В окружной газете «Красный Север» посчастливилось работать с прекрасным ненецким поэтом Леонидом Лапцуем. У него был природный дар уважения к людям. Только родная и суровая земля могла наградить его не просто талантом, но и такими человеческими качествами, как любознательность, интерес к истории, к родине и природным тактом. Мы были, скорее, друзьями, чем коллегами, и мне хочется рассказать о нём. Для него, как я поняла тогда, было одно мерило: интересен или неинтересен человек. А широта интересов поражала, о чем мы с ним в утренних мозговых разминках только ни говорили. Часто разговор начинался вроде с пустяка. Помню, как однажды крутила в тундре вьюга, а он, небольшого росточка, плотный и быстрый, словно мельком бросил взгляд в окно, и снежная мгла множеством мыслей отразились на его лице. Это было беспокойство. Мне казалось, он был уже там – далеко, где-то у куропачьего чума. Может, от такого беспокойства пришли к нему строчки:
…Метель метет напропалую.
Как видно, Север – древний дед –
Почуял силу молодую.
Трясет гигантскою метлою -
Седою бородой своей -
И небо с мглистою землею
Смешал, скрутил, как лиходей…
А может быть, совсем другие, но так похожие по настроению:
Север злобно ворчит иногда,
Как медведь,
Упустивший тюленя.
И вся тундра тогда –
Как стада
Перепуганных диких оленей.
Он колючей трясет бородой,
Засыпая порошей равнину…
Леонид Васильевич работал редактором окружной газеты «Нарьяна Нгэрм», выходившей на ненецком языке. Текст набирался в ней крупнее, чтобы видно было в слабо освещенном чуме.
До Лапцуя делал газету поэт другого поколения Иван Антонович Юганпелик. Едва минуло парню семнадцать - удрал на фронт. Вернулся героем и инвалидом. О приключениях с его деревянной ногой любили рассказывать всякие байки местные острословы. А сказку его о хитром Нардалеко знали и дети и взрослые. Старшее поколение помнит его сборник стихов «Харп», что с ненецкого переводится как «северное сияние». Я получила его с дарственной надписью «Пыдарьлал харп толха нгэя» - «Пусть твоя жизнь будет как северное сияние». Вот такая незаурядность.
Вообще мне тогда фортуна улыбнулась - работала с талантливыми людьми…
1976 год. Салехард деревянный, разбросанный с дощатыми тротуарами и потемневшими от времени деревянными домами, с просевшими крышами построенных ещё заключенными бараками, которые стали квартирами. В одном из таких домов жила моя коллега Людмила Мазунина. Редактором «Красного Севера» был молодой, энергичный, всегда полный идей Владимир Дубровин. О нём редко вспоминают сегодняшние журналисты Салехарда. Самое прекрасное время – время молодых талантов. Именно тогда под крылом Дубровина собрались крепкие, одаренные люди, вернее он сколотил, по сегодняшним стандартам, команду единомышленников. У газеты поменялось «лицо», от художественно-беллетристического, аграрного направления ушли в сторону экономики, социальных проблем, которых в округе накопилось немало. Звезда геологии уже горела над Ямалом, фонтаны и первые скважины, обустройство первого на полуострове газодобывающего месторождения шло полным ходом.
Эти события определяли творческие настроения журналистской братии по сути единственной тогда в Салехарде газеты. Юлия Юрьевна Лазарева заведовала отделом писем - душа особенно женской половины редакции и умница. Людмилу Мазунину, бесконечно преданную и увлеченную сельскохозяйственной тематикой - состоянием оленеводства, и особой её любовью была тема о возможностях развития земледелия на Севере, уже называла. Людмила устроила даже свою собственную тепличку у дома. В редакции трудились молодые, только что окончившие Свердловский университет супруги Кузнецовы, Людмила и Владимир, творческий потенциал их начал активно раскрываться, особенно у Владимира, он всегда находил что-то особенное, новенькое. Это «новенькое» приходило от общения с молодыми, комсомолией округа, с которыми он частенько встречался. Так что «свежачок» был оттуда. Темы геологии и рыбодобычи были у Николая Дудникова и Валерия Камитова. Георгий Никитин – заместитель редактора, мы трудились с ним в одной комнате, большой аналитик, до этого работавший собкором областной газеты «Тюменская правда». Александр Сущий – ответственный секретарь, Иван Вихрев – опытный журналист, из хлебнувших военное лихо. Газете всегда везло на талантливых фотокорреспондентов: старшего поколения – Ивана Ивановича Сычева, и молодого тогда Юрия Ленцова, они словно соперничали. Иван Иванович был заядлым охотником. Как-то уехал на долгое время на охоту, и меня, бесквартирную, поселил в своём доме, что стоял на высоком берегу Поляпты, у самого речного причала. За что была признательна. А сколько энергии шло от Николая Сорокина – одна энергия! Он полгода писал с десяток страниц рассказа о лошади, потом о встрече с медведем на охоте и ничего не давал в газету, зато масштабно занимался хозяйством редакции – поставил на воду редакционный катер, и первый его путь навстречу обскому ветру привёл в восторг редакционную братию. Среди таких «крепышей» трудились молодые – учились, играючи жили, и все, как одержимые, творили, стремились каждый к своей высоте. Николай Дудников стал собкором «Российской газеты», интереснейшим писателем. Володя Кузнецов - редактором парламентской областной газеты «Тюменские известия», а его жена Людмила – ответственным секретарём.
