Карелия ( воспоминания старшей сестры Вали)
Cтремление к перемене мест, видимо, началось с весны 1951 года, когда семи дней от роду с молодыми родителями мне довелось совершить первое путешествие из Литвы в Карелию. В неотапливаемом товарняке, который вёз семьи офицеров на новое место службы, мы продвигались ночами до Петрозаводска пять суток. Долго стояли на пропахнувших мазутом путях вдали от населённых пунктов посреди ещё заснеженных лугов и равнин. Потом стало ясно, что железную дорогу тщательно проверяли на случай заминирования. И впереди нас следовал поезд с сапёрами. Об этом так много было рассказано, что я как будто припоминаю события из далёкой младенческой жизни.
Мы с мамой могли бы остаться в аккуратном прибалтийском Паневежисе в уютной квартире радушной Феоктисты Григорьевны, у которой снимали комнату с фиолетовыми фиалками и накрахмаленными занавесками. Она предупреждала маму:
— Оставайся у меня. Замёрзнете в пути, заболеете. – Но мама, как верная жена военного, настроена была делить с ним все тяготы службы и ещё, видимо, хотела уехать из чужой Литвы, где русских не любили и не скрывали своего недовольства оккупацией. Как-то на выборах городского головы, на соборной площади в толпе, маме сунули в карман нового пальто с мягким каракулевым воротником лезвие, и она порезала палец, доставая носовой платок. А в роддоме, запомнившимся очень вежливым обслуживанием, женщины добрым словом постоянно вспоминали о золотом времени до "вторжения" русских, о правлении Сметона—государственного и политического деятеля, диктатора Литовской республики в 1926-1940 годах. (Антанас Сметона бежал с семьёй в Германию, а оттуда в Швейцарию).
Двадцатипятилетние родители легко переносили житейские трудности в неродном краю. Весёлый, с чувством юмора, отец любил вечерами играть с трёхлетней дочуркой Феоктисты Григорьевны. Он надевал на дюймовочку свой китель с белыми подворотничками и фуражку с околышем. Ряженый «генерал» забавно выглядывал смешливыми глазами из-под козырька.
— Несерьёзный Володя, не представляю его отцом, — улыбалась ямочками Феоктиста Григорьевна.
Но он оказался очень ответственным и находчивым: раздобыл печку -«буржуйку», пробил крышу в новом вагоне, где я мирно спала в твёрдом коричневом чемодане без крышки. На остановках солдаты и офицеры спешили в наш вагон с запахом молочка, чтобы полюбоваться на симпатичную крошку, забавно позёвывающую и посапывающую, а если разрешат, то и подержаться за пухленькую, со складочкой, словно перевязанную, ручку с ровными ноготками.
Я была спокойным, очаровательным ребёнком, давала выспаться маме, видящей во сне родные края: многоцветные луга, пшеничные поля с васильковыми островками, шелестящие на ветру берёзки.
— Володь, мне сегодня приснились твои родители. Вроде тётя Агафья идёт по нашему цветущему саду с белыми и розовыми лепестками облетающих яблонь и заходит за молоком. А мама моя Катя говорит:
— Да бери даром, литр - то мы всегда можем дать.
— А отец как привиделся?— интересуется папа.
— Дядя Степан в новой белой рубахе, расшитой красными узорами. Вроде к рождению внучки нарядился.
— А мне недавно приснилось, как мы на выгоне играем в «дочки – матери», и вы с Нюркой снова меня нарядили в зелёное девчачье платье.
— Как ты нас на большом велосипеде по очереди катал, помнишь?
— На отцовском? Который ему на работе выдали? Настю сажал на сиденье сзади, так как она по габаритам никуда не умещалась, а вас с Нюркой Карасихой на рамку.
Владимир Степанович Боронтов и Раиса Васильевна Серова, мои родители, с детства жили в одном селе Польное Ялтуново Шацкого района Рязанской области, в соседних домах. Они с 1927 года, но учились в разных классах, так как папа родился 19 января, а мама 5 декабря. Родители папы были беднее: ни коровы не имели, ни другой живности. Агафья Павловна Боронтова, в девичестве Давыдова (1882-1944) , мать шестерых детей: Матроны (1909-1997), Андрея(1918-пропал без вести), Фёдора (1922-пропал без вести в годы ВОВ), Анны (1924-1993), Володи (1927- 2006),Натальи (умерла в младенчестве).
