Библиот 1. Сборник озорных рассказов

Библиот 1. Дедал
№ 1. Планета Форсмажор
И не подозревает никто, чем он тут занимается. Сотрудницы приходят позже на работу, а уходят раньше, хотя бы на пять минут, потому что ценят личное время, а Стёпушка раньше приходит и позже уходит, много позже указанного на табличке времени: «Библиотека работает с 10.00 до 20.00». Он своё личное время проводит как раз на работе. Так живёт кукушка в часах: немножко трудясь, но в основном размышляя о своём, о птичьем.

Официально Стёпушка по вечерам реставрирует потрёпанные книги и журналы, но помимо этого сочиняет кое-что за авторов. Он их бледные писульки доводит до «кондиции». Порой Стёпа и ночует здесь – а что, начальница не возражает, не видя в том ничего кроме пользы. Есть люди, коим не пришьёшь какой-то своекорыстный умысел: они чистые. Вот и Стёпушка такой.

Уютное пространство библиотеки для него не имеет границ, оно лишь прикидывается коридором, вестибюлем, пятью комнатами со столами и стеллажами. Тёмный паркетный пол истёрся и просветлел, стены со временем приобрели скромные оттенки воздуха – всё это блеклое, тихое нравится ему, потому что не лезет в глаза, не мешает видеть крепости, подвалы, кладбища, инопланетные ландшафты, парусные корабли. Здесь не совсем районная… здесь бескрайняя галактическая библиотека, здесь проводят нескончаемое собрание бессмертные авторы. Они все замечательные люди, правда, некоторым чуть-чуть не хватает смелости, чтобы остаться детьми. И Стёпа старается письменно угадать, как они сочинили бы, коли сохранили бы отвагу детства. (Это он, разумеется, не для публики, а для себя.) Он с хрустом вскрыл вторую пачку (остросюжетной) писчей бумаги.

А началось невзначай. У него температура поднялась, и он томик Пушкина открыл, чтобы остудить мозги. "Вурдалак"

«Трусоват был Ваня бедный:
Раз он позднею порой,
Весь в поту, от страха бледный,
Чрез кладбище шёл домой.
…
Что же? Вместо вурдалака
(Вы представьте Вани злость!) –
В темноте пред ним собака
На могиле гложет кость».

Чей маслак? - подумал Ваня.
Иль соседа моего,
Что на днях погрелся в бане,
Крепко выпил и того?

«Сохрани меня, триперстый!
Свят Кондратий, помоги!»
Он увидел гроб отверстый   
И соседа без ноги.

Так Стёпушка завершил чужое стихотворение. Шутка при повышенной t помогла ему, но всё же он промолчал об этой целебной шалости, иначе Новелла Романовна сорвала бы с него буйну голову. Она не только заведующая библиотекой, она ярая, завидущая пушкинистка: не суйся, не замай!

Так он заболел писаниной и болеет по вечерам. А в рабочие часы это усердный библиотекарь. Снабдив читателя книгой, он глотнул остывший чаёк, бросил взгляд на раскрытый глянцевый журнал (сотрудница Инесса такие притаскивает), увидел рекламу компании "Нервы+": избавим от панических атак! И тут же включился. Ага, они избавят! Из-за стеллажа, заставленного больничными картами, выскальзывает психиатр и хватает пациента за горло. Душит его, душит - лицо садиста, резиновые перчатки скрипят, больной хрипит, а доктор ему с изуверской гримасой: «Уже скоро покой, недолго осталось».

Чай быстро остывает, надо купить термокружку или китайскую такую с нежными цветочками на боках и с крышечкой-пагодой, - замечает между делом Стёпушка.
И настаёт наконец-то вечер - блаженство тишины и внимательной настольной лампы; очарование старой книги с ветхими, как осенние листья, страницами и треснутым корешком, где виднеется корпия. О, бормотательная песенка мурлыкающей души!
- Пока, Степан, - бросает ему Новелла Романовна Блокнот, звякнув ключами от авто.
- До завтра, - кивает он ей возле дверей.
 
Покой в библиотеке. Этот покой начинает шевелиться и мельтешить внутри себя, ничем наружу своих дел не выдавая. Между прочим, ничего невероятного: космос, например, тоже кипит начинаниями, хотя выглядит пустотой.
Хватит мурлыкать, лучше глянь, что пишет фантастический писатель Мызля Подкоркин, ученик литературного мага Урлона Ду (Юрий Дурбас).
 
«Собственно, это нельзя было даже назвать полётом, - тоном опытного астронавта сообщает как бы от себя Подкоркин. - Это просто проживание в закрытом пространстве (три «про» в одной фразе – много даже для Подкоркина). Космолёт Екс-13 превосходит Екс-12 одной комнатой – комнатой релаксации, тринадцатой, как ты понимаешь, мой букфренд. Наконец-то инженеры вспомнили о досуге пересекателей галактики. Двойным нажатием кнопки на подлокотнике отдыхающий спейсмэн может вызвать из n-реальности нужный музыкальный инструмент. А чем ещё заняться в путешествии, которое длится n лет?! Однообразие томит, и голову на улицу не высунешь: скорость-то ого-го, возле световой. При такой скорости корабля…»

Стёпа заварил свежий чаёк. «При такой скорости корабля разреженный межзвёздный (звучит, как дрель стоматолога) газ отшибает башку не в меру любопытному туристу. Нет уж, лучше музыка, чем скука и смерть! - сказал Рэйв Сукдиди, капитан корабля (от этого панельного «ля» надо отходить, пускай корабли называются корабеллами).

Итак, они произнесли:
- Нет уж, лучше музыка, чем смерть от скуки, - бросил Рэйв Сукдиди, капитан корабеллы, настраивая новорожденную гитару.
- Будем исполнять Шнитке, - подхватил Зомбирий Кухарий, врач spaceотряда, стряхнув пыль с пейсов (space-off).
- Моцарта в апгрейде, Моцарта! - захлопал босыми ступнями Джумбай-Планер-Тумба, афроэлектрик, тут же получивший из n-реальности крокодиловый бубен.
- Но только в последней версии! Люблю тупую, ритмичную музыку, - поддержала упруго-приятная Гертруда, массажистка.
- Ей бы течную, дискотечную, сексапильную, любвеобильную, - в духе камаринского спел Иванов, солнечный техник (sun-technic), извлекающий тепловую энергию из фекалий, которые на высших скоростях излучают зеленоватый свет.

Что там дальше пишет Мызля? – Стёпа заглянул в конец повести, ища творческую подпитку. Мызля доставил команду Экс-13 на планету Форсмажор. К этому времени все космонавты научились играть на музыкальных инструментах. Только случилась беда. Планета Форсмажор – ужасное место, здесь одноклеточные организмы в ходе дурно-дарвинской эволюции стали крупней медведей, и, в общем, они съели ни в чём не повинного Джумбай-Планер-Тумбу. Вся перкуссия насмарку, больше некому играть на барабанах. Прощайте, Шнитке, Шестакович, Дворжак, Фрумкин и Гуталлини! Прощай, обновленный, дискотечный Моцарт!

Капитан придумал драматически использовать вместо drum-бумса и тададамса взрывпакеты. Идея по идее-то хорошая, но всё-таки невозможно тротилом попадать в такт, исполняя такую симфонию, как «Юпитер», даже преображённую до неузнаваемости. И тогда… и тогда капитан сказал: играйте смерть Маршельзона, то есть марш Мендельсона.

Заиграли. Капитан сделал предложение Гертруде, и она согласилась. От чарующих звуков одноклеточные монстры притихли, на Форсмажоре стал появляться кислород, пилоты простили друг другу былые споры и выбросили в жерло вулкана кастеты и заточки. Так Мызля подвёл нас к торжеству любви и музыки. Так совершилось галактическое торжество музыкально-половой сердечности вопреки всем адским условиям.

Самоучки наяривают адаптированного Мендельсона; капитан и массажистка стоят, склонив головы перед пастором. Роль пастора исполняет suntechnic Иванов. Господа-Бога-Творца-Всевышнего исполняет суперкомпьютер, умеющий всё знать (а понимать ему не обязательно).

Стоп ходдинг! Стёпушку такой финал не устроил: брехня! Автор явно не мужского пола, здесь в каждом абзаце проглядывает желание льстиво приврать, покрасоваться и подсластить амурами жуткую пустошь галактики. Нет, это не Мызля Подкоркин, это Мишель Подмышкина. Знаем упитанную сквалыгу с лиловыми губищами и пламенным париком. Она однажды приходила в библиотеку, чтобы с читателями непринуждённо побалакать о своём величии. Стёпушка еле вытурил её. В общем, финал повести нуждается в серьёзной правке. И вообще, хватит читать, пора писать, - рассвирепел Стёпушка.

Не жаль сожрАтого бактериями афроэлектрика: у него был ветер в голове, у него постоянно искрили контакты… и никого из этой горе-команды не жаль, кроме Гертруды. Вот она натерпелась космоса по самое не могу. А что такое? Да то, что космические мужланы разрушили высокие женские мечты. Оказывается, на больших скоростях в мужском организме семя не вырабатывается, отсюда… отсюда меняется мужское поведение. После исчезновения семенной жидкости эти тупые существа напрочь перестают интересоваться прекрасным полом; они как будто освободились от женозависимости. Надо было Гертруде физику и биологию учить в универе. Она ввязалась в этот рейс только потому, что среди семерых мужиков она тут окажется одна.

Как мечтала о полёте! Куда им деваться, несчастным спермоносам, распираемым изнутри! Мечтая, она ещё на планете Земля сняла трусы, чтобы легче мечталось. А тут облом: три года терпения! Да не только в постельках дело, она хотела царить и править, хотела смотреть на дуэли, хотела стравливать их, слушать неземные клятвы и торжествовать, и хохотать.

Гертруда мечтала стать Венерой, но нету на мужиков надёжи, никакого от них проку. Даже в той спальне, из которой вообще нет выхода, они отыскали выход – нонспермия. Сколь противны эти равнодушные мужские глаза! Ни малейшей там искорки, ни чёрточки, ни чёртика, лишь недоумение: зачем она тут? Неожиданное, вернее непростительное фригидомыслие воцарилось в мужских умах, прежде тёмных и похотливых; ныне светлых и отдалённых, или проще сказать - пустых.
 
Увы, кроме постельки и массажа, Гертруда ничего не умеет, но кто знал, что в космосе возникнут такие проблемы? (В этой фразе уживаются глаголы настоящего, прошедшего и будущего времени, как добрые граждане в коммунальной квартире.) И всё же рано ей было отчаиваться. Вдруг на Форсмажоре либидо к ним вернётся, и тогда бразды правления Гертруда всё-таки возьмёт в свои нежные руки, а?
Первыми очнулись для половой жизни капитан и афроэлектрик. Официальная версия гибели Джумбай-Планер-Тумбы такова: «съеден одноклеточными бактериями». Однако версия верна лишь формально.

Капитан, по мере накопления в организме половых силёнок, смотрел на Гертруду всё с большим аппетитом. Однажды она показалась ему даже красивой. О таком же оптическом эффекте сообщил ему добрый Джумбай-Планер-Тумба. Зря. Лёгкие отношения в коллективе закончились, уже завелось между членами команды ядовитое соперничество, разъедающее души.

«Как хорошо было в полёте!» - подумалось капитану, когда вползла ему в сердце змея злоумышления. (Погодите, а где прежде она обитала, эта змея? Нигде. Она возникла, когда сложились для неё подходящие условия внутри личности Рэйва Сукдиди; подобным образом - творчески и спонтанно - возникают новые виды в природе. Ах вот оно как!)
- Пойдём-выйдем, афробратан, я тебе кое-что покажу, - сказал ему капитан лживым голосом.
- Пойдём, - согласился Джумбай, тоже новую щекотку ощущая в себе.

Былые неурядицы в коллективе нынче показались бы капитану смешными, и вправду на борту была чепуха: всякое может померещиться от нечего делать; на самый мелкий пустяк можно окрыситься, коли застоялись эмоции. Теперь капитан-преступник затосковал о том дозированном и безгрешном компанействе, о том свободном одиночестве полёта... ибо времена изменились.

"Твердил же в ЦУПе не брать баб на борт! - он досадовал задним числом. - Нет, всучили!"

Когда оба вышли за порог, капитан быстро вернулся и захлопнул дверь станции. Кранты электрику: без брони, без лазера он долго не протянет, минуты две от силы. Какой ужас, ах, почему? Да по случайному кочану. Ветер за его спиной захлопнул дверь. Такая приключилась беда. И никакая комиссия не подкопается, и комар носа не подточит.

Рэйв постыдился наблюдать, как бактерии дерутся между собой и как победитель заглатывает землянина своей липкой поверхностью. Но всё же некое нечто в глубине капитана радовалось этому ужасу – нечеловеческий пси-элемент. Вот уже наверняка покончено с афротоварищем, а тайное удовольствие не тает, не уходит. Будь капитан чуточку зорче, он догадался бы, что злодейство – это месть Богу. С таким же настроением ЦУПовцы подсунули ему в команду Гертруду Оникс. И много всякой всячины производится на белом свете ради инфернального злорадства.
 
Например, онтологический садизм руководит композитором, сочиняющим современную драматическую музыку – чтобы терзать слух и отравлять мир. С той же целью самолюбивые люди надевают на свои лица надменные личины - чтобы унизить окружающих и заодно Того, кто в ответе за человека (в ответе ли?).

Все изуверства и почти все преступления совершаются на почве инфернального злорадства и мщения. Нож вонзить в беспомощную невинную жертву способен только тот, кто выполняет сатаническую миссию богомучительства.
Стёпушка, написав сие, поразмыслил: может, стереть последние три абзаца ластиком? Нет, оставил. Пускай оно вышло серьёзновато, пускай маленько заковыристо для светской библиотеки, зато правда.

Затем Стёпа усадил всю команду за вычетом афроэлектрика в досуг-центре, чтобы исполнить похоронный марш… опять же Мендельсона, поскольку дело шло к свадьбе. Грянул адаптированный Мендельсон - и космостанция развалилась. Люди крепче металла; металл – он восприимчивый, какую вибрацию пошлёшь ему, такая и будет у него судьба. Каркас треснул, не выдержав дребедень-музыки. Посыпались листы обшивки, появились прогалы жёлтого неба в потолке, откуда глянули вниз багрово-синие морды бактерий с чёрными веточками вокруг рта. Адова рота ртов глянула с потолка.

Интересно, в каком месте своего одухотворённого организма нашла она, Мишель Подмышкина, идею о просветляющем влиянии современной музыки?

У неё всё закончилось брачным соитием. Команда за стеной спальни без устали играет, поддавшись очарованию музыки и сладких стонов Гертруды. Играет.
Нет, всё было куда интересней и страшней. Монстробактерии свешивались и шлёпались на пол. Народ убегал, но длительное проживание в невесомости негативно сказалось на мышечном тонусе: медленно люди прятались, нерасторопно.

Молодожёны под защитой неведения предавались половому счастью недолго. Всякое счастливое неведение заканчивается. В спальню перевалкою вошла бактерия.
- Чмок-чмок – прекраснейшие звуки! – пропела огромная гостья. – На Форсмажоре я – королева красоты. Встречайте!
- Простите, у нас первая брачная… - пролепетал капитан.
- Я знаю. Полюбились и хватит. Моя очередь.

Бактерия с поцелуйным звуком отлепилась от пола и оказалась на влажной кровати. Рэйв приподнялся ей навстречу… но его попытка сопротивляться даже на взгляд его молодой жены была обречена. Атлетические плечи Рэйва Сукдиди выглядели детской вешалкой по сравнению с габаритами этой жадной туши. Бактерия всем телом обняла капитана и с липким заглотом отправила внутрь себя. Затем секунду постояла, вслушиваясь в сокровенный путь жертвы, или жратвы, и обратилась к молодой вдове.
   
- Познакомимся?
- Гертруда, - без голоса произнесла Гертруда.
- Пассия моё имя. По своему роду я бактерия, великий род, - произнесла бактерия лягушачьим кваком.
- Угу, - кивнула Гертруда, изнывая от ужаса.
- Не «угу», а «весьма приятно». Чего сидишь как пришибленный? Если ты человек, ты должен меня развлекать, ублажать.
- Я ничего не должна: я женщина, - прошептала Гертруда в надежде на гендерное сочувствие.
- И что с того? На Земле равноправие. Если ты человек, ты обязан обо мне заботиться, понимаешь? И побольше выдумки. Мне нужны подарки, романтика, интересное ухаживание. А не то я тебя съем, Хертруда. В общем, люби меня, тискай, ласкай, терзай неистово и нежно, и корми. Поддерживай телесно и морально, чтоб я жила с тобой как за каменной стеной. Ты в курсе, что такое вакуоль? Она у меня капризная. Вообще я вся переменчивая, у меня такой характер. Я очень ранимая, да, у меня тонкая душевная организация. Поняла? Начинай.

- С чего начинать?
- Ну, пригласи меня в кафе что ли.
- На этой планете я не знаю ни одного.
- Это не мои проблемы. Развлекай.
- Да я не знаю! - в отчаянии воскликнула Гертруда.
- Ну, предложи массаж. Мне говорили, это возбуждает.
- Если тебя это возбудит, что мне придётся делать? Я ведь женщина!
- Земляне - существа находчивые. Любая умная землянка-земляника, поскольку умеет требовать, имеет понятие о способах исполнения желаний. Не так ли? Действуй.
- Но… мне надо к тебе привыкнуть.
- Привыкнуть – это скучно, Хертруда. Твоя задача – завоевать моё сердце. Приступай.

Рэйва больше нет. Сейчас он там, где у этой гадины вакуоль. Он там исчезает. Гертруда сквозь ненависть разглядывает округлую переливчатую образину, покрытую слизью и мягкими шипами. Образина талантлива, она читает мысли и быстро обучается. От этого она ещё опасней. Бактерия Пассия кого-то ей напоминает… директриссу школы для умных девочек Пассифлору Стоунбред. Из-за великой своей округлости она получила от учениц прозвище Vacuole (Вакьёл). В русскоязычной школе она прозвалась бы Утробой.

Утроба – звучное прозвище. Стёпушка отвлёкся от судьбы героини. Уф, пора чайку испить, маленько передохнуть от космических приключений.
Ищ – интересный суффикс. Прозвище, утробище, угробище, днище… А нет ли тут поблизости глагола «искать»? Ищи! Но, поскольку предметы, вооружённые этим суффиксом, имеют значительный размер, то искать их не нужно. Утробище само тебя найдёт. Не ты ищешь, а тебя находят и проглатывают. А вот убежище искать всё-таки нужно. Да, сложный суффикс. Гертрудище.

«Девушка должна быть привлекательной, самолюбивой и в меру недоступной», - наставляла юную Гертруду с её товарками большая пожилая Вакуоль. Девицы дивились: где она взяла такие представления? Вряд ли кто-либо в реальной жизни домогался её доступности.

Впрочем, на старшем курсе Гертруда поняла, где. Необъятная Пассифлора Стоунбред берёт куртуазные и половые представления из матки, из области сокровенных мечтаний. Практического опыта Вакуоль не имела – ну и что? Мечта активно живёт в потаённом своём гнездилище и оттуда просвещает ум. А мечтами просвещённый ум диктует миру правила игры. Сей мир - игралище.

