист Петр Лидов. Он услышал эту историю, побывал в Петрищево, после чего и написал свой знаменитый очерк "Таня", который был опубликован в газете "Правда". Именно, благодаря этому очерку, а затем прекрасному стихотворению Маргариты Алигер "Зоя" наша страна, а затем и весь мир узнали об этой девочке-комсомолке. Возможно, что тот её поступок и был бессмысленным, возможно совсем с другой целью командир партизанского отряда послал её в деревню Петрищево, где в то время стояла большая эсесовская часть, но её поведение перед казнью достойно вечной памяти. Помня о ней, тысячи молодых солдат шли в бой и отдавали свои жизни за свободу нашей Родины. Вот такой смысл был вложен в слова экскурсовода, и мы полностью с ней согласились. Недолгой эта экскурсия оказалась, да и музей ещё только создавался, экспонатов почти не было.
Выслушали мы экскурсовода, ничего нового, конечно, не узнали, история ведь была очень известной. Имя Героя Советского Союза Зои Космодемьянской было в те годы одним из самых почитаемых в стране, а уж её слова перед казнью – "Нас много, всех не перевешаешь", да "Это счастье умереть за Родину", - буквально хрестоматийными стали. Они были сродни словам Александра Невского: "Кто с мечом к нам придёт, от меча и погибнет. На том стояла, и стоять будет русская земля", да политрука Клочкова: "Велика Россия, но позади Москва. Отступать нам некуда".
Из музея мы пошли поклониться Зое. Памятник был поставлен совсем незадолго до нашего приезда, вроде бы на том месте, где виселица стояла. На памятнике она изображена босиком и в одной рубашке. Никакого почётного караула тогда ещё не было, даже цветы у постамента и то не лежали, да и мы с папой о цветах не подумали, так что и положить к Зоиным ногам ничего не смогли. Наша машина, въехавшая в село без внимания не осталась, и у памятника собралось несколько женщин. Все они были уже немолодыми, так, что оказались свидетелями событий произошедших здесь полтора десятка лет назад.
Если в музее торжественным и печальным голосом говорила только одна женщина, то здесь у памятника сразу несколько человек, перебивая друг друга, рассказывали то, что видели собственными глазами. В тот день немцы согнали к виселице всех, кто ходить мог. Делалось это для устрашения, чтоб другим неповадно было. Вывели Зою, руки за спиной связаны, табличка на груди фанерная болталась, "Поджигатель" на ней написано было, чтобы все понять смогли, за что её казнить собираются, кровоподтеки на лице наглядно свидетельствовали, о том, как над ней издевались. Когда к виселице её привели, она в гимнастерке была и брюках, а на ногах сапоги надеты, а накануне, когда её поймали, по деревне в одной рубахе водили, да босиком. Зима ведь, снег лежит, а её по снегу босиком ведут. На ящик поставили, петлю на шею накинули, а она говорить начала, что надо убивать фашистов и прочее, целую речь произнесла, пока фашисты вокруг ходили, да её фотографировали. А, когда она прокричала: "Это счастье умереть за Родину", офицер ногой выбил ящик у неё из-под ног и всё. Очень мужественная девочка была. Немцы фотографировали всё от начала до конца, а жителям деревни подойти не разрешили. И хоронить её тоже запретили, так и висела она целый месяц, лишь потом удалось её похоронить.
Только мы всё это выслушали, как одна из женщин, до тех пор молчавшая, неожиданно с такой злостью, что мы даже оторопели, прошипела:
- Если бы её полицаи не схватили, да немцы не повесили, я бы эту сучку сама своими собственными руками порешила. Из-за неё, сколько народа погибло, - и опять замолчала.