Юра Ленцов успел написать книги, Людмила Мазунина все-таки уехала, как мечтала, на землю своих предков в «неперспективную» деревню Пермской области, где жили одни бабули. У неё был огород, наконец-то, на настоящей, а не на промёрзлой земле, написала книгу. Почему говорю в прошедшем времени, - «успели», «был»? Да потому, что они рано ушли из жизни. Первым похоронили Сашу Сущего. Не помогла кровь, которую сдавала для него вся редакция, врачи. Ушёл из жизни Иван Иванович Сычев, Иван Демидович Вихрев… Тяжело вспоминать об этом, слишком рано как- то с ними всё произошло. Не стало Владимира Прохоровича Дубровина. После «Красного Севера» он несколько лет еще работал в российском еженедельнике «Экономическая газета». Но, видно, изматывающая, напряженная, на высоком накале редакторская работа сказалась необратимо на здоровье, хотя статистика общеизвестна: редакторы долго не живут.
Собственно, не ради печального или, чтобы помнили, заговорила о друзьях-товарищах, а для того, чтобы поняли, в среде какого талантливейшего люда рождались мысли, стихи, очерки, поэмы.
Не передать удовольствие и прекрасное настроение, которое появлялось, когда приходила пораньше утром – проходила по необычайно тихому коридору редакции и находила на столе книгу поэта. Это был вновь вышедший сборник стихов Леонида Васильевича с дарственной надписью от автора. У него была добрая традиция: свежую, только что вышедшую из печати книгу подарить своему коллеге, аккуратно положив на стол рано утром. Это всегда было приятной неожиданностью и радостью за его успех.
В 1976 году Средне-Уральское книжное издательство выпустило его книгу «Победившие смерть». Ямальской весной, с присущими только ей особенностями, крохотными тонкостями, которые мог приметить лишь человек, выросший в тундре, родившийся в ней, веяло от первого же в ней стихотворения « Весна».
В 1978 году это же издательство напечатало поэму «Эдейка». О мальчике, выросшем в стойбище, волею судьбы и по законам советского времени покинувшего родной чум, чтобы учиться в интернате. По сути это - автобиографическое произведение. Тема детей тундры, их насильственное перемещение в иную, незнакомую среду, какими были школьные интернаты, проходит через все творчество поэта. Мало того, что ещё маленьких детей отняли у родителей, увезли от маминой нарты, так ещё и кормили кашей и прочими суповыми, котлетными радостями, которые совершенно чужды ребёнку из тундры. Неслучайно есть в поэме глава под названьем «Строганина»:
На обеды в интернате
Обижаться нет причины,
Но пришелся б очень кстати
Здесь кусочек строганины.
Или о странной встрече в пуровской тайге, когда отец не хотел отдавать мальчика учиться, а старушка гнала случайного путника, бубня:
Вон, вон, злой дух, иди своей дорогой,
детей таёжных жителей не трогай
и не садись у нашего огня!
Однажды утром Леонид Васильевич, как обычно, вошел в мой кабинет и стал рассказывать о своём личном, что было удивительно и совсем не похоже на него. Рассказывать о том, что они с женой воспитывают приёмную дочь. Такая боль души прорвалась в человеке, ещё больше потемнели и без того его черные глаза, столько в них было грусти и печали. Их приёмная дочь ещё не поднялась, не выросла, но совершила безвозвратный шаг навстречу своей первой любви. Он очень переживал, думал о старости, в которой не станет она утешением, он говорил о их порушенной нежности и любви. Плакало сердце поэта. А вскоре он уехал в тундру улаживать раннюю, совсем необдуманную любовь дочери. Вспоминаю об этом потому, что история давняя, и всё давно там разрешилось, и дети, и внуки стали взрослыми. Но его боль тогда была огромной. И об этой человеческой драме он тогда рассказал мне. Приняла как знак особого доверия и долгие годы хранила его боль в своей душе.