Гертруда отчаялась, она крайне подавлена и не способна решиться ни на какой шаг, ни на какое слово. И вдруг боковым зрением замечает Иванова – тот вкрадывается в комнату. Бледный, щуплый сантехник сейчас видится ей героем. Восхищённое зрение Гертруды наделяет его красотой, как позолотой. О господи, слава Компьютеру! Конечно, он физически слаб, но в руке у него, словно палица, вантуз. Где настоящее оружие, Ванья?! Где лазерган?!

А гадина-бактерия уже перехватила взор Гертруды.
- Ага, Иванофф! Безлазерный лузер! Ещё один обед явился. Антропос… ты антрекотос, который приходит сам. Иван-off – что это значит? Without any Ivan. Ваще без Ивана.
Гадина издевается. Хмыкает, губами шлёпает - соляная кислота с её губ разлетается по всей спальне. Тонкие выросты на морде чещутся друг о дружку. Но что-то случилось. Бактерия поворачивается к сантехнику и вся чернеет, вянет, скукоживается.
 
От сантехника страшно разит уксусным альдегидом. Вот она, причина спасения - перегар.   
- О, русский дух! - прошептала бактерия, превращаясь в чёрную лужу, как будто брачную кровать облили дёгтем. (Ну да, ну да, не девушкой была невеста.)
- Ваня, я тебя люблю! – восклицает Гертруда.   
- Не время, дорогая. Надо спасать остальных.
- Дыши, Ваня! Дыши глубже!
- Мало взяли водки, - молвит сантехник с горечью на устах.
- Народу наверняка уже меньше осталось, - ободряет его Гертруда.
- Всё равно водки не хватит, - печально кивает опытный Иванов.
- А ты сам, ты сам всё выпей, - призывает и вдохновляет его Гертруда. - Только будь рядом!
 
Браки совершаются на небесах, - написал Стёпушка для завершения рассказа и тут же стёр. Неча на небо пенять и напраслину возводить. Он заглянул в заварочный чайник. (Был ещё молдаванин Йона Чайкуба, то есть был его рассказ в "Искателе" про студентов, которые приехали из города в деревню и перепутали табачный лист и чайный. Табак заварили, а чай выкурили. Писателям всегда есть о чём рассказать.)

Он откинулся в кресле - хорошо. Как хорошо, когда никого нет. Господи, как хорошо поздним вечером в библиотеке! Мысли бродят по столам и полкам, словно волшебные мыши; они питаются книжной пылью, мягким светом и тишиной, в которой только Стёпушка хрустит печеньем.   

№ 2. Воскресхудо
Сегодня сотрудницы решили задержаться после работы, прям непохоже на них. День рождения – конечно повод, но после работы? Отчего бы не выпить ликёра с вином, водкой и чаем по ходу дня? Ага, они проверки из райотдела боятся. Романовна робеет перед начальством. «Кто не боится Бога, боится пауков», - кто-то сказал; кажется, Гюго.
 
День рождения был у «девушки в поиске» Инессы. Женщины устроили чаепитие, шторы задёрнули поплотней, ладно уселись. Больше всех пила и впитывала алкоголь Вита, она же Таня, потому что полное имя у неё Квитанция (так в бывшем паспорте, а сейчас просто Вита). Больше всех налегала на чай и торт Новелла Романовна Блокнот – и правильно, она водоизмещением посолидней.

Больше всех говорила Инесса, виновница торжества. Количество лет, прожитых ею в поиске, - тайна, тсс. Каждое слово она изображала разными выражениями лица и танцами маникюрно-манерных пальчиков. От столь подвижных зарисовок у Стёпы закружилась голова, и вообще он устал ей сочувствовать, ибо в изгибах её губ невольно выдавалась её судьба; параллельно словесному сюжету она вела пластический рассказ о себе, о том, как ей трудно. Ей всё даётся трудно, особенно - декоративная внешность. Она старается, она выкладывается на все сто - но, кажется, не очень успешно. Может, не в ту сторону старается? Ох, кто бы знал, куда надо!

Стёпушка постеснялся несвежего свитера (не знал о празднике) и потому сел на уголок, что позволило ему неприметно закрыть глаза. Остался голос Инессы. Голый голос обрёл дополнительную чёткость и даже язвительность. Его звуки проволокой входили в мозг и делали там извивы. Болевых окончаний в мозгу нет, но душа всё это образно ощущает и, пронзённая, страдает. Если открыть глаза, к витому звонкому голосу прибавляется пантомима Инессы. (И-не-ссы, пожалуйста! Ибо случается эмоциональному человеку обмочиться на людях, увы-увы.) Инесса не просто рассказывала, она себя подавала с максимальной - да простит она Стёпушку - навязчивостью. Краснодевицы и бабоягодки по-свойски терпят «новорожденную». (Та взвопила, когда родилась, и с той поры не останавливается. Изменились поводы, голос, приёмы и выражения, но содержание плача неизменно - раз уж вы меня родили, вам и терпеть, вот я тут, уа!)

Словами Инесса рассказывает о Дудукине. Был и по сей день почти здравствует в славном городе Воскресенске некий Дудукин, продолжатель «общего дела» Николая Фёдоровича Фёдорова (1829-1903). Фёдоров чаял воскресения предков. Дудукин, устав от обещаний хвастливой науки, создал семейственный музей, в коем собраны мемуары, письма предков, а также адреса могил, к ним относящихся. То есть он попытался оживить их через вещи и мощи, опосредованно, поелику возможно. Музей родного прошлого - так он своё дело назвал и так облегчил неподъёмную и страшную задачу Николая Фёдорова.

Инесса говорит о нём взахлёб. Дудукин по её оценкам выходит героем нашего времени. Дудукин каждую семью призывает создать подобный музей, причём в отдельном помещении, чтобы получился храм и как бы жилище для покойных родственников.

Женщины усомнились насчёт отдельного помещения, поскольку многим семьям не хватает жилплощади. Но отставить сомнения! Генетики всё же начнут клонировать покойников. Им образцы ДНК понадобятся и пробирки больших размеров, как примерно гробы, - поёжился и  подумал тихонько Стёпушка.
- А я могу в спальне такой музей устроить. Муж со мной всё равно уже не того, - заявила Новелла Романовна под общий смех.
- Опасно. Будут являться бесы под видом родственников, - уверенно возразила нетрезвая Вита.
 
Завязался диспут о явлениях. В целом, женщины были уверены в том, что всё необычное – проделки бесов. Только Инесса громко кричала, что бесов нет и нечего ей морочить голову. Новелла Романовна тоже сомневалась в их реальности.
А ведь нельзя приписать всё множество странных случаев бесам. Церковная страна, по мнению Стёпы, и вправду существует по ту сторону мировой кулисы, но это лишь малая часть иного мира. Да-да, всё это существует на том свете: мир праведников, подвалы с грешниками, - но истина шире указанного сектора (вознаграждений и наказаний). Бытие просторней любой идеологии, сколь ни была бы высока она и грандиозна. Более того, мир постоянно растёт и преобразуется, (и душа человека тоже). Мир - он живой. Но Стёпушке незачем это произносить: каждый библиотекарь за данным столом верит согласно своей потребности и способности.
Женщины думали посидеть полчасика и разбежаться, но вино, водка и ликёр их задержали. Стёпушка немного занервничал, потому как ему предстоит  сброшюровать кипу распавшихся журнальных листов, а потом ещё он хочет помочь одному робкому автору. К тому же Стёпа нисколько не выпил, и среди разгорячённых дам ему стало неловко.

Вита уже стучит по столу чайной ложкой, призывая внимательней и строже относиться к бесам. И вдруг её взгляд падает на него, на единственного тут Стёпу. Вита сдула прядку с глаза.
- А этот у нас вообще не пьёт, гляньте! Степан, да ты никак совсем не мужик? …Чего притих? А может хочешь, да только стесняешься? Знаем таких. Мы тут все свои, между прочим. Я вот при всех говорю, девоньки: он мне нравится, и зря он трусит, робкий наш Стёпушка. А если бы он решился меня изнасиловать, я бы немножко поддалась.

Беда сидела не столько в речах Виты, сколько в её подлом голосе и злорадном лице. Испытующий и насмешливый взор бросила в него - отравленным дротиком.
После беглой пересмешки наступила тишина. Он ощутил, как заливается краской от стыда и возмущения. Почему ей такое позволяется? Физическое насилие запрещено. А психическое? Женщин защищает закон, потому что мужчины по части мордобоя, как правило, сильней. Но по части нервотрёпки, скандала, оскорблений слабый пол куда сильнее мужчин. Кто и что защитит его, Стёпу? Если он ударит её, будет неправ. А словесно отвечать… что отвечать, что она хамка? Она сама это знает. Зачем задевает его? Зачем выставляет растерянным идиотом? Куражится дамочка и приглашает на своё смысловое поле, где ей удобно издеваться над ним. Поле для таких разборок у неё одно - половое. На этом поле мужчина - всего лишь исполнитель, а женщина - оценщик и товаровед. Здесь она скажет что угодно, даже при том интересном варианте, что Стёпушка не касался её, даже взглядом не трогал никогда. Правильно было бы врезать ей по щеке – да нельзя, как-то недопустимо. И что получается? Некрасиво получается.

Женщины увидели его состояние. Новелла Романовна строго посмотрела на подчинённую.
- Вита, хватит пить! Собирайся домой, завтра поговорим. Девочки, кто будет мыть посуду?
Вита шатко поднялась и ткнула в его сторону пальцем.
- Он!
И тут он тоже поднялся. Виту спасли стулья и стол. А через две секунды Стёпа взял себя в руки, вернее так произошло само: растерянность и возмущение сменились холодным и глубоким презрением.
- Я ничего за вами мыть не буду, - отчеканил по слогам. - Сожалею о своём присутствии.

Он уставился на компанию немигающими тяжёлыми глазами. Это было напряжённое презрение, родственное холодной ярости. Стёпа впервые в жизни оказался в таком состоянии. Кулаки сжаты.
- Всё-всё, девочки, расходитесь, полдесятого. Я сама помою.
Следующие минуты прошли мимо его внимания. Сотрудницы, не глядя на Стёпу, одевались, бегали с чашками к умывальнику… наконец ушли. Романовна там ещё повозилась, потом оделась и подошла к нему.
- Счастливо. Запрись. Если б ты был светским человеком, ты бы отбрил её в два счёта.
- Я не хочу быть светским человеком, - произнёс угрюмо, упрямо.

Всё. Покой… якобы. Сильно изменилось лицо родной библиотеки. Надо восстанавливать. Надо взять из души тепло и доверие и отдать всему вокруг – зрачками, через глаза. Светом души обновить и вылечить помертвелые предметы. Он то садился, то вставал и кружил по комнатам, уговаривая себя не принимать пустяки за события. Но Стёпушка ещё не возмужал, не очерствел, ещё удивлялся, ужасался, обижался – и ругал себя за это, побуждая к умному безразличию, но какой-то голосок в нём объявлял, что будет плохо, если это произойдёт.
 
Заварил чай, чтобы сбить неприятное послевкусие вечера. Сейчас бы ему помогла Мурка, домашняя котя. Насчёт недугов у него не было случая проверить, а настроение Мурка исправляет. Она мурлычит и вьётся вокруг ноги, притирается, бодает ногу, стимулируя выделение молока у Стёпы, то есть из холодильника. Стёпа угощает Мурку. Она хмуро улыбается в усы. Он тоже улыбается. Грустные мысли прикрыты лёгким флёром, туманом, который вскоре исчезнет в оконном сквозняке.
Одно воспоминание о Мурке улучшило его настроение. Он взял пачку разлохмаченных страниц «Роман-газеты», исправил их последовательность, подравнял края. Правда, пальцы у него нынче холодные, нечуткие… нет, лучше отложить брошюровку на завтра. А пока есть время до полуночи.

Стёпушка зашёл в мировую паутину, набрал в поисковой строке «Воскресенский музей Дудукина», а там - увы. Там - не то. Дудышкин, Дубков, Евгений Воскресенский…  Стало быть, надо всё вообразить самому. Как и для чего Дудукин хочет воскрешать мёртвых? Несогласие с приговором времени? Гнёт вины за то, что потомки не оправдывают ожиданий предков?

Воскресенск... Он увидел тёмное островерхое здание в готическом стиле. Он захотел представить чердак под этой сложной крышей да ещё с башенками, но сделать этого не смог. Зачем и как использовать подобную архитектуру?

Спросить не у кого. Где-то вдали раздаются азартные крики воскресенских пацанов, гоняющих мяч при последнем свете долгого летнего вечера. Уже двенадцатый час, но в мягком сумраке всё видно. Бледный, нежный розовей подкрасил несколько окон, глядящих на запад.

Он приблизился к чугунному забору. На калитке цепь и замок, поверху торчат пики, но Стёпушка сильный, ему 25, и что ему ограда! Перелез и оказался во дворе. Какие-то лавочки низкие, прямо над землёй... нет, это надгробные древние камни. Они покоятся на зелёных газонах, между ними трава, куртины вереска и аккуратные кусты можжевельника, похожего на сорт «King of Spring», король весны. Ей самое место здесь, весне, - с осторожностью подумал Стёпушка, ощутив прохладный умысел этих слов, потаённый смысл, заброшенный далеко - так забрасывают блесну аж на самую глубину реки - в потёмки этого здания.

Крыльцо, дубовая дверь, от неё по правую руку фасадная табличка «Воскресдом №1». Ну да, роддом известен, дурдом бывает, а тут воскресдом. Ничего страшного, по крайней мере ясно, чем тут занимаются... или пытаются. А по левую руку вывеска «Музей Дудукина». Надо проникнуть, - его толкнуло в сердце. Он покрутил вертушку старинного звонка - в доме отозвался звонок-вертунец. После минутной тишины из-за двери послышался хмурый сонный голос.

- Кто ещё?
- Я от Николай Фёдоровича.
- От Фёдорова?! - голос кажется обрадовался.
Лязгнуло, звякнуло, и стала расти дверная щель... и вот уже лицо показалось в смугло-прозрачном, как вода на торфяном болоте, воздухе. Белое, вытянутое, с острым подбородком, с недоверчивыми глазами и кривым носом - диковинное лицо.
- Извините, это я на журналистов окрысился, - Дудукин отступил от прохода.
- За что? - Стёпушка вошёл в неосвещённый коридор, и за его спиной немедля закрылась дверь, и механизмы замков отработали свои обороты.
-  Не пишут они правду, глумятся. Кто-то не понимает, кто-то искажает нарочно, ибо таков социальный заказ.
 
Он хотел возразить, мол, не слишком ли мрачно, однако воздержался, поскольку всё вокруг было мрачным, и доминанту мрачности язык не отважился отменить.
«Социальный заказ на неправду»... - в этом что-то есть, кивнул ступенькам Стёпа, восходя на второй этаж. Дудукин крался чуть ниже: быть может, боялся подставить спину. А Стёпушка ничего не боялся, поскольку давно осознал, что опасный мир окружает его со всех сторон и что уязвимые места у него, у Степана, всё равно везде.

Громко тикали часы в большом зале, куда они вошли. Здесь была масса народу, на подоконниках и столах, на полу под стенами - и все маленькие. Пёстрые гномики - не знаешь на кого посмотреть. Освещалась комната настольной лампой и фотопрожектором, направленным в потолок. Окна закрыты ставнями. Пахнет поломойной тряпкой, застарелой прохладой, красками.

Напольные часы в башенке ходят и подмигивают маятником, однако здесь было что-то не так. Он сверил их время с часами на руке - неправильно. И с неприязнью заметил, как минутная стрелка сместилась в обратную сторону.   
- Отчего? - он протянул туда руку с пальцем, - отчего так... они ходят?
- Потому что ничего не стоит ваше светлое будущее. В прошлое надо стремиться, в прошлое! - С людоедской радостью оскалился хозяин, распахнув тёмную ротовую пасть. Его глаза вмиг сузились до хрустальных капелек.
Стёпушка маленько озяб. Неприглядье какое в этом лице! «И со своей удивительной рожей/ он решил пожить/ да не долго прожил», - возникло в памяти (книги уже путаются у него в мыслях).

Зачем?! Зачем так увлекаются некоторые люди отвлечёнными вопросами? Если Дудукину любопытен мир мёртвых, тогда Стёпушка его понимает, ибо он тоже человек познания. Только в лице хозяина любопытства не было. Не познанием озабочен Дудукин, а торжеством уже достигнутого знания. Достиг, захватил мозолистыми извилинами, как тисками, и своё знание пытается использовать как орудие самоутверждения.
А что если это знание ложное, если ошибка? Отчего не задаёт себе Дудукин проверочных вопросов? Отчего не сомневается? И Стёпушка ответил за него: потому что фанатик.

Есть места на лице, где отмечается фанатизм, это брови и переносица, ноздри и складка губ. Означенные «места фанатизма» опечатаны строгостью. Здесь наблюдается невозвратное исчезновение улыбки. Ладно, человек не улыбается по какой-то причине, такое бывает, но Дудукин вообще потерял способность удивляться, радоваться, улыбаться. Он живой, но взял и нарочно умер. Не отсюда ли физическое тяготение к прошлому, которое уже перепрело? Трупики ему - приятели, а могилы, окружающие дом, не уснувшие памятники, но квартирки товарищей.

Когда хозяин упрямо воззрился на него, Стёпа увидел сильное косоглазие - вот что мешало ему глазами с хозяином встретиться. Одним глазом Дудукин смотрел сюда, а вторым, похоже, в прошлое.

Погодь-погодь, Стёпа заглянул в чайник, машинально осмотрел старые чаинки... тем временем перед его умом расходились в разные стороны три дороги. Одна замогильная, другая познавательная, третья неизвестная. Значит пора охолонуть, пора чаёк заварить, а то мелкая вибрация пошла, будто он заторопился куда. Некуда ему торопиться. Вон книжные ряды кругом, и дверь на замке, и улица во тьме. Здесь он хозяин времени. Кто-то млеет, перебирая свои купюры, а Стёпушка радуется богатству покоя. В библиотеке благодать, здесь тихая заводь мира.

Да, так вот: выбор пути по наитию - как он совершается? Органы восприятия здесь не участвуют. Зрением ли видит он свои три дороги? Нет. Он видит их каким-то предчувствием. Интуиция забегает вперёд и оценивает нечто на дух и вкус: хорошо ли там, уютно ли, красиво, таинственно, содержательно? И при этом конкретно ещё ничего не видит. Образы откроются позже, когда он, умозритель, направит в темноту грядущего свет воображения.
 
Глотнул чаёк и посмотрел с укоризной на кружку. Чай оставляет желать лучшего - вспомнился кудрявый оборот писарей и столоначальников (подлежащих воскрешению, по вере Николая Фёдорова). Сказавши просто «чай слабый», они бы не подчеркнули свой конторский статус. «Не находите ли, сударь, что вам не удастся не утаить недостаточность вашего неверия? Да-с!» Оставь их, Стёпа, с ними разберётся реаниматор Дудукин.

