Манеры

(цикл рассказов)

КРИК

В перерыв мы ходили в столовую соседнего с нами института русского языка. Среди посетителей бывало много иностранцев-студентов. Легко предположить, что в 80-е годы эту категорию людей кормили не так как советских граждан. Вот и нам удавалось приобщаться к их привилегиям.
Хорошее питание располагало к беседам на самые разные темы. Так один из нас, Юрий К. рассказал, что на днях по случаю ему пришлось побывать на престижном московском кладбище. Он сообщил, что видел там могилу убийцы Троцкого. Её ему между делом показал родственник.

- Представьте себе, она был прибрана. Более того, кто-то возложил на неё букет цветов, - сообщил он несколько заинтригованный. Сей субъект умер давным-давно, у него как у иностранца, вероятнее всего родственников в СССР не много или вообще нет. К тому же на надгробье выведена другая фамилия. О последнем обстоятельстве Юре поведал помянутый родственник.
Тему подхватили. Был помянут ледоруб, орудие убийства, и некоторые другие общеизвестные детали. Неожиданный акцент в беседе поставил тот же Юра. «Убивец» рассказывал, что после того, как он саданул Троцкого своим орудием, тот издал страшный животный вопль, что запомнился ему надолго. Жертва была с мощной энергетикой, с выраженной волей и инстинктом к жизни. Харизматический рёв, идущий из самого нутра, объёмный, будто весь оркестр исходит в унисон аккордами экзистенциальной паники...

- Такое ощущение, будто ты сам всё это услышал, - ввернул я. Юра вошёл в раж:
- Такими звуками исходят героини опер Вагнера, родительницы героев, эпически, драматически, но этот ор не эстетичный, а животный...
- Ладно, ладно, - запротестовала пресыщенная описанием публика.

Тут вступил в разговор Лёва Г:
Вон - моя бабушка. Ничего общего с помянутым политическим животным, разве что они одного племени. Тишайшая кроткая женщина. Она была крайне внимательна и аккуратна по отношению к своему здоровью. Ей было под сто лет, когда умирала. Перед смертью вдруг как волчица вопила. Боролась со смертью.

Рассказчик замолк. Потом изменившимся голосом продолжил:
- Мама вспоминала. У неё был старший брат, который серьёзно болел. Однажды ему стало очень плохо, бабушке показалось, что он умирает. Вот тогда она издала тот душераздирающий крик. Брат мамы очнулся, лицо его было испуганным. Слабым голосом несчастный обратился к бабушке, попросил, чтоб она так не кричала, когда он умрёт. «Мне там будет спокойнее», - сказал дядя. И на самом деле бабушка не кричала и не плакала на панихидах и похоронах.

Голос у Лёвы дрогнул. Все затихли.
Он продолжил:
- Как-то мы в гостях были у семьи, которая жила в одной из «башен». Они жили на верхних этажей. Моя сестричка открыла окно в одной из комнат, чтоб получше рассмотреть виды с высотки. Рядом находилась бабушка. Она сделала замечание внучке, чтоб та осторожной была. Моя сестричка, тогда противный тин-ейджер, назло ещё пуще стала высовываться. Хотела напугать и напугала. Я был с другими гостями в соседней комнате. Когда раздался этот надсадный крик зоологического ужаса. Все бросились в соседнюю комнату. Народ был всё интеллигентный. Сенситивный.  Хозяйке даже дурно стало, принимала валерьянку. Сестру отчитали, она сидела в углу как в воду опущенная. Я и бабушка глаза потупили. Людям вечер испортили.

Лёва смолк и потянулся за пирожным. Значит кончил рассказ. В это время в зал вошла шумная ватага студентов...


Манера убивать

Есть в Грузии политик, о котором говорят: «весьма неприятный тип».  Его пренебрежительное отношение к публике стало причиной того, что собственные соратники посоветовали ему сделать паузу и не появляться на экранах ТВ.
Облик этого политика анализировал наш сотрудник, психолог-любитель. С  его лёгкой руки в обиход вошёл перл – «доморощенные смердяковы». Этакие народофобы, с внутренними проблемами. Помянутого субъекта психолог причислял к этой когорте.  Сотрудник хвастался, что раскрыл тайну американской политической селекции.  Среди их фаворитов в Грузии преобладают именно такие типы. Селекционеры спускали  Ванико (так его звали) то, что тот не выдержал и семестра в одном из европейских университетов, вставал в 12 часов и имел привычку опаздывать. Даже рейсы самолётов из-за этого пропускал.
«Американцам кадры с детскими травматическими переживаниями подавай», - с многозначительным видом заметил психолог.

- Ванико можно понять, - продолжал людовед, - травму ему нанесли, когда он ещё находился в чреве матери.
Он рассказал историю. Мать будущего политика – известная шахматистка. Он вспоминал милую хрупкую девочку, в школьной форме на турнирах. Мужчины- любители шахмат болели за неё, умилялись её непосредственности, особенно когда она, проиграв, пускала слезу. Она долго ждала своего звёздного часа, и вот, когда он был близок, дорогу ей перебежала 16-летний подросток-вундеркинд, на 15 лет установившая свою гегемонию.
- Помню её беременность, - продолжал психолог, - она была в интересном положении, когда я встретил её на стадионе в сопровождении мужа и друзей. Перехватив мой заинтересованный глаз, молодая женщина улыбнулась и поздоровалась со мной. Спутала меня с кем-то из шахматистов. 
Здесь рассказчика отвлёк мессидж, поступивший на его мобильник,  затем продолжил:
- На следующий день по городу прошла молва, которая огорошила меня.  Она умерла при родах. Погибли и мать, и ребёнок. Об этом я узнал в очереди в магазине. Женщины, чуть не плача,  передавали друг другу новость. Те же разговоры я застал по месту жительства. Через день поспело опровержение – по ТВ показали молодую маму, на руках у неё был младенец,  впоследствии политик, апологет западных ценностей.
-  Не хочешь ли ты сказать, что это обстоятельство повлияло на стилистику поведения Ванико-депутата? -  спросил я у нашего ведуна.
- Почему бы и нет,- ответствовал тот, - народная молва убивает мать и его самого.  Он, может быть, не знает о данном обстоятельстве его рождения, и его ехидство  - черта приобретённая. Но подсознание всё вбирает. Человек ещё не родился и уже знает, как его встречают.
- Вообще, что за манера такая! – вступилась в разговор сотрудница, - одно дело, когда распространяешь слухи о смерти какого-нибудь  ненавистного врага, другое дело отправляешь на тот свет роженицу. Что интересно, судачили по поводу смерти молодой женщины, а не шахматистки.
- А вдруг народная мудрость дала о себе знать. Через астрал информация пришла, что должен родиться будущий циник-политик, - полушутя-полу-всерьёз заметил одна дама. 
- Ерунда! Некрофильные тенденции в действии, - вынес диагноз психолог-любитель, - люди плачут и получают удовольствие. Чем не творческое развитие всепоглощающей страсти к сплетне, охоте за чужой репутацией? Происходит такое просто из любви к искусству, без каких-либо соображений пользы.
- На самом деле, всё проще. Как помню, этот тип вообще не хотел на свет появляться. Его щипцами доставали за голову. Как реакция на эти осложнения  - сплетня, - подключился сотрудник.
Был у нас коллега. Он говорил тихим голосом, приходилось напрягаться, слушая его. Между тем, тот говорил дельные вещи. Как и в тот раз:
- Ванико стал таким под влиянием домашних. Представьте себе вся семья болеет за своё чадо, а оно вечно второе,"underdog" говорят англичане. Дома коллективно ненавидят соперников чада, "этаких выскочек", даже до народофобии доходит, дескать, в этой стране их дитятке проходу нет. Вот в таком негативе и рос Ванико. 
Коллегу выслушали без должного внимания. Мямлил что-то.

Наступила пауза. Вдруг один из нас захохотал. Все на него посмотрели, и психолог тоже.
- Вчера я Сулико К. встретил на улице, - говорит повеселевший вдруг коллега.
- Что тут смешного? – удивились все. По молодости лет не все знали Сулико. К. Он когда-то был  певцом, исполнял тбилисские городские песни. Сотрудник рассказывает:
-  Я тогда журналистом работал, хаживал в дом культуры, где Сулико директорствовал. Уже 40 лет прошло. Захожу как-то я туда и вижу: сотрудники в смятении, некоторые женщины принимают валерьянку. Спрашиваю про шефа, а они мне говорят, мол, только-только им позвонили и сообщили, что Сулико умер. Я тоже разволновался – вроде мужик здоровым, приветливым был, а тут такое. «Теперь к нему домой хотим позвонить, выяснить. Только не знаем, с каким текстом обратиться к домашним, кому звонить», - суетились подчинённые. Вдруг дверь прихожей стукнула. Все замерли в ожидании, он обычно с таким стуком открывал дверь. Действительно, на пороге Сулико появился. Его подчинённые не знали, как реагировать. Тем более, что «воскресший»  находился в очень плохом расположении духа. Видно было, что уже знал о своей преждевременной кончине. 
- Работайте! – скомандовал он сотрудникам, а меня пригласил в кабинет.
Некоторое время мы сидели молча. Потом он сказал:
- В транспорте люди говорили обо мне. Что мне было делать, старался оставаться незамеченным. Узнать бы, кто меня в гроб положил!... Последовал добротный трёхэтажный мат.   
Все мы обратили взоры на психолога-любителя.


Симон

То, что взгляд у Симона был особенный - факт. Говорят, он остановил взглядом проходящий мимо трамвай, когда прогуливался с родителями по улице. Вагон резко с лязгом затормозил, из-под колёс посыпались искры, хлопнули двери, и из своей кабинки высунулся взбешенный ватман. «Чего уставился, придурок!» - крикнул тот мальчику.

По-моему, он был зевакой по сути своей и проявлениям. Со мной согласился бы сторож плавательного бассейна, только-только открытого в нашем районе. Сторож «бдил» у входа в бассейн, занятый ловлей многочисленных и проворных безбилетников, когда в поле его зрения попал подросток. Этот мальчик битый час стоял неподвижно у входа.

- Ты, видать, приличный малый. Заходи, я пропускаю тебя, - обратился к нему сторож. Парнишка отказался:
- Спасибо, отсюда тоже хорошо видно!

Это был Симон.
C того места был виден участок воды, в которой плескалась ребятня.

Догадку, что Симон наделён даром созерцания, сделал учитель по истории. Он придерживался «широких взглядов» и считался знатоком восточной экзотики. У Симона была привычка - во время уроков глядеть во двор школы. В этот момент с уголков его рта текли слюни, лицо было «свободным» от всякого выражения. Педагоги были уверены - ученик отвлекается, невнимателен. Возникли подозрения на слабоумие.
 
- Не исключено, что ребёнок уже познал нирвану, гомеостатическое единение объекта и субъекта созерцания. Не надо его дёргать. В японских садах есть специальные места для созерцания, - говорил историк коллегам. Всё это он вычитал из книги «Японский сад», за которую заплатил 20 лари (половину месячной зарплаты). Он нараспев выговаривал названия знаменитых парков: «Рёандзи», «Сайходзи».
- Пусть эти сады и созерцает, а не наш загаженный двор! - возразил ему не столь эрудированный учитель химии.

Попытка историка привить Симону ещё и способности к медитации закончилась плачевно. Ученик заснул, когда по заданию учителя «медитировал» о причинах поражения Афин в войне со Спартой.
Знаток восточной экзотики продержался в нашей школе недолго. Причина - «нервная болезнь». Такую версию официально распространяли среди детей, чтоб те не подумали, что педагог сошёл с ума.