Дедушка Степан Михайлович Боронтов (1878-1947), папин отец, работал начальником птичьего инкубатора в Шацке. Он воевал в империалистическую войну 1914 года с кайзеровской Германией и был отравлен газами, из-за чего надсадно и продолжительно кашлял, заходясь в приступах.
Белой простынёй папа завесил наш уголок, отделившись от других семей, едущих с нами. Родители много чего вспоминают, пока я сплю в убаюкивающем, укачивающем вагоне. Мне не мешают радостные возгласы разыгравшихся ребятишек с энергичным, активным папой, научившим их подкидывать казанки. Этой азартной игрой родители заинтересовались в детстве, пока учительница не запретила её из-за чесотки, появившейся от грязных рук. Выигрывали чаще других мамин младший брат Коля и Лёня Макаров. (Сорок лет спустя, занимая важную должность в горсовете, он поможет родителям получить трёхкомнатную квартиру в Рязани по дружбе или «блату», как многое делалось тогда, в семидесятых годах двадцатого века).
Нашу семью в числе первых встречает в Петрозаводске, пахнущем весной и талым снегом, настоящий генерал в галифе с красными лампасами, интересуясь самочувствием и настроением. В родной стране дышится легко, свободно. На военной машине по заснеженному ещё лесу с проталинками мы направляемся на границу с Финляндией. В пограничном посёлке Хийтола, в Лахденпохском районе Карелии нам выделяют комнатку в домике с маленькими окнами у самого пола, откуда видно небольшое кладбище и белокаменную церковь. По сравнению с высокими витражными окнами в Литве, эти — совсем крошечные. И как оказалось, хорошо. Ночью кто-то ходит около нашего домика. Видны ноги, утопающие в снегу. У мамы сердце колотится от страха. Следят за отцом-шифровальщиком, который владеет особо секретной информацией. На первое время ставят охрану, но под подушкой у отца всегда имеется заряженный пистолет.
Короткая прогулка солнечным апрельским днём на руках у мамы чуть не закончилась трагедией. В двух сантиметрах от моей головы в нарядном чепчике с вышитыми синими узорами, с визгом пролетает один из металлических дисков, которые метают солдатики за высоким зелёным забором. Папа мчится за ворота, разбирается в ситуации. Он готов сам носить первенца на руках, огородив его от всех потрясений и бед, но по правилам, у военного человека рука должна быть свободна для приветствия. Зато папа не стесняется аккуратно развешивать кипельно-белое постиранное бельё и помогать любимой жене по хозяйству. Особенно он обожает играть со мной, расстелив на полу белый военный полушубок. Я радостно воркую, увидев папу: «Шу(ба)!»Это моё первое слово. Но папа редко бывает дома. Его вызывают на работу даже ночью, ведь он служит в погранвойсках. Маме некогда скучать в ожидании мужа: прибавляет хлопот вторая дочка, которая появляется на свет весной 1953 года.
Бабушка Катя (мамина мама), приехавшая на помощь по случаю рождения моей младшей сестрёнки Светы, пугается внезапных сигналов тревоги, протяжно завывающих под окнами с учебного плаца. Ещё бабушка постоянно говорит, что она без мужа легче своих троих детей растила (Васю, Колю и Раю). Мама не имеет ни одной свободной минутки, но находит время для хобби. Одно время она увлеклась стрельбой. До рождения детей в Литве на прогулке родители зашли в тир, купили пули. Первым же выстрелом мама случайно попадает в цель, и самолётик летит, жужжа.
—Рай, ну ты даёшь! Молодец! — восхищается папа. Обнаружив способности меткого стрелка, мама стала тренироваться, для чего была куплена малокалиберная винтовка. 1 мая в наряженном разноцветными воздушными шарами клубе Петрозаводска устраивались соревнования по стрельбе среди женщин, где мама занимает первое место из десяти участниц.
В мирных целях винтовку применить не удалось, хотя случай такой скоро представился. Однажды летним утром прибегает встревоженная соседка: «Коршун клюет курицу, бери винтовку!» Мама – оружие на плечо и бегом на помощь! Заглядывают в курятник, а там переполох, шум - живую птицу здоровый коршун клюёт, кругом кровь брызжет! Соседка кричит: «Стреляй!» А кругом люди ходят, вдруг промахнёшься!? Тогда мама смело хватает обмякшего от сытости коршуна за скрюченные когти, и давай бить его об косяк двери, об широкий пень. Из раздувшегося пёстрого зоба летят в разные стороны кровавые куски мяса. Так, жадно насытившись и освободившись от излишек, он ожил, поднялся в голубую высь и, что называется, прямо «на глазах у изумлённой публики» полетел через границу. Вот так помогла! Смех, да и только! Винтовку пришлось продать, всё-таки держать в доме оружие опасно.