Интересно, кто он по профессии? - подумал Стёпушка, наливая кипяток в...
- Позвольте спросить: вы кто по профессии? - гость обратился к хозяину.
- Кладовщик я на Воскресхудо, на заводе химудобрений. А вы кто будете?
- Библиотекарь.
- Да ну, это не работа. А по призванию кто? К чему натура склоняется?
- По призванию? Наверно… сторож.
- Другое дело. Но я так вижу, будто не умирали вы ещё. Обманулся я, решил, что вы от Николая Фёдорова в том смысле, что восстановленный, то есть из мира мёртвых. Однако наблюдаю на вашем облике пагубную суету, неподобающую настоящему покойнику-фёдоровцу. Обманули вы меня, - в завершение он скрипнул зубами, досадуя на себя и на гостя.

- Ну, тогда я пойду, - легко сказал Стёпушка, обрадованный поводом уйти; он бегло оглядел человечков на полу и снова поднял глаза на Дудукина. - Один только вопрос: кто они?
- Мои предки, уменьшенные копии.
- Это решение задачи Фёдорова?
- Что вы, солёное тесто... баловство, а не решение.
- Какой же материал требуется для восстановления?

- Необычный материал, молодой человек: тонкая материя! - как и положено фанатику, он похвастался. - Два решения нашёл я для этой задачи. Подселение предковой личности в кого-то из ныне живущих. И метод восстановления без примесей: когда воскрешаю предка в тонкоматериальном теле.
- Неужели такое возможно? А если он жил давным-давно и даже записи нет... - перебил Стёпа.
- Без выходных работает космо-информационный портал! - зычно объявил Дудукин. - Посвящённый может вытащить оттуда целую личность: не призрак, но самого предка. Древние тоже знали этот фокус. Вам известно про Акаша и Хроники Акаши?

- Да, это мир без вещества и хроноса, мир живой вечности, где всё совершается, не совершаясь, где всё существует, не платя за это распадом. А Хроники Акаши - это память мира, включая память о будущем, - отчеканил гость, обчитавшийся книг и журналов на работе.
- Замечательно. Вы начитаны.
- В меру, в меру, - Степан ограничил сомнительную в данном случае похвалу.
Хозяин поднялся и жестом пригласил гостя следовать за ним, только направил в другую сторону.
- На выход нам разве туда?
- Фасадную дверь я поставил на сигнализацию, пойдёмте чёрным ходом.
Они вышли на лестницу с тонированным деревом на стенах и маленькими светильниками в виде свечей. Спустились на курительную площадку: здесь большое окно, белая пепельница отеля «Halal» скучает на подоконнике.

- Откуда у вас такой большой дом? Простите мою нескромность.
- Гонорар получил.
- Кладовщик на Воскресхудо?!
- Нет. За восстановление Марии Магдалины.
- Да ну на фиг! - не удержался в приличиях Стёпушка. - Кому она, зачем?!
- Заказ поступил от женского общества «Амдара». Мария Магдалина - главная преступница в глазах феминисток, поскольку вытерла своими локонами ноги Спасителю, а он - мужчина. Пришлось воскресить её, чтобы осудить и сжечь.
Стёпушка повертел головой или мозгами в голове - верить ли? Дудукин далее говорит.

- Однако загвоздка получилась: восстановленная личность не горит, потому что у неё полевая структура. Пришлось пойти вторым путём: я воскресил несчастную методом подселения. Натуральную такую, мясистую Магдалину им сделал, ну они и сожгли её с большой помпой - в назидание потомицам.
- Вы мне фантастику рассказываете? Кто автор? - заострился библиотекарь.
- Это не фантастика: реальное событие. На юге Франции ведьмы собрались на пленарный шабаш. Фурии, хабалки, лярвы, стыдобабры, кикиморы, злыдни и прочие феминистки слетелись на воющих пылесосах, джетмётлах, аэроступах и просто на взвихренных патлах - ужасающая красота! Всем заправляла баба Яга, повелительница ягуаров; пластическая операция у неё на лице: вместо рта и носа - влагалище, крупное такое, складчатое, а внутри - зубы. Отталкивающая привлекательность. А вот заплатила мне хорошо: лям зелени, - он жестом окинул стены.

- Вы что, единственный специалист по воскрешению?
- В Мексике орудует Серхио Сохос, далёкий амиго, он воскрешает мумии.
- А вам что требуется?
- Мне достаточно ячейки. Всякая личность отпечатывает в Акаши ячейку. Мне достаточно знать имя человека и как-то помыслить его, ну, хотя бы самым неопределённым образом. Кстати, мумия - это попытка забронировать, застолбить ячейку нетленными останками.
- На свете много однофамильцев и тёзок, - заметил Стёпушка.

- Не важно. Кто на канун подаёт записку с именем Павел, тот указывает на ячейку определённого Павла: здесь имя и оттиск личности. Так что Бог знает о ком речь.
- Понимаю. Каждая сущность - неповторимый факт бытия, - помыслил Стёпушка вслух.
Его зацепила эта тема, он решил задержаться для беседы, но Дудукин оторвал свои локти от подоконника и отступил от окна, за которым ночь объединила слитной темнотой земной мир и космос. (Лишь рассыпчатый свет ночных городов видится приметой сознания, поселившегося на Земле.)

Хозяин повёл гостя вниз, попутно зажигая на лестнице электрические свечи. Стёпа озирался на чёрно-белые эстампы, где голые библейские персонажи бросили вызов друг другу или уже вступили в борьбу. Нарисовано резко, почти безобразно - ради чего? Некогда удивляться, они зашли в нижнюю дверь, и Стёпушка здесь получил тычок в спину. Чтобы не упасть, он быстро шагнул в темноту. Устоял, поднял голову: если он уже за порогом здания, то где звёзды или что-нибудь от мироздания? Ничего. И Дудукин исчез.

Он робко посеменил куда-то и наткнулся... ощупал... на труп, кажется. Но не пахнет (смерть - от слова смердеть, или наоборот). Вот губы и нос, и брови - всё на месте. Кто-то сидит на столе... да, на столе. На ощупь холодный. Жёсткие усы, густая шевелюра, стоячий воротничок накрахмален до картонной плотности, пиджак с большими отворотами, по-старинному. Покойник чем-то пропитан или это копия человека, весьма подробная. Степан оглянулся - темнота кругом непроглядная, и вдруг сам собой в ней появился крошечный красный огонёк. Огонёк, повисев немного, принялся рисовать спираль, увеличивая размер витков, разгоняясь... и вспыхнул, беззвучно взорвался. В миг этой вспышки стал виден облик того, кто сидит на столе - важный, суровый и злой.

За яркую долю секунды Стёпа многое успел разглядеть в этом твёрдом лице, даже злорадство глаз, увидевших Стёпу. Уже свет померк, но Стёпа всё же заметил, как усатый подался к нему, норовя клюнуть или укусить. Зачем?
Степан тут же получил удар по лицу и по груди, будто об стену плашмя - только звон в голове и в сердце щемящая боль. Какое-то несчастье с ним произошло. Где он, кто? Никакого понятия. Неизъяснимым действием воли он стал искать в потёмках самого себя, как ищут в памяти забытое слово. То есть имя своё, да. Мирчуткин... правда, что ли? Неприятное имя, странно как-то... а  вот как раз и не странно. Я и есть Мирчуткин. Врач-лаборант, наполненный идеями, из коих лишь малая часть может быть исповедана вслух; остальное таится в секретных потёмках (мо)его деятельного ума.

Стёпушка, переставший быть собой, стал крепким, решительным, жестоким. Его душа потеряла нежный внутренний лик и превратилась в морду - глаза маленькие, челюсти мощные, над глазами антенны. При этом его телесное, внешнее лицо очень даже было пригодно для вращения в обществе. Дамы находили Мирчуткина брутальным и загадочным красавцем. Он всё это о себе уже знает. Он стал Мирчуткиным, а Стёпушки нет, и никто не хватился. Альфред Карлович - вот какое у него имя.

Подташнивает, но не желудочной тошнотой, а какой-то моральной. И забрезжил перед ним слабый свет, обозначилась проходная арка, там выглянул переулок, показался фрагмент города. Он из темноты заторопился на свет и вышел в улочку искривлённую, обставленную двух- и трёх-этажными домами. Здесь поздний вечер или ранняя ночь. Горят старинные гранёные фонари на редких столбах, но скоро погаснут, ибо фонарщик в тёмном халате припёрся и приставил к одному свою лесенку, поднялся к источнику золотистого света и открыл тонкую створку. Всё это он проделал, чтобы задуть керосиновый огонёк. Задул, опосля чего слез наземь.

Мирчуткин издали пронаблюдал и отвернулся. Не надо ему свидетелей. В рукаве у него тонкий нож, под сюртуком на поясе пустой мешок. У жертвы ногу надо отрезать; от одного человека взять и к другому пришить. Разумеется, не ради злого безумия, а ради науки, дабы изучить приживаемость и саму возможность обмена внешними членами, а затем и внутренними органами, а затем уж и головами.

Свой острый научный интерес он оправдал прагматизмом, выгодой. В семнадцатом веке из-за постоянных войн Европа ощутила нехватку солдат. Правители поручили докторам восстанавливать увечных, дабы возвращать их на поля сражений. Так родилась поточная хирургия да и вся нынешняя медицина, то есть отнюдь не во имя здоровья граждан, а ради более успешного их военно-политического применения. Мирчуткин, потомственный хирург, это знал.
Иван Петрович Павлов резко отказал ему в поддержке и назвал «слабоумцем» - светило, тоже мне, резчик по собакам.

Павел Тимофеевич Склифосовский вообще не стал с ним разговаривать. Ладно. Когда результаты будут готовы, самые чванливые академики восхвалят его, извиняться будут: отстали, дескать, от полёта вашей мысли. А начинать всегда сложно, Мирчуткин самое сложное взял на себя. Его конечная цель: неуничтожимый солдат, все части которого можно заменить. Воины воюют и теряют руки, ноги, туловища, головы; гражданское население служит источником запасных телесных частей. (Это его термин - запчасть.) Немцы его наработку выкупят, нет сомнения.

Ещё два квартала и будет маленький сквер, подходящий для замысла Мирчуткина. Там раньше гасят фонари, и там остаются порою живые тела после молебна Бахусу. Там удобно, потому что квартальный не любит кустов и тёмных мест, он вообще боится темноты - хоть в уме человеческом, хоть вокруг. (Однажды около полуночи квартальный Срубов обнаружил тут непристойное зрелише, а вернее - событие. На пьянице, уснувшем на скамейке, лежала, как ящерица, безумная старуха и грелась таким способом, поскольку была зима, а ещё валил снег, и квартальный не сразу разобрал, что такое здесь выпирает. Старуха укусила его за палец и прямо в суставе оставила ему свой предпоследний зуб, а пьяницу вырвало прямо на сапоги Срубову, и с той поры он суеверно обходит сей сквер - поистине подобающее название! - стороной.)

Мирчуткину всё это на руку. На днях именно в этой местности он подобрал очередную научную жертву. Следует опытов исполнить множество, иначе это каприз, а не наука. Пока что руки и ноги одних не приживаются к туловищам других. Требуется выдержка, patientia.

Он оглянулся на пофонарно меркнущую улицу, и затем горбато и юрко ступил в тёмный сквер. Темнота здесь наполнена листвой, тишина полна эфирного дыхания, тихого шелеста. Вон скамейка - ага! - кто-то склонился вбок: хотел прилечь, но застыл на полпути, прислонившись к незримой, но прочной диагонали. Тут своя алкодинамика, своя алкостатика. Мирчуткин приблизился, научным умом облизнувшись. Ещё один experimentum состоится под утро. Конечно, удобнее было бы оттащить подопытного к месту разделки, в лабораторию, но слишком тяжёлый мужчина, ряха такая мордастая. Нет, целого далеко не утащишь, зато неподалёку есть конюшня, пустая и на замке, а ключ у Мирчуткина в нагрудном кармане.

Подопытный, ещё не ведая своей судьбы, доверчиво спал, открыв рот. Новатор заглянул в чужую, словно залитую чернилами, гортань, ведущую в потёмки того мира, что называется «человек». Другой человек, но не друг. Сей другой где-то в ресторане, поди, откушал, потом взял извозчика да попутно уснул и был ограблен... возможно ямщиком. На соседней улице простучали подковы, подтверждая догадку.
Мирчуткин достал из сюртука гимназический пенал, в котором хранил рабочий шприц. Иглу осталось воткнуть в шею и сделать инъекцию дорогому незнакомцу. Минуту на изготовку, спокойно выдохнуть, ещё поглядеть напоследок - пополнить памятную коллекцию великого хирурга и вивисектора. Все его жертвы могли бы войти в историю науки, но не войдут, потому что время такое... трудное. Все кафедры захвачены старцами. Приходится отсебятиной заниматься.

Доктор прощально всмотрелся в ещё не изуродованное смертью лицо. Утром этот барин средней руки поцеловал жену, та была ещё в чепчике.
- Ну, как спалось, машер?
- Ты не представляешь, Вадим, он опять приснился!
- Кто?
- Сумасшедший тот с ножиком. Он мне волосы хочет отрезать, понимаешь? Под корень! - жена обречённого мужа пошевелила страшно подвижным симпатичным личиком.
- Брось печалится, Аннет. Морфей остался ребёнком и нашёптывает нам сказки. Я позавтракаю в Сандунове.
- Забыла, у тебя же нынче банный день. А чего так рано выходишь?
- Две важные встречи. Ну всё, оревуар, машерочка.
Они поцеловались, она поправила чепец, розовый с двумя белыми лентами, и странно посмотрела в мужнюю спину, словно сквозь сон.

И вдруг неведомое препятствие - не может убить. Рука онемела, мощная новаторская решимость оставила его. Доктор застыл на пороге действия. Между ним и донором возникла преграда - моральный запрет. Что-то новое. Откуда запрет? Жалость?! Не смешите. Вся добропорядочная жизнь этого донора не стоит одного научного опыта. Чего там: ещё свеженькая жена в чепчике, растущие акции, паевая доля, совсем свежая модистка... тьфу. Но одолеть запрет не получается. Всего-то иголку ввести в артерию, однако растёт его смятение, словно себя он собрался прикончить.
И впервые возник вопрос: человеком быть или убийцей? Человеком быть плохо, это больно и не почётно. Убийцей быть хорошо, потому что дерзко и славно. Зато человека можно любить, а если стать убийцей, то человека уже не останется - останется хитромудрое исчадие ночного кладбища.

«Убийца» - впервые это слово прозвучало в нём, и в качестве эха прокатилась волна тошноты. Муторно ему стало, словно с дикого похмелья, словно у него сотрясение мозга. Так муторно, что жизнь вся обрыдла в единый миг. Он повёл глазами - тьма и ужас. Не листья, а какие-то струпья. Не милый шёпот воздуха, а нашёптывание адских рецептов: как превратить кровь живых в золото мёртвых, как лунный свет уплотнить во ртуть.

Господин-полутруп, забывший всякое чувство, и стыд, и страх, это не другой, это он сам. В его чёрный рот вливается темнота и оттуда возвращается наружу - так дышит Мирчуткин. А завтра он совсем покойник. Осталось вколоть... от ужаса, от омерзения он выронил шприц и зажал себе рот, чтобы не закричать. Больно быть человеком, но так надо, - кричала в нём душа, о которой он как будто не знал. Она проснулась. И тут Стёпушка вспомнил, что он совсем не Мирчуткин. Ох, как светло ему стало, как радостно!

Оторвал голову от стола. Свет в библиотеке забыл выключить. Хрен тебе, Дудукин, вместо мертвецов! Метод замещения хотел применить - да на кой ляд их воскрешать?!
Между прочим, случайно Стёпа вышел живой-невредимый из этой истории. Он так понял, что ему просто повезло, ведь он мог бы и не вспомнить о себе. Надо же, вспомнил! Быть может, кто-то помог - дунул ему в душу и разбудил.

Как хорошо быть собой! Он сбегал в туалет, умылся, наполнил чайник, подготовил заварку... однако не всё в этой истории раскрылось ему. Он рано отвернулся от Воскресенска. И вовсе не благодаря случаю выбрался он из омута, а своим усилием выбрался, потому что... вот что самое главное: он правильно выбрал себя.
Выбор себя человек выполняет постоянно, поэтому процесс переведён в подсознательный режим, как биение сердца. Руководит процессом настройка, а настройку задаёт эстетической вкус, отношение и предпочтение человека. Но это не льстивое «нравится - не нравится»: означенный эстетический вкус принадлежит совести. Совесть посредством выбора смыслов и направлений доделывает человека; это его духовный строитель. В свою очередь совестью управляет... она сама. Да, это алогическая самопричинная сущность, одна из базовых. И не религия управляет ею, напротив: она сама выбирает веру.

Особо значимая работа по выбору своей личности выполняется в детстве (ох, как тут нужны примеры, чтобы ребёнку было из чего выбирать!), но и в дальнейшем сия работа не прекращается. На больших перекрёстках выбор исполняется иначе, не только по спонтанной эстетической оценке, но также на основе опыта: совесть осматривает свою память. На больших перекрёстках выбор совершает весь человек, сознательно.

В общем, если бы Стёпа не был в своём выборе последовательным, если бы духовная история Стёпы не была цельной (целомудренной), то он и не вспомнил бы о настоящей своей личности и не воскрес бы в том чёрном погребе, в том славном городе Воскресенске.

Утренний чай приятен, даже низких сортов; шесть утра, тонкий пар над кружкой рисует вопросительные знаки. Не зря они вопросительные: о подселении надо поразмыслить. Кажется, это явление не местное, а повсеместное. И Дудукин здесь не при чём. В нас подселяются...
Тут раздался дверной звонок, и Стёпа вмиг настроился на рабочий день.   

№ 3. Репка
Утро не смогло выгнать ночную темноту, она спряталась между книжками и за шкафами. Из головы тоже не совсем ушла, затаилась в уме и смотрит на дневные дела, как шаманский зверёк из норы.

Вита пришла на работу злая. Не поздоровалась, чтобы злобу не выпустить наружу понапрасну. Верхняя губа только дрогнула у неё; шея твёрдая, прямая, глаза настырные. Видать, поругалась на интимной почве и, недополучив сладкой разрядки, наполнилась жгучей яростью. Понятно, хранила молчание Вита недолго: распирала её душа, ставшая мелким бесом, просилась на волю - в чужое лицо вцепиться, чужое сердце укусить. А вон и Стёпушка маячит - раз увиделся, два... и на третий подошла к нему, ибо уже невтерпёж.

Стёпа внутренне стиснулся. Она подошла на твёрдых ногах, а впечатление такое, будто некий пузырь подкатился к нему и сейчас лопнет, и вся отрава и гиблая чушь, которая со «времени оно» завелась и расплодилась под словом «любовь», сейчас обдаст его, как блевотина. «Из-за жизни половой не владеет головой», - вспомнились новгородские частушки в мягком переплёте, издание «Эхма 2020».

- Ты мне вот скажи, по-честному, как живётся мужику, если он импотент? - Вита нарочно оглянулась, чтобы подчеркнуть секретность, или по-новому «конфиденциальность», её вопроса.
- Я уверен, что ему живётся хорошо. Доброе утро, Вита.
- А ты сам разве не..?
- Нет, к сожалению.
- Почему «к сожалению»? Позволь поинтересоваться.

Он разгадал ситуацию. Вита - женщина стандартного ума, и поведение человека объясняет скудным набором побуждений: секс, деньги, страх, зависть и ещё три-четыре пункта. Про Стёпино половое равнодушие, Вита рассудила так: Стёпа не делает «заходов», потому что у него по мужской части не всё в порядке.