Тут другие женщины начали тоже, если уж не поддерживать её, то, как бы объясняя её не совсем для нас понятные слова, рассказывать. Оказывается, задержали Зою вовсе не немцы. Дело ведь ночью было, на улице зима, фашисты в такое время спят обычно спокойно. Фронт на десятки километров к Москве передвинулся, так что бояться нечего. Вот они охрану деревни на местных и возложили. Было в деревне несколько не мужиков, а так пьяниц, да бездельников. Вот они свою прыть, как только могли перед новыми хозяевами выказывали. Они поймали Зою, да к немцам притащили, а те не дураки. Поняли они, что раз партизаны в деревню пришли, то значит, где-то рядом их отряд прятаться должен. Леса в округе, смех один, а не леса. Немцы их с собаками прошли, да всех кто там оказался, перестреляли. А там и деревенские тоже прятались. Да и не партизаны вовсе, а так попрятаться решили от греха подальше, вот и попрятались. Много народа погибло, после Зоиной смерти. А сама она настоящая героиня. Такая мужественная девочка, ни слова им не сказала.
Я тогда многого не понимал, конечно, четырнадцати лет мне ещё не было, но тот романтический глянец с имени Зои Космодемьянской сполз, для меня она больше такой уж героиней не была, хотя этими своими чувствами я ни с кем делиться не стал, даже с папой.
Постояли мы ещё у памятника немного и поехали домой. Папа решил больше просёлками не ездить, а поехать по нормальной асфальтовой дороге. Вот там и произошла самая интересная встреча во всей той поездке. Случилось это в деревне Часцы, так, вроде бы, она называлась. Маленькая деревушка, вряд ли дожившая до наших дней, хотя кто знает, может и стоит ещё недалеко на Можайском шоссе, если ехать от Петрищево. Почему папа решил там остановиться, мне так до сих пор и неизвестно. Вдвойне не ясно, почему он решил остановиться и присесть на завалинку рядом с каким-то очень пожилым жителем этой деревни, показавшимся мне просто дряхлым дедом. Да не просто присесть, а ещё и закурить, чего с ним уже много, много лет не бывало. Теперь, конечно, никто никогда узнать этого не сможет. На мои тогдашние вопросы папа отвечал однообразно, как будто заучил на всю оставшуюся жизнь: "Что-то подустал, вот и решил присесть, подышать свежим воздухом, да и отдохнуть рядом с хорошим человеком". А у меня впоследствии всё чаще, когда я эту встречу вспоминал, возникало предположение, а не был ли мой родитель ранее знаком с этим "хорошим человеком". Не была ли спровоцированной вроде случайно эта беседа, этот рассказ о делах давно минувших, своеобразным учебным пособием, с некоторым назиданием – слушай дитятко и запоминай, и анализируй? А может мне мнится в последнее время, что-то совсем уж невероятное я придумываю, не знаю.
А вообще-то дело было так. Едем мы по дороге, едем, доехали до деревни, название мне понравилось, такое короткое, но какое-то очень емкое "Часцы". Едем по деревушке, она небольшая, ничем не привлекательная, я бы даже сказал никакая, в жизни бы этой деревни не запомнил, если бы папа, ни с того, ни с сего, вдруг не предложил:
- А не передохнуть ли нам с тобой, не подразмяться ли?
Мне-то было вроде совсем ничего даже, меня ни на передыхать, ни тем более на разминаться не тянуло, но папа затормозил, прокатился ещё капельку, как бы выбирая место получше для передыха, да и остановился рядом с завалинкой, на которой уже сидел некий гражданин. Гражданин, как я уже говорил, сильно пожилой, с палочкой, но с цигаркой в зубах, самокруткой такой из газетной бумаги, скрученной. На всякий случай напомню, со времени, когда немцы стояли в этих местах, прошло около четырнадцати лет. Так вот, остановились, вышли, поздоровались с сидящим на лавочке, а папа и спрашивает:
- Простите, мол, а нельзя ли нам рядышком с вами посидеть? Да и ещё, а не угостите ли вы меня табачком, уж больно давно я самосадом не баловался.