Симон был моим одноклассником. Не могу вспомнить, как он учился. Обычно, когда его вызывали к доске, в классе «падала» дисциплина, начинались разговоры, шум, мальчишки задирали девчонок. Учителя носились по классу, наводили порядок, а когда вспоминали о Симоне, оказывалось, что тот уже кончил пересказывать урок. Со сверстниками Симон не водился, не разделял их шумных игрищ.

Мы как-то подружились.

Тогда по всей стране в моде был КВН. Игры в КВН в нашей школе проводились на сцене актового зала. Народу собиралось много. Мой класс тоже подготовил свою программу. Её гвоздём должна была стать дурнушка Мэги. Она корчила рожи, нелепо кривлялась. Мне казалось, что роль добровольного шута ей не удавалась - не хватало вкуса. Но так не считала классная руководительница. Она смеялась её проделкам. Мэги доверили целый номер. Симону «режиссёр» поручил всего одну фразу. Во время представления команды, изображавшей заблудившихся туристов, он должен был произнести: «Я измазюкался, как поросёнок».

И вот на сцену вышла Мэги. Не в состоянии видеть её ужимки, я вышел за кулисы, забился в тёмный угол, в хлам старых декораций. Мои худшие ожидания оправдались. Пока шёл номер, обычно шумный зал вдруг смолк. Наступила гнетущая тишина, как будто зрителей не было вовсе. Тут неожиданно откуда-то рядом сбоку донеслась фраза:
- «Провал» артиста - это не то, что под ним разверзается пол, а то, что вдруг проваливается куда-то зритель.

В темноте я рассмотрел худенькую фигуру Симона.
Дружба с Симоном имела вялотекущий характер и продлилась до студенческих лет. Разговоры о книжках не получились с самого начала. По поводу чтения Симон с ухмылкой заметил:
- Легко быть умным за чужой счёт.

Такое отношение меня уязвляло, ибо я всегда считался весьма начитанным молодым человеком. Моментами казалось, что мы играем в молчанку. Досаждала его манера останавливаться на улице и принимать отсутствующий вид. Мои попытки вывести его из забытья осаживал жест, мол, погоди. Я думал с ним что-то происходит - спазм или болезненный приступ. «Придя в себя», на мои расспросы о том, что происходит, Симон отвечал односложно:
- Ничего интересного.
Во время очередного его «приступа» я не выдержал и заметил ему с ехидцей:
- Реле в мозгах отключилось!?
Симон кивнул в сторону. Прямо на улице устроила перебранку семейная пара.
- Ну что, любопытно? - спросил я раздражённо.

Или, его мания «вычислять» людей. Симон, не знавший удовольствий (я так считал), моментами сильно приободрялся.
- Сегодня меня познакомили с М., - заявил он мне. Субъекта с этим именем мы увидели как-то в кафе - убогого мальчишку-старикашку, вокруг которого увивалась восторженная молодёжь.
- Кто это?! - с явным неудержем спросил он меня.
- Наверное, какой-нибудь гениальный идиот, - ответил я ему.
- Сделай так, чтобы мы познакомились! - попросил он меня умоляюще. Воздев глаза к небу, я дал понять ему, что просьбы такого рода невыносимо выслушивать. Он таращился на компанию изо всех сил. Прошло три года, пока Симон не насытил своё любопытство насчёт того типа.

В конце концов, между нами произошла размолвка. Её причиной стал... негр. Мы направлялись в университет, где учились на филологическом факультете, и, проходя мимо одного из скверов, увидели негритянского юношу. Он сидел, понурив голову, глубоко опечаленный. Нелегальный мигрант. В Тбилиси их появилось немало, и к ним привыкли. Верный себе, Симон притормозил и начал «смотреть».
- Негра не видел? - спросил я его и потащил за рукав. Мы спешили на экзамен.

После экзамена сокурсники решили зайти в «Дом чая», тогда очень популярное место тусовок студентов университета. Я с энтузиазмом поддержал идею. Как всегда Симон не проявил охоты. Пришлось упрашивать. На этот раз он пребывал ещё и в нетерпении, спешил куда-то, даже нервничал. Мы стояли в сторонке.

- Тебе разве не интересно, чем всё это закончится в сквере? - спросил меня Симон.

Я не сразу понял, а когда смекнул, безнадёжно махнул рукой и отошёл к однокурсникам.

Вечером, чтобы сгладить вину, я позвонил к Симону. Он спросил с подковыркой:
- Много чаю выпили?
- Напрасно не пошёл с нами. Гоги (наш однокурсник) показывал привезённые из Америки книжки, - ответил я, стараясь не замечать его тона.

И тут последовала тирада:
- Я застал того мигранта на том же месте, в той же позе. Бедняга страдал от одиночества. Одна простая женщина, видно деревенская, подсела к нему и с материнским сочувствием что-то говорила ему, увещевала его и даже гладила парня по кучерявой голове. Может быть, она дотрагивалась до негра первый раз в жизни.
- Да, у несчастного были все признаки депрессии... - но договорить мне не дали.
- Жизнь у тебя под носом, а ты ищешь её в книжках Гоги! - ввернул Симон.
- Можно подумать, ты пожертвовал тому парню один-два лари. Знаю я твою скаредность. Небось, стоял, разинув рот, и любопытствовал.

Назревала перебранка. На другом конце провода повесили трубку.

Обычно в университет мы ходили вместе. Жили по соседству. На следующий день я пошёл прямиком в университет. Думал, что проучу приятеля за его «дерзости», придя туда первым. Но не получилось - когда я явился, Симон уже находился в аудитории. Он выказал холодность при встрече, его глаза только «смотрели». После этого я позволил себе слегка позлословить в адрес бывшего друга, дескать, ему легко в этой жизни: только и делает, что глядит, пялится, таращится, выпучивает зенки, лупится и никаких других усилий. Но я никак не думал, что эти «усилия» могут быть вредным для здоровья.

Мы жили в районе, застроенном частными домами, прилегавшем к старому Кукийскому кладбищу. Оно почти не функционировало, похоронные процессии были редки. Со стороны кладбища, огороженного каменной оградой, из-за которой виднелись кипарисы и сосны, в летнюю жару тянуло прохладой. В погожие дни, под вечер мы собирались на улице. Играли в домино, нарды, шахматы. Шумела ребятня. У женщин было своё общество. Симон молчаливо посиживал рядом с игроками и никак не обращал на себя внимание. Он, как и я, после университета не нашёл работу. Так что приходилось прохлаждаться на улице довольно долго.
Шахматы, наверное, не тот вид настольных игр, где соперники кричат друг на друга, порываются подраться. Но так постоянно происходило, когда этой сложной игре предавались не столь квалифицированные шахматисты с нашей улицы. Тон задавали братья Гено и Бено. Известно было, что они не могли поделить дом. Семейная свара продолжалась во время игры в шахматы. На этот раз страсти разгорелись не на шутку и привлекли тревожное внимание женщин. Даже дети всполошились.
Неожиданно Симон повёл себя странно. Совершенно отчуждённый от творящихся вокруг треволнений, он вдруг встал и обратил свои взоры на мимо проходящую пару: на высокого молодого светловолосого мужчину с усами пшеничного цвета и мальчика (по всей видимости, сына). Они шли со стороны кладбища: как бывает, забежали проведать могилу и теперь спешили домой. Мужчина что-то гневно выговаривал мальчику. А тот шёл чуть поодаль и старался не реагировать на отца. Я отвлёкся от возни, устроенной Гено и Бено, и тоже посмотрел на проходящую мимо пару. Я хотел понять, что мог натворить на кладбище парнишка, если удостоился столь резкой нотации. Тут я услышал слова Симона: "Неужели, неужели!" Они были произнесены тихо и с отчаянием в голосе. Понурив голову, Симон заспешил к себе во двор.
Я глянул в сторону уходящих отца и сына. Они шли быстрым шагом и постепенно уходили из поля зрения. Тем более, что слепило заходящее солнце .

Сцены одна скорбнее другой происходили перед нами постоянно. Появилась даже привычка к чужому горю. Но с какой стати так повёл себя Симон?! Кроме меня никто не заметил его нехарактерной реакции. Однако чуть позже все заговорили о странностях Симона. С шизоидной педантичностью он стал наведываться на кладбище и проводил там долгое время. Его даже сравнивали с одной душевнобольной особой, десятки лет каждый день посещавшей кладбище по известной только ей причине.
Симон перестал появляться на людях. Сгорбился и осунулся.

Однажды, когда я с соседями сидел в тени виноградной беседки на улице, из окна первого этажа двухэтажного дома напротив, где жил Симон, меня позвала его мать. Я почувствовал неладное, ибо женщина показалась мне явно расстроенной. Я зашёл во двор. Она встретила меня у дверей с заплаканным лицом.
- У моего мальчика снова обострение. Поговори с ним. Он ведь тебе всегда доверял, - сказала мать. Я не понял, о каком обострении идёт речь, так как не знал, что Симон вообще чем-либо болел. Но виду не подал.

Симон лежал на кровати, не раздетый. В комнате было темно. Окно было занавешено, но открыто. Слышался приглушенный разговор мужчин в виноградной беседке напротив. На тумбочке, рядом с кроватью в беспорядке лежали вскрытые коробочки лекарств. Я напрягся, чтобы при плохом освещении незаметно прочесть их названия, но не смог. Он слабо поприветствовал меня и остался лежать в той же позе. Некоторое время помолчали.
- Вышел бы на улицу. Там чудесная погода, - начал я.
- Да, ещё говорят обо мне как о последнем идиоте! - оборвал меня Симон. Потом он снова ушёл в себя. Я начал ёрзать на стуле, ища возможность чем-то занять себя.
- Ты помнишь того мальчика и мужчину? Месяц назад они проходили мимо нас, когда братья устроили драку из-за шахмат.
Я помнил, но неуверенный, что этот факт мог иметь какое-то значение, переспросил Симона.
- Не надо делать вид, что пытаешься вспомнить. Ты помнишь, я видел, как ты смотрел на них, - перебил он меня.
- Какой это может иметь смыл? Мало ли кто наведывается на кладбище, - возразил я как можно мягче, чтобы излишне не волновать хозяина.
- Представь себе, я знаю имя и отца и мальчика, - тут Симон слегка улыбнулся, - у них типично грузинские имена при совершенно славянской внешности и посредственном знании грузинского языка. Должно быть, у мужчины отец - грузин, а мать - русская.

Я пожал плечами. Симон сделал паузу и потом, устремив свой взор куда-то вдаль, сказал:
- Мальчишка похож на свою мать. Вот имени её я так и не узнал!
Сказал и ... всхлипнул. Я опешил, засуетился, начал успокаивать Симона. Он быстро оправился. Наступила очередная пауза. Я стал догадываться, почему он произнёс последнюю фразу в прошлом времени и поёжился. Потом он продолжил:
- Я позвал тебя, чтобы рассказать кое о чём. Хоть ты не будешь считать меня тронутым умом...

Симон заговорил. Видно было, что текст давно созрел в нём, поэтому он пересказывался достаточно гладко и без остановок. Это была другая личность. Глаза его горели, от эмоционального напряжения на шее вздувались жилы, руки тоже ожили. Всегда безжизненные, они вдруг обрели пластику - сопровождали повествование лёгкими, короткими и точными движениями.