А другой случай был вовсе не весёлый. Как-то родители вдвоём отправились в лес за брусникой на служебной машине. Чуть проехали с ивовыми корзинками за мостик. Пошли не спеша пешком, а следы тут же солдаты граблями выравнивают – приграничная зона. Красота кругом необыкновенная: осенний лес полон бордовых, жёлтых, зелёных, фиолетовых оттенков. Дятел стучит. Сорока трещит. День погожий, солнечный. Мама отошла подальше, увлеклась сбором блестящих налитых соком ягод и заблудилась. Идёт назад, оглядывается по сторонам: за кустистой елью трое мужчин разделывают мясо огромного лося, красная туша которого подвешена между соснами. Её замечают: «Вы как тут оказались?» Она разворачивается, да как помчится назад с громким криком: «Володя!», сама со страхом ждёт пули в спину. Перемахнув через мостик, видит – на белом коне мчится офицер. Свои! Тут же собирают всех для опознания: « Этот? Этот?» Мама молчит, потому что догадалась, что они браконьерствовали, чтобы мясом подкрепиться. Молодые, есть- то вечно хочется. Но в лес с тех пор больше – ни ногой! А я помню, как в магазине солдаты покупали самые дешёвые свежие булки штук по двадцать каждый – на всех! А когда курьеры приходили за отцом, вызывая его срочно для расшифровки важной информации или ещё с какой оказией, мама всегда заворачивала им с собой домашние пирожки с душистым запахом черники.
Папа часто бывает на учениях. Мама одна управляется с двумя детьми. У некоторых есть няньки. Но мама не хочет брать в дом помощницу: о ней ещё заботься, корми да пои. Детей в военном городке немало. Нас двое, Карпунькиных трое, Журчатовых двое, Быстровых двое и Бакусовы с Андрейченко. Мальчишки всё время играют в войнушку, Витя Андрейченко с деревянным автоматом, в защитного цвета плащ-палатке, в каске, охраняет вверенный ему объект: в моросящий дождь маячит туда-сюда под нашими окнами.
В морозные, скрипучие зимы с огромными сугробами в два раза выше нашего роста мы роем ходы и выходы, лазаем и теряемся в запутанных лабиринтах снежной крепости. Вдвоём с сестрой раз в неделю ходим за почтой в штаб. Молоденький солдатик на посту вдруг корчит мне смешную рожицу и снова замирает, как ни в чём не бывало. Я оглядываюсь на него, на лице – неподвижная маска. А через секунду – снова рожица, но уже страшная! Я замираю от ужаса! Так он гримасничает, пока никто не засёк! Дома, небось, такая же младшая сестрёнка ждёт его из армии.
Приятно, когда дежурит папа и на вопрос: «Боронтовым почта есть?» Родной голос отвечает: «Есть!» — и папа высовывает коротко стриженую голову в фуражке, улыбается, показывая симпатичную щербинку в центре между передними зубами (на счастье!), протягивает нам письмо от бабушки, подмигивая синим глазом. Но чаще всего бабушка живёт с нами. Вот она ведёт нас в баню, а девятилетний Серёжка, проказливый сын истопника, постоянно преследует меня, задирается. Когда меня посылают в штаб за почтой, я отказываюсь идти, объясняя своё поведение тем, что «чистую меня сорока унесёт». А бабушка думает, что я несмышлёная и верю в какие-то сказки. Дома вкусно пахнет пирожками, которые частенько печёт мама: с грибами, яблоками, капустой, картошкой. Я в подробностях помню рецепт и говорю соседям, что сама пеку. «Рая, правда, что ли Валя печёт? Она всё-всё рассказала в деталях. Я уж подумала, что ты ей доверяешь», — поражается тётя Оля Корнева, которую называют маминой сестрой, настолько они похожи, не внешне, а по характеру: спокойному, доброму, смешливому. Они даже работают в паре – Оля шьёт модные платья на заказ, а мама выбивает в стиле «ришелье» воротник и манжеты на швейной машинке. К ним записаны в очередь жёны военных: купить-то наряды негде! Мама стучит машинкой, а мы с сестрой, если ещё не спим, то «помогаем» ей, буквально сидим у неё на шее. Выручку делят поровну, по пять рублей каждой за одно изделие.