Дед, конечно, головой мотнул, мол, присаживайтесь, места много, да и не куплено оно, так стоит. А когда мы уселись, как следует, он кисетик достал, такой весь расшитый, видно с любовью ему подарен, только уже поношенный сильно. Давненько видать, тот подарок дарен был. Из кисетика он клочок газетки вытащил, расправил его аккуратно и щепотку табачку на него высыпал, а затем "козью ножку" скрутил и папе подал, да все молча так, но не спеша. Папа цигарку прикурил, один раз затянулся, да закашлялся, видимо табачок тот ядреным был, дедок даже рассмеялся от такого конфуза:
- И как же долго ты, мил человек, махорочку то не курил?
- Да с сорок первого считай, потом-то вроде снабжение наладилось, папиросами офицерский состав обеспечивали.
- А воевал-то где ж?
- На нижней Волге.
- Ну, а я, грешен человек, всю войну здесь безвылазно провёл, никуда мы не успели со старухой утечь, быстро Гитлер сюда дошёл.
- А, что разве и здесь немцы были?
- Конечно, как в сентябре пришли, так до конца ноября здесь и стояли, пока наши им коленом под зад не поддали, вон там их передовые окопы были вырыты, мы их уж после засыпали, - и он указал рукой куда-то в сторону поля, километрах в двух, наверное.
- Ну и что, грабили, убивали, насиловали, как они, в общем, вели то себя? Дом то у вас я гляжу не пострадавший, - задал папа вопрос с дальним, как я теперь понимаю, прицелом.
А может, и не было никакого прицела, может, мне все ещё мнится что-то?
- Деревня-то наша одна из немногих в округе, которая более или менее целой осталась, сильно, я скажу вам, нам повезло. Ведь, как дело было, наши солдатики, когда в сорок первом драпанули и мимо нас бежали, только скотины немного забрали, а дома сжечь не успели, так быстро убегали, а вот у соседей, вон там за перелеском, забрали почти всё начисто, да дома пожгли. Зачем, спрашиваешь? А это, чтобы фашистам ничего не досталось, да и чтоб жители в партизаны пошли, вот так они это бесчинство свое оправдывали. Ну, а как наши убёгли, так тут же немцы пожаловали, да песню свою запели: "Мамка, яйки, сало давай", но по деревне походили, видят, что всё до них забрали, да поумолкли. В деревню-то нашу какая-то хитрая часть на постой встала, вроде связисты, а может сапёры или ещё какие инженеры что ль, никто разобрать из наших стариков так и не смог. А в нашей избе поселился их офицер, так он вечером чаёвничать садился и нас рядом усаживал, чай у него какой-то не такой оказался, для нас не привычный, черный очень и горький, не как полынь, конечно, но всё равно горький. Так он нам не сахару, а какого-то сладкого очень порошка насыпал, вкусно становилось, а то бывает, сала притащит, и угощает, но сало-то не такое как у нас, а тоненькие такие кусочки, уже порезанные, и каждый кусочек в какую-то хитрую бумагу завернут.
Тут папа старика то и спроси:
- А, что немцы не убили, что ли никого?
- Других дел у них, что ли не было? У нас же нормальные были, а вот там где эсесовцы, или того хуже, мадьяры, или румыны поселились, так там непременно и убивали, и насиловали, да ведь нам то, я уж говорил, сильно повезло, хорошие немцы попались. Правда после того, как эта чокнутая сарай каменный поджигать полезла, везде в округе строгости начались, но и те затихли, как партизан в лесу окружили, да поперестреляли всех.
- А откуда же немцы про партизан, то узнали?
- Так, чокнутая то, что сказала: нас много, всех не перевешаешь. Вот немцы и решили проверить, а леса то здесь такие, что и спрятаться человеку негде.
Разговор этот продолжался недолго, мы собрались, сели в машину, да поехали, но осадок нехороший у меня чуть ли не на всю жизнь от этого разговора остался.