Соблазн же все глубже погрузиться в поэзию велик. Но я не задавалась целью анализировать творчество или паразитировать на его стихах. Слишком много написано всего: и хвалебного, и аналитического. Мне лишь показалось нечестным, если не поделюсь отдельными моментами из той жизни, когда он работал в редакции рядом с нами со всеми, и каким виделся в том мире, в те утренние минуты, когда рабочий день только начинался. Он был живым, энергичным человеком, и рядом ребята, которые не лезли за словом в карман. Порой кто-то из них подхихикивал над маленькими слабостями Леонида Васильевича. Мне, как новому человеку, было всё хорошо видно. Иногда это шло от собственной неспособности, огромных потуг в написании пустячной информации, невидиния темы или незнания жизни. Сколько усилий в своё время приложила прекрасный человек Любовь Гавриловна Баженова, проработавшая много лет редактором окружной газеты, чтобы вывести таких великовозрастных детей в журналисты. Чаще всего поводом были споры Леонида Васильевича с молодым, только появившимся у него сотрудником газеты Фёдором, как тогда мы его звали, Яунгадом. Присмотрел он себе помощника сам, и не ошибся. Видимо, в поисках такого самородка, как Яунгад, и родились у него мысли в одном из его воспоминаний: «Я в жизни встречал много молодых людей, которые желали писать, но не получалось. Да, не каждому под силу этот труд. О людях, хорошо владеющих родным языком, не зря в народе говорят: он говорит так хорошо, как будто ест умело и ловко парное мясо – нгаябартархо». Фёдор – Хэбычи всегда был и остается хорошим рассказчиком. Так вот, досужие «переводчики» говорили, что не о творчестве они спорили, оленей в тундре у Яунгада больше. За столько лет после смерти Леонида Васильевича так и не спросила у Хэбычи, что же они так яростно обсуждали. И вовсе не из боязни получить подтверждение прагматичной теме, нет, конечно. Мне и сегодня думается, что это были другие споры. Яунгад только пришел в газету, и опыт его работы в журналистике, писательском деле равнялся нулю. Так что было о чем говорить и спорить чрезвычайно талантливому поэту и талантливому Хэбычи, природный дар которого разглядел Леонид Васильевич. И полагаю, он догадывался о незлобных насмешках, потому что именно в эти годы родилось стихотворение «Улыбка», и в нём такие строчки:
….А ещё есть умники такие,
Что убьют усмешкою кривою!
Ну зачем уродуешь улыбку,
Если впрямь ты парень с головою?
Понять другой мир, другую цивилизацию прекрасной и тогда еще девственной тундры не просто. Куда проще, к примеру, выстроить собственную теорию о неталантливости сочинителя и гении переводчике. Думаю, согласиться или промолчать по поводу все-таки завистливых или ревнивых побуждений - все равно, что предать старого друга. Давняя история, и выбросить те обстоятельства, какие бы побудительные мотивы ими ни двигали, было бы неправильно.
Неправильным было бы умолчать о содержании и такой интеллектуальной разминки в первые минуты рабочего дня. Мне, пережившей много болей и утрат, очень понятно стремление родных сохранить даже маленькую память о близком, дорогом человеке. С какой подвижнической любовью собрано всё в доме-музее поэта его женой Еленой Григорьевной Сусой! Как трогательно и сокровенно говорила она о своем дорогом Леониде Васильевиче! Через много лет, попав в этот замечательный дом, испытывала благоговейные чувства и боль утраты, утраты для Ямала, и одновременно очень родного человека, душа которого всегда стремилась к свободе.
Думаю, не зря он в одно зимнее утро вспомнил о Ваули, человеке, родившемся в сорочке, из племени ненянгов Пиетато (Чистая вода).
- На ямальской земле говорят, что в тундре каждый камень о Ваули помнит…
О лидере восставших, говорят, что помогал бедным, справедливость восстанавливал, в обиду не давал. О вольнице Ваули слышали в Обдорске. Он ведь сам устанавливал цены в тундре на пушнину и запретил сдавать ясак.
Легенда о потерянном солнце на Ямале, людях, бродивших веками в его поисках, не давала ему покоя. Перемены в быту, в сознании пришли в тундру и нашли отражение в поэме «Сполохи Севера».
Он многому удивился бы сегодня: размаху газодобывающей отрасли – кормилице российской, поднявшемуся многоэтажными каменными домами Салехарду, но так же заботливо и бесконечно любил бы тундру и свой родной народ, которому отдавал все мысли и сердце. Тонкий звон колокольчика у крыльца его дома на высоком берегу Поляпты, приветливый и строгий взгляд жены и друга Елены Сусой, совершившей свой гражданский подвиг, подвиг просветителя, ученого и трогательно любящей женщины – только такой ум и только такое сердце могло создать в собственном доме музей самого близкого человека. Она продолжала жить в нем. Ей не мешали посетители. Встречала гостей радостно, сама рассказывала о Леониде Васильевиче, его поэтическом даре. Прошло много лет, но я всегда помню эту теплую, искреннюю встречу. Спасибо Елене Григорьевне за мужество, за встречу, за строгий помин за столом. Эта удивительная женщина помогла поэту победить смерть. Его звезда не погаснет.
Светлая им обоим память.