Как только наши мамы всё успевают: и детей воспитывать (детсадов-то нет), и готовить, оставаясь привлекательными, обаятельными хохотушками!? По праздникам накрывают столы, играют в лото, ходят на танцы. Мы с сестрой очень послушны: ложимся спать, как только прозвенит заведённый (складной, в коричневой коже) будильник со светящимися лимонным фосфором стрелками, не дожидаясь возвращения родителей. Они, как позже выясняется, прибегают из клуба и посматривают за нами в окно. Вот почему они знают, что мы надеваем мамины бордовые выходные туфли с бантиком! Играем мы, в основном, в города. Одна другую сажает на спину и перевозит к соседнему стулу с оббитой коричневым дерматином спинкой. Это город Москва. Другой, такой же стул – Ленинград. Мы открываем тёмно-красный чехол от стоящего на столе патефона и достаём печенье, орехи, яблоки. У меня прекрасный аппетит, я мгновенно расправляюсь со своими запасами и прошу гостинцы у Светы, которая ест мало и охотно делится со мной маленькими кусочками, медленно разворачивая газетные обёртки. Иногда мы ссоримся, и мама ставит нас в угол, не разбираясь, кто прав, кто виноват. И правильно. Но так как чаще виновата я, то скоренько попросив прощения и выйдя из угла, умоляю отпустить сестру (играть-то не с кем), а она молчит, так как не знает, за что наказана.
Помню, как мы едем в долгожданный отпуск в деревню. Папа несёт тяжеленный чемодан и второпях, на ходу, всё время спрашивает: «Рай! Чемодан неподъёмный. Камни там, что ли?» Мы молчим, потому что, действительно, упаковали в чемодан камни из Карелии. Они такие острые и блестящие, каких в Ялтунове нет (кто знает, может это шунгит был).
В отпуск мы не всегда ездили вместе, иногда только с мамой, потому что папе его не давали. Я помню, как мы доехали до Шацка в тесном автобусе, оттуда до поворота нас довезли на попутке, а до водонапорной башни, на счастье, женщина с Центральной улицы с радостью помогла донести вещи. А тут уже рядом живёт тётя Мотя, круглолицая женщина с голубыми глазами, как у папы, в цветном платке, старшая папина сестра, которую я очень люблю. Она провожает нас до середины улицы Первомайской к нашему дому. Когда, наконец, через месяц приехал папа, Света так отвыкла от него, что спряталась за мамину спину. У него слёзы стояли в глазах от этой картины.
Мама всегда шьёт к отпуску нам с сестрой нарядные платья. Ей удобно следить за нами, яркими «пятнышками» среди серой массы шумных вокзалов. Как правило, мы не засиживаемся в залах ожидания. Папе выдают билеты вне очереди или в отдельной кассе, как военному человеку. Мне нравится отличаться от других, пользуясь привилегиями. Одинаковые одёжки, хоть и красивые, на мой детский взгляд, лишали нас этой индивидуальности, превращая в инкубаторских. Но сейчас понятно, что ткань достать было непросто. А чтобы приобрести финскую ножную швейную машинку «Тикка» (с нарисованным дятлом на жёлтом корпусе), мама отмечалась в специальном списке каждую субботу целый месяц, а пропустишь перекличку — автоматически переносят в конец списка. Маме повезло. В какую-то субботу, наконец, привезли товар, и папа с работы на машине подъехал. Три месяца мама ходила на курсы и научилась вышивать в стиле «ришелье». Преподавательница индивидуально занималась с ней.
И вот мы, в нарядных красных платьицах в белый горошек, с вышитыми вишенками на кармашках, переделав, наконец, все дела, идём с мамой на речку вниз по улице Первомайской. Мы несём яблоки в корзиночке, наволочки, с которыми будем плавать, и подстилку для сидения. В палисадниках цветут лимонные, красные, бордовые шток-розы, жёлтые золотые шары, а бабочки, шоколадницы и лимонницы, и стрекозы отвлекают нас от цели. Вот мы наконец-то приближаемся к кармару, где в тени деревьев, среди распевающих птиц и квакающих лягушек бредём по обжигающе холодному ручью. Ещё немного – и уже видны лодочки на реке и рыбаки, сидящие в камышовых зарослях. Река Цна глубока и красива. Гудит перевозящая щебень баржа, от движения которой с середины реки до самого берега расходятся волны. Здесь полощет бельё мамина двоюродная сестра тётя Нюра, красивая, смуглая, с длинной чёрной косой женщина. Она удивляется нашим нарядам: «Как же так можно вышить? Научи, Рая».