- Потому что импотенция - это свобода, а свобода - самое дорогое на свете, - сказал он.
- В книжках что-то вычитал? - она украсила вопрос улыбкой психиатра.
Он чуть не сказал ей, что достаточно присмотреться к Вите, чтобы понять все плюсы воздержания. (Свидание с Витой - последний день потенции.)   
- В книжках? Нет. Там всё бабское, у нас такая цивилизация. Там учат мужчин подчиняться гормонам, воспевают любовь.
- Чему же вам ещё подчиняться, если ума не хватает, - обмолвилась Вита.
- В том и беда, что не хватает. А если бы хватало, тогда манипулировать нами стало бы сложно. Я объявил гормонам войну.
- Зачем?

- Для человеческого достоинства. На людей, которые свободу свою продают, мы смотрим без уважения. Например, на проституток: у них монетарная зависимость. На алкашей: у них алкогольная зависимость. И на себя я так посмотрел, потому что у меня половая зависимость. А мне больше нравится независимость.
- И как, получается?
- Вроде бы.
- Степан, ты многого себя лишаешь, - она вдруг о нём забеспокоилась. - Ты бы хоть лет с пятидесяти начал свою борьбу, а сейчас-то рано.
- Поздно. С детства надо было настроиться, только этому никто не учит. Если мужчина освободится от вожделения, он станет недосягаем для манипуляторов. Это я понял на двадцать пятом году - поздно. Вся юность коту под хвост.
- Удивил ты меня, Стёпа.

- Ну что, мир между нами? - протянул ей руку.
- А я с тобой не воевала, я шутила. Кому ты нужен, импотент!
Поднявшись, она отряхнула джинсы, как бы стряхивая с них что-то Стёпино - крошки его слов. Он посмотрел на неё с давним и непреходящим удивлением. Но что поделать, иные люди не могут без хамства, они без него скучают. Благо, эти люди помечены: у них вонючее лицо.
- Вита, зайди ко мне, - из книжных закоулков вылетел голос Романовны, строгий голос.

Через пять минут показалась Вита в ином состоянии, побледневшая. Села возле Степана и лицо уронила в ладони.
- Капец. Уволила меня.
- За что? - прошептал.
- Из-за тебя, - плечи у неё вздрогнули, она повернулась к нему и блеснула мокрыми глазами.
- Но... это же к работе не относится, - растерялся он.
- Она мне указала на опоздания. Между прочим, я из-за тебя опаздывала. Мне всякий раз казалось, что я недостаточно привлекательна. Вот и красилась, как дура.
- Н-ну, давай я с ней поговорю. Скажу, что это мелочи, я сам виноват, ну да, виноват в чём-нибудь.
- Ты, Стёпа, прости меня, вот что главное. Не хотела я тебя обижать, - она вновь уткнулась в ладони и замотала головой, покаянно отрицая своё поведение.
И вдруг подняла голову и засмеялась, отирая слёзы.
- Простил меня, да? Плевала я на твоё прощение! Кому ты нужен... импотент! Библиот несчастный!

Тут вышла из-за книг вся Новелла Романовна, решительная, злая (сегодня день такой).
- Вита, благодарю за подсказку. Сейчас напишу приказ о твоём увольнении.
- За что?
- За систематические опоздания. ...Степан, тебя к телефону, - бросила ему сурово.
Денёк резво как начался. Взял трубку и обомлел.

- Алло, Степан? Дудукин говорит.
- Как вы узнали мой номер?
- По интернету. Вы мне сами поведали в какой библиотеке утруждаете спину книжными тюками.
- Не помню.
- Рано вам склерозить, рано амнизировать. Лучше поведайте, как вы из подвала выбрались. Впрочем, я не со зла, ничего личного, у меня эксперименты архисложные.
- Где вы такого предка откопали?! Мирчуткин! Таких не воскрешать, их глубже закапывать надо!

- Не горячитесь. Имеется третий путь к Фёдорову: алхимическая трансмутация личности. Не к вам подселяются, а вы подселяетесь...
- Пойдите вы в жопу! - завопил Степан, который только в диком состоянии применяет столь ужасные, всемогущие выражения.   
- Все там будем. А пока я могу вас подселить к восстановленному персонажу, который послужит поводырём и носителем.
- Зачем?! - заорал он, доведённый до отчаяния воскресенской логикой.
- Как зачем? Путешествие в былое. Не жалкие домыслы, а натуральные впечатления. Разумеется, в границах носителя: если он булочник, вы не узнаете о постановках императорского театра, но...

- Послушайте, кудесник! Мне хватит собственной шкуры. Меня не тянет в иной век, я не хочу на Марс.
- А как же любопытство, познание?
- Я стараюсь что-то понять своим умом, своим, а не чужим! Без алхимических трансформаций. Мне нравятся ключи, данные нам от Бога, а не ваши отмычки.
- Погодите, Степан...
- Оставьте меня в покое, иначе я заявлю в полицию.
- На что будете жаловаться? - спросил Дудукин в деликатном недоумении.
- На попытку удержания силой.
- Ладно, ладно. Мы не сработались, вижу. Думал вам предложить одно дельце. Имею намерение создать компанию по археотуризму, первую в мире, между прочим. Но у вас кишка тонка. Грузите книжки ящиками, библиот!

Он положил трубку и посмотрел на Романовну. Та, округлив глаза, пребывала в шоке. Стёпушка быстро исчез.
В зале абонемента ещё никого; Инесса и Клара обсуждают модный журнал, пальчиками водят по деталям облика модельной дивы.
- У неё вот здесь тени, чтобы щека была впалой, видишь?
- Ты думаешь, она сама так умеет?! Кукиш, там стилисты-визажисты...

За окном раздался голос Найды - скромный лай и повизгивание. Батюшки, забыл про неё! Найда всегда приходит к открытию за жалобной данью. К восьми она у магазина, к десяти - у библиотеки. Стёпа достал из холодильника пакет: в нём общак для собаки.
Холодно как на улице, ветрено. Ветер трогает собачью шерсть и местами поднимает ёжиком. А Найда, не обращая на погоду внимания, вся ходуном ходит, извивается, хвостом неистово машет.

- Найда, уймись, у тебя хвост оторвётся.
Во время завтрака (у собаки это уже второй, это ланч) подошла Чернушка из другого квартала; они конкуренты. Чернушка всем хороша, но не в меру голосиста. Она встала метрах в семи от Найды и принялась облаивать эту всю мизансцену. За одну секунду она дважды производит отрывистый звонкий лай, и так без перестачи хоть полчаса. Стёпа страдает от резких звуков: будто по голове бьют мухобойкой. Он цыкает на Чернушку, морщится, но та не уходит. Она сознательно занимается звуковым вредительством, она мстит этим двоим за их незаслуженное счастье, за дружбу и сытость. Он бы и Чернушку угощал, но, во-первых, Найда обидится, во-вторых, Новелла Романовна рассердится.

- Зачем собак приваживаешь? Они тут гадить начнут! - заметила ему на днях.
- Не начнут. Люди вон, и те не гадят на крыльце.
- Я запрещаю. Серую - ладно, а чёрную пожарные кормят. Усёк?
- Ладно-ладно.

Интересно, в собаку может ли Дудукин подселить кого-нибудь? Вот уж была бы алхимическая реинкарнация по Дудукину в полную сатаническую мощь. Ой, лишь бы не догадался экспериментатор! А насчёт подселения в людей, это не он придумал, так издавна происходит. Маньяки - самый скверный вид подселенцев. Они подселяют в себя беса - волевой заряд, или просто зло, оформленное как вторая, добавочная личность. Всякий человек может стать носителем; надо внимательней жить.
Подошла пенсионерка, читательница Дарьи Донцовой и журнала «Шесть соток».
- Здравствуй, Стёпушка, - у неё одышка.
- Приветствую, - он поднялся с корточек.

Чернушка перестала тявкать и принялась крутиться. Найда оглянулась на неё, потом проводила глазами две фигуры: медленную пенсионерку Раису Ниловну с чёрной сумкой и вертлявую Чернушку - хвост бубликом. Потом посмотрела ему в глаза и зевнула.
Зачем? Дала ему понять, что она тут не при чём. В чём не при чём? Да во всём, на всякий случай. Степана в этот миг что-то тронуло - эвристическое чувство. Догадка ему явилась насчёт связи между этой собакой и кем-то ещё, кого Стёпа не видит. Найда - засланная собака, и Чернушка тоже. Великий Интегральный пёс внедрился в материальный мир и творит собак. Сначала было слово, то есть была написана записка о собаках (ДНК), а потом Интегральный Пёс даёт им подсказки на пси-частотах (интуиция). Интегральный пёс нюхчит, глазеет и слухает изо всех собак: они - агенты его земного участия. (Приблизительно так мыслил широкий Платон.)
И вообще все твари - агенты интегрального сознания (термин Дудукинцев).

Интегральный человек - это надчеловеческий образ, созданный Богом как изначальный образец и как завершительная цель человечества. Однако люди отдалились от своего эмблематического праобраза и одичали. (Сердечные люди умиляются животным. Наверное, Творец также умилялся нам, на нас глядя, пока мы не слишком повзрослели. Теперь мы вызываем не умиление Всевышнего, но оторопь.) 

Ныне, во дни умственного хаоса и гордыни, канонические религии видятся островками спасительных традиций, однако ещё раньше... и даже раньше язычества жила в человеке исходная религия, самая древняя. Это была непосредственная связь... даже не религия, но само присутствие Источника Жизни в человеке. Потом она потерялась, потому что в душах воцарились учения. Первичную веру трудно было сохранить из-за её бессловесности. Социум требовал чётко оформленных знаний, начальные знания оформлялись в именах и героях, в наказах и поучениях. Канонические, умные религии своей массой раздавили нежное, исконное ощущение Бога в сердце. Вместо сокровенного общения утвердилась идеология, вместо доверчивости и благодати - доктрины и умствия. Сам Бог был Интегральным Человеком, но люди так увлеклись мёртвыми частностями и так уверовали каждый в себя, что оборвали контакты с живым целым. И всё. Тем, кто отрёкся от родства, жаловаться некому: родство - дело добровольное. Бог тоже не стремится быть насильно милым.

- Степан, ты долго будешь испытывать мои собачьи нервы? - окрик ему в спину.
- Яволь, герр фрау начальница! То есть недолго: мы покушали.
- Хватит поясничать!
Он развернулся к ней и посмотрел ей в глаза.
- Не люблю, когда на меня орут.

Романовна сокрылась в библиотеке. Видать, Вита всё-таки настроила её против Стёпы. Надо уволиться, надоели эти милые дамы. Не сотрудницы, а ходячие настроения. Семь настроений в небольшой конторе - перебор. А некоторые - вовсе болячки и проблемы. Он догнал Романовну и сказал, что увольняется. Она цепкими глазами просканировала его личность, будто впервые.
- И куда ты пойдёшь?
- В «Котомку», общежитие для бездомных животных.   
- Это где ж такое?
- Под Сергиев-Посадом.
- Ого, далеко решил забраться.
- Кому далеко, а кому близко: откуда смотреть. Новелла Романовна, две недели мне надо отрабатывать?

Он прищурился ей в профиль и заметил на её подбородке малюсенькие жёсткие волоски, и жалко её стало: возраст полез наружу.
- Конечно. Пока человека найду. А может и сам ещё передумаешь.
- Отработаю.
- С чего у тебя такое решение-то возникло? Ты же больше всех библиотеку любишь.   
- Трудно объяснить.
- Устал от женского коллектива?
- Наверно.

В этот день к нему никто из коллег... вернее, ни одна коллега не обращалась. Читателей было всего четверо: трое в абонементе, один в читалке. Он их обслужил, а девушки в дальней комнате ели торт и чирикали. Угощение им поставила Вита по случаю увольнения. Завтра другая смена, вторая тройка сотрудниц; Вита им тоже устроит «отвальную». Только Романовна и Степан ходят на работу ежедневно. Итого, ему осталось отработать двенадцать смен и - прощай, царство книг. Ничего ему здесь не жаль, кроме вечернего одиночества. Правда, впереди ещё двенадцать вечеров - богатство. (Вообще, будущее - близкое ли, далёкое - это богатство, которому нет равных. Поэтому юность - она богатая, а старость - нищая. Но если юность глупая, она совсем нищая, потому что впереди у неё морок и разруха. А старость бывает богаче юности, если готова отправиться в новое, нездешнее будущее.)

День завершился, все ушли. Он раздвинул шторы, чтобы поскучать в окошко. В городе начался холодный мелкий дождь, и окно превратилось в матовую фотографию. И вдруг внутри этой влажной фотографии кто-то прошёл - там живут! Он задёрнул шторы и раскрыл «Берега» - журнал фантазий. Старый, перестроечный, на газетной бумаге. В серединке там была, днём ещё была, интересная фотка... вот она: городская улица, дед Мороз шагает с мешком на плече и с посохом, за ним Снегурка... она крадётся, что ли? Дед закрывает её зипуном и мешком, виднеется лишь рукав с белой оторочкой. Им навстречу выскочило из-за угла цыганское чудище косматое, платкастое. Изображение чёрно-белое, но краски можно угадать. Дедушка в красном тулупе, девушка в голубом пальто, цыганка жёлто-сине-красная; стена дома бежевая, воздух влажный, серый, местами серебристый; таковы отношения тонов.
Повесть называется «Еловый сад».

«Зимой они почти не отличаются от людей, если не делать анализ крови. А если делать - рептилоиды. Народные сказки разматывают свою волшебную нить из глубокой старины: тогда обитали на земле неандертальцы, человеки обыкновенные (homo sapiens vulgaris) и рептилоиды. Они все родственники через Еву, ибо с ней делил ночи не только Адам Богович Эдемский. Порой забирались на травяной матрасик и Орангутан Гориллович Джунгли-Мунгли, и Змей Варанович Агроном-Бермудский. Понятно, эти трое не любили друг друга, они порою дрались и укоряли жену в неверности. Даже замахивались на неё кто рукой, а кто хвостом.

"Ева прибежала к Творцу жаловаться, только Он с нею шибко не церемонился.   
- Я дал тебе дородное тело, детородное, вот и решай: каким потомкам быть, а каким угаснуть.
- Пускай все живут, - моментально откликнулась Ева.
- Ваши дела - вам и разбираться. Со своей стороны я вас обеспечил всем необходимым. Чего ещё надобно? Ступай с Богом! - молвил ей Бог.

«Вот и получились три венца творения. Рептилоиды основной массой ушли под воду. Неандертальцы почти все вымерли от недоедания, потому что хомо вульгарисы отбирали у них пищу. А сами вульгарисы неукротимо совокуплялись, расселяясь по лицу Земли. «Отдельные рептилоиды, которые остались на суше, прикинулись людьми. Редкие реликтовые неандертальцы ютятся в лесных дебрях и щелястых горах; называются йети».

Ага, - сказал Стёпушка, дочитав первую главу. Как там ещё раз автора зовут? Антей Близнец - незнакомый парень, в прошлом их много обитает, незнакомцев. Имя автора в чёрной рамке. Понятно. Да будет земля тебе Вини Пухом, Антей!

Он поднёс ко рту чайную кружку... горе-горе, чай остывает катастрофически; любовь и та хранит горячий вкус дольше, - подумал Стёпа и снова посмотрел на фотографию. Почему Снегурочка прячется? Фотографу было ведь нетрудно заснять их полностью. Или это случайный снимок? Тогда зачем поместили в журнале?

Дед Мороз на фотке не старый. Фактурный мужчина, лицо породистое - впрочем, это впечатление не точное, потому что оно - и лицо, и впечатление - тонет в белой новогодней ветоши. Под зипуном угадывается крепкая фигура, на снимке широкий шаг. От Снегурочки судьба предоставила фотографу рукав с меховой опушкой и прекрасную руку. Жасминовая кожа и тонкая, но по-своему сильная кисть были созданы с тем внимательным удовольствием, с коим трудится подлинный мастер.

На переднем плане посох. Стёпа воззрился на посох - глянцевитый, с бугорками точек роста, тёмный, вековечный. Стёпа застыл от невнятного предчувствия, застыл инда озяб, как то окно, что тёмным стеклом отражает серый день чуть выше этих ряженых.

Он взял карандаш средней твёрдости, подточил для острастки. Ну вот, готово, и бумага ждёт - как снежное поле ждёт первых следов. Оглянулся, пробежал по рёбрам книг ласковыми очами, уже теряющими внешнюю фокусировку. Отчего такое предчувствие, отчего мятная прохлада трогает сердце? Да потому что рептилоиды! И ряженый «дед», и ряженая «внучка». В новогодних нарядах им легче скрыть излишнюю длину губ, и глаза у них расставлены чуть шире. (Впрочем, вульгарисы на такие признаки не обращают внимания, поскольку им самим свойственно мордоликое разнообразие, и многие человеки ухмыляются губами, губёнками, губищами, губилами, губчиками.)

Степан вернулся в Еловый сад.
«Быть может, имя подтолкнуло Снежанну к роли Снегурочки. Уже несколько лет в новогодние праздники она выступает внучкой деда Мороза. Его имя тоже ровно ложится в канву зимней сказки: Дедал. Они стали сказочной парой, и однажды в этой игре он полюбил её. Разница в летах не помешала, напротив. Любовь он сначала вдохнул - лёгкий, прохладный аромат Снегурочки... много всего нежного, чувственного смешалось в этом запахе. А потом полюбил глазами и кровью. Он стал жить в постоянном волнении, в пламени мечты, пока не получил её. Но любовь тогда не погасла, любовь ещё выросла и всего Дедала заняла, так что никакого постороннего места в нём не осталось, кроме какого-то пятнышка. Он и не всматривался. Он вообще не имел привычки изучать себя, потому что все знают, что он - человек действия. Сильный, умеющий хотеть и достигать, умеющий на пути к цели раздвигать: людей, обстоятельства, ноги. Не знал, что может влюбиться, и не знал, что в душу надо всматриваться. Душа, с ней же нянькаться... а Дедал - человек действия. Гордому души не видать.

«По мере привыкания к любимой, тёмное пятнышко в нём росло. Оно обладало свойством кожного лишая: если не лечить - растёт; растёт и чешется. А завелась эта болезнь в единый миг. Дедал в облике деда Мороза в сопровождении Снегурочки шёл на детский праздник. Красный велюровый мешок за плечом. Их остановила цыганка, тоже сказочная - в чёрном парике, в платках и монистах.
- Постой, касатик.
- Некогда, ромэла: детвора ждёт. Мы идём на детский праздник.
- А я не гадать, я краткое слово молвить. Что у тебя в руке?
- Посох, не видишь?
- Это не посох. Наклонись ко мне поближе.

«И она прошептала ему, что это заговорённое денежное дерево. Оно вырастет, если посадить его где-нибудь на кладбище и полить кровью любимого существа. Тихо прошептала, но слова эти вьюгой влетели ему в сознание.
- Всю кровь надо в землю отдать, не получится в таком деле сэкономить. Вот и подумай, касатик. И между нами скажу: страшно тебе повезло, - цыганка отстранилась, покрыла голову платком и быстро ушла.

«Так в нём завелась болячка, сначала вроде какого-то сквозняком надутого пятнышка. Болячка питалась переменным током его сомнений и соблазнами воображения. Она съедала его, он оказался перед нею немощен.

