Искушение

Олег Черницын
(то ли быль, то ли небыль)

Заболел человек, лежит в постели, жар, угасает – не жилец. Ничего не помогает   – ни наставления врачей, ни средства народные. Вдруг у изголовья шевеление какое-то, сопение. Приоткрыл больной глаза – рядом кто-то: со сна да в темноте сразу и не поймёшь кто. Присел ночной визитёр на край кровати, на болящего глядит – участливо, с состраданием. Посмотреть со стороны, роднее и дороже этого немощного ему и нет. Протёр человек глаза – чёрт. Прищурился, присмотрелся, точно он - с рожками, нос пятачком. Тут ещё Луна подсветила в окно – полная, яркая, не ошибёшься. А гость чуть не в лицо хозяину дома холодом дышит, по плечу нежно поглаживает:
- Что, миленький, худо тебе? Вижу, что худо.
 
При других обстоятельствах испугался бы человек, закричал, под одеяло спрятался. От шока остолбенел, сознание потерял – кто знает? А здесь температура сорок – туман, всё, как во сне. Чудится – не чудится? С тобой это или нет? Хотел больной оттолкнуть беса, а рука сквозь того, как в пустоту – чертовщина и только! Хотел перекреститься, но чёрт не дал - схватил его ослабевшую руку и не выпускает.
- Пошёл вон, нечистый! Чур меня, чур! – прохрипел больной, через силу вырывая руку.
- Погоди, родненький, не гони! Дело у меня к тебе, предложение… - заговорщически прошептал чёрт.
Человек собрался с силами, приподнялся на локти:
- Какой я тебе родненький? В жизни у меня такой родни не было и не будет! И дел твоих знать не хочу!
- А ты не серчай, не горячись, и так температура зашкаливает. Плохи дела твои – хилый ты, не поднимешься уже. Еле-еле душа в теле - скоро ей из тела вон, так отдай её мне…
- Чтоо?! – взбодрился обречённый, аж присел в кровати. – А ну, брысь отсюда, пока я тебе рога не пообломал!
- Я ж с миром к тебе, послушай, что скажу. Ведь ты не святой, так что, если не примут тебя там, на небесах, куда тебе путь-дорога? Правильно - к нам, вниз. В огонь, на дыбу!
- Да, не святой, так и покаюсь за грехи свои земные Всевышнему, а там, как решит… – выдохнул человек. - А свяжусь с тобой, так уж точно Царствия Небесного не видать мне!

- Упрямый ты! – заволновался чёрт, с кровати соскочил, завертелся. – Хочешь, спасу тебя от болезни? Вмиг встанешь на ноги. Поживёшь ещё всласть! Богатым будешь, счастливым, власть у тебя будет, слава! Договор заключим, без обмана.
Вытер человек со лба испарину, мотнул головой:
- Нет, чертяка, не старайся! Чтобы я подлецом далее жил, а то и преступником, людям гадил – нет!! 
- Не некай, подумай! Жизнь у тебя будет - праздник, всем на зависть! – не унимался чёрт.
- Вот-вот, на зависть! Нет, сказал! Испоганить душу – дело нехитрое, а что потом?
- Глупец! Жить будешь! Без всяких душевных расстройств и угрызений совести! Лишим тебя этого удовольствия!
Человек опустил голову, закрыл глаза, задумался на секунду-другую: 
- Нет, рогатый, не по-нашему всё это, не по-людски…
- Да ладно тебе! Знаешь, сколько таких продажных у меня в кармане?
- Сколько - не знаю, но некоторых точно встречал. Давно догадался, что душу свою продали. Как ни скрывай, а рано или поздно видно их. Да они, по-моему, сильно и не таятся. Видно их, когда вразнос идут, когда от них круги грязи и горя расходятся. 

Больной перевёл дыхание:
- По ним и сужу. Шальные деньги с ума сводят, до добра не доводят: семьи рушатся, друзей предают, покой, здоровье теряют. По сути, одни они – бобыли бобылями. Без уважения и людской любви живут, а если и любит кто, то больше притворство это, фальшивка. Несчастные они.
Чёрт взорвался визгливым хохотом, притопнул копытцем:
- Сам-то счастлив со своей кристальной душенькой?
- Умою тебя, нечистый, разочарую – счастлив! Люблю и любим. Талант мой людьми признан. Всех денег не заработал, но живу в достатке, ещё и внукам останется. Пол мира объездил.  Конечно, всякое в жизни было, но я на неё, на людей не в обиде. Надеюсь, и они меня добрым словом помянут, когда время придёт!

- А скажи мне, - чёрт хитро прищурился. – Случалось ли такое, когда ты сам, по своей воле, был готов продать душу дьяволу?
- Было… И даже не продать - просто отдать! Когда несчастье в дом заходило: дети болели, родные в иной мир уходили. Но ведь стерпел, не отдал! Не стал вашим заложником!
- Значит, не договоримся, не уступишь душу?
- Не уступлю.
- И за что ты её так ценишь, душу свою?