- Я стоял на остановке троллейбуса напротив университета, - голос Симона зазвучал монотонно, как всегда, - она подошла ко мне и спросила о чём-то, о ерунде какой-то. Невысокого роста блондинка с широковатыми скулами. Она спросила меня так, как будто мы давно знакомы, более того, испытываем друг к другу симпатии. Такими приветливыми показались мне её голубые глаза в яркий весенний день, такой естественной улыбка и искренним смех, спровоцированный чем-то совершенно обычным. Казалось, что она готова была завести со мной беседу. Не исключаю, что она спутала меня с кем-то.

В это время я взял с тумбочки коробку с лекарством и только попытался прочесть его название, как Симон, не прерывая рассказа, вдруг привстал и отнял у меня коробку. Так и остался лежать с зажатой в левой руке коробочкой.

- Подъехал мой троллейбус, и я поспешил к нему. Когда обернулся, то увидел, что она смотрела мне вслед, будто удивлённая моему неуклюжему поступку. Но лицо по-прежнему излучало весёлость. Я не стал искать встреч с ней. Это был только эпизод, с которым я так небрежно обошёлся.

В комнату вошла мать Симона. Она принесла поднос с фруктами. Симон замолк. Явно пережидал, пока выйдет мать. Я принялся есть яблоко.

- Второй раз я встретил её через несколько лет, в зоопарке, где прогуливался после лекций. Она была в кругу семьи, с мужем и мальчиком. Они были такие ухоженные и такие счастливые. Помню, они шли от клеток с тиграми, и отец сыну с превеликим трудом произносил на грузинском название поэмы «Витязь в тигровой шкуре». Так трудно это ему давалось, что он выговаривал фразу очень громко. А она оглянулась вокруг с несколько виноватой весёлостью и перехватила мой взгляд...

На улице, видимо, в беседке мужчины зашумели, послышался стук костяшек домино. Симон замолк и поморщился. Он смотрел прямо перед собой, то есть на потолок. Шум с улицы стал причиной его раздражения.

- Так, о чём я, - заговорил Симон, - да, она не отвела глаза, и к выражению, с каким она пригласила меня разделить забавную ситуацию, примешалось узнавание. Наверное, опять ложное. Женщина проходила мимо, но её глаза ещё общались со мною. Потом она опомнилась и окликнула своих мужчин, чтоб те не спешили. Они шли быстро, увлеченные разговорами о тиграх. Так я узнал имена её мужа и сына.

Симон остановился. Было заметно, что он устаёт от разговоров и эмоций. Мне показалось, что от слабости у него закружилась голова. Он откинул голову. Я сидел молча. Улучшив момент, когда Симон начал приходить в себя, спросил:
- Сколько лет ты ... наблюдал их? Перед словом «наблюдал» я сделала заминку, так как посчитал слово неприемлемым для такого случая.
- Лет пять.
- Ты всегда помнил её?
- Нет, не помнил, но не забывал.
Пока я пытался понять последнюю фразу, Симон продолжил:
- После третьей встречи в меня закралось подозрение, что она больна. Она была с мужем, в вагоне метро. Не исключаю, что ехали от доктора. Лицо женщины приняло землистый оценок. Муж, как и прошлый раз, был мил с ней, лёгок в обращении, шутил...

Здесь я неуверенно потянулся за вторым яблоком. Симон не заметил моих «метаний» и говорил. Яблоко я не взял, посчитал неделикатным.

...Но чем больше муж пытался быть милым, тем больше усиливалось моё подозрение. Промелькнуло в голове, а не присутствую ли я при долгом прощании. Интеллигентные люди стараются отвлечь внимание больного от его недуга. Не подают виду, что сами страдают. Мне кажется, он её очень любил. Теребил игриво подбородок жены. Опять наши взгляды встретились. Та же лукавинка во взоре. Я прочёл в нём, что она замечала усилия мужа и ценила их. Чувствовалась даже некоторая снисходительность, как будто не она была обречена. А он продолжал играть.

Я стал протестовать, дескать, зачем так думать, может быть ничего не произошло; возможно, Симон ошибается; где гарантия, что он рассказывает об одной и той же женщине. А потом, изменив тон, ввернул вопрос:
- Значит ты так и не вычислил её? - и осёкся. Мне не ответили.

- Почему мне плохо? Как ты думаешь? - сказал Симон, - вчера на улице встретил её мужа. Как правило, холёный и аккуратный, сейчас он производит впечатление типичного вдовца. У таких мужчин неприбранность бывает от осиротелости, а не из-за отсутствия привычки к аккуратности.
- Почему же ты ходишь на кладбище? - спросил я.
- Я ищу свежее надгробие. Её. Надеюсь не найти. Скажи мне, что она жива! - взмолился он. Его карие глаза, широко раскрытые, горели.
Я повторил те же фразы, когда чуть раньше было запротестовал. Захотелось также прикрикнуть на него, мол, сходишь с ума - сходи, а других не хорони заочно. Но воздержался, побоявшись сильнее ранить его больную душу. С улицы меня позвали играть в домино. Я помялся. Потом громко крикнул в сторону занавешенного окна, что занят. Послышались возгласы лёгкого разочарования. Я взял с подноса яблоко, надкусил его, и в более мягкой форме заметил, что негоже оплакивать человека не будучи уверенным, что он умер.
- Можно накликать беду и на того человека и на себя! Бросай ходить на кладбище! - заключил я и, решив, что миссия выполнена, встал и поспешил к доминошникам.

...Прошло время. Симон, действительно, перестал ходить на кладбище. Теперь его часто можно было видеть на проспекте Руставели, у выхода метро. Он во всепогодном грязном балахоне, небритый, сидит на парапете, часами наблюдает за выходящими пассажирами. Глаза его воспалены.
Симон выбрал бойкое место, место свиданий. Он видит людей, которые напряжённо вглядываются в толпу, выходящую из метро, как успокаивается их взгляд, когда в потоке пассажиров они различают того, кого ждут. Симону не везло. Она не появлялась. Не могла же она умереть на самом деле!?


Манера вопить

Было время, когда я увлекался электронной игрой, в которой разыгрывались битвы древности с участием исторических персонажей. Среди качеств военноначальников были «сила голоса» и «харизматичность голоса», которые можно было регулировать. Был у грузин полководец – Георгий Саакадзе, который в этой игре не фигурировал. Историки писали, что его команды перекрывали шум битвы и слышны были далеко за её пределами.

У меня самого голос негромкий. Тому причина - хронический фарингит. Иногда, напрягшись, я издаю харизматичный звук. От неожиданности присутствующие вытягиваются в струнку, их лица становятся серьёзными. Но хватает меня не надолго. Трубный голос становится сиплым. Сразу бывает заметно, как меняется расположение у людей. У них вдруг пропадает интерес к моим речам, какими бы содержательными они ни были.

Мои слабые голосовые связки сослужили добрую службу. Я пользовался доверием со стороны тёщи и тестя. Они удивлялись тому, что в общении с их дочкой, моей супругой, я никогда не поднимал голоса, даже прихвастнули перед соседями, поставив меня в пример всем тамошним зятьям. Считалось, что дома те склонны выяснять отношения на повышенных тонах, что крик для них - главный аргумент. Пусть при этом на всю округу разглашаются сокровенные тайны семьи, собираются толпы зевак. И уж совсем не стеснялись они приправлять свой ор крепкими словечками. Я и в этом отношении выгодно отличался от них, что в представлении тёщи и тестя явилось продолжением уже помянутого моего достоинства.
Однако это не означало, что в моей лексике не было ругательных слов. Однажды я, как филолог, в кругу друзей проявил креактивность и сконструировал мат не то что в три, а в пять этажей, забористый с завитушками. Вроде как победил в конкурсе. Но в быту к своим талантам я не прибегал. Однажды всё-таки попробовал. Меня тут же осадили. Присутствовавшие брезгливо кривились. Мне сказали, что брань в моих устах звучит неубедительно, голос не поставленный и рылом не вышел. Мол, очкарик-сушок и никакой харизмы. Ох, уж эта харизма!

Безусловно, никакой я не ангел. Надо–не надо я тоже проявляю дурное расположение духа – замолкаю и потом сипло произношу фразы типа: «Прошу без эксцессов!», «Вы и ваши идиосинкразии!» Иногда меня не понимают. Но бывает, что после такой моей «гневной отповеди» противная сторона замолкает и с интересом ждёт продолжение тирады.
 
Впрочем, общение на повышенных тонах иногда забавляет, даже трогает, ибо происходит... от любви, от самых искренних благих пожеланий.
К примеру, мой коллега Мераб. Однажды мы были в командировке. Он в моём присутствии общался с матушкой по телефону. Аббоненты обзывали друг друга, огрызались, происходила настоящая перепалка. Между тем разговор шёл о том, приняла ли матушка вовремя лекарство, не выпил ли лишнего на банкете сын, ведь он плохо переносит спиртное, и так далее. Мать и сын проявляли заботу о друг друге.
На днях я встретил Мераба. Он гулял со своими детишками в саду. Мы говорили на философские темы, а дети бегали на площадке. Вдруг мой приятель начал истошно вопить. От неожиданности я вздрогнул. Были в крике паника, нравоучение, угроза. Насколько я понял, один из сыновей Мераба нашкодил, что вызвало педагогический раж папаши. Я умилился такой заботливости моего коллеги. Мне даже вспомнился один эпизод, о котором я рассказал ему.

Как-то я поднимался из подземного перехода к остановке троллейбуса. Только-только выпал снег. Детвора баловалась, играя в снежки. Среди весёлого шума и гомона обращал на себя внимание парнишка лет двенадцати-тринадцати. Он крича отчитывал, или, отчитывая кричал на свою младшую сестричку. Ему показалось, что та была неосторожна, когда подходил троллейбус. Паренёк обзывал обидными словами пострелёнка и одновременно проявлял озабоченность, ответственность. Она лепила снежок на парапете подземного перехода. Её личико выражало сосредоточенность на столь незатейливом занятии и ещё то, что ей привычно такое изъявлению чувств со стороны брата. За девочку вступилась интеллигентного вида старушка. Она начала укорять мальчика, что не гоже так кричать на девочку. Я хотел было заступиться за него, мол, из любви он так поступает. Мальчик пуще разнервничался. Он ещё не пришёл в себя после неосторожного поступка сестрёнки, та продолжала его игнорировать, а тут незнакомая тётка нотации читает.
- Надоели все! И вы и моя сестрица! – воскликнул он в сердцах.
Здесь голос старушки возвысился до самых высоких нот. Ей показалась неслыханной дерзостью то, как отреагировал парнишка в возрасте её внуков. Но и держать высокие нотки она была не в состоянии. Видимо, с непривычки. Кончилось тем, что мальчик схватил за руку сестру и повёл восвояси. Оба грозились друг другу рассказать о происшедшем родителям.

Я пребывал в благостном состоянии, пока рассказывал про этот мимолётный случай. Мераб странно смотрел не меня, как бы не мог понять, к чему я клоню. Но вот опять нашкодил его сынишка, и он снова начал вопить.

- Как он мил! – заметила моя супруга, когда позже я вспоминал о Мерабе, и добавила:
- Помнишь у Нодара Думбадзе в романе «Я, бабушка, Илико и Илларион», бабушка гоняет своего незадачливого внука. Она насылает на него проклятия и при этом проявляет недюжинную фантазию в их изобретении. Моя коллега из Германии подивилась такой её манере. Немка изучала фольклор разных народов, а именно жанры плача и проклятий. Она заявила, что социального работника на эту бабку не было. «Это же психологический террор в отношение ребёнка», - возмущалась иностранка.