"Через неделю после встречи с цыганкой любовь заполняла его лишь наполовину. В другой половине сердца и ума сидела власть иного порядка - жадность. Он тоже называл эту власть любовью. Золотые монеты и прекрасные бумажки с узорами земной удачи манили его, казались ему прекрасными. Но однажды возник вопрос: что он выберет? Обе любви не умещались в нём. Снежадности не получалось. Он ещё не отважился признать, что выбор уже сделан. Дедал схитрил: пускай некие силы сделают выбор вместо него, авторитетные силы.
 
- Снежанна, я устал устраивать веселье для других. Давай что-нибудь сделаем для себя.
- Я тоже устала, а может простудилась. Чего-то мне нехорошо.
- Тем более надо развлечься. Поедем.
- Куда?
- В Метрополь, - сказал обыденным голосом».

Стёпушка встал, прошёлся по комнате. Скрипнула половица. По улице прошмыгнула машина, фыркая лужами. И стихло всё, только сердце быстро бьётся, ожидая встречи с неизвестным. Не совсем неизвестным, первые представления о себе это неизвестное ему выслало. Там кладбище, центральная аллея, ночь, луна выглядывает из тесного промежутка облаков. Тише, тише, сердце, ты в безопасности.

Откладывая главный шаг чуть на потом, подошёл глянуть на улицу - между занавесками лицо выставил медальоном. Фонари влажно сияют, капельки дождя на стекле тонко ловят свет - поймают и горят изнутри, как слеза на живом глазу.
- Метрополь! Давненько не была. Все галдят: метрополь, метрополь! А вот и поедем, - Снежанна обрадовалась легко, будто птичка.

«Эта радость ещё больше придавила Дедала грузом вины. Он совершает подлость, но он бессилен против искушения. Пускай судьба решит судьбу его любимой».
Стёпушка налил в кружку холодный чай. Он влачил, так сказать, жалкое существование, потому что медлил, откладывая страшную сцену. Уже несколько вариантов той воображаемой ночи засветились в его уме. И были эффектные, но эффект ещё не признак внутренней правды (чаще - наоборот). Верный вариант получает эстетическое одобрение из будущего. ...Да, верный путь начинается вот здесь. Он увидел ресторан и разухабистый цыганский ансамбль на помосте.
Раздавались визги, топот и гитарный звон. Среди пёстрых артистов подплясывала и та цыганка, что нашептала о посохе - вон трясёт бубном. Дедал и цыганка повстречались глазами через долгий зал. И вскоре они встретились у гардероба, в небольшом фойе, где люди смотрятся в просторные зеркала. Она закурила сигарету в мундштуке, словно манерная поэтесса. Дедал поспешил к ней.

- Не случайно мы снова встретились. Ты не поверил моим словам, касатик, - она оскалилась, чередуя зубы и золотые коронки.
Безобразие коронок могло бы послужить ему подсказкой, метафорой. А именно: у цыганки нелепое понимание красоты - у Дедала столь же нелепое понимание счастья. Дескать, счастье - это богатство, а богатство - золотая пасть.
- Мне нужна подсказка.
- Жребий. Старо, как мир, и столь же надёжно. Пускай судьба решит, стать ли тебе богатым чародеем или ты по-серенькому доживёшь.
- Жребий, да-да. Где, как?
- Позолоти ручку, хороший барин. ...Нет, нужна монета. Ага.

Она дунула в руку, открыла - а монеты нет. И снова засмеялась, ибо монета оказалась у неё в левой руке.
- Держи, пускай твоя краля посидит на ней, а потом загадай решку и бросай на стол.
На месте цыган решили обосноваться блюзовые музыканты. На помосте суета, инструменты и люди занимают свои места: духовые, ударные, гитара, скрипка, синтезатор, контрабас.

- Дорогая, положи на кресло монетку, посиди на ней. Ну я прошу, так надо.
Она привстала с поднятыми (для удивления) бровями и села на подложенный пятак.
Пауза в музыке позволила прибавить в зале свет. Потом его убавят, создавая настроение для танцев. Под ясной люстрой он заново разглядывал подругу перед убийством, ища причину для ненависти. Однако росло в нём и просто желание убить - проявить высшее самовластие - и не кого-нибудь, а именно Снежанну, потому что она имела чувственную власть над ним. Ликвидация Снежанны походила бы на успешную революцию (в которой всегда есть элемент мести).

Против убийства неожиданно выступили трогательные воспоминания о ней. Интимная отзывчивость и ласка, умение мурлыкать и греться в его любви, как умеет кошка на летнем подоконнике впитывать солнечное тепло. Он вспомнил её воспоминания о детстве. Маленькая Снежка любила раскраски, особенно ей нравились христианские и про зоопарк: и там, и там были слоны и добрые львы, крылатые люди и лебеди. Она рассказала, как однажды открыла рот перед зеркалом и увидела, что у неё передних зубиков нет, и тогда она заплакала от горя, а потом засмеялась, потому что это было и горько и смешно.

Дедал потупился. Оркестрик заиграл, и в зале наступили сумерки.
- Пойдём потанцуем? - она ему.
Он отрицательно замотал головой и нахмурился.
К ней подоспел некто с кавалерийской галантностью и пригласил на медленный танец. Дедал кивнул ей, и она поднялась навстречу кавалеру. На сиденье остался пятак, тёплый. Он подержал его в кулаке и не смог высказать вопрос. Как испуганные летучие мыши, слова метались в нём - не уловить. Он подбросил пятак над столом и закрыл глаза, чтобы открыть их. Решка. Ну, теперь он может сказать, что даже не сомневался. А что, и вправду, случай подыгрывает преступникам. А коли выпал бы орёл - он подбросил бы ещё раз.

Танцор - танцюк - принялся елозить руками по спине Снежанны. Дедал хотел было подняться, вмешаться, но не стал. (Она - уже списанный материал, хотя сама об этом не знает.)

В дорогом ресторане отдыхают солидные люди, но даже здесь по причине танцев повисает угроза над залом, а что творится в клубах, кафе! А кто-то ещё говорит, будто на танцплощадках весело! Мрачно там, угрюмо, погано. И все это знают, но приходят, потому что их тащат гормоны, будто на поводке. Половой интерес. Заранее от угрюмости скулы сводит, а сопротивляться нет сил. Об этом Стёпушка подумал, издали глядя на Снежанну, которая начала отталкивать не в меру липучего кавалера. Она бросила Дедалу взор о помощи.

«Вечно с тобой проблемы», - процедил он в близкое пространство и через пять шагов засветил с правой кавалеру в зубы. Злость на эту Снежанну, и всю эту жизнь, и на себя вырвалась наружу. Кавалер отшатнулся, у него кровь из угла губ потекла вишнёвой каплей. Это понравилось Дедалу. Он с левой руки заехал ему в скулу, да так, что тот уселся на пол.

- Баба моя понравилась? - он левой схватил его за волосы и, склонившись, ударил изо всей силы в грудную клетку.
Тяжёлый, почти хрустящий звук раздался.
- Не надо! - Снежанна глаза вытаращила, побелела.
- Танцуй, танцуй, детка. Веселись! - он ехидно одобрил её линию поведения.
К нему подскочили застольники женолюба, да только их попытка затеять избиение не удалась. Дедал не дрогнул перед ними и вслух посетовал, что не влепил дураку маслину между бровей.
- Что с тобой? Никогда не видела тебя таким, - она вопросительно заглянула ему в глаза, когда они вновь сели за столик.

Но он ответно даже не взглянул. Дедал размышлял, как быть. В гостинице убить, у себя в номере? А кровь как отвезти на кладбище? И почему-то представил, как собирает с пола кровь Снежанны своей дед-морозовской бородой; как выжимает покрасневшую бороду в таз... а потом, в какую посудину? Да ни в какую. Пускай вытекает на месте, сразу под саженец. Надо Снежанну привезти на кладбище, и там.
- Дорогая, у меня идея. Мы сейчас ко мне заглянем в гостиницу - переоденемся в деда Мороза и в Снегурочку, а потом заедем в одно интересное место.

- Куда?
- Увидишь. Тебе нравятся нестандартные идеи.
- Мне отчего-то страшно.
- Ерунда. Выпей на дорожку, вот, крепкого, полную... молодчина. Гарсон?
А ему отчего-то стало весело, вернее - насмешливо. Ему всё стало чужим, точно он озирается внутри кино. Ночь, московская зимняя слякоть, девушка - она в его власти. У него роль злодея в этом кино, и ничто ему не дорого.

Таксисту назвал свою гостиницу. Бутафорская гостиница... и весь город. И зима напрасно притворяется настоящей. Ничего нет настоящего, кроме этого шевеления в душе, кроме холодных ползучих помыслов и тёплого ощущения времени, кроме странного привкуса невероятной жизни. Он решил переодеться, чтобы ошарашить Снежанну, сбить её с толку. А во-вторых, чтобы взять из номера посох на законном основании. Понадобится нож... тот, складной, что в чемодане бестолку валяется.
- Так ты мне скажешь наконец куда мы поедем? - спросила Снегурочка, уже вертясь перед зеркалом в коридоре.
- Не поверишь: на кладбище, - он подошёл к зеркалу поправить белую бороду.

Она молча воззрилась на него.
- Понимаешь, мой товарищ, царствие ему небесное, как-то сказал, что на свете уже нету ничего прикольного. А я обещал, что однажды удивлю его. На том свете, на этом - не важно. В ресторане я об этом вспомнил, только неприятный инцидент немного сбил меня с настроения, но теперь оно восстановилось. Обещание можно выполнить прямо сейчас.

- Да уж, инцидент был незаурядный. Зря ты его так побил. Ну выпил человек...
- Не будем вспоминать. Поехали, будет приключение. На могиле моего товарища споём «В лесу родилась ёлочка».
- Да уж, прикольно. Ты меня удивляешь.
- То ли ещё будет.
- Слушай, дедушка, ты меня не пугай, - она возвела очи к его глазам. - Ты ведь остался прежний, ты не изменился?
- С чего бы. Стоп, деньги на такси, вискарь, две рюмки... ага, сейчас пару бутербродов сделаю на закусь. Да, ты тоже Снегуркино пальто и шапочку надень  для образа.
Он сложил всё в красный мешок, и складной нож.
- Посох-то зачем? Детей же нету... ночь, кладбище.
- Для красоты и хромоты. Потопали.

У него вдруг закружилась голова и давление подскочило от представления о том, как будет убивать. В такси она сидела точно каменная, без нежностей. Он тоже.
Машина везла его, покачивая, как люлька. За четыре с половиной десятка лет ему крепко наскучило покачивание домов и деревьев за бортом люльки. Сколько ни ездил, ни к чему хорошему не приблизился. Последняя надежда - посох, колдовские деньги. То есть хотя бы сытый покой, ну и потом необычно: дерево - листья - купюры. Хоть что-то новенькое. Древо познания... в баню его, на дрова. Куда интересней дерево свободы.

Он тронул водителя за плечо возле жилого здания, ближайшего к погосту. Пускай таксист подумает, что двое ряженых возвращаются домой после долгой вечеринки. На всякий случай Дедал не стал обнаруживать голос, да и на лицо таксист его не узнает, ибо оно утонуло в Зевсовой бороде и новогодней шапке.

Маленькая лампа висела и подрагивала над воротами. Остальную ограду, обнявшую территорию могил, рассеянно освещал отдалённый спальный квартал. Долгая оттепель, снег растаял. «А ведь это удача, - подумал он. - В мёрзлую землю росток не посадишь, а тут прямо весна». (Дедал ничего не понимал ни в чём, потому что не имел ни профессии, ни ремесла; он совладелец биллиардного клуба.)

Походкою курицы, задирая ноги, они шлёпали по грязи. И раньше бывали моменты, когда она мелкой ложью, вплетённой в ласку, или своим неотступным желанием противоречить доводила его до настоящей свирепости; в те минуты он мог бы запросто убить её, задушить и не заметить, но сейчас другое дело: кровь - посох - деньги! Волшебство и ритуальные услуги.

- Куда ты меня притащил? Мне страшно, - она обвела глазами едва зримые кирпичные тумбы, между коими протянуты металлические решётки, сквозь которые пытаются вылезти в мир живых прутики надгробных растений.
- Ты заявляла о раскрепощении, о персональном освобождении.
- Это к чему?
- К тому, что про освобождение говорят смелые люди, а тебя всё пугает.
- И что? - спросила с раздражением.
- Освобождайся от трусости, вот что, - ответил ей злобно.
За воротами справа стоит сторожка, в оконце мягкий, сонный свет, словно там сказку читают.

Стёпушка отвлёкся от погоста и потёр лоб. Чай пора пить, так невозможно, с такими людьми придёшь в отчаяние. Степан подлечил душу мирным видом библиотеки. Прошёлся, поскрипел полом, заварил, задумался. Пора выручать лукавую девицу. Но как?

Склонился над листом, у него лицо побледнело, осунулось. Есть один позволительный способ не допустить убийства. У входа на кладбище проживает удивительный человек Репка. Его как-то спросили, словно ребёнка, кем он хочет быть, и он ответил: сурепкой. Так получился Репка. Степан подселился бы в него по методу воскресенского мастера, но Дудукин технологию не раскрыл. Осталось подселиться к Репке в бытовку.

Репка - блаженный. Исключительный дар у него - радости и благодарности. Он улыбается всем и почти все для него родные. Про такого говорят: весёлый от Бога. Репка живёт в сторожке возле ворот, безотказно присматривает за могилами, прибирается в часовне, выполняет поручения Кирилла - официального сторожа из похоронной конторы. Он чуткий, словно душа у него снаружи. Чуть что нечистое попадёт в его ум - сам ли подумает или скажет кто, - Репка сокрушается и плачет. Невозможно подкупить его или соблазнить, потому что свою чистоту он переживает как неразменную радость. Ясно у него в душе, и ясно поблизости, только жалуется Репка на бездомных собак, подбирающих поминальную закуску на могилах, и на демонов, описать которых категорически отказывается.

Стёпа к нему в тот поздний вечер напросился в гости. Сказал, что ночью приедет сюда один человек и что он, Степан, должен с ним повстречаться.
- Мне поговорить с ним надо, - отчётливо произнёс причину.
- Поговорить, - повторил Репка, сияя от радости.
Это ведь чудо какое праздничное: вот один загадочный человек, а вот совсем другой загадочный человек, и между ними заводится речь, будто радуга, и они понимают друг друга!

Степан и Репка листали книжку детских сказок и вправду услышали, как сильная рука тряхнула ворота - загремела цепь. Стёпа выбежал первый.
- Э-эй, алло, - крикнул с той стороны дед Мороз.
- Что вам угодно? - спросил Стёпушка, несколько холодея при виде этой пары, подступившей так близко.
- Да так, мелочь. Умер один человек, мне с ним поговорить надо.
- С мёртвым?
- Ну да, тут вроде бы кладбище, - произнося эти слова, дед Мороз ощупывал цепь.
Дедал обнаружил, что замок не закрыт, а просто висит на цепи, вдетый в два звена.
Он вытащил замок и бросил наземь. Отодвинул половинку ворот и вошёл, таща за руку Снегурочку.
- Стой, негодяй. Туда нельзя.
- Это мне ты сказал такие слова?!
- Тебе. Ты законченная мразь, ты - сволочь, только боишься в этом признаться.
- А ты не обознался, юноша? Ты уверен, что мы знакомы?

Степан промолчал, ища слова, и получил посохом по шее. Не успел защититься, не успел отскочить. Сильный удар, зазвенело в голове, и тут же ещё раз по затылку. Совсем уже хрясь. Он упал с мокрой от крови головой. А Дедал и Снежанна почавкали далее.
- Зачем ты это сделал?! Ты больной! - она обернулась к нему, похолодев лицом.

Она понимала, что лучше ей не идти дальше, однако не решалась остаться в одиночестве посреди жуткой здешней темноты. К тому же она слушалась его. (Иногда физическая сила очень много значит.)
- Знаешь, как я зарабатываю деньги? - Дедал дёрнул её за руку.
Сейчас он захотел испугать её по-настоящему, унизить страхом, показать ей положенное и заслуженное место, ибо в других условиях она слишком высоко о себе думает.
- Знаешь или нет?
- Ты что-то говорил про биллиардную.

- Я тебе считай муж, а тебе наплевать, чем я занимаюсь, как зарабатываю на твои тряпки и маникюры.
- Попрекаешь? Такое место подходящее...
- Так тебе не интересно?!
- Говори, коли приспичило.
- Киллер я. Людей убиваю на заказ.
- Зачем сказал? Да ещё в таком страшном месте!
- Не важно, где. Важно то, что с этой ночи всё, я ухожу в завязку.
- То есть... всё? И что мы будем есть, на что жить? А гостиницу как ты будешь снимать?
- Придётся решить вопрос иначе.
- У меня нельзя: мама.

О, разумеется, туда нельзя. И Снежанна это не хуже его понимала, потому что мама пьёт и потому что у Дедала были с мамой «отношения». Дочка этой женщины росла сказочно быстро, она росла, оформлялась и всё настойчивей попадалась ему на глаза, почему-то вертелась вокруг. С непосредственностью отроковицы она мельком показывала ему то малые грудки, то бёдрышки и однажды, когда он был «навеселе» и дремал в кресле, Снежанна припала к его грудной клетке и зарыдала. Она просила, она умоляла унести её отсюда на крепких руках, увезти в хорошей машине подальше от этой берлоги, от пьяной, глупой матери (определение верное). Он дал согласие, после чего полувзрослое тело дочери тут же досталось ему, а мать это всё проспала в соседней комнате. Потом он понял, что коитус произошёл с её одобрения. Алевтина устала кормить свою капризную белку, терпеть её требования - пускай мужик этим занимается. Она устала душой спотыкаться о свою внешне гладкую, но весьма заковыристую дочурку. Мордашка милая такая, но хитрющая! В общем, они его как студента облапошили.

У женщин в иных вопросах виден талант, просто дар Божий. Снежанна применила три козыря: юность, кокетство и звание героя, которым наделила матерного любовника на скорую руку: спаси меня, добрый защитник!
Ладно, как спас, так и угроблю.

Он повлёк её прочь от ворот и лампочки, во глубину могильного посёлка. Она слегка сопротивлялась и тянула его назад. Он втыкал посох в грязь, без нужды прихрамывая. В чёрном его мешке трепыхались рюмки, бутылка, нож. Всё красное во тьме обращается в чёрное. Светлым осталось только Снегуркино пальто. Мимо них неровно ползли оградки и кресты.   

- Меня твои обстоятельства больше не интересуют, - пробормотал сквозь зубы.
- Почему?
- Все хотят свободы, бляха муха. Я тоже хочу свободы... от тебя.
Она решительно остановилась. Он силой потащил её дальше, не зная, где... посадить посох. Все места казались ему неподходящими.
Стой, передых. Стёпа ощупал свою голову и осмотрелся. Библиотека, слава Богу. Крови на волосах нет. Однако башка шумит - это он списал на самовнушение. Ладно, пора срочно заварить чай. Стёпа изменил Близнецовый вариант отношений Дедала и Снежанны. Изменил из-за полученных травм, из-за боли. Свой сюжет он взял у соседей по лестничной клетке. Не оригинальный, конечно, зато звонкий - ответная пощёчина Дедалу.