Замолчал человек. Долго молчал. Вроде, как и забыл, что посланник сатаны рядом, а тот нервничает, кончик хвоста теребит.
- Разом и не скажешь. Много в ней чего хорошего.
- Выдумки всё это! – взвизгнул чёрт. – Пустота, эфир! Дел-то на один выдох!
- Цену сбиваешь! – улыбнулся человек. - А зачем тебе душа моя? Очернить, грехом заполнить? Не твой клиент я - душа моя света полна, тепла!
- Ну-ну! То-то температура у тебя зашкаливает!
- Памятью она полна: о прожитых годах, людях хороших. О моих родителях, первом признании в любви жене моей будущей, первых шагах детей наших. Красотой полна: рассветами и закатами малиновыми, осенью золотой, узорами на окнах в мороз. Красотой храмов православных (Чёрт зажмурился.) …
- … ядерного гриба – съязвив, продолжил лукавый.
- А это уже от вас, окаянных! Всё зло от вас! – хрипло прокричал человек, ткнув ему пальцем в грудь.
 
- Ладно, ладно, остынь! И чем же она у тебя ещё полна?
Отдышавшись, больной продолжил:
- Запахами скошенной травы, сирени и черёмухи. Айвазовским полна, Шишкиным. Бахом звучит, творениями Шопена и Чайковского. Пушкиным поёт и Цветаевой, Фетом журчит. Чеховым через край, Буниным взахлёб. Толстым клокочет!
- Кто это, всё друзья твои?
- Эх, ты, сатано, одно слово – темнота, преисподняя! – засмеялся человек, аж закашлялся.
Оскорбился дух, вновь завизжал:
- Смотрите на него – ожил, развеселился! Рано радуешься!
Отпив воды из чашки, человек продолжил:
- Любовь в душе моей – безграничная, трепетная, искренняя. Душу греет.
- Да-да, аж угольки разжигай!
- Да, рыжий, и угольки она разожжёт, и лёд растопит! Вот такая она любовь – к Родине, людям, жизни. К Богу! Вера в душе живёт – православная, христова! А ты врёшь – эфир, пустота!

Человек вновь тяжело закашлялся. Открывает глаза – перед ним девушка: красивая, нагая. Осёкся, смотрит на неё не моргая.
«Ведь я её уже где-то видел… Да это же…  Конечно она – сколько фильмов с ней смотрел! Дьявольщина, да и только!» 
А та в свете Луны, как статуя античная из белого мрамора, только живая, тёплая, трепетная. Льнёт к больному, губами к его губам тянется: 
- Остынь, милый, успокойся. Знаем-знаем, что душой чист ты – давно к тебе присматриваемся. Нужны нам такие души – незапятнанные, как стёклышко, каких мало. Ждали, что сам предложишь, когда трудно было тебе, но сильный ты, всё стерпел. Однако, часы твои сочтены, вот и пришла я. Не упрямься, послушай меня внимательно и подумай - а если мы предложим тебе… бессмертие? - едва слышно прошептала чаровница, словно поведала великую тайну.
- А на кой оно мне нужно?! – вскрикнул человек, не задумываясь, отталкивая «звезду экрана». - Семью свою пережить, друзей?! Страшное ты мне предлагаешь, любезная, страшнее твоего ада! 
- Забудешь всех, это уж наша забо…
- Замолчи! И слушать тебя не буду! Пошла прочь, нечисть поганая! 
- Какая же я тебе нечисть, сынок?

Пригляделся человек, а это мать его!
- Мама?! Родная! Ты же… Почему ты здесь, зачем?!
А руки сами тянутся к матери, а у той слёзы на газах, обнимает сына.
- Ради тебя пришла, сынок. Согласись, послушайся их и всем будет хорошо! И папа просит тебя об этом.
- Папа? Где он?
- Здесь, недалеко. Придёт к нам, только сделай то, что просят они…
- Не могу…
- Согласись, прошу!
- Не могу! Не мучай меня, пожалуйста!

Над городом забрезжил серый рассвет. Лже-мать исчезла, оставив «сына» с пустыми объятиями; у кровати стоял бес – под потолок, сгорбленный, трясущийся, с налитыми кровью глазами, поднятым вверх длинным крючковатым перстом:
- Пожалеешь ещё, человечек, да поздно будет! Придёт время - встретимся!
- Пшёл отсюда, мерзость! – искушаемый запустил в слугу ада чашкой, но тот уже растворился в полутьме.

Проснулся человек совершенно здоровым, будто болезни и не было вовсе – Всевышний миловал его за стойкость и преданность вере. Открыл настежь окно, приветливо улыбнулся солнечному полдню, вдохнул полной грудью жаркий августовский воздух:
- Слава тебе, Господи!

О ночных событиях ничего не помнил и ничто не могло напомнить ему о них, разве только рыжая шерстинка на простыне да разбитая чашка…