 
Испугать шамана

Симон смотрел особенно: глаза навыкат, зрачки останавливались. Как будто сканировал. Он с детства такой. Мы вместе заканчивали университет. В настоящее время работаем «эменесами» (младшими научными сотрудниками) в одном НИИ, специализируемся по информатике. Признаться в том, что ты с кем-то дружишь и при этом не быть полностью в этом уверенным – риск. Симон не спешил внести ясность в этот вопрос. Мягко говоря, он не отличался экспрессивностью. Моя персона эмоций у него не вызывала. Иногда он заметно оживлялся после того, как немилосердно обыгрывал меня в шахматы. Победитель хихикал и строил потешные рожи.
Как-то в моём присутствие Симон «выудил» своим взглядом из проходящей толпы девушку. Она приостановилась, в неуверенности пригарцевывая. На её лице чередовалось одно состояние за другим – «любопытство», «ложное узнавание», «виноватость», «вызов», «кокетство», «раздражение». Я хотел исправить положение и обратился к ней с тривиальным вопросом: спросил время. Она не ответила и смотрела на плюгавого очкарика с непроницаемой физиономией. Потом, опомнившись, девушка фыркнула, топнула рассерженно ножкой, повернулась и бросилась догонять подружек. Они не могли уйти далеко, так как заминка продлилась полминуты. 
- Родственница Б.П., - проинформировали меня.
- Почему не поздоровался с ней? – спросил я.
- Мы не знакомы,  притом её никто не просил останавливаться, - ответил мне приятель.
- А кто такой Б.П.? – уточнил я.
- Точно не знаю, - был ответ.

Мой приятель был охотником до зрелищ, но зевакой себя не считал. Он мне рассказал случай:
- Я шёл по мосту через железную дорогу, вижу народ толпится. Смотрят вниз, на перрон. К вагону подкатили карету скорой помощи. Люд изнывал от нетерпения и был разочарован, когда из вагона два молодых человека вывели под руку старушку и помогли ей сесть в карету. Смотриво оказалось пресным.
- Да, зеваки по идее народ недобрый, - заключил мой собеседник.
Я высказался, что он зря отрицает свою принадлежность к этой братии. Мой приятель ответил философски: 
- В отличие от неё я созерцаю сути! Ей частность подавай, мне же общее в частном. Хобби у меня такое.

Однажды его матушка проговорилась, под величайшим секретом сообщив мне, что её чадо собирается стать писателем...
- Вот только маленький компьютер купит, - сказала она с некоторым благоговением, имея в виду лэп-топ, который точно был не по карману моему приятелю.

Симон «созерцал сути» постоянно и без устали. Однажды мы сидели во дворе жилого корпуса. Ждали институтского коллегу. Неподалеку в песочнице играли дети.
- Обрати внимание на мальчугана в сером пальто, - говорит он мне.
- Что в нём особенного?
- Только у него манера в ухо шептать заговорщически. Остальные детишки к этому не прибегают. Типичный интриган растёт.
- Вот и ребёнка обругал! – заметил я ему.

Такую манеру смотреть вполне можно было посчитать беспардонной. Симон не раз попадал в щекотливые ситуации.
- Ты что пидар? Пялишься как... – спросил Симона пассажир, на которого в троллейбусе засмотрелся мой приятель. Случайный попутчик привлёк его внимание тем, что насвистывал французскую мелодию «Маленький цветок», популярную в 50-х годах, но совсем неизвестную в 90х. Насвистывать её в тбилисском троллейбусе мог только человек с развитым вкусом. Симон попытался достойно выйти из положения, заговорил о мелодии. В ответ этот хам ему ответил:
- А я подумал, что ты - пидар.
Как-то к Симону и его матери на Руставели подошёл странный с виду прохожий. Семейство совершало обычную прогулку.
- По-прежнему сплетничаешь? Зачем людей в покое не оставляешь!? Глаза инквизиторские! – обратился к Симону мужчина средних лет в черных очках. Сын и матушка сильно разволновались, даже были напуганы. Через некоторое время в газете появилось фото душевнобольного человека, совершившего несколько убийств разом в коммунальной квартире.  В нём Симон узнал того прохожего.
Или, история в ресторане.
- Какой неприятный тип! – отозвалась о моём приятеле видная блондинка. Она сидела у соседнего столика в ресторане. Мы праздновали событие (не помню какое). Когда к нам подошёл её ухажер, Симон прикинулся будто отключился - смотрит, но не видит. Наученный горьким опытом, он прибегал к такой хитрости. Обошлось без выяснения отношений. Кавалер вернулся к своей даме и покрутил пальцем у виска, глазами показывая на Симона.

Хобби помешало наладить моему приятелю личную жизнь. Он завёл дружбу с девицей. Его мать облегченно вздохнула. Наконец-то, её сын о 30 годов, далеко не самый завидный жених, обзавёлся подружкой. Она поделилась со мной своими чувствами, когда я наведался к ним играть в шахматы. Но скоро Симон опять подал ей повод для беспокойства. Девица была без претензий, но своего кавалера она долго выносить не смогла. Тот ни разу не догадался пригласить её в кино, кафе, зато водил то к грузинской, то к русской церкви, то к костёлу и к мечети. С вполне определенной целью - «наблюдать типы». Во внутрь церкви они не входили, а только стояли в сторонке и глазели на прихожан. На предложение девушки поставить в церкви свечку, ухажер никак не отреагировал. Разрыв произошёл в тот день, когда, простояв битый часть со своей подружкой у сефардской синагоги, Симон предложил ей пройтись к ашкеназской синагоге. «Чтоб сравнить». Для этого надо было спешить. Девушка вдруг вспыхнула, повернулась и побежала в сторону метро.
Симон переживал эту неудачу, как и все перипетии, в которые попадал. Он даже обвинил меня в том, что я не помог ему избежать одну из них. Его прорвало, и он бросил мне:
- Ещё другом называешься!!
- Друг всё-таки! - сделал я про себя заключение и не ответил на выпад.

Иногда Симон вызывал страх у людей, когда наводил на них свои «моргалы». Мой приятель досадовал по таким случаям и тем больше, когда из под носу ускользал "интересный для коллекции персонаж". Как один иностранец, шотландец по имени Джесси.
Это был молодой человек с миловидной внешностью. По стилю он подходил под стандарт мужской внешности, заданный Дэвидом Бекхемом. Правда, Джесси не отличался атлетизмом известного футболиста, но в несколько местных рекламных клипов попал. В них он изображал иностранца, пьющего с видом знатока высокосортные грузинские вина. Для таких случаев его наряжали в шикарные смокинги. В быту же этот тип обходился потёртым джинсовым костюмом. От него часто пахло вином. Но не из-за того, что его снимали в клипах. У грузинского гостеприимства есть обыкновение неумеренно потчевать гостей спиртными напитками. Создавалось впечатление, что гость нашего города «не просыхал».
Но самая приметная его особенность - шевелюра. Светлая, с вьющимися волосами. Её пронизывала ряд дредов – грубо сплетенных локонов. Однажды в Тбилиси вместе с футбольной командой понаехало несколько тысяч шотландцев. Они расхаживали в кильтах, и без них. Но ни у кого не было дредов.
- Такие локоны-косички – личная блажь Джесси, ничего общего с шотландскими штучками, - сказал мне Симон, который, без сомнений, тоже зафиксировал «пришельца».
Джесси работал в кукольном театре, водил куклы, озвучивал их, когда те изображали иностранцев.

Познакомились с ним на проспекте Руставели. Мы, я и Симон, стояли у кафе вод Феофана Лагидзе. В этот момент мимо нас проходил шотландец. Его пригвоздил к месту взгляд Симона. Он вопросительно посмотрел на нас.
- Привет, Джесси, - сказал я ему на английском. Иностранец не стал выяснять, откуда мне ведомо его имя. Даже принял это за должное и стал проявлять самодовольство. Джесси точно был обласкан вниманием.
- Мы о философии говорим, - сказал я и вспомнил, как в студенческие годы написал курсовую о Давиде Юме, как выразился, «об его земляке».
Джесси принял дидактическое выражение лица и заметил, что такие беседы им приветствуются. Хотя видно было, что имя Давид Юм ему ничего не говорит.
- Ты случаем не из Эдинбурга? Юм родом оттуда, - спросил я.
 В ответ Джесси назвал городок, о котором я услышал впервые.
- Там священные леса, где живут шаманы. Кстати, я сам – шаман, - заявил он.
Я поёжился. Было утро и напоить его вряд ли кто мог успеть. Пьяная шутка исключалась.
- Я понимаю птиц, они беседуют со мной. Мой дед иногда превращался в медведя, чтобы излечиться от болезней. Выздоровев, снова воплощался в человека. С этой целью старик удалялся в лес и там пропадал, – продолжал шаман.
Я хотел спросить про локоны-косички, имеют ли они какое-нибудь магическое назначение. Вдруг последовало:
- Я настоящий шотландец-сепаратист. Не признаю власть Лондона!
Пока я приходил в себя после этой реплики, подал голос хранящий молчание Симон. Он сказал по-грузински:
- Бред этого парня столь невероятен, что может быть похожим на дуракаваляние.
Произнося фразу, мой приятель смотрел на меня и Джесси как обычно, с превеликим любопытством, и потом он ... неожиданно перекрестился. «Шаман» вдруг заторопился и быстро-быстро удалился.
- Как жаль, а я так хотел поговорить с ним о друидах, - сказал Симон. Потом добавил:
- Теперь этот «язычник» будет от меня шарахаться, как черт от ладана.
- Откуда такая набожность с твоей стороны? – спросил я Симона.
- Нашло вдруг! – сказал он задумчиво, потом, как  бы придя в себя, заметил, - вообще я – агностик, как Давид Юм, твой «друг» и земляк этого шамана.

... Так оно и получилось. С тех пор иностранец избегал Симона, как монстра.
- Сегодня встретил Джесси. Он сделал вид, что не заметил меня и свернул в первую же попавшуюся подворотню, где его облаяли собаки, - рассказал через некоторое время Симон. Люди, которые вышли унять псов, смотрели на него как на чудо-юдо. Всё это мой приятель успел рассмотреть, когда проходил мимо, бросив взгляд во внутрь подворотни.
- Я хотел вызволить его из ситуации, но потом передумал. Кто его знает, как на моё появление мог отреагировать шаман, - заключил Симон.

Кстати, Симон был не единственным, кто наводил страх на бедного шотландца...
Каждое утро по дороге на работу я со своим другом направлялись к метро на проспекте Плеханова. Для меня стало привычным притормаживать у одного из старинных особняков. Инициатива шла, конечно же, от Симона. Именно в это время на балконе второго этажа появлялся один оригинал. Как правило, в пижаме, заспанный. Он никуда не спешил и производил впечатление беззаботного увальня. «Авось, что услышим!» - говаривал мне Симон, когда мы проходили под балконом. Склонившись над поручнями, этот субъект вёл беседы со знакомыми прохожими. Его собеседники подолгу стояли, задрав голову вверх. Говорун разнообразил темы и проявлял эрудицию. Однажды, переминаясь с ноги на ногу, его слушал с виду интеллигентный мужчина. У него не хватало характера прервать разговор. Между тем, мы узнали, что земля передвигается в космосе со скоростью 30 километров в час, что пантеры - те же ягуары, только черные пятна у них крупнее. Иногда, перекрикивая шум транспорта, неугомонный мужик зычным голосом приветствовал знакомых, шедших по другой стороне проспекта. Потом он заходил в комнату. До следующего утра. На проспекте я его не видел ни разу.