Пия чай и радуясь тому, что остался невредим, Стёпушка заглянул в последнюю главу повести. А там вообще! Там убийство! Антей Близнец не стал спасать несчастную, хотя мог бы, мог! И посох, посаженный злодеем, обильно политый кровью жертвы, превратился в маленькое аккуратное дерево. За час на безвестной могиле оно выросло, распустилось, и вместо листьев на нём затрепетали купюры. Ошалевший злодей оттащил пустое тело девушки под какой-то памятник и вернулся оборвать листву. Он воровски огляделся, включил фонарь на телефоне и при маленьком ясном свете увидел, что купюры не просто фальшивые, они издевательские: у них номинал 101 доллар. И вот здесь Дедал сошёл с ума. Он побежал к памятнику, чтобы воскресить Снежанну. А та никак. И тогда он принялся кусать себе руки - искусал в кровь и в мясо.

Что ж, поделом ему, подумал Стёпушка, свой сюжет попутно выращивая.
Стёпа вновь оказался между воротами и сторожкой. Репка возится с ним, помогая встать.
- Нам туда! - поднявшись, он показал в ту сторону, где пропали из виду Мороз и Снегурочка.
- Ура! - взвопил Репка.
Они бросились догонять, а время упущено. Вблизи-то ничего не увидишь, а на отдалении кого-то найти можно лишь по звуку. Они принялись плутать и прислушиваться.

...Есть, есть какая-то возня, и вон там раздался прерывистый женский голос.
- Не надо, любимый! Не сходи с ума ...пожалуйста!
Молчок. Всё стихло. Ни звука в той стороне. Жива ли?

Снежанна лежит на земле, над нею склонился Дедал, занёс руку с ножом. Рядом с ними торчит посох, воткнутый в землю.
- Стой, мерзавец! - выскочил из-за дерева Степан.
- А, это ты...   

Отбросив левой рукой жертву, Дедал выпрямился, направил нож на Степана. В этот момент Репка прибежал, схватил посох и бросился прочь. Дедал устремился за ним - вприпрыжку, с проклятьями - словно чёрный орёл, коему в теснине оград негде расправить широкие крылья.

Репка, петляя между могилами, цепляясь ради устойчивости за прутья, достиг часовни. Опрометью бросился открывать - он двигался, как в лихорадке, но безошибочно. Ключом открыл дверь и посох бросил внутрь. Дедал тут же ворвался в часовню, и тогда Репка захлопнул за ним дверь и повернул ключ.

- Какой же ты молодец! - выдохнул Стёпа, едва держась на ногах от усталости и волнения.
- Ага, - Репка сильно кивал головой.
В часовне раздался грохот - там что-то упало, потом раздались быстрые шаги и удар в дверь.
- Открывайте - убью!
- Поэтому не будем открывать, - подошла Снежанна, измученная, растрёпанная, вся в грязи.

Степан догадался, что сейчас надо сделать - он позвонил в полицию.
- Дежурный лейтенант Румянцев. Какие проблемы? - был сонный голос.
- В часовне сидит преступник. Он скоро вырвется, он очень сильный.
- Для начала представьтесь.
Стёпа назвал себя, потом сообщил, где находится.
- Что вы делаете ночью на кладбище?
- Лейтенант Румянцев, это к делу не относится. Преступник может вырваться из часовни.
- Господи, сверхурочная сила! Где вы ещё взяли часовню?!
- Она стоит в центре кладбища.
- У вас там что, собрание? Почему вы кого-то называете преступником?
- Потому что человек в костюме деда Мороза хотел убить Снегурочку. Мы помешали ему.

- Мы это кто? - спросил неугомонный Румянцев.
- Я не знаю фамилий. Вы можете выслать наряд?
- Почему вы решили, что мужчина хотел зарезать Снегурочку?
- Я видел нож в его руке.
- В ближайшие часы вы принимали алкогольные напитки?
- Нет, мы теряем время, лейтенант.
- Послушайте, Степан как вас там, телефонное хулиганство - это статья. Сейчас полтретьего ночи. Ваш телефон уже в нашей базе, поэтому завтра у вас будут неприятности. А пока ложитесь спать.

Дверь часовни треснула от удара изнутри, и трое побежали к выходу, чавкая раскисшей землёй. В сторожке они закрылись. Девушка плакала, Стёпа тряпкой оттирал её пальто, Репка поставил на электроплитку чайник, нашёл ещё два мутноватых стакана, положил на клеёнчатый стол несколько маленьких конфет. (Самое породистое зло дешевле самой бедной доброты.) Репка был счастлив принимать гостей и сиял глазами. Посмотрел на Снежанну, покрутил головой и с восторгом произнёс:
- Плачет!
- Плачет, - кивнул ему Стёпа и огляделся новыми глазами.
Библиотека, ночь, тикают часы.

№ 4. Часовня

Дедал разбегался и плечом толкал, он колотил по ней тяжёлым посохом. Старая, крепкая дверь терпела урон, трещала, что-то вокруг сыпалось, однако не сдалась. Дедал устал и сел на пол, подложил под затылок свою дурацкую шапку и прислонился к стене. Спать хочется. Опустил тяжёлые веки. Снежанна снова провела его, оставила с носом, и некие дурачки помогли ей - замкнули его здесь, в часовне. А с чего он вообще поверил в эту дурацкую идею насчёт посоха? Не иначе как цыганский гипноз. Точно. Совсем не похоже на него, прагматика... и даже циника... что круче скептика... обитателя септика.

Дыхание медленно успокаивается. Он очень устал, морально устал. Тяжесть наполнила душу - она сама себя ощутила и оказалась тяжестью. Откуда взялась? Если она существует, значит, всё было в жизни у Дедала не так. Не в ту сторону шёл, бежал - перманентный, ремонтантный самосветящийся (идиотизмом) членовек.
 
Он уже спит, но сон думает вместо него. Как хорошо, что не убил! Боже, как хорошо! Как удачно получилось, что ничего не получилось! Если бы в жизни всё так удачно складывалось, чтобы ничего не получалось, вот было бы здорово!

К сожалению, почти всё у него получилось, и всё ему удалось, от слова «уд». И что теперь? Часовня - мелочь. Дедал в результате многолетних усилий забрался в более сложное помещение; оно имеет вид лабиринта, путаного хода, который сверху выглядит как электронная плата или старое кладбище. Называется оно «моя судьба».
Царапается кто-то в дверь. К порогу прибило ветку, поди. Ветер гуляет. Все умерли там, а ветер гуляет. И мой настал последний час, потому и часовня.

...Стёпушка оторвался от листа бумаги. Он потом наберёт историю на пи-си, а пока что на бумаге, так милей. И карандаш интересно бегает - одноногий фигурист-виртуоз. И стол свободный: можно чай расположить и разные к нему завихрения, там... баранки, печеньки, на блюдце конфетку. А лист передвинул - и можно лбом упасть на стол, чтобы одуматься.

День прошёл тихо, как будто не проходил, а где-то отсиделся (точно хитрый солдат, что за баней спрятался и курит, пока все зарядку делают). Он даже не работал; немного пошевелился механически - принёс книги, нашёл карточку, сел, записал, а сам думал всё, думал про Дедала: как он там?

Ветка ли коснулась? Дедал насторожился, повернулся на звук. На стене возле двери есть выключатель, и можно было бы включить лампочку, но даже дверь не видна, а выключатель и подавно. Несколько минут он постигал на слух события здесь и вокруг. Извне послышался голос. Он звучал неровно, как шмель в пустом ведре. Бормотал что-то, приближаясь.

Ноги принесли бормотуна к часовне - тут он умолк и задумался. Было слышно, как ветер, посвистывая, дует в ограду. Потом звякнули ключи, большой ключ вошёл в замок... мужчина чертыхнулся, а потом ключ всё-таки провернулся в замке. (Колотьба Дедала отразилась на работе механизма.) Дверь наконец отворилась, и часовня вдохнула новую долю ночного хлада. Пришедший включил освещение, миг постоял и ёкнул от ужаса. Пронёсся вихрь. Дедал не успел разглядеть, он увидел только пустой проём, где темнота и свет встречаются взаимопроникновенно.

Встал, отряхнул одеяние, пнул ботинком разломанный посох. Выступление ряженых закончилось. В часовне пустынно, лишь три бумажных иконы висят на стене, да под окном притулились аналой и подсвечник. Окошко снаружи заколочено, от него осталась ниша в стене, в этой нише хранятся огарки, спички, бутылка с лампадным маслом. Пол, закапанный воском, истоптан бушующим Дедалом. Но и это прошло. Сердце его стучит мерно. В голове слышен ровный, немолчный шум какой-то работы, которая неожиданно покажет ему готовый результат. Какой вопрос там варится: как жить? Или: надо ли вымаливать прощение Снежанны? Пока неизвестно. Только струится шум крови и глухонемой мысли.

Дедал вышел за порог часовни поглядеть в разные стороны. К дождику стали прибавляться зёрнышки снега, зимняя манка, что была видна лишь возле дверного зева, изливающего жёлтый свет - монотонное слово из ума часовни. А далее и вокруг простиралась мутная темнота, в которой утонули памятники и деревья. (И земной мир вообще утонул в зевоте неба.)

...Тихо! Стёпа оторвался от листа бумаги. Надо чайку испить, пора, ему силёнки понадобятся. Стёпа завис перед будущими речениями, потому что сразу несколько смысловых люков, прорубей открылось в его уме, и надо разобраться, из какой проруби следует выбирать сюжет - некие рыбины там подёргивают. Осторожно, они могут сорваться и уплыть в непроглядную глубь мироздания или беспамятства. Стёпушка пребывал сразу в двух пространствах, и если библиотека - нечто вполне определённое, то пространство Дедала - многовариантное. Стёпа выбирает из нескольких вариантов, и ему для этого нужно много сил, потому что ум его служит в той «параллельной» реальности временем, простором, судьбой и веществом.
Он прошёлся по золотистой, мирной комнате между столами и стеллажами. Случается такой авторский соблазн: взять и призвать всех запутавшихся героев к порядку. Ребята, смотрите, как хорошо сложится ваша судьба, если вы прекратите безобразничать, если перестанете верить своему эго, если отвернётесь от страстей!

Однако нельзя автору так наивно и доверчиво их призвать, потому что получится насилие над их вольной волею, ну и кроме того: они всё это знают и без автора. Знают, понимают, но поступают иначе, потому что хотят поступать по-своему и - гори деревня! Сам Стёпа, и сотрудницы библиотеки, и жители этого дома, квартала, города, континента - все знают, что следует выбрать, чтобы настала хорошая жизнь. Да только поступают иначе. И опоганили свою жизнь ещё самые первые люди - и Творец не вмешался. Вот и Стёпа не стал отговаривать самостоятельного и сильного (прежде всего, своими слабостями) Дедала двигаться в пропасть.
А если бы тот взывал о помощи? Тогда вообще нелепая картинка сложилась бы: герой закладывает под койку динамит, а душою взывает к небесам, чтобы не жахнуло. Именно так многие молятся.

Дедал озирался и размышлял. Снежанна после всего пережитого, поди, отдыхает у тех странных парней в сторожке. Он виноват, он дико виноват перед нею, только нет сил виниться. Надо выбираться отсюда в сторону жилья, вызвать мотор... нет, надо сначала найти нож и все манатки собрать. А как искать в темноте? А ты включи фонарик на мобильном телефоне. А куда идти? А вон туда.
Рядом с тем злокозненным местом громоздился конный памятник. Не в натуральную величину, однако не подходящий для здешнего безлошадного и вовсе не рыцарского окоёма, словно приехал откуда-то.

Под глухое тиканье своего сердца, под сипатую гармонь дыхания Дедал удалялся в лабиринт могил, оставляя часовню в прошлом - отворённую, поющую жёлтый свет как монотонную песнь. «Часовня - это портал, это портал...» - шептал ему в душу кто-то. Но Дедал огрызался: «Отстань!» Не до тебя, скользко, а, чёрт, чуть не упал, схватился вовремя за ограду. Какая ж она холодная, шершавая! Реальность кладбища - убедительная вещь. Вообще, реальность - она чем неприятней, тем убедительней. Самое лучшее доказательство реальности - боль, мучение.

Если можешь уйти от боли - значит, владеешь иными площадками для проживания. Не можешь - значит, иные места для тебя пока что закрыты, пока что о них мечтай. А Дедал и помечтать не смеет, ему отвлекаться некогда. Скользко. Здесь пораниться можно запросто. Вот пики на оградках... чтоб мёртвые не вылезли. И чтобы черепам на остриях расположиться удобно; так у бабы Яги ограда оформлена в головном офисе. Тьфу, опять едва не упал. Ботинки, вроде бы новые, уже размокли и протекли, пропитались кладбищенским соком. И брюки грязные. И лицо дикое, сморщенное. Измогильный выходец. Блуждатель за счастьем. Неужто за счастьем? За ним, за ним, а за чем ещё он сюда припёрся? Счастье подвигает несмышлёнышей на разнообразные гадости.

Между оградами он шёл и протискивался, как марал, ведомый в тесный загон, где его зажмут в станок и срежут ему панты (под песню дикой боли). Телефонный фонарик давал очень лёгкий свет, в его конусе мелькали холодные крупинки, появлялись бока деревьев, кресты, пирамидки - усыпляющее множество предметов, объединённых тьмой. Дедала мучило что-то - вероятно, совесть. Он совершил со своей жизнью нечто непоправимое, и за это поделом ему заблудиться и сгинуть здесь, на кладбище.
Душа в комок была сжата, как на краю утёса, как в самолёте, оседающем в яму.         
Несчастный, как он поверил насчёт посоха? Потому что захотел в эту чушь поверить. А почему захотел? Потому что в нём живёт кто-то ревнивый, кто-то обиженный. С чего это он обиженный? А с того, что хочет большего, ему завсегда чего-то не хватает, не радуется он тому, что у него есть, ему всегда мало. И вот эта жажда большего, эта жадность и стала в нём чёртом, глистом. Оный духовный глист величает себя также Дедалом. По указанию глиста Дедал поверил цыганке. Да что там цыганка! Под управлением глиста Дедал сделался скверной личностью.

Фонарик ездил по тёмным предметам в ритме шторма. И тут он грохнулся: увидев рыцаря, отцепился от очередной решётки и - широкий шаг левой ноги завершился ничем - заскользил по глине так быстро, что твою мать... ударился о каменную чью-то память затылком.

Где-то здесь он мощной левой рукой поверг Снежанну в грязь, чтобы мощной правой зарезать. Рядом с ним сейчас валяются две стопки, бутылка, ножик, мешок... не надо вот этой нравоучительной злопамятности, чтобы он упал как раз тут... и всё-таки произошло совпадение: он упал как раз где давеча трепыхалась она.

Он так сильно ударился, что всё вокруг ожило. Рядом лежал бутерброд, надкушенный Снежанной. Бутылка с остатками виски валялась на боку. Сверху мелькала снежная рябь. Ограды и деревья по мере привыкания зрачка обретали оптическую плотность и выразительность, как элементы декораций на волшебной сцене, что притворяются деревьями и пнями, а сами перемещаются мелкими движками.

А где рыцарь на коне? А рыцарь уже спешился, он приблизился вразвалку. Забрало опущено. Тогда он разозлился и направил свет рыцарю в глазную прорезь. Глаза оттуда смотрели знакомые, прищуренные в издёвке.

Да не может быть! - подумал он. Это глаза Алевтины. Сделав последний шаг, она склонилась над ним. Решила ужаснуть его и казнить, поверженного. Постояла над ним, садистически щурясь, опустила ему на грудь железное колено. Бронированной рукой схватила его за щёки, вымучивая, выдавливая из него мольбу о пощаде. И в этот миг из бутылки вылезла мышь, медленная, пьяная. Краем глаза он увидел это ничтожное существо - оно поковыляло прочь, но рыцарша отпустила пленника и завизжала. Дедал наполнился той дикой свирепостью, что приходит как возмещение за пережитый страх.

Это визжала Алевтина, Снежанкина мать, подруга его бывшая. Вот как завершились её звонки полуночные, речи пьяные, слова непрожёванные. То она призывала Дедала вернуться и бросить глупую девчонку, то грозила судом за совращение малолетней. И не смущалась она ни давностью греха, ни собственным участием.
- Я тебе Снежку подложила?! А ты докажи! - кричала.
- Снежанна мне всё рассказала, - он ей размеренно.
- Ничего она тебе не рассказывала! Ничего ты не докажешь. Мы с ней сговоримся одну линию гнуть: совратил! Суды все на женской стороне, -
такие случались переговоры за полночь.
Ну, держись! Он развернулся и повалил её. Она рухнула с громом раскатившихся вёдер.
- Только не бей! - шлем от её визга откатился подальше.

С потерей шлема Алевтина стала жалкая. (И, кстати, не бил он её никогда.) Глаза испуганные. Когда люди уличат её в какой-нибудь бяке, тогда она уставится в умственную пустыню и моргает, моргает, преувеличивая свою близорукость, а борьба против стыда сообщает её лицу мучительное безобразие. Бедное лицо, в спокойном настроении Валентина бывает красивой, а в хорошем - даже милой.

Серые прядки собраны в пучок. Он вспомнил её борьбу с волосами - слишком тонкими, вылезающими из любого пучка, из любой красивой конструкции. Тогда он сочувствовал, а теперь ему стало тошно. Поднялся, отряхнулся, ладони отряхнул, оглянулся на памятник - тот стоит как ни в чём не бывало: рыцарь на коне. Дедал к Алевтине - а той уже нет. В свете фонарика выплывают из небытия могилы, стволы, слякотные пятачки земли.

Он подобрал бутылку, допил виски, не брезгуя тем фактом, что мышь там помыла усы и лапы - наоборот, за неё выпил. Разбросанные предметы подобрал и в мешок бросил. Осталось вернуться в часовню за шапкой и кафтаном. Бороды не нашёл, куда подевалась? Тронул щёку, посветил на пальцы - кровь.
Когда же утро начнётся?

...Стёпа вышел из-за стола, покрутил плечами. Пора чаёк заварить: заварить и укрыть полотенцем, и ждать, и думу думать неотрывно. Интересно, что это за человек, что заглядывал ночью в часовню? Кто открыл дверь? Ох, темна вода во облацех. Шастают разные существа по своим делам... (Кого ночью за бутылкой посылают, а кого - за свечкой и лампадным маслом.)

Стёпа вообще не угадал ход событий на кладбище, неважным он оказался пророком. И мышь вылезла из бутылки негаданно, самовольно. Маленькая причина породила большое следствие - разоблачение Жанны д,Арк. Из-под шлема вылупилась обыкновенная, мелочная, мстительная Алевтина - просто баба, даже не воительница.
 
И вдруг у Дедала в кармане грянула песня. Дедал от неожиданности вздрогнул - и Стёпа вместе с ним.
Touch me!
It’s so easy to leave me.
All alone with the memory
of my days in the sun.
If you touch me
you’ll understand what happiness is.
Look,
a new day has begun!
(Прикоснись ко мне! Мимо пройти легко, но я помню солнечные дни, так что дотронься - и узнаешь, что такое счастье. Смотри, вот новый день настаёт!)