А мама не только воротники и манжеты выбивает на машинке, но ещё сотворила ажурный абажур для торшера. Папа сделал из проволоки основу для него, а мама выбила узор в виде виноградных листьев. Льняные занавески для входных дверей смастерила, подзоры на кровати, салфетки на лакированную этажерку, уголки новорождённым. К международному женскому Дню 8 марта в военном городке устраивали выставку, на которую отобрали две её работы.
—Рая, как ты живёшь- то? А помнишь, сколько женихов у нас было? — спрашивает тётя Нюра.
Мы с сестрой остаёмся на берегу, с нетерпением ожидая команды для заплыва, а мама спускается на скользкие деревянные мостушки, чтобы помочь своей подруге прополоскать бельё.
Тётя Нюра с мамой вспоминают, как до замужества устраивались посиделки у какой-нибудь вдовы. Картошку или другие продукты принесут за аренду помещения – и всю ночь гуляет молодёжь!
— Нам по 18 лет было, — уточняет мама.
— Помню, как тётка Марфа пригласила тебя в избу, а племянник дяди Сани и тёти Марфы Паршиных, старше лет на 8, сообщает, что придёт свататься вечером, но ты отказала, — продолжает тётя Нюра, полоща пододеяльник.— Мы ждём, когда освободится купальня, чтобы начать заплыв, держась за надутые наволочки.
— Напротив вас, у тёти Нюры, жил офицер Иван Третьяков. Он хотел посвататься к тебе, чтобы поехать за границу женатым. Тоже – отказ!— ловко полощат простыни тётя Нюра и мама. Какое-то время они молча и умело водят руками туда-сюда, наклонившись к воде, подоткнув подолы юбок, выполаскивая мужские рубахи.
— За один вечер двое свататься приходили, а мы, помнишь, на вышке спрятались с тобой на конце села? — продолжает тему мама.
— Конечно, помню. Луна светит, мы идём домой с посиделок, к тебе подходит, чуть-чуть подхрамывая из-за осколка в ноге, Евсев. Тоже не отпускает: «Давай поговорим».
— Перебирали женихов, пока тётя Доря не сказала: «Это чего же вы так? Останетесь без женихов», — мама с тётей Нюрой переносят бельё в двух вёдрах на травку у берега и идут искупнуться. Жара стоит под тридцать градусов.
— Одноклассник Омелька был в тебя влюблён. Как проходим мимо их дома, сёстры говорят: «Наша Рая идёт». Кажется в 1947 году, когда дядя Степан Боронтов умер, приехал Володя из армии в отпуск и посватался к тебе.
—Ты на свадьбе моей, Нюра, ловко с мужем отплясывала, — вспоминает, плавая недалеко от берега с нами, мама. Мы сильно брызгаемся, визжа и молотя ногами по воде, держась за концы раздутой наволочки.
—Да, я на два года раньше тебя вышла. Он, правда, пьяницей оказался, —мама и тётя Нюра выходят на берег.
—Да ты что, Нюр? Сильно пьёт?
— Не выдали меня за любимого Витю. Как же мы гуляли с ним!
— Он так в Москве и живёт? Ничего не знаешь о нём?— спрашивает мама, одеваясь.
— Нет, не знаю. А какие письма писал! Как только мать узнала, что его родители сидели в тюрьме, так и свадьбу отложила! Вот и стала я женой шофёра. С пятницы все выходные не просыхает, — делится невесёлыми откровениями мамина одноклассница.
— Как же ты троих детей- то отважилась родить?
— Думала, что уж пусть лучше пьёт, всё не одна. А то Володя твой пришёл в отпуск, после свадьбы дня четыре пожил и уехал на службу. Я пожалела тогда тебя.
—Да, за два года он приезжал всего раза два. Одно время даже писем не писал. Мы с мамой не знали, где он. Пока Паршина тётя Дуся, которая читала газеты и была в курсе международных событий, не догадалась, что он в Болгарии. ( Для предотвращения переворота зимой 1947 - 1948 года в социалистическую республику были введены наши военнослужащие, правда, в гражданской форме, обошлось без применения оружия).
— Потом забрал тебя и увёз в Литву. А как ты на быках-то поехала с чемоданом, да не доехала! — вдруг хохочет тётя Нюра.