В сентябре у нас уроки в новой школе начались, мне не до воспоминаний было, а вот в третьей четверти новая учительница по истории в школу пришла. Ту, которая до неё была, все ученики терпеть не могли, так её в РОНО перевели, а новая какой-то чудаковатой оказалась. Она как нам что-нибудь начинает рассказывать, обо всём забывает и рассказывает, рассказывает. А, как звонок прозвенит, ручками так всплеснёт и говорит:
- Опять я никого вызвать к доске не успела.
Ну, для нас её слова, как музыка звучали, сами понимаете. А один раз она вообще учудила такое…
Подарили мне маленькую игрушку – на лупу похожую - два выпуклых стекла, а между ними перегородка с дырочками. Несколько дырочек больших было, в которые шарик металлический, туда помещенный, свободно проваливался. С каждой стороны на той перегородке ворота футбольные нарисованы были, так вот там дырочка маленькая была, шарик не проваливался. Задача была, так шарик провести, чтобы в этой маленькой дырочке он оказался. Это означало, что гол забит, а, если шарик проваливался, то надо было игрушку перевернуть, да на другой стороне попытаться его в ворота завести. Я, как-то раз, на перемене перед её уроком игру начал, да звонок прослушал и продолжал играть. Учительница подошла, молча, рядом постояла, посмотрела, затем у меня игрушку эту отобрала, да целый урок сама проиграла, а как звонок прозвенел, мне её вернула и попросила больше в школу такие игры не приносить.
Тут ещё надо отметить, что в то время у всех школ были шефы, какие-нибудь заводы или фабрики, которые могли им посильную помощь оказать. Прежде всего, речь идёт, конечно, о ремонте школьного здания с классами, или школьного оборудования, парт, например. Иногда, когда школьники на экскурсии ездили, шефы их транспортом обеспечивали, да и всякие другие виды шефской помощи существовали. Вот и у моей школы такие шефы были. Весьма специфические, конечно, но помощь действительно оказывали. Речь идёт о Бутырской тюрьме. Да, да, той самой Бутырской пересыльной печально знаменитой тюрьме. Не нашлось, по-видимому, поблизости ни одного завода или фабрики, а может у кого-то из начальства, такое своеобразное чувство юмора было, но мы на экскурсии ездили на автобусе с зарешёченными окошками. Это сейчас кому-то может смешным показаться, но во времена моего детства, шестьдесят с лишним лет назад, обычной практикой считалось.
В мае 1957 года, то есть почти через год после нашей с папой поездки в Петрищево, в день рождения Ленинского комсомола, наш класс отправился на экскурсию в Петрищево. Ехали, как вы, разумеется, поняли на тюремном автобусе с зарешеченными окошками. И цветы у нас с собой были – большой букет алых гвоздик. Не знаю, где его тогда взяли, наверное, в райкоме комсомола или РОНО выделили.
В музее уже было очень много народа, поодиночке и группами, и все было так торжественно, и траурный марш и почетный караул, и какие-то школьники, которых принимали в пионеры у памятника Зое, да и мы сами были взволнованы и непривычно тихи, наверное, осознавали значимость и важность того момента, в котором оказались.
Осмотрели мы музей, все экспонаты, в том числе и газету, в которой очерк Петра Лидова "Таня" был напечатан, а затем уже к памятнику подошли. Там тоже пионеры стояли, из соседней школы, наверное. Вот ведь ребята попали, стоять тут, мы с пацанами это между собой обсудили и даже пожалели их. Ну, один раз, ну от силы два или три, а тут ведь постоянно надо стоять. Когда же они учатся, да и вообще, что это за жизнь у них такая? Прям, хуже каторги.
Я, пока у памятника мы стояли, да цветы возлагали, всё головой крутил, думал о тех женщинах, которые свидетелями Зоиной казни были, смогу ли их увидеть, да ещё немного их порасспрашивать. Но никого из местных жителей поблизости вообще не оказалось, наверное, они тогда сами были не рады, что история эта в их деревне произошла.
На этом экскурсия закончилась, мы в автобусе разместились, да в Москву покатили. По дороге песни пионерские пели. Хорошо так съездили, на всю жизнь я ту экскурсию запомнил.