Дедал заслушался, удивлённый, хотя сам эту песню записывал. Ой, да ведь это Снежанна!
- Ты ничего мне не скажешь? - голос тихий, измученный.
- Я должен попросить у тебя прощения, но, понимаю, что этого мало, - тоже мятым, придушенным голосом отозвался Дедал.
- Ты будешь всю жизнь просить у меня прощения, - её голос продирался сквозь какие-то мутные занавески, в её сознании развешанные.   
- Всю - не получится: мы расстаёмся, - он подвёл итог и прошлому и будущему.
- Расставаться не советую. В противном случае ты у меня сядешь.
- За что?
- За совращение несовершеннолетней.
- Надо ещё посмотреть: кто кого совратил.

- Тебе было сорок, мне семнадцать.
- Чего ж ты раньше не заявляла?
- А ты меня запугал. Ты - лютый мужик.
- Лютый? И в чём она выражается, моя лютость?
- Разве не ты хотел меня зарезать, или мне показалось?
- Согласен. Эпизод есть. Ещё?
- В ресторане ты учинил дикую драку.
- Вообще-то я за тебя заступился.
- А я не просила.
- Ладно. Ещё припомни.
- Припомню. Придумаю. Мне поверят, не сомневайся.
- Некрасиво говоришь, мадам.
- Красиво - не красиво: судья поверит.
- Оговор - это подлость.

- Ты на моральные понты меня не бери. Мораль мужчины придумали, чтобы женщин под себя подстраивать. Чтобы мы были такие целомудренные, благонравные. Слова-то какие сочинили! А патриархат кончился, между прочим, и ваша мораль не работает. И мне плевать на честность. Я буду такой, какой мне нужно в данной ситуации. В общем, если ты меня бросишь, я тебя посажу.   
- И как мы будем жить на условиях шантажа?
- Это не мои проблемы: они твои. Что - страшно? Ещё пожалеешь, голубчик, что не зарезал.
- Уже начинаю. Впрочем, давай без горячих клавиш. Разойдёмся по-мирному. Свою вину я попробую загладить.
- Твоя вина бесконечная: заглаживать - руки сотрёшь. А пока отвези меня домой.
- А сама чего..?
- Денег нету.
- Ладно. Я зайду за тобой в сторожку.

Слова Снежанны потрясли его. Он ощутил себя и свою жизнь какими-то непривычными чувствами. Он обнаружил в себе осиное гнездо: осы жалят его изнутри - сейчас это были её слова. И в груди у него - мёртвый дом, заваленный хламом. Сжечь бы всё это.

Он заработал деньги на бильярдный клуб не трудом - обманом. Своего старинного приятеля Виктора Склянкина он сознакомил с одной Ларисой, ушлой приятельницей. А Витя что: он овдовел, погрузился в телевизор, в одиночную водочку, в детскую доверчивость. У него «за душой» при этом были: квартира в Москве и дача в Заветах общей ценой в десятки миллионов. Договорились так: Лариса Витю очарует и женит на себе, а после его смерти недвижимость унаследует и продаст. Выручку они поделят поровну.

Окрутить мечтательного пенсионера оказалось легко. А дальше стоп-машина. Умирать Виктор не собирался. Подталкивать его к смерти Лариса не была готова, но однажды у неё сдали нервы. Чем дольше муж не умирал, тем больше неотложных расходов навязывала ей, бедной жене, судьба. Всюду нужны деньги: на адвоката старшему сыну, на женитьбу и квартиру младшему. Проблемы! А вот у кого-то проблем никаких. Витя живёт себе и не хворает. Она стала выпивать с ним за компанию. Витя пьёт и ничего; жена пьёт и вянет, как инжир.

Наконец пришлось отвезти упрямого старца в гости к маме в Тульскую губернию. Мама Ларисы там большой человек; у неё в администрации, в полиции, в областной больнице всё схвачено. Виктор Склянкин через девять месяцев после женитьбы скончался в гостях у тёщи от скоротечного цирроза печени, а точнее - от глубокого отравления метиловым спиртом.

Вдовица, огребая наследство, забыла про Дедала. Кто он такой, вообще? Вся работу она проделала. Однако Дедал не постеснялся напомнить о себе, об их уговоре, и тогда между ними вспыхнула адская, психиатрическая ссора. На помощь Ларисе подоспели два её сына, чтобы наглого претендента оттеснить, но получили по сопатке. Дедал ответил на судебные угрозы видеозаписью. Оказывается, их разговор о браке с Виктором и дележе наследства был записан. К видеофайлу Дедал прибавил изыскания сыщика, нанятого для выяснения правды о кончине Виктора Склянкина. Валентина сдалась.

Вот так у него появился капитал на биллиардный клуб и на «хорошую жизнь». В истории данного капитала много подлости, а также физического и химического насилия. Началась она сводничеством, а завершилась убийством. Виктор был всё-таки старшим другом Дедала. Нет, не желал он помнить о таком стартапе. Да и не помнил; вся история заново и в гадких подробностях высветилась в памяти сейчас, на кладбище.

Кто виноват в том, что он стыдится воспоминаний? Снежанна помогла ему испортиться? Да. Но Дедал мог и не привязываться к ней. Если ему даны ум и самостоятельность, отчего же «слабую женщину» винить в том, что он преуспел в подлости? Она к тому склоняла? Да. Но ведь мог не склоняться. Она жадная? Да. Таков у неё стиль: вещи, деньги, пыль в глаза. Дедала приучала к тому же стилю. Но мог ведь и не приучаться. Тогда он её потерял бы. Ну да. А что в этом плохого? А сейчас - не потерял? Потерял, и себя заодно.

Чем она его завлекла? Тем, что женщина. Но ведь он мог вообще не вступать с ней в телесные отношения. Мог? Да! Однако вступил: желанием разум заволокло. (Гонимый гормонами гармонист играл одну мелодию.) И сюда же самолюбие подключилось: Дедалу польстило овладеть ею - через тело и душой овладеть.
Овладел? Непонятно. И надо ли было?

Душа и тело повязаны земной жизнью, однако не слитно. Соблюдается мера свободы между ними, некая пауза, щель, куда вполне помещаются женские технологии. Снежка не хуже прочих жён умеет быть независимой от мужа (а то и враждебной к нему), принадлежа ему же (емужу) телом и вздохом.

Дедал, как и положено землянину, купился на телесное, за которым ничего нет. Но опять же, кто просил, кто заставил его повестись на такую туфту? Никто.
Напрасно он задним числом оправдывал свою обманутость её продвинутым лукавством. О да, она теперь дипломированная психологиня. И что с того? Многие нежные созданья изучают рычаги манипуляций, чтобы, сев на человека, поработать бульдозеристкой, однако умные приёмы только мешали ей управлять. Вожделение Дедала - вот настоящее оружие Снежанны.

Чтобы похоть в нём не угасала, она окружила его запутанностью. Дразнила его самость, вызывала ревность, утаивала от него какие-то помыслы. Тут ей хватало природных подсказок и артистизма.

Снежанкино искусство Дедал понимал и видел насквозь, но отчего-то не сопротивлялся. Значит, не шибко хотел быть свободным, отговаривался чарами природы, любовью. Себя дурачил. И Снежанна его дурачила, дразня, лаская, льстя, озадачивая обидами, ловя на обещаниях. Они оба взялись обмануть его - и у них получилось.

А потом он захотел её убить. И посох тут не при чём. Это всего лишь сюжет, украсивший месть и попытку через адское действие вернуть себе отданное. Вернуть... здесь притаилась очередная ошибка: он отдавал ей своё добровольно, пускай из-за похоти, но добровольно, а забрать решил насильно.
Кроме того, всё, что отдано женщине, уже ею переварено и возврату не подлежит. Итак, в качестве объяснения остаётся голимая месть, садистическое наказание. За что? За свой человекопозорный плен - за член, одним словом.

На мобильнике время 3.30. Рассвета не будет. Ему осталось пойти в часовню за шапкой и красным кафтаном, который вкупе с пальто изображал на детском празднике тулуп. Тлуп.

Дедал, войдя в часовню, выключил свет и сел на пол, обхватив голову руками. Он думал, как измениться. Жить с таким собою тоска. Событием, ещё более страшным, чем попытка убить Снежанну, показалась ему та первая ночь совокупления с ней. Вспомнились многовлажные поцелуи этой «действенницы» и как она извивалась и ёрзала на нём, чтобы ему захотелось подняться из глубокого, дремучего кресла и расположиться на диване. Послушный, как бобик унюхавший косточку, он вылупился из кресла и перелёг, дабы приступить к половой трапезе. Себя надо было зарезать. Сейчас, в минуту воспоминания, он возненавидел собственную природу. Как она его подставила, природа! Какую подлость вынудила совершить! Вот когда он потерял покой (свет, веселье, правоту).

А природа лапками кверху и кривляется: а чего такого? Дело естественное. А девица расстаралась, будто учил кто: чмоки, ахи, стоны. Ну да, природа. А в дураках - он. Господи, хоть одно благо, что не зарезал. Спасибо тем двум идиотам... они потому что чистые. Дедал готов позавидовать любому придурку, которого бабы не таскали за гульфик, рассуждая о сердце и судьбе, о счастье двух сердец, о взаимопонимании...
Не суй хрен в шестерёнки!

Снежанна в ту ночь не девушкой оказалась. Покорёжилась под ним для приличия, а после похода в туалет доложила родным шёпотом, что там была капелька крови. Только не было там заветной капельки, а было там всё наготове. Дедал не стал её ловить на вранье и не стал спрашивать, кто был её первым телесным гостем. Пацан какой-нибудь... а Дедал-то взрослый человек, и туда же!

Часовня это портал. О да, портал правды. Она заключается в том, что неправда началась на много лет раньше. Как же он свою главную встречу с анатомическими шестерёнками не осмелился припомнить?! Нехорошо, Алевтина обидеться может. Она обидится и в суд подаст - из мести, из принципа.

Нет, неправда началась задолго до Алевтины. Первой любовью называлась. Вот когда природа над ним поизмывалась. Она всласть поплакала, природа; она тряслась от смеха и отсырела от кинозрительских слёз, она восторженно замирала при каждом клятвенном признании Дедала. Как шарманисто, какой шарман! Природа балдела от него. Она свои слёзы утирала Дедалом и сопли свои Дедалом утирала уж так по-свойски, и за свои удовольствия и забавы дарила ему девичью кожу, пахнущую молоком, духами и любовью, утренние лучи (будто нарисованные на алтаре), урчание первых троллейбусов, голубиный говорок, учащённый стук сердца, ноющего в предчувствии неисполнимого будущего. Но, избегая однообразия, природа отвернулась от него и включила себе новое кино, Дедала отбросив, как мятую салфетку. Там ему и положено быть, половой салфетке, - на полу.

Вот где оказались настоящие мясорубочные шестерёнки! Самые страшные, потому что он верил в любимую, видел в ней небесно-телесный рай. А это был гормональный морок, устроенный природой по отработанной схеме: наркоз + гипноз. Гормоны влюблённости - всего лишь наркотик.

Часовня лучше той скамейки в майском парке. Лучше - ибо не врёт. Лучше - ибо, коренясь в правде, хранит надежду (на возрождение... пускай через печаль). А та романтическая скамейка хранит лишь укор: ты глуп и жалок.
В часовне есть печальная и суровая красота подлинности. В той скамейке ничего нет: она была нужна для их сердцебиения, для их лавстори. И время развеяло флёр обмана - остались доски. Так элементы декорации после ухода актёров принимают никчёмный вид.

Его любимая девушка не понимала, что служит ловушкой, что в ней спрятаны шестерёнки судьбы и начало гибели. Она тоже пребывала в дурманном плену и была заморочена ещё глубже. Половая природа использует людей втёмную. Когда морок рассеялся, они друг друга упрекали в том, что не оправдали надежд. А как оправдать, если они свою мечту вложили в игру, что была придумана вовсе не ради их счастья. Итак, их обманула собственная мечтательная кровь, но в том, что сердце сгорело, каждый обвинил другого. Такое вот открытие совершил Дедал - открыл старую, как мир, тайну. Сам, не с чужих слов! (Чужое знание не торкает; а вот своё - вдохновляет.)

Захотел позвонить Снежанне - рассказать об этом... вовремя вспомнились её бесчеловечные слова, и рука остановилась.
Спина у него затекла, неудобно сидеть на полу.

...У Стёпы тоже спина затекла; он поднял голову над столом и посмотрел вбок - что такое? Мышь выглянула из-под стеллажа, перебежала к другой стене и снова спряталась под мебельную сень. Свой тонкий хвостик она, спохватившись, убрала следом - жалкий хвостик, неказистый, однако собственный. (Тело - главное имущество живой твари, оно обладает руководящим голосом, и чем тварь ничтожней, тем голос плоти громче.)

Степан ощутил, что мышь была вызвана к библиотечной реальности примером той пьяной мышки, что вылезла из бутылки. Все реальности имеют между собой связь - что это за связь? Нет, не стал отвлекаться, очень сложный вопрос, а Дедал спешит.
Он оттолкнул дверь часовни и ступил наружу. В мире ничто не изменилось. Всё та же мелкая рябь, муть, носимая тоскующим воздухом; в темноте стоят и терпят свою жизнь растения - деревья, сосущие мертвецов (ненарочно, так получилось, они тут родились).

Лучше бы отменить зрение, отменить всякие мысли и совсем исчезнуть. Однако нельзя, надо жить, коли родился, надо терпеть и жить: что-то портить и что-то исправлять.

Вон какой обелиск интересный - валун как будто степной, на нём стёсана грань, по ней выбита надпись: «Он ушёл в срану пажитей тучных, чертогов бирюзовых, в срану златую невечернюю». Камнетёс писал мощный: рука верная, мозги похмельные, младенческие. Бабушка ему, поди, писульку такую с ошибками начертала. Теперь уж не исправишь: зубилом по граниту.

И вдруг он увидел самоходную тележку, подсвеченную разного рода лампами. Фары били в даль ярко: так оптимисты светят в будущее, не боясь ослепить встречных покойников.

Тележка остановилась в двух метрах. Дедал заслонился ладонью, фары погасли. Остались красные, жёлтые огни, бортовые и топовые лампочки. А прямо перед ним сидели на самоходной телеге два улыбающихся молодца. Лица нерусские: лицевые углы принадлежат иноземной архитектуре - той, где люди небитые, самодовольные, придурковатые. Один веснушчатый, словно школьник из мультика. Другой бледный, испещрённый тонкими морщинками, словно образ его любовно прорабатывал тот же тонкий резец, которым гравер прорезает матрицу для печатания денег.
Оба улыбались. Они пребывали в сорокапятилетнем возрасте, верно, сочтя его наилучшим для самопроявления.

- Хэллоу, - сказал конопатый, без нужды показав кривоватые натуральные зубы.
Дедал кивнул, о многом размышляя. Откуда взялись? Почему, когда здороваются, начинают непременно с ада? Hell! За счёт какой энергии движется тележка, или они прямо тут заряжаются? Могила - это мощи, мочь, могу.
- Ты хочешь играть в отзынь? - спросил конопатый.
- Мы на «ты» не переходили, - заметил Дедал.
- Он из Америки, ему можно, - сказал бледный.   
Этот бледный, в тонкой сеточке морщин, вручил Дедалу визитку: «Ltd Эрриваль и Департур. Искусство рождаться, жить и умирать». Визитка, толстая, тяжёлая, в красивых узорах.

Ничего не поняв, Дедал ещё раз поглядел на двоих. Излучение светодиодов, которыми был утыкан vehicle, отражалось на их лицах, и те послушно меняли цвет кожи. Разумеется, выражения своего не меняли. Дедал едва нашёл определение для этих лиц: мордочки, ибо в них не поселилось обыкновенное чувство: доброта, или страх, или удивление, радость, печаль... Только умытость, умный покой и ласковое равнодушие, как у сытой норки. Да, ещё высшее образование можно угадать в их начитанных веках.

Рыжий американец был маленько задорный. Бледный европеец немного усталый.
- Ах, да, - вспомнил Дедал, - какая игра?
- Оу, игра «отзынь» есть некоторый способ освободиться от какого-то груза в... трудно произносить... в... псикике. Недовольство жизнью, обида, желание отомстить... мало ли что может быть в человеке, - сказал европеец.
- Особенно в богатой русской душе, - улыбнулся американец.
- Отзынь позволяет передать кому-то другому, in random, этот личный груз, - досказал европеец.

- И что, мне станет легче? От игры?! - изумился Дедал.
- Разумеется. Моментально легче... оу нет, ментально легче.
- Потому что ты будешь знать, что другому тоже плохо.
- Или ещё хуже, чем тебе. От этого разумеется легче.   
- Твоя проблема ушла к другому. От слова «друг».
- Но ведь моя проблема осталась при мне, - возразил Дедал.
- Осталась, но тебе всё равно легче. Если у тебя вирус - у другого тоже вирус, это легче.

- Какие правила игры?
- Суперпростые. Ты дышишь на конфету или надуваешь воздушный шарик, или дунешь на что-нибудь... на газету и бросишь в любой почтовый ящик - и всё.
- Ты отдал свою проблему другу. Поэтому игра называется «отзынь».
- И кто выигрывает? - растерянно спросил Дедал.
- Все, - дружно сказали оба. - И все проигрывают. Главное понятие «все». Ты не один, коллектив планеты с тобой.
- Дак это ж какой-то вирус получается, - вслух высказал Дедал.

- Именно! - бледный захлопал в ладоши. - Получается роговирус! Я однажды видел, как на пляже молодые люди playing волейбол большим резиновым мячиком, которым... который кто-то надул своим заразным воздухом, и я с удовольствием видел, как они ловко отбрасывают мячик от себя. Это отзынь.
- Но лучше любого предмета - поцелуй, - уважительно произнёс Моск. - Маленькая прелесть гуляет по планете миллиарды раз. С тебя доллар!
- Вы продаёте билеты на игру?
- Мы продаём знание, - сказал европеец. - Теперь ты знаешь, что играешь в отзынь. Это стоит один доллар.
Американец раскрыл перед ним ладонь.

- Ладно, шутка, джоук-твою-супермазер, - они хохочут.
- И куда девается всё зло в этой игре?
- Превращается в роговирус.
- Каким образом?
- Это он всё придумал, - американец кивнул на партнёра. - Он сделал такое преобразование ДНК, что некоторые известные вирусы перестраиваются, и получается наш роговирус. Потому что он биолог, он Жопс. А я физик, я Моск.
- Роговирус?! - воскликнул Дедал.

- Ты передал друзьям что-то вредное через предмет; на самом деле ты в этом предмете зашифровал телеграмму. Так работает информационная микроэнергетика. Некоторые вирусы принимают новую информацию как приказ, и в них изменяется ДНК. Они делают мутацию, и в результате - вуаля! - роговирус!
- Это он придумал? - Дедал уставился на разноцветного специалиста.
- Он, Жопс, - американец посмотрел с восторгом на товарища.
- Моск очень крепко мне помогал. Он физик, у него мозги вот такие! - Жопс ответно восхвалил американца.
- А здесь-то вы каким путём? - Дедал оглянулся, чтобы узнать, не находится ли он внутри галлюцинации.
- Мы ткнули...

- Мы тыкнули карандашом на карту и таким путём выбрали место для создания похоронного Луна-парка. Луна-погост - новый сегмент бизнеса. А ты что делаешь тут, русский человек?
- Я хотел зарезать невесту, но передумал.
- Браво! Оу! - они заревели и заржали на всё кладбище (все их проявления были преувеличенными, словно в расчёте на публику в телестудии).
- А вот ещё бизнес будущего. Мы скоро запустим в производство женщин из биосиликона. Три-дэ-фигуры на вкус покупателя. Sic! Они могут рожать, - сказал Жопс, ехидно и самодовольно улыбаясь грядущему.