— Лошадей мало осталось после войны. Дядя повёз меня в Шацк на быке. Бык смирно идёт по дороге вдоль поля. И тут он «вспоминает», что не пахано! Как помчится на поле, которое он всю войну избороздил вдоль и поперёк. Он так резко сворачивает и бежит через обочину, что мой чемодан отскакивает в сторону, я падаю с телеги в грязь. Дядя с трудом разворачивает его, — рассказывает мама для нас, выбежавших на берег просохнуть, скачущих на одной ноге, чтобы выбить воду из одного и другого уха по очереди.
— С быками одна маята. Помнишь, как нелегко приходилось пахать в войну? — продолжает тётя Нюра.
— Ещё бы! Улёгся и лежит, устал. А мальчишки сначала на ухо ему орут, что есть мочи, а если он не реагирует, то за хвост дёргают, тогда он вскакивает и бежит работать.— Эту информацию мы со Светой слушаем очень внимательно.
— Как- то докрутили хвост до того, что оторвали. Я плакала, так жалко было бычка, — продолжает мама.
— Ты поэтому вернулась и не уехала в Литву? Из-за упрямства быка? – смеётся тётя Нюра.
— Нет, конечно. С трудом добрались до Шацкого вокзала, а билета не дают, требуют запрос с места службы супруга, если я к нему еду. Пришлось телеграфировать мужу. Был ответ: « В Сасове бери билет до Москвы. Оттуда в Паневежис». Из села уехать было не так-то просто. Паспорт есть, но требовалась какая-то бумага, свидетельствующая о том, что тебя ждут в месте назначения. Короче, уехала лишь со второй попытки.
— Пора домой, заболтались мы с тобой, мне ещё поросят кормить, — заторопилась тётя Нюра, поднимая на плечо длинный хлуд (коромысло) с двумя вёдрами с мокрым бельём в каждом. Мы идём вместе, потому что у мамы тоже много дел.
Справка. Вернувшись со спецзадания из Болгарии живым, но не совсем здоровым (на нервной почве случилось обострение язвы желудка), папу отправили на лечение в московский госпиталь. Видимо, из-за того, что он рано пристрастился к курению, он не отличался крепким здоровьем. У мамы было письмо из Москвы, в котором он сообщал, что скоро будет переведён в другое место. В конце зимы 1948 года мама приехала в Москву поддержать отца, но в этом госпитале его не оказалось. Врачи посоветовали ей искать в Люберцах, где расположены лечебные корпуса по такому заболеванию. Электричками туда-сюда мама следует из одного медучреждения в другое. Но в регистратуре отвечают, что такого пациента нет. Вдруг мама читает табличку у частного дома: «Серов Александр Леонтьевич». Она поднимается по ступеням. Ей навстречу выходит родной дядя, брат отца. Вот так встреча! В просторном доме её особенно удивили батареи. Мама их тогда впервые увидела: «Не сгорят занавески-то?» Дядя Саня ей подсказал, что нужно сесть на автобус и проехать пять остановок. Точно – госпиталь. Заходит: «Боронтов есть в списках пациентов?» Отвечают: « Есть такой!» Папа очень обрадовался: «Рая, как ты меня нашла?» По такому случаю его выписали на день раньше, и они вместе вернулись в деревню.
Я помню сына Александра Леонтьевича Серова, моего ровесника Петра, высокого, симпатичного, белобрысого мальчика. В летний полдень, когда стоит безмолвная тишина, лишь бабочки –капустницы порхают, и блестящие мухи жужжат (скотины много у всех, мухам – раздолье), идём мы с ним в магазин за хлебом на Центральную улицу через ромашковый выгон, по пыльной дороге. У шалмана мужики с получки попивают винцо с камсой из вонючей деревянной бочки, откуда сами достают солёную рыбку на закусь. Они ведут неспешный разговор о житье-бытье, о том-о сём. Одна бабуся делится с другой своим сном: «Мне ныня привиделось, кубыть….». Мы не дослушиваем, поторапливаемся с горы в гору в магазин, где за хлебом всегда очередь, может и не хватить, потому что все берут буханок по семь на большую семью.
Пройдёт тридцать лет, Пётр станет лётчиком-испытателем, женится на москвичке. Жена уговаривает уйти с этой рискованной работы. И он пообещает ей, что оставит любимое занятие, как только она родит ему долгожданного ребёнка. И вот, наконец, она объявляет, что беременна. Последний полёт может стать самым счастливым в судьбе Петра, но мотор отказывает, и самолёт врезается в гору – он не годен к эксплуатации. Такой вывод стоит жизни лётчика, которого спасти не удаётся.