Сегодня погода была мрачная. Видно, на балконе второго этажа пребывали в миноре. Я услышал фразу:
- Эх, Звиад, быть бы тебе посланником где-нибудь в Тринидад-и-Табаго. Вот где солнце, пляж!
Звиадом звали самого этого мужика. И вдруг сверху донесся вопль ликования:
- Джесси, Джесси идёт!! Шаман!
Действительно, на проспекте появился наш старый знакомый. Услышав крики со второго этажа, Джесси остановился, как вкопанный, и покраснел. Мне показалось, что парень собирался духу, чтобы пробежать под балконом и таким образом избавить себя от домогательств Звиада. Но не тут-то  было! Он увидел Симона, который стоял, вперив в него свои глаза. Бедняга растерялся. Потом повернулся и бросился во все лопатки в обратную сторону.


Вопёшь

Фразу "чего как сумасшедший кричишь!", мой приятель Васо переиначил. В его редакции пассаж звучал так:"Чего на меня вопишь как на сумасшедшего!" Пошло это после того, как ему стало дурно на улице. Бедняга лежал в палате приёмного покоя больницы, и к нему заходили врачи разного профиля. Его почему-то рассмешило то, как хирург поинтересовался цветом его какашек. Медики старались не шуметь, ходили чуть ли ни на цыпочках. Невропатолог вообще не произнёс ни слова – постучал молоточком по коленкам Васо и удалился... Последней в комнату вошла молодая женщина-врач. Первое, что она начала делать – орать благим матом на Васо. Тот опешил от неожиданности. Потом оказалось, что эта дама – психиатр. Постепенно доктор стал отходить, поняв, что мой приятель не её пациент. Они мило проворковали.
Сначала такое явление психиатра мой приятель объяснил тем, что  к концу рабочего дня человек устал. Выяснилось также, что жизнь потрепала её – разведённая, одна воспитывает ребёнка. Однако, по мере накопления опыта созревал тот самый перл.

В забегаловку, где Васо разливал пиво, иногда наезжали бригады скорой помощи. Чтоб перекусить. Раньше он не замечал, что кабину кареты психиатрической помощи опоясывал не обычный зелёный, а синий рант. На такой машине приезжали двое крупных парней в белых халатах и невысокая измученная с виду женщина-врач. Она точно не отличалась обаянием - типичная психопатка, глаза навыкат, выражение бледного лица осатанелое, исступленное. Её фигура была напряженной. Как у кошки, изготовившейся броситься на жертву. Она ела быстро, без аппетита. Однажды доктор сорвалась, когда санитар заикнулся о пиве. «Видно, у неё тяжелая работа! Когда буйно больного надо госпитализировать, или нарушает дисциплину подчиненный, до уговоров дело не доходит! Сразу вопить приходится», - решил про себя Васо.

В другой раз мой приятель заглянул в псих диспансер. Он сдавал экзамены на водительские права и ему понадобилась справка, что не состоит на учёте в этом заведении. Регистратора не было на месте. Вызвали на заседании комиссии. Так вот из комнаты, где она заседала, доносились крики её секретаря – особы с поставленным голосом. В коридоре сидели больные, ждали свою очередь зайти в комнату. Вопли раздавались с периодичностью, с какой в неё заходили и из неё выходили посетители. Сначала оттуда слышался бубнёшь, а под конец свою партию выдавала та горластая баба.

Впрочем не так всё просто.... После одного случая Васо начал подумывать, что обе фразы имеют право на существование. Он как-то наведался в Имеретию, на западе Грузии. Среди принимающих его родственников, мой приятель не увидел кузена по имени Бежан. Тот был болен на голову. Когда вышла замуж его сестра, родные решили спрятать беднягу в клинике. 
- Мы Бежана в Цинцкилу определили, - сказала Васо его тётушка, мать больного.
Моего приятеля слегка передёрнуло. У этого местечка была устрашающая репутация. Им детей-шалунов пугали, а само название в тех краях  воспринималось как имя нарицательное. Речь о районной психиатрической больнице. После нескончаемых застолий хозяева решили навестить члена семьи и взяли с собой гостя.

Местечко было живописным – лес, горы, речка с чистой водой. Название речки Цинцкила... Лечебница находилась за высоченным забором. Старое трёхэтажное здание с облупленным фасадом и загаженным двором. Крики-вопли доносились уже при въезде машины на территорию лечебницы. Ор слышался со всех сторон. Персонал материл пациентов, а те отвечали взаимностью. Между тем, по разумению прибывших в клинике должен был быть тихий час. Дежурный на въезде предупредил, чтобы визитёры не останавливали авто у корпуса. Так и поступили, и все равно в их сторону из окон полетели разные подручные предметы.
Первой навестить и подготовить Бежана к встрече с Васо вызвалась мать. Через некоторое время она, смущенная и с синяком под глазом, вернулась и сказала: «Бежанчик отказался принимать гостей».

Меня настораживали лингвистические упражнения Васо. Особенно их тема, сфера наблюдений... «Ой не к добру это!» - думал я. Кажется, случилось таки... В его забегаловке были свои завсегдатаи, этакий клуб. За бокалом пива велись громкие пьяные диспуты, чаще о политике и футболе. Были свои лидеры мнения, я, например. Мой приятель в общих разговорах не участвовал, но, разливая пиво, прислушивался к ним. В тот день народ обсуждал сенсацию. Над городом продрейфовал НЛО. Большой эллипсоидной формы аппарат  медленно и бесшумно плыл над домами. Продолжил контент один из постояльцев. Недалеко от кладбища, по утрам люди встречают каких-то двухметровых типов с узкими головами. Точно - инопланетяне. Те говорили на грузинском. Говорун ссылался на публикацию в вечерней газете. Из неё также следовало, что эти существа похитили случайного прохожего. Позже тот пришёл в себя на окраине, в окрестностях тбилисского моря. На его животе оставался бледный рубец. Ему сделали операцию на желудке. Тут Васо исподтишка обратился ко мне и предложил утром поехать вместе с ним на кладбище. Я собрался было сострить – на халявную операцию хочет напроситься. В этот момент к забегаловке подъехала знакомая машина скорой помощи с синим рантом на кабине.


Манера колотить

В советском кино был актёр, чьим амплуа были романтические герои, аристократы. Он отличался красотой, излучал лоск благородства. Но чувствовалось, будто артист тяготился этим даром, вроде как предпочёл бы иметь ординарную внешность, которая не обязывала бы к тому, чтобы держать себя в форме, позволяла бы расслабляться, предаваться дурным привычкам. Он опустился, превратился в бомжа, его перестали снимать в кино. Как-то я смотрел передачу о забытых звёздах. Его вспомнили, показали. Запомнился неподвижный взор больного человека, когда-то большие и голубые потускнели. Бывший актёр говорил мало, он процитировал одного из героев Бабеля: «Нигде не бьют так больно, как в психиатрической больнице». Произнёс он эту фразу как-то обреченно...
С чего бы? У меня не было опыта, чтоб судить о таких деликатных деталях. Помню разве, как в приёмный покой клиники я обманом привёз задурившего после пьянки соседа. Поняв, что к чему, бедняга начал кричать, судорожно упираться. Я и его жена увещевали строптивца, показывали на двор-парк больницы. Мол, здесь как на курорте. Тут к нам на помощь поспешил санитар из покоя – евнухоидного типа толстяк в не совсем стерильном белом халате. На его лишенной растительности лице была решимость. Он привычно и бесцеремонно заломил руки моему соседу и потащил вовнутрь.  Дверь захлопнулась за ними. Супруга несчастного испуганно смотрела на неё. Оттуда доносились вопли, звуки возни...
 Я работал в офисе по правам человека, специализировался на меньшинствах. О той передаче ТВ мне как-то довелось рассказать коллеге. Тот курировал психиатрические заведения. Он посмотрел на меня озадаченно, вздыбился, чтоб сорваться места, побежать защищать права больного. Но узнав, что пациент находится вне пределов нашей досягаемости, в Москве, успокоился.
Кстати, Мосе (так звали сотрудника) сам лежал в клинике. Его, рьяного правдоискателя, поместили туда с диагнозом вялотекущая шизофрения. Он создавал проблемы для партийных и административных органов. Мосе срочно выписали из больницы, как только в СССР из медицинского обихода убрали этот диагноз.
- Бить человека, конечно,  не гоже, тем более больного - продолжил беседу Мосе, потом слегка усмехнулся и добавил. – персонал можно понять. Тоже люди, не все выдерживают. С какими только упрямцами им приходится иметь дело!

Насколько я понял, рукоприкладство по отношению к его персоне не применялось. . 
Тут я рассказал, как меня, тогда сотрудника райкома партии,  допекала душевно больная жалобщица. Её заявления были неадекватными, поэтому их сразу списывали. Женщина подстерегала меня и устраивала шумные обструкции на улице, в транспорте. Однажды она застукала меня в прилегающем к райкому сквере. На меня обрушилась гневная отповедь, в стиле фольклорный филиппик. Вдруг эта особа затихла и сделала попытку спрятаться за мою спину. Мимо нас проходил мой коллега, пожилой мужчина, опытный работник. Вполне интеллигентный. «Это батони М.?» - спросила она с опаской. После положительного ответа жалобщица сказала: «Он работал в Минвузе. Я туда наведывалась. Этот тип сильно меня поколотил!» «Видимо, таким образом отвадил таки. Что значит опыт!» - подумал я.   
Беседа с Мосе  происходила в троллейбусе. Был конец рабочего дня, мы возвращались домой. Я вышел у вокзала. Чтоб укоротить себе путь, мне приходилось пересекать  железную дорогу. На перроне я обратил внимание на одну сцену. В голове промелькнуло: «Вот тебе и продолжение разговора!»...
Молодая женщина в очках беседовала с парнем, видимо, хозяином лотка. На её лице была гримаса душевного заболеваня. Не было ажитации, но такие говорят разные «невероятности» (термин позаимствованный у Мосе). Неожиданно собеседник начал бить её. Будто буднично. Несчастная отшатнулась и стала оглядываться по сторонам в поисках защиты. Ей «повезло». По перрону расхаживала пара милиционеров с дубинками. Патруль. Они немедленно вмешались, отвели насильника в сторону. Пострадавшая же осталась стоять, а потом начала крестить в сторону спин удаляющихся мужчин. Я как раз поравнялся с ними. «Она – моя сестра у неё не все дома,»- спокойно говорил  задержанный. Милиционеры переглянулись... и понимающе закивали головами. Стражи порядка даже посоветовали ему сделать вид, что он сокрушается, а то... Что было дальше не знаю.
На следующий день я рассказал эту историю Мосе. Тот воскликнул:
- Все на санитаров из клиники ополчились. Мол, известные драчуны!  Сколь таких хамов в семьях! Находятся такие, что побои за терапию почитают!
 


В ожидании

В офисе мы как-то сидели за чашкой чая. Вели светские разговоры. В гости к нам наведалась одна журналистка. Речь зашла о Марселе Прусте - потому, что сплетничали о шефе. Одна из сотрудниц поделилась наблюдением - у шефа взгляд как у барона Шарлю. Даже сказала, где этот взгляд описан - в первом томе, где Марсель вспоминает о своих прогулках в сторону Мезеглиза и первый раз видит Шарлю, и во втором, где повзрослевший герой впервые сталкивается с бароном. Тот смотрел на юношу так, как смотрят маньяк или святой, шпион или сумасшедший, или как гомосексуалист. Страшно пронзительный зондирующий взгляд.
Кто был Шарлю на самом деле знали все, кто участвовал в беседе. Заключение о шефе сделать никто не рискнул. Не дала угаснуть теме журналистка. Дескать, даже барону не позволено так "глазеть" - "дурная манера" и тем более, если ты деревенский парубок, к тому же из беднейшей семьи. Она рассказала историю.