- Истинный крест, - гримасничая, подхватил второй, - внутриутробное оплодотворение. В био-Маню внедряем яйцеклетку и...
- Постой, - перебил первый. - Генетические данные женской клетки будут рецессивные. Только твои наследственные качества определят конституцию и повадки ребёнка.
- Вообрази, родишься на 90 процентов ты. Никакого клонирования. Всё происходит естественным путём. И твоя женщина будет кушать, мыться, беседовать с тобой, и при этом в ней будет развиваться твой потомок.
- Причём в идеальных кондициях.

- Единственная морока - поддерживать в ней бактериальную среду и следить за энергопитанием. Этот вопрос мы сейчас прорабатываем.
- Близится день мужской эмансипации.
Оба смеются и прыскают в ладони, будто ничего смешней уже и придумать нельзя.
Дедал подумал о Снежанне, и сердце его защемило.
- А что там у тебя в мешке? Отдай мешок.
   
...Стёпушка отодвинулся и бросил карандаш. Герои несут отсебятину. Может, автор им вообще не нужен? Мышь опять высунулась, посмотрела на него: сидит, мол, детина, и ничего ему не делается. Взяла подложенную Стёпой изюмину, утащила в подпольную хоромину.
А пускай творят что хотят.

Он встал размяться. Вышел на крыльцо. Светает. Невидимый мир занят своими сокровенными сон-делами, которые чуть-чуть видны при отключённом рассудке - только его отключать боязно, да и не просто.

Оптические глаза видят светлое небо, прямоугольные жилые башни, торчащие своими верхами и антеннами в беловатое поднебесье; понизу башни опоясаны магазинами и обставлены тонкими деревьями, обложены автомобилями. Живых тут ещё нет.
Интересно, убил бы Дедал Снежанну, если бы Репка и Стёпка не выскочили тогда на место преступления? Этого никто не знает. Вообще никто. Абсолютное отрицание отдаёт вкусом пустоты, мёртвым гулом бесконечной безответности. «Никто не знает» - невероятные слова. Может ли такое быть вообще? Может.

- Мешок не отдам. Я не буду играть в отзынь, - ответил иностранцам Дедал.
- Игра шла давно без нас, а мы «без-нас» превратили в «биз-нес», - успокоил Жопс.
- В чём бизнес? - вопросил Дедал, превозмогая тоску.
- В том, что он создал вакцину и лекарство от роговирусного поражения, - Моск указал на Жопса.
- Тогда скорей... - шёпотом воскликнул Дедал.
- Рынок ещё не созрел. Жопс имеет желание стать самым богатым жопсом на земном шаре, - Моск опять смеётся.

Умная телега тронулась. Бодрый Моск отвально качает широкой ладонью (lad on you), сменив окрас и рыжие веснушки залив бирюзой. Над сиятельным виклем взлетело радужное облачко в виде сердца - мечта легче пуха.

Нервно отдрожали колёсики of self-pгоpelled vechile - самопропащего вихлястого викля - по неровной дорожке, и снова настало тихо. Его огоньки ещё подрожали тоненько, будто с другого берега при непогоде, и канули во тьму.

Надо быть собранным, подумал Дедал. В мире сознания человека погубить не трудней, чем пешехода на автостраде. Только здесь другие катастрофы. Разрушается архитектура сопряжённых смыслов, здание ума, в коем и проживает неделимая, неописуемая монада по имени Я. Монаду не убить, но, оставшись без ума, она теряет все связи с оформленным существованием (реальностью). Безумное одиночество становится её уделом. Она ожидает всевышней пощады - но сама о том не ведает.
Эта мысль уколола его в сердце. И тут иной страх впился в шкуру Дедала острыми ногтями. Справа за оградой прозрачно обозначился кто-то поверх могилы: он тут лежит с книгою, затем садится.

- Спаси меня, прохожий! Мне скучно! Там было скучно - здесь ещё скучней. Удавил бы своих родителей ещё до своего зачатия.
- Сочувствую, - произнёс Дедал замёрзшими губами.
- Не сочувствуешь ты! Загляни в своё сердце - там нету сочувствия. Проклятье и тягомотина - вот что такое жизнь.
- Ты прав: не сочувствую. Но мне не жаль тебя, потому что ты не имел цели.
- А ты лучше меня, да?
- Нет.
- Тогда чего рассуждаешь?! У нас вообще никакой цели нет.
- Если бы цель жизни раздавали в столовой, тогда была бы ей грош цена.
- Если бы! Поучительный ты какой! Паук! Обман кругом, блеф. Даже в детстве меня обманывал дед Мороз.
- Дед Мороз это я, - сказал Дедал и спешно отошёл от несчастного.
Синеватый призрак откинулся навзничь и погас.

В соседней могиле открылась дыра, из неё высунулся покойник, точно из люка. Закричал шипучим голосом: «Товарищ, давай захватим ад! Пора выпустить узников, пора ликвидировать бесовскую контору. Отчаянные сверху нагрянут, а подлые подкопом двинутся. Помнишь, как брали Бастилию? Возьмём ад и баста!»
Рядом другая могила открылась медленно - перламутровая раковина. Во всю глубь она сияла интимно-постельной красотой, почивально-бордюрной, будуарной роскошью.

Двуспальный гроб искрился розовыми и серебристыми шелками, источая дивный odour. Снежанна смотрела на него любящим взором, лёжа призывно, раскрыто, в мягкой промежности между подушками утеснив голову и волосы разметав по склонам.
- Иди сюда.
- Снежанна, почему ты здесь, ты ведь живая!
- А тут лучше. У меня договор с Эрривалем и Департуром. Я, между прочим, о нас двоих думала. Ну? А то мне скучно будет. Глянь, как тут мило!
Взяла пульт и приготовилась нажатием кнопки опустить крышку.
- Давай скорей! Закроемся.

Дедал выхватил из кармана тяжёлую визитку, сломал пополам, бросил на землю и сам бросился искать выход из могильного лабиринта. Наконец видения исчезли.
- Эй, человек! - закричал кто-то из чащи оград и деревьев.
Придурковатый сторож в рассветной мгле махал руками. Дедал поспешил к нему с радостью, как заблудившийся.
Репка смеётся и плачет: молодая женщина потеряла его, а Репка нашёл. Потерянный человек нашёлся!
Снежанна стояла около сторожки, огонёк такси горел за воротами. Дедал подошёл к ней и взял под руку.

...Стёпа листов двадцать исписал - устал, аж тело ноет. История никак не заканчивалась, норовила боковые ветки пустить. Нет, пора вернуться к себе, в эту милую, скромную жизнь.
Он положил на стол четырёхтомник Даля, уронил на него тяжёлую голову и моментально уснул.

На входе звонили, библиотеку пронзали звонки.
«Сами открывайте, я больше здесь не работаю», - отговорился он, отгребая в узкой лодке от скопления крокодилов. Надо быстрей, щас вдогон бросятся. Тёмная какая вода, Господи!»

№ 5. Однажды в Подколокольном
Каких только не бывает книжек. Приходил на днях паренёк; у него чесалось внутри головы, он вздрагивал и моргал. Стёпушке стало интересно, какие книги закажет этот маленький Мук.
 
Тот заказал сборник рассказов «Сундук в паутине» Корнелиуса Таймпруфа. Сегодня парень вернул книженцию и дёргался ещё сильней. Стёпа решил ознакомиться с таким потрясающим автором.
 
В книге царит ужас, нагнетаемый искусственно и не очень искусно. Автор обожает всё таинственное и страшное. В его сюжетах почти каждый предмет - угроза и знамение. Но откуда они, эти угрозы? Автор старается обосновать магию предметов, страшную мощь символов как-нибудь исторически и включает наивную заумь. Timeproof пригласил в свои рассказы амулеты Египта, пророческие тексты шумеров, знаки еврейской каббалы, формулы средневековых мистиков и прочее, почерпнутое в сундуке собственной страхолюбивой мечтательности. За две страницы приятных ужасов он заставляет читателя терпеть нудные рассуждения и гипотезы, выдаваемые за древние знания. Писал бы уж свои ужасы без обоснования, но нет, иначе его ум не ощутил бы своей значимости.

День в библиотеке прошёл в мягких домашних тапочках. Стёпу женщины обходили взглядами да и между собой отчего-то помалкивали. Похоже, все спали, но не подавали виду, каждый поручил своему телу что-то делать. Ничего: дела привычные, и тела справлялись. Библиотекарши проснулись в минуту окончания рабочего дня, и тогда же Стёпа очнулся. Дневной сон был вмиг развеян бодростью письменного стола.
На улице раздался непривычный лёгкий скрип. Стёпа выглянул в окно и увидел дворника, тот катил перед собой мусорную коробку, поставленную на колёса от детской коляски. Взял карандаш и лист бумаги.

«По тихому городу ехал неуклюжий ящик на деревянных сплошных колёсах. В остальном всё шло привычным волшебным порядком. Рассвет вспыхнул за домами, голуби спустились ворковать на пустые тротуары, золотая пыль поднялась от метлы и повисла в косых лучах... и тогда он услышал стук и скрип. По улице ехал дощатый короб. Мерещится? Вряд ли, короб слишком убедительно и нелепо ковылял на кругах, похожих на крышки от бочек. Ничего подобного Игнат не видел за свои пятьдесят пять лет.

Самоходная повозка стала скрываться за домом справа, и тут Игнат, бросив метлу, побежал следом. Вроде бы короб ехал неспешно, однако дворнику пришлось поторапливать свои невесёлые ноги. Так они миновали пару кварталов, и повозка нырнула в тёмный замкнутый двор.
Когда-то здесь был склад с бочками квашеной капусты. Своими запахами капуста изгнала жильцов, а потом и сама перестала тут зимовать, поскольку дом записали под снос. Дом опустел.

Давным-давно, ещё в эпоху кислых овощей Игнат выпивал тут с хорошим грузчиком. Удобно: закуска всегда под рукой. Даже раз он помог приятелю выкатить бочку с огуречным рассолом во двор. Для скатывания и выкатывания бочек здесь был удачно продуман каменный пандус. Так вот, без руля и без ветрил, без водителя и мотора короб как-то нашёл этот пандус и съехал по нему в подвал.
Игнат постоял и спустился туда же. Неробкий человек, но всё же похолодел.
Вход в подвал был занавешен какой-то плесневелой дерюгой, и уже за нею располагалась непроглядная тьма.

У него хранился в кармане коробок спичек; из его бушлата кое-где торчала вата - не вся ещё вылезла; он сделал из ваты пучок и поджёг. Так он искал выключатель на стене и нашёл. Правда, из нескольких лампочек, что висели под сводами, загорелась только одна да и то бледно, будто электричество заболело в этом доме.
Короб напряжённо стоял посреди подвала. Игнат вспомнил, как однажды попал в морг и там на столе лежал покойник - не просто лежал, а притаился, прикидываясь мёртвым.

Игнат увидел, что подвал не совсем пустой. По одной стене тянулись полки, на которых располагались пустые бутылки, пишущие машинки, фибровый чемодан с окованными углами, кипы газет, кривые ботинки, малый станок для печати листовок, ещё станочек для закатки папирос.

Противоположная стена пестрела старыми плакатами. На самом крупном плакате изображались могильщики, они рыли яму, рядом на земле стоял гроб и возле него плачущая вдова. Подпись на плакате была неподходящая: «Слава труду!»
Игнат не понял, про кого тут сказано. Данный ли покойник трудился так много, что довёл себя до кончины, или могильщики радовали граждан своим трудолюбием.
У него появился план. С ним по соседству работает Виталий - он позовёт его, и они вместе придут сюда.

Сбегал за Виталиком. Виталик всё время шмыгает носом, но это ничего не значит: он очень умный человек. Настолько умный, что фантастическая рассудительность Виталика порой возносится над здравым смыслом, и тогда на помощь приходит Игнат. Когда они вместе, они - сила.

Игнат привёл товарища в подвал, по дороге рассказывая о своих впечатлениях. Описывал да всё приговаривал: «погоди, сам увидишь».
Бледная лампочка висела над коробом. Друзья встали рядом, словно караульные возле гроба. Игнат посматривал на Виталия, мол, каковы у товарища мысли? А мысли являлись ему тяжёлые: Виталий тяжело дышал.

Довольный эффектом, Игнат решил подобраться к разгадке. Нет, не сразу. У него теперь был при себе фонарь, чтобы посветить.
- Что там? - тихо простонал Виталий; ему было плохо, он побледнел.
- Хрен его знает, - ответил Игнат, а сам всматривался в щель между досками, а там был виден глаз. - Виталь, поди сюда. Может, мне показалось, глянь сам.
Он передал другу фонарик и отступил, чтобы не мешать объективности.
Через две-три секунды Виталик потерял сознание - упал, как шпала. Игнат успел ухватить его руку с фонариком: а то разобьётся - вообще правды не доищешься.   
Он обосновал Виталика на полу, под голову сунул ему кирпич и снова принялся исследовать короб. Глаз на месте, мутный, мёртвый, крупный, противный. Уставится такой глаз - уже навсегда.

Игнат решил уж было разломать короб, хотя бы верхние доски сбить... но нет, всего лишь миг длился этот позыв: мужества не хватило. Или позыв слишком быстро промелькнул.
Он оглянулся на Виталика, тот лежал себе трупом, голова подпёрта кирпичом, поставленным на ребро.  Игнат один тут полноценно живой и разумный? Между прочим, не всё на досках сучки да слои - тут ещё буквы оказались, и не наши. Красивые, старинные буквы.

Разгадать бы их! Знаний не хватает. Надо академического грамотея позвать. И вообще, пора уйти отсюда: работа ждёт, солнце уже выше крыш поднялось, и двор домести, и урны опростать, а то от Гули ругани и мата не оберёшься.   
- Виталик, эй, подъём! - он потряс товарища, потрогал его пальцами за ухо, но тот вяло и с неприязнью что-то мыкнул.
- Хрен с тобой, валяйся, - то ли сказал, то ли подумал Игнат и выпрямился.
Буквы на нижней доске на борту короба тёмные, аккуратно выжженные.  С чувством научной радости Игнат вспомнил о своём продвинутом однокласснике, о настоящем академике. Телефончик отыскать надо.

Двор подметался плохо. Некоторые элементы мусора не слушались метлы, не выметались. Гуля пришла, наорала без причины. Он в сердцах бросил неблагодарный труд. Эти трутни всё равно к обеду всё тут замусорят.

Отыскал телефон одноклассника, позвонил.
- Да ты выпил с утра, - весело отреагировал на его рассказ давний однокашник.
- А вот и нет, ничего я не пил, честное пацанское. Всё, что рассказал тебе, правда. Приезжай скорей - увидишь.
- Буду в два пополудни. После семинара с анонимными алкоголиками, - чётко ответил надёжный, старинный товарищ.
- Встретимся у меня в офисе, - Игнат имел в виду свою дворницкую.
- Замётано, - школьным словцом академик подвёл черту.

Беспокойство насчёт Виталика снова потащило Игната вниз по улице. Он по дороге встряхивал трубчатый фонарь (трупчатый) и слушал, как там постукивают батарейки, будто позвонки. Зря: фонарик из-за этого потом светил неровно.

В моргающим (указание на морг) свете Игнат увидел, что Виталик насмерть изуродован, хотя лежит в той же спокойной позе. Левый глаз у него пробит - вместо глаза чёрная рана. Кто его так? А вот кто - короб разрушен! Значит, убил его этот, что смотрел мёртвым глазом промеж досок. Это он убил умнейшего человека, милейшего друга, неземная сволочь!

Так может он где-то здесь ещё прячется? Дикая ненависть к извергу стала сменяться настороженностью, а потом и страхом. Игнат остался один на один в этом незрячем подвале с адским чудовищем. Хоть бы знать, как оно выглядит, всё было бы легче.
Крутясь и оглядываясь, медленно вальсируя в паре со своим фонариком, Игнат выбрался из подвала на свет. В голове кровь пульсировала, в глазах плыли чёрные круги.
 
В два часа пополудни они встретились: седой Игнат и его моложавый приятель Архип Студёный, доктор доисторических наук, почётный член Российской академии гуманитарной помощи, кумир студентов Шестого педвуза Московского Нечерноземья, он и вправду несмотря на все рыгалии был простой человек и одноклассник Игната.
Архип Студёный приехал на встречу взвинченный, словно сам нынче претерпел известные ужасы. Лихорадочно достал из портфеля и включил планшет - сразу на мониторе покатился ролик, в котором Игнату всё становилось понятно без пояснений, но Архип не мог не пояснять, потому что умственно кипел.

- Ты оказался прав, Игнат. Я пересказал твою историю анонимцам, они без промедления скачали мне этот ролик. Смотри, узнаёшь? Это Лентул, таково имя беса. Вот он идёт по тротуару, облачённый в мучнистую ризу с глубоким серебристым тиснением, рожки на его голове торчат антеннами. Видишь, идёт на задних конечностях, они же гибельности. Пара брюшных и пара грудных гибельностей поджаты к брюшку и груди соответственно. И вот что! Он способен держать не одну книгу, а сразу две перед собой, или сразу три книги над собой, если окажется в лежачем положении. Причём архивыпуклые глаза этого монстра способны читать сразу две или три книги, чтобы полученное знание через рожки транслировать на ближние космические окрестности в диапазоне умволн, понимаешь? А для кого транслировать? Для бесов. Для тех, что лежат в складках материи, в подвалах домов, на чердаках умов как тихие личинки... потом они расправят плечи и крылья. Но кроме того, Лентул - мозгофаг, у него иглощуп во рту между поцелуйными жвалами. Щупом он прокалывает левый или правый глаз человеку и высасывает мозговое вещество из головы, слегка разжижая. Прокол моментальный, успеешь только вздрогнуть в момент смерти.

Но далее Игнат не стал его слушать. Его почему-то возмутил тот факт, что профессор говорит без должного уважения к представителю параллельной цивилизации, говорит враждебно и настраивает Игната на негативное отношение к собрату по разуму, а ведь это нехорошо, это гадко. Люди ждут разумного контакта. Двести лет на мачте мировой мечты трепещет флаг с черепом умного гуманоида, и надо же - когда контакт начал происходить, появился какой-то вредный профессор... Игнат не успел сообразить, что ненависть к Архипу вспыхнула в нём не сама: она возникла в результате стороннего гипноза. Не успел сообразить, как уже схватил металлический скребок и принялся бить академика по голове.
Всё, туши свет, некому прочитать надпись на нижней доске разбитого саркофага. ...Постой, не всё так безнадёжно. Эти буквы надо переписать на бумажку и отнести в библиотеку.

И вот открывается дверь. Стёпа смотрит на входящего - это Игнат входит с бумажкой в руке, бледный, губы кривые, глаза прищурены, потому что боятся яркого света. Игнат огляделся и не сразу увидел библиотекаря, который  встал ему навстречу. Игнат направился к Стёпушке боком, как бы сквозь пургу.
- Вот. Надо расшифровать, - положил на стол бумажку.
- Delirium tremens, - вслух прочитал Степан и посмотрел в испуганные, колючие глаза  пришельца.