В семье Леона и Стени Серовых, живущих в соседнем доме, меня восхищает балерина тётя Лиза, которая с невероятно прямой спиной красивой походкой прогуливается с мужем по вишнёвому саду, опираясь на элегантную тросточку. Я и так не имею аппетита, а теперь и вовсе перестаю есть, чтобы стать худенькой, как Лиза. Мама с трудом отговаривает меня от этой мечты, придумав, что балеринам делают клизму. «Мама, я тогда стану людей исцелять, как бабушка Катя», — не сразу сдаюсь я.
Бабушка Катя Петрина в детстве жила на посёлке Крутом. Её маму тоже звали Катей, а папу — Васей, как будущего мужа. Приходит она с посиделок, а мама сообщает, что её просватали за парня со Щемиловки, Василия, которого она видела, может, раза два.
— Не люблю, не пойду. Закричусь и умру, — не соглашается Катя.
— Пойдёшь. Вас пятеро, — отвечает мать.
Жили в семье у свёкора Кирея семнадцать человек, пока не построили каждому по отдельному дому на Порядке. Сначала фруктовые сады насажали, а потом дома поставили. Рядом с Серовыми Василием и Катериной жили Степан Михайлович Боронтов с женой Агафьей Павловной Давыдовой и пятью детьми. Им в числе самых первых на селе провели радио в тридцатых годах. Были и такие отсталые земляки, которые считали, что это «бесовская затея».
Боронтов Степан Михайлович родился в 1890 году Московской области Рязанской губернии Шацкого уезда в селе Польное Ялтуново в семье крестьянина Михаила Игнатьевича Шмотова и Анны Михайловны (или Васильевны?) Боронтовой. Он окончил Церковно- приходскую школу в 1904 году. Работал на Шацкой инкубаторской станции техником – птицеводом. В 1914 году служил в царской армии во второй горной дивизии командиром орудия примерно четыре с половиной года. Где-то в Карпатах отравился газами и с тех пор сильно кашлял. После войны он заболел «рожей» и в бессознательном состоянии, в бреду кричал: «Картечью, беглым огнём по противнику! Прицел № 2. Огонь!» Он был аккуратен в быту, дрова в поленнице складывал ровно. Двор со скотиной чистил до полного порядка. Межу между садами и огородами проволачивал граблями, как на границе, чтобы было видно – не ступил ли вор? В огороде ни соринки. Он курил горький самосад, затянулся последний раз «козьей ножкой», отложил её на полку и умер. Жена Агафья Павловна Давыдова умерла раньше его от сердечной недостаточности, от болезни суставов, ревматизма. Ей было 62 года. Она занималась домашним хозяйством и родила шестерых детей. Андрей Степанович работал директором школы, окончив 10 классов и Шацкий техникум механизации сельского хозяйства. В 1940 году окончил военное Ярославское пехотное училище. Пропал без вести в 1942 году, командовал взводом в составе войск Западного Фронта. Фёдор Степанович окончил Шацкий сельскохозяйственный техникум, поступил в Рязанское пехотное училище, добровольцем ушёл на фронт.
Анна закончила Шацкое педагогическое училище и работала учителем начальных классов на посёлке Крутом. Она вышла замуж за Андрея Ивановича Кузякина, участника Великой Отечественной войны, имеющего награды.
— Мама, расскажи, как папа к тебе свататься приезжал! — прошу я, как только тётя Нюра поворачивает в свой двор, возле которого, на радость нам, пасётся раскосоглазая козочка с белыми козлятами.
— За сорок километров от села работали мы тогда, в 1948 году, на вырубке леса. Пилим весь день, спим на полу на соломах и фуфайках. Один раз в день нас кормят картошкой или пшеном. Мама болела, когда я уезжала. Вдруг прихожу с работы, меня ждёт брат Вася. Что случилось? Мама умерла? — затревожилась я.
— Меня Володя за тобой послал. Он в отпуск приехал, — отвечает Вася и смотрит одним глазом, второй он проткнул веткой в саду, когда сучки обрезал. А я не верю. Всю ночь переживала, что с мамой что-то неладно.
По рассказам мамы, старший брат Василий Васильевич заменял ей отца, умершего рано, когда ей исполнилось два года. Первая жена Василия, Вера, родившая ему сына Виктора в 1940 году, рассказывала, что Василий на свиданиях с ней только и говорит про Раису. Хотя, это свидетельствовало, скорее всего, о том, что он не любил Веру. Посватался он к ней случайно. Пришёл дядя Саня с Крутого посёлка и говорит: «Хватит холостым парнем ходить, пора жениться. Пошли свататься».