…Ной К. тоже смотрел "впритык". Простой народ думал, что он носит в себе вину, может быть, чары или, наоборот, какое-то благочестие. Однажды соседский ребёнок, который сильно болел, вдруг ляпнул, что Ной виноват в его недугах. Родители мальчонки, которому было едва два года, попытались выпытать у чада, что оно имело в виду. Малец покраснел от умственного напряжения, но объяснить ничего не смог. Одна девочка-подросток пожаловалась своим подружкам: "Ной так посмотрел на меня вчера, что у меня в животе схватило!" Такие разговоры, если их даже ведёт ребёнок, "слышны" на всю деревню. Дошли они и до Ноя. Некоторое время он прятал свой взгляд, но почувствовал, что только усугубляет своё положение. В конце концов, стал затворником.
Ной рисовал. Его никто не заставлял и не просил это делать. Рисовал гуашью, регулярно покупал её в магазине в секции "Школьные товары". Там же приобретал картон. Он сиживал на берегу реки или на кладбище. Вид старого поросшего травой кладбища или течение почти прозрачной воды умиротворяли художника.
Однажды на кладбище проник отряд абхазских диверсантов. Зона конфликта была совсем рядом, через реку. Пришельцы были экипированы по всей форме. Руководил ими, очевидно, русский офицер. Они схватили Ноя, стали задавать вопросы. Тот ничего не знал. Один абхаз посмотрел его рисунок и сказал: "Хорошо рисуешь!" Рвать не стал, вернул его "пленному". Потом буркнул что-то своим с досадой. Так и ушли ни с чем. Кажется, охотились за нарко-трефикёрами...

Здесь гостью прервал звонок мобильника. Рингтоном была траурная мелодию. Поговорила о том о сём. Во время разговора она обвела присутствующих взглядом и с удовлетворением убедилась, что все ждут возобновления рассказа.
 
…Деревня жила тем, что мимо проходили тропы контрабандистов. Наркотики гуляли в абхазскую сторону и обратно. Молодёжь испортилась быстро, сразу пристрастилась к зелью. Ной наркотиков не принимал. Создавалось впечатление, что он вообще не подозревал об их существовании. Но вот умер один парень, от передозировки. Когда несчастного хоронили, его друзья из сострадания положили ему в гроб порцию героина. Надо сказать, что тамошние считали себя приверженцами христианства. Они готовы были доказывать это рьяно, до исступления. Но в округе никогда не было ни церкви, ни священника. Не удивительно, что в деревенском быту сохранялись языческие вольности. Вроде случая с героином на похоронах.
Но вот произошло нечто…

Тут наша гостья сделала паузу. Закурила. "Ну, ну! Что дальше?" - забеспокоилась компания. Даже позабыли, что время перерыва истекло. Мог нагрянуть шеф.

…Дня через два могилу наркомана обнаружили вскрытой. Покойник был на месте, но видно было, что кто-то шарил грязными руками по карманам его пиджака. Нашли то, что искали, и, позабыв обо всём, убежали. Был совершён страшный грех. Полицейские слабо сопротивлялись. Им было не сдержать праведного гнева народа, алчущего быстрого суда. Кара должна быть скорой и неминуемой.
Трудно судить, кто первым из толпы положил глаз на Ноя. Тот сидел поодаль, потупив взор… Кто постоянно торчит на кладбище? Кто глаза от людей прячет? Вспомнили разговоры, которые вели дети, но забыли, что Ной не потреблял наркотиков. И раздалось: "Гони, его!"
Стариков - отца и мать бедолаги Ноя, выгнали из деревни, их дом сожгли. С ним обошлись… страшно сказать...

Рассказчица замолкла. В нашей компании был социолог. Во время паузы он попытался сделать комментарий. В экстремальных условиях группа пытается определиться в своих границах. Наступает острая потребность обозначить "крайнего". Но ему не дали договорить. Не к месту подобные "вырассуждовывания", когда такая трагедия произошла! Опять вступила в свои права гостья.

…Отрезвление наступило через два дня. Арестовали настоящих виновников. Пришлых. Говорили, что они перековыряли не одну могилу, что ими была вскрыта и ограблена могила на еврейском кладбище в другом районе. В содеянном пришлые признались…

Мы сидели как потерянные. Журналистка впала в морализаторский раж.

…Деревня оцепенела в ожидании возмездия. Сельчане не смотрели друг другу в глаза. Не стало пьяных драк. Трефикёры проносились на "джипах", поднимая пыль, на пустующих улицах. Деревенские сами не могли объяснить, какую кару ждали, какие 33 несчастья грядут. Вот умер ещё один наркоман, из-за реки с принесли два трупа. Это были местные крестьяне, замешанные в контрабанде. Но такое уже случалось и раньше. Время шло, а карающий меч с небес всё ещё падал. Возникло даже предположение, кара и возмездие не так уж неотвратимы. Поживём - увидим!…

В это время появился шеф. Он испытующе посмотрел на компанию. Что-то было в его взгляде от спеца по зомбированию.


Отвратная физиономия

Мне никогда не приходилось жаловаться на свою внешность. Сейчас она считается даже благообразной. Однако помню случаи, когда меня чуть было не поколотили, и предлогом была моя «отвратная» физиономия. Меня не раз дубасили, но никогда по этой причине. Я тоже прибегал к рукоприкладству и всегда по другому поводу. И вот три раза, на месте работы, в перерыв, во время игры в настольный теннис...
Я мало преуспевал в этой игре, над соперниками не куражился. Что ещё могло вызвать агрессию? Так сложилось, что проигрывая, я чуть было не получил тумаков в придачу. Первым, бросив ракетку, с агрессивными намерениями потянулся в мою сторону Д.В. – самый рослый из коллег. Его во время остановили. Через некоторое время такие же поползновения последовали от Г.К. – самого симпатичного из сотрудников. Потом удерживали Ж.С. – гориллоподобного типа с характерным ником – «питекантроп». Но в общем-то он был толковым мужиком. Всех троих довела до белого каления моя «вызывающе антипатичная» улыбка. Признаю, что она не могла казаться приятной – в тот момент я посещал дантиста и свой оскал вымучивал до конвульсий на лице. Но настолько ли, чтобы спровоцировать такой негатив?
 
Я размышлял на эту тему. Даже вспомнил советский фильм. В вагоне-ресторане главный герой запал на одного пассажира, узнал в нём своего мучителя по детскому дому. Его почему-то не смущало то, что обидчик с обычной грубой хулиганской внешностью предстал перед ним в виде лощенного интеллигентика. Пока он прокручивал в памяти сцены издевательств, к тому типу пристал пьянчужка. Тоже с какими-то претензиями. Потом выяснилось, что оба приставалы обознались, но виниться не стали. Авторы картины продолжали настаивать, что не приглянувшийся субъект должен быть всё-таки негодяем, пусть сидит в ресторане сам по себе и никого не беспокоит. Я смотрел фильм с бабушкой по ТВ. Она подпустила комментарий, что больно «скользкая» физия у отрицательного персонажа.   

С некоторых пор импульс для продолжения таких размышлений дал мой приятель Хорен...
Он с виду довольно приятный мужчина. Большие светлые глаза, правильные черты лица. Я приглашал его в мои социологические исследования. Хорен работал в армянской газете. По моему заданию он в качестве интервьюера ездил в армянские районы. Всегда можно было положиться на него. И отчёты он писал добротные. Но у него была одна особенность - иногда его не понимали. На тренинге, во время деловой игры он неожиданно достал из кармана очки, без которых вроде обходился, зафиксировал их на кончике носа и нарочито серьёзным голосом начал учебное интервью. Народ посмеялся его артистизму. Но оказалось, что Хорен не шутил и терялся в догадках, из-за чего такой «немотивированный» смех.
Или, его манера вести спор. Во взгляде не было пылкости, и холодка, который шёл бы от непреклонной логики. Никаких признаков темперамента. Противную сторону он выводил из себя тем, что просто смотрел, широко раскрыв глаза и трудно было понять, то ли его убедили, то ли наоборот. Скорее именно эта неопределенность бесила оппонента, а не то что его аргументы разбиты или над ним посмеялись. Я ощутил это на себе, когда мы завели разговор о футболе. Кончилось тем, что я разозлился, собрался демонстративно попрощаться, потом затребовал мира, уверял Хорена, что у нас много общих дел и не стоит по мелочам ссориться. Он посмотрел на меня, на этот раз озадаченно, и сказал:
-  Я разделяю твою точку зрения. Пожалуй, ты прав. Почему ты нервничаешь?
Таким образом он завершил наш разговор о футболе.

... После некоторого перерыва я встретил Хорена на улице. Он выглядел озабоченным. Его «ушли» из редакции. Он рассказал мне:
- Меня вызвал редактор и попросил разъяснений в связи обычной информации в номер. Стою и говорю спокойно. Шеф выслушал меня и вызвал своего зама. Я снова без волнения пересказал свою версию случившегося. И замолчал. Вижу,  оба почему-то остервенели. Начали кричать, обзываться. Чем больше молчал, тем больше распалялось начальство.  Неожиданно редактор подскочил ко мне и своими старческими ручками начал душить меня. Стою ничего не предпринимаю, вроде меня душат, вроде и нет. Отстал старичина, сел на стул и обмяк.  Тут на меня зам набросился, тоже душить. Он покрепче был редактора. Оттолкнул я его и вышел из кабинета. В коридоре коллеги толпились, тревожно переговаривались.
- Ну и менеджмент у вас в редакции. И это в 21-м веке! – воскликнул я.
- А что, действительно, так и происходило? – переспросил я и вспомнил и вспомнил его физиономию, с какой он спорил со мной о футболе и ещё о том, как во время игры в теннис меня несколько раз вознамерились побить сотрудники, и тот стародавний фильм приплёл. «Что ж, такое могло иметь место!» – заключил я.


Импровизации на тему

Одна девушка смотрела прямо. Где-нибудь сказали бы, что у неё открытый взгляд. Но за это её колотил муж. При мне он кричал на неё и требовал, чтобы та опустила глаза. Окружающие говорили, что она или дурная или с трудом скрывает свои желания. Чем примитивнее общество, тем больше "лимитов" на такие вольности, как открытый взгляд. Там с непривычки к простоте и из-за неуверенности в себе, или из-за злобливого социального контроля женщины не жалуют тебя прелестью незамутненного взгляда, направленного прямо к тебе, без того, чтобы боязливо не оглядываться, не думать, как бы чего не вышло. Их глаза насторожены и напряжены... Но еле уловимая  лукавая улыбка выдаёт дев – пристальный заинтересованный взгляд мужчины даёт им повод предаться самолюбованию.
Вано хорошо знакома эта улыбка. Он частенько заглядывается на девушек. Как-то он сидел в прихожей офиса, стерёг телефоны, секретарша ушла пообедать. В этот момент вошла женщина. От неожиданности у Вано отвисла челюсть, а взгляд остекленел. Эту женщину боялись. Этакая воительница! На экране ТВ Вано видел её в военной форме с автоматом в окружении боевиков из «Мхедриони». Полковник. Она оказалась неожиданно молодой и миловидной, со вкусом  одетой в цивильную одежду. Видимо после аварии, посетительница пользовалась тросточкой, что не скрадывало впечатление от её ладной фигуры. Её суровый взор несколько потеплел, когда она увидела реакцию Вано, а на губах на мгновение отпечаталась знакомая ему улыбка. Провожая гостью к шефу, он подумал: «Все женщины одинаковы!» Недавно мы узнали, что на неё было совершено покушение. Она получила тяжёлое ранение, погиб её сын, находившийся рядом.

Когда директриса прощалась с нами, она неожиданно качнулась. Её секретарша поспешила заметить, что шефиня отходит после болезни. Нам подарили книжки, выпущенные институтом.
Мы вышли в коридор. Гено спросил меня:
- Ты знаешь, почему качнуло нашу хозяйку?
Потом добавил:
- У меня особенность я есть такая - как смерю кого-нибудь глазом, так тот человек обязательно или ногу подвернёт, или споткнётся.
- Тебе это кажется. На самом деле твоё внимание привлекают споткнувшиеся люди. Что касается сегодняшнего, так та дама с ленцой нас принимала, с ленцой и прощалась, вот и не совладала с собой, - урезонил я его.

Симон смотрел по-особенному. Вот одна из острот по этом у поводу:  «Симон глядит как пылесос! Его пытливый взор всасывает зрительную информацию!». Есть определения попроще: «Он смотрит впритык!» Или, грубо выражаясь, «пялится!»  При чём делает это не то тревожно, не то с любопытством. Что здесь было первичным, что вторичным – предмет специального анализа, во всяком случае вас пронизывал тяжёлый и проницательный взор. Сам он говорит, что смотрит так напряженно потому, что боится пропустить и не поздороваться со знакомыми... «Народ обидчивый!» - пояснил он.
Сегодня  Симон рассказал сотрудникам занятную историю, происшедшую с ним днём раньше.
- Иду я по проспекту Руставели после работы. Гляжу старик мимо проходит. Встрепенулся он, подходит ко мне с виноватым видом и говорит: «Добрый день, товарищ генерал!» Я хотел было его разубедить, но он меня хвать за руку и со страхом тараторит, мол, извините, виноват. Пьяненьким был. Как сам заявил, он был из гэбистов на пенсии. Скоро старикан смекнул, что меня по ошибке за своё начальство принял. Начал выпендриваться, даже кулаком стукнул меня в грудь, но понял, что силёнки у него не те. Махнул пьяный гэбист-пенсионер рукой и отстал от меня.
Симон замолк. Видно было, что его одолевает двоякое чувство - он был доволен, что его приняли за генерала, с другой стороны – получил за это тумак.


На углу улицы Бесики собирались меломаны, хиппующая молодёжь. Чепарухин Саша отличался - был выше всех. Его буйная шевелюра и знание предмета работали на его авторитет. Чепарухин мешал молодёжный сленг с англицизмами, и некому было ему возразить. Очаровывало то, как на английском он произносил имена звёзд поп-музыки и названия последних альбомов. Но вот к табунку хиппи подходил старик и Саша замолкал. Пожилой мужчина, с европейской внешностью, с бабочкой, тоже прекрасно знал предмет, более того - прибегал к музыкальной терминологии. Под конец он зазывал в гости Чепарухина послушать пластинки. Парень сильно краснел и отбивался от приглашений...
Однажды я прогуливался с Чепарухиным. Он ткнул меня в бок и кивнул сторону прохожего. Это был тот старик-меломан.
- Обрати внимание, какой у него страшный взгляд, - прошептал мне приятель.
Прохожий смотрел пронзительно, бросал на пешеходов жуткий сканирующий взгляд...
- Он ищет для себя партнёра, у него страсть к мальчикам, - прокомментировал Саша.

Не помню когда, но в тот год Земля и Луна приблизились друг к другу максимально. Ночью меня и моего брата разбудила мама. Она взяла нас на руки (меня на правую, брата на левую) и вышла на балкон. Мы, в белых ночных сорочках, спросонья, с открытыми от изумления ртами, смотрели на планету, которая зависла над нашим городком. Она как бы не замечала нас, не издавала ни звука, и не было светилом, потому что не светило... Горы, кратеры как неровности на лице человека, который смотрит впритык, но тебя не видит. Какое одиночество ощущаешь, когда на тебя смотрят пристально пустыми глазами. Она просто висела в воздухе. Я ждал момента, когда планета торжественно повернется вокруг своей оси и направится медленно вдаль. Но ничего такого не происходило.

То был юноша-книжник, полу гений-полусумасшедший из провинции, у него руки атласные и нежные, сдержанная улыбка, сдержанная из-за того, что люди с астенической конституцией, склонны к кариесу зубов, который уродует улыбку. Насилуя её, он невольно придавал больше света своему взору, отчего его глаза завораживали - как взгляд гомосексуалиста, шпиона или шизофреника. Его изощрённый ум и фантазия делали его чутким и умелым любовником, он преподавал девам уроки любви. Дочке хозяйки дома - у себя в комнатушке, на старом диване, студенткам в университете, где-нибудь в рискованном месте, где только экстремальный секс... Туповатые и злокозненные обыватели только сплетничали о нём, говорили гадости, а он воровал у них их дев...

... созерцаешь бездны ... блаженные минуты счастья как страшная боль ... "нельзя, нельзя смотреть так ... просто", "что зенки вылупила - дура что ли. А вы, узнаю, кто обидит эту малахольную, ноги обломаю! Вороти глаза, вороти глаза, больно мне!" - кричал он чудной незнакомке... чем больше счастья, тем больше боли...
Или,
на мне как-то остановился взгляд прекрасных голубых глаз. Они смотрели просто. Я подумал, что нельзя так вот просто и прекрасно смотреть на просто прохожего. Какая расточительность. "Не надо так!" - была реакция... полная тревоги за создание, чьи глаза так излучали.

Спасибо Сломанная Веточка! Твой взгляд как невольное прикосновение веточки (лёгкий порыв ветра виноват), оно упругое и скромное. Так бывает, кто-то слегка заденет тебя в переполненном транспорте, оглядываешься, а на тебя смотрит исподлобья, не скрывая ясных глаз, какая-нибудь скромница и говорит тебе почему-то: "Спасибо!" Столько энергетики в этом "Спасибо". Точно - оно не от сломанной, а молодой веточки, скинувшей только только с себя бремя снежного наноса, и выпрямившейся.


Взгляд как дуновение,
что колышет лёгкую тунику.
Сияние глаз как омовение,
Придавая прелесть лику,
Соития сладость предвкушает.

Взор как шёлка прикосновение,
Как обещание, как томление
Огонь и сила в нём играют...
Извивы тела, страсть, желанье
Порыв и радость обладания...

Как редки минуты счастья,
мельком украденные у времени.
Взгляд красивых глаз, сколько в них внимания,
как свет сквозь толщу бытности суетной,
будто приоткрылась дверь внезапно...
и закрылась,
Пахнул оттуда ветерок,
в моей душе вместился он и затих,
Осталась только нега от мига промигнувшего.

Хрусталик к хрусталику
Вот она - гладь стекла.
Не замутнена даль и ясность взора видна
Через эту гладь стекла,
Что от хрусталика к хрусталику,
которые - плачущего ангела слёзы...


Воспарив стремительно, потом застыв в выси,
Остекленным взором она вбирает в себя вселенную.
Лёгкий ветер теребит оперение птицы,
Дуновением своим он освежает мир,
делая его прозрачным для созерцания мудрого Орлицы.
Парению нет конца, но вот выслежена жертва
Парение срывается в стремительный полёт-падение...

Орлица хранит полёт,
Зависнув над мирозданием,
Взгляд остановился, смотрит вдаль...
Но вот сложились крылья
и в стремительном падении
глаза чернеют как тени ада,
Клекочет клюв и когти рвут лепоту рая...
Но вот опять парение, как в нирване
Глаза спокойны...
Внизу рай продолжается.


Начинающий писатель

Мой приятель Симон - большой охотник до зрительных впечатлений. Казалось, сам процесс смотрения доставлял ему физиологическое удовольствие. Впрочем, делал он это не из праздного любопытства. Симон «зрил в корень», как говорил о себе и называл себя «людоведом». Такую свою повадку он называл «академичной».
Сам Симон оказывался в центре внимания. Его сканирующий взгляд производил жуткое впечатление на людей, за что ему попадало. Я заметил ему:               

- Своим беспардонным взглядом ты нарушаешь личное пространство людей. Такое впечатление, что ты ломишься в чужую дверь, а не просто подсматриваешь в щёлочку.

Он без моих указок осознавал это обстоятельство. Даже извлекал уроки, даже сравнивал, как на его особу реагировали в наших краях и в ... Берлине.

Как-то я и Симон съездили в этот город. Со службы нас послали на семинар. Оказавшись впервые на улицах Берлина, Симон таращился как ребёнок, попавший в магазин игрушек. В глазах пестрило от оригиналов разного возраста, пола и расы. У меня у самого глаза разбегались. Толпами ходила разбитная молодёжь, трансы, клоуны... В какой-то момент я ощутил, что на нас смотрят и обсуждают. Прохожий, интеллигентный немец, громко сказал сопровождающей его приятной наружности даме:               

- Что за специфическая пара, особенно тот, что короткий и в очках! (имелся в виду Симон).               
Я дёрнул своего приятеля за рукав, а тот в ответ прошипел мне:               

- Дался я им, вокруг столько фриков самого разного толка, а они на меня смотрят.

Довольно скоро он угомонился, экзотика западного образа жизни примелькалась. Её было не мало и на семинаре.
Под конец поездки Симон поделился со мной своим умозаключением:               

- У нас не так посмотришь на кого-нибудь, так тут же хамить начинают, даже драться лезут. Здесь сначала тебе улыбаются, потом начинают волноваться, затем в панике озираются, как будто полицейского глазами ищут.               

Из всех впечатлений особенно запомнилось ему одно. Организаторы семинара выкроили для участников свободное время. Мы направились в большой универмаг на Александр-плац. Симон быстро купил подарок для своей матушки, мне же хотелось ещё побродить по секциям. Он вышел на улицу, я остался. Когда присоединился к нему, нашёл его вполне умиротворенным. Почему, стало ясно, когда мой приятель показал на долговязого парня-поляка. Тот находился недалеко от нас, торговал котлетами.               

- Я познакомился с этим поляком, - сказал Симон.               

Его новому знакомому можно было посочувствовать — в зной он был облачен в металлическую конструкцию, которая обвивала его тело. Весь в поту молодой человек одновременно разогревал котлеты в мини-печке и продавал их. Агрегат увековечивал зонт, балдахин. Когда парень передвигался, зонт покачивался и звякал.      

Симон сказал:               

- Он простой, приветливый. Говорили на английском.
- Ну и как? – спросил я. 
Мой приятель продолжил:   
- Беседовали за жизнь. В какой-то момент вокруг нас стал вертеться один субъект. То руками расстояние между мной и ним измерит, то на часы посмотрит.
- Я отошёл в сторонку, чтобы не навлекать неприятности на парня. Вдруг слышу металлический лязг. Ко мне приближался торговец котлетами, тяжело, обливаясь потом, зонт при этом во всю качался над его головой. «He is fucking, fucking, fucking, fucking… Jew from Israel!» — выдал он, показывая глазами на менеджера. Мол, мало что еврей, да ещё из Израиля.               

- Вот такой анти-семитский выпад! – заключил Симон.

По приезду мой приятель подготовил для меня сюрприз. Он предварил его спичем. Сначала последовал жест – Симон махнул рукой, будто рубанул шашкой. Я насторожился. Он скуп на чувства, а тут такая энергия. Затем последовал пассаж, исполненный диалектики. Наверное, Симон давно его вынашивал. Речь шла о  переходе количества (наблюдения?) в качество (?) и так далее по учебнику диамата.               

- Не томи! - сказал я.               
- А не стать ли мне писателем? – сказал Симон и осмотрелся вокруг. Кроме меня поблизости никого не было.               

- Я всё время наблюдал нравы. Пришло время их описать! - заключил он. 

Однажды его матушка говорила моей маме, что её сын купит маленький компьютер и займётся сочинительством. Прошло пять-шесть лет, как у Симона завёлся лэп-топ, но писателем он не становился. Поэтому слова его родительницы я позабыл. Но вот вспомнил и чуть не обиделся скрытности приятеля.

Он выбрал прозу. Дескать, поэзия не для его не пылкой души. Свои первые рассказы Симон показал мне сразу после заявления. Достал файлы с бумагой из кейса. «Точно – ситуацию он подготовил», - мелькнуло у меня в голове. Новоявленный автор писал коротко и чётко. И по этому поводу он выдал заготовленную фразу: «Текст надо вдыхать как эфир, после него должно ощущаться опьянение!»
 
Выбор Симона не мог показаться престижным на нашей улице. Мы жили на окраине города, застроенным частным сектором. Народ здесь простой, наиболее продвинутые даже бахвалились своим бескультурьем, что считалось признаком здравого смысла. По месту жительства на Симона смотрели как на ботана, с усмешкой... и с настороженностью. Жди неожиданностей от этого молчуна-очкарика!
И не напрасно.
Начинающий писатель проявлял себя как гипер-реалист, если понимать под этим то, что в рассказах были прописаны вполне узнаваемые персонажи из округи. Одним из героев он вывел олигофрена с инфантильной речью. Общественность подхватывала его словечки и использовала как прозвища. Некоторые прилипали надолго. Настоящее имя одного мужика узнали только на панихиде по случаю его смерти. Мальчишки гоняли убогого, а взрослые никак не реагировали на их «шалости». Из всех видов смеха персонажи предпочитали хихиканье. Симон сделал открытие, что не в ходу в округе такой жест, как «шиш». Даже грузинского слова не было подходящего для обозначения этой комбинации из пальцев. В русском же синонимичный ряд имеется по этому поводу: «кукиш», «фига», «дудки», «дуля». В рассказах дело доходило до натурализма. Автор описал двух малышей, не поделивших игрушку. Их памперсы отвисали как курдюки. Драчуны укакались уже не по одному разу, а их отцы в это время безмятежно играли в невдалеке в домино. Кстати, случай с анти-семитом с котлетами в Берлине был увековечен моим приятелем. Я не фигурировал в его рассказах. Не мог решить – обижаться или нет этому факту.

Произведения Симона обсудили в офисе, во время чаепития. Выпендрился один из сотрудников. Дескать, в рассказах нет «Её» заветной. Замечание вроде приемлемое, но делалось с подтекстом. Оно шло от субъекта, известного своей манией вычислять что-нибудь этакое, предполагающее скрытые половые проблемы. Подключился ещё один критик. Он назвал автора «мизантропом», мол, не видно светлых ликов. «Где вы их видите вообще?» - парировал один из присутствовавших. Аудитория слегка заволновалась, но потом вдруг стихла, как бы согласившись с репликой, что в тот момент в той комнате таковых точно нет, хотя сошлись на том, что положительных героев можно было ещё наскрести. Я тоже высказался -  наш коллега - бытописатель, старается избегать оценочных суждений. Такой вот стиль! Библиотекарь тётя Вера, мягкая по природе, усмотрела в текстах ненавязчивую симпатию автора к своим героям. «Вот именно ненавязчивую!» - бросил один из присутствовавших. Симон всё время молчал и только благосклонно улыбался.

Симон понимал, что без налаживания профессиональных контактов пробивать свои работы будет трудно. Но где их найти? Коллега по имени Цисана предложила Симону обратиться к её знакомому – ближайшему из всего её обозримого круга друзей писателю, мужу её подруги. «Он выпустил несколько книг, пишет мудрено. Авангардист!» - сообщила Цисана Симону. Сама она писания этого автора не читала. Симон решил пойти к «авангардисту».

Семейство жило в фешенебельном районе города. Меня и Симона встретила пара – полноватый среднего роста мужчина с бородкой, открытым лицом (писатель) и его супруга, приятной наружности женщина (психиатр по профессии). Мы ожидали застать  богемный, художественный беспорядок в семье, но застали срач. Дом давно не знал ремонта и даже уборки. Во время чаепития из внутренних комнат появился сонный подросток с книгой. Он вежливо поздоровался, тускло улыбнулся и удалился. Чуть позже вернулся с какого-то мероприятия пожилой мужчина, отец хозяйки, профессор математики. Он был в черкеске с кинжалом. Мужчина пожал нам руки (подчёркнуто молодцевато) и удалился. Читая рассказы Симона, писатель навзрыд смеялся (даже те места, которые мне и автору казались грустными). Он предупредил нас – манера у него такая – смеётся значит нравится. Хозяин похвалил творчество гостя и дал ему адреса деятелей больше, чем он интегрированных в литературную жизнь. Напоследок нам подарили книгу. На обложке книги красовался автор с группой с совершенно заурядной внешности женщин (кубышки в рабочих халатах, у некоторых пух под носом как усы). Совершенно смущенные, они рассматривали книги, при этом не выпускали из руки швабры. На заднем плане виднелись открытые кабины нужника. Я обратил внимание, как испытующе глядела на нас супруга писателя.               

- Эту книгу я посвятил работникам общественных туалетов. Самой порядочная категория людей в городе – прокомментировал писатель. Когда мы спускались вниз по лестнице, он крикнул нам вслед: «Побольше бы любви!» Надо полагать, реплика была адресована Симону.

По дороге домой я и Симон обсуждали наши визит. Вот протокольное изложение:   

спасибо за помощь Хвиче (имя хозяина), подсказал несколько полезных контактов;       

чай был хороший, индийским, печенье тоже, свежим;               

пиши Хвича в академическом стиле - семье только польза;               

пиетет Хвичи к работникам общественных туалетов никак не связан с любовью к порядку в собственном доме;               

профессия жены - гарантия, что Хвича не сойдёт с ума на почве авангардизма;               

на самом деле тётки из общественных сортиров - те ещё стервы, 20 копеек не заплатишь – не впустят в заведение, как бы невмоготу не было;               

старика оставили без ужина, он открыл шкаф там было пусто, открыл холодильник и там пусто, старый джигит только плечами пожал;               

интеллигентский ребёнок с книгой не расстаётся и не чистит зубы, как отец;               

в коридоре шмыгнула, не-то мышь, не-то крыса...

Я уступил очередь на прочтение книги своему приятелю. Утром он позвонил мне.              - В тексте я не обнаружил ни одной точки и запятой. Что-то типа матрицы, какими балуются аитишники – распечатывают цифры, сквозь ряды которых  просматривается мадонна! Этот текст - большое испытание для работниц общественных сортиров!               

Я слушал спросонья. Потом уронил трубку. Заснул.    

Первый успех пришёл неожиданно и необычно. Я бы поставил это слово в кавычки, но факт, который имел место, рассматривался Симоном как признание его таланта. Произошло это до того, как ещё не брезжили перспективы первой публикации, а Симон продолжал расширять сеть своих литературных знакомств. По протекции того же Хвичи мой приятель наведался к одному профессору филологии. «В писательских кругах к его мнению прислушиваются, - сказал Хвича, - он – автор нашумевшей статьи о теме смерти в грузинском фольклоре».

Как всегда, я разделил общество с начинающим автором, мы явились с визитом к профессору на его кафедру. Нас приняли вежливо. Профессор оставил файл с рассказами Симона и пообещал связаться с ним через десять дней. По дороге обратно мой приятель заметил глубокомысленно, что неспроста этот тип о смерти пишет. Я вопросительно посмотрел на собеседника.

Он продолжил:
- Глаза у него без блеска, будто обращены вовнутрь, человек чувством вины мается. Так у неврастеников бывает.

Мой приятель также сообщил мне, что вложил в пакет для профессора новый рассказ. «Он о зоопарке», - сказал Симон. Я сразу прикинул, о чём могла идти речь. Недавно в офисе мы рассматривали репродукции картин весьма странного художника. Он рисовал кентавров. У существа с телом собаки и хвостом колечком, была физиономия пьянчужки, на голове кепка, а во рту папироса. «Пса» на поводке вела свинообразная пара. Даже детишки (кто с шариком, кто с мороженным в руках) изображены уродцами.               

- Небось, тебя тот художника вдохновил? – спросил я с подозрением и назвал имя живописца.               

- У меня в рассказе люди как люди, звери как звери, и каждый на своём месте – первые снаружи, а вторые в клетках, – был ответ, а после паузы собеседник вдруг ожил и бросил:               

- Мой сюжет я давно вынашивал. Берёг его. 

Симон пообещал дать мне экземпляр рассказа.       

Весточка пришла окольными путями. В одно прекрасное утро её принесла в офис Цисана, подруга жены Хвичи, психиатра по специальности. Та в нарушение врачебной этики рассказала Цисане о забавном пациенте, о давнем друге её мужа, о неком профессоре. Симон и я насторожились. Со слов психиатра нервный криз у пациента вызвало прочтение опусов новоявленного писаки, рассказ о зоопарке поранил его чувствительную душу. «Вы знаете этого писателя!» - заметила врач своей подруге. Цисана с насмешливым недоверием вперемежку с укоризной посмотрела на Симона. Она удивлялась тому, что какой-то рассказик да ещё не столь именитого автора мог серьёзно навредить кому-то. Здесь Симон покраснел как бурак. Он долго колебался и признался, что автор того рокового рассказа он.               

– Что же вы так небрежно с профессором! – не без упрёка обратилась к Симону библиотекарша тётя Вера.

Выпендронистый сотрудник заметил:               

- Профессор повёл себя неквалифицированно. Он не выдержал эстетическую дистанцию.      

– Может быть там вообще никакой эстетики, - заметил другой наш сотрудник.               

– Что тогда? – прозвучал вопрос.               

Тут подключилась Цисана:
- Пациент принял успокоительное после прочтения. Всю ночь ворочался. Врачу он заявил, что не видел более чудовищно угрюмого зрелища.

Информация была с третьих рук. Полагаться на полностью на неё я не стал. Как и сам Симон. Он только предрёк, что профессор ему не позвонит. Так и случилось. Судя по всему, автор был доволен произведённым эффектом.
Я, конечно, прочитал рассказ. Там есть тема смерти. В зоопарке умирает лев, поминается кончина отца. На месте Симона я бы не проводил эту параллель. Родитель моего приятеля точно не вытягивал на уровень короля животных – маленький, согбенный человек, нудный бухгалтер, умерший от перепуга. По ошибке надзорные органы обвинили его в том, что тот ведёт черную бухгалтерию. Потом органы извинились за свою оплошность. Но было поздно. Вообще произведение жутковатое – животные в оцепенении, они сканируют посетителей своими взглядами. Живость проявляет только верблюд, козочки и макака. Верблюд реже – он плюёт в шалопаев, которые пытаются палками сквозь сетку вольера расшевелить его. Козочки бегают маленьким испуганным стадом из угла в угол. Макака ведёт себя отвратительно, на людях занимается онанизмом. Ведал ли Симон, но рассказ имел много прочтений. После ознакомления с ним тётя Вера усмотрела в нём то, что автор наверняка любит животных и переживает за них. Она умилялась этому обстоятельству и удивлялась реакции профессора.

Недавно мать Симона нашептала моей. Она встала ночью и видит, как сын сидит за столом в ночной пижаме и в свете торшера печатает что-то. Как он объяснил, во сне что-то приснилось интересное, жаль было не зафиксировать.               

Продолжение следует.