— Так не делается. Надо заранее предупредить невесту. Вдруг она не желает? — не соглашается Василий.
— Нечего медлить! Прямо сейчас и пойдём! – настаивает дядя Саня, муж тёти Дори (Дарьи), бабушкиной родной сестры. Он, прекрасный плотник, пользуется авторитетом в семье. Я хорошо помню его лысую высокую голову и бороду. Его сын Сергей, такой же лысый, жил с замечательной женой Василисой (Васеней) в однокомнатной квартире в Москве с маленькой ванной, в которой можно было мыться только сидя, что было очень неудобно. От не замолкающего ни на минуту дяди Сергея постоянно пахло перегаром, но жили они мирно, потому что жена отличалась набожностью. Детей у них не было, одно время они очень хотели прописать меня к себе в Москву, чтобы я жила с ними, но мама, слава Богу, не дала согласия.
Так вот, дядя Саня с Крутого посёлка, с лысой продолговатой головой, как крутое яйцо, хотел сделать, как лучше, а получилось, как всегда. Две завидные невесты Василию отказали. Это не удивительно, потому что, хоть он парень надёжный, спокойный, статный, но словно уже женатый. Невесты понимали, что Василь Василич, как с детства его звали за серьёзность, всю жизнь будет помогать матери - вдове с двумя младшими детьми: Раей и Колей. Он крутил баранку с десяти лет. Его привязывали к сиденью ремнём, и он ехал вместе с дядьями зарабатывать копейку. Не пил, не курил. Очень ответственный был. У него потом было ещё два брака. Любил он третью жену, Граню (Аграфену), которая родила дочь Валю и близнецов Володю и Ваню, о них я ещё расскажу. А первая жена, Вера, с удовольствием пошла за Василия Васильевича. Вера была из бедной семьи и совсем не образованная. Она не знала, например, как нагреть воду в самоваре, и сожгла его. Даже сковороды в её отчем доме не было, чтобы картошку жарить. Мамин крёстный, Василий Васильевич Серов, участник Великой Отечественной войны, дошёл до Берлина, вернее, доехал, так как он возил фронтовую кухню. В Витебской области у деревни Пашки попал под общий обстрел противника, сумел вывезти из-под обстрела полуторку и доставить пищу личному составу. 13 февраля 1944 года он награждён за этот подвиг медалью «За боевые заслуги».
Вернёмся к январю 1948 года, когда Василий уже как три года вернулся с войны живым и невредимым. Ему даже стыдно, что он упитанный такой, а земляки покалеченные: многие без рук, без ног, контуженные, если вообще вернулись живыми…Кому же расскажешь, сколько слёз за товарищей пролито, когда привозишь кухню, а кормить некого — все бойцы мёртвые лежат. Один как перст, давишься щами, глотая слёзы.
— Кстати, во время войны, прежде чем съесть кусок хлеба за обедом, я всегда подходила к фотографии крёстного на стене и протягивала хлеб любимому брату, опасаясь, что он голодает на фронте,— продолжает мама. — Сказать, что мы досыта ели хлеб, нельзя. Как-то приходит к нам дядя Саня с Крутого посёлка и видит, что у нас опилки во дворе сосновые горочкой лежат. Он порадовал нас: «С опилками вы с голоду не умрёте! Добавьте их в муку». Мы так и сделали. Хлеб получился светлый, пышный. Я тогда чуть не умерла от болей в желудке. Видимо, переборщили с опилками. Так вот. Идём домой, помогаем тащить чьи-то сани с дровами в гору нашей улицы Первомайской. К нам подходит Володя, похудевший, тощий какой-то, и мы вместе с ним везём. (В звании капитана административной службы он приехал в отпуск из армии, куда был призван 25 ноября 1944 года).
— Я вечером приду к тебе свататься, — вдруг сообщает он. Я была ошеломлена. Помню, что снега большие выпали, сугробы так заваливали избы, что откапывать приходилось. А с занесённых амбаров ребятишки катались на санях. Пришёл Володя с дядей Семёном и дядей Сергеем свататься морозным вечером, 27 января. В знак согласия все вместе поднимаем за уголки три раза белую скатерть с угощением, расшитую розами. Мама моя подумала, может, он ещё откажется, говорит:
— Без венца не отдам.
— Ну что же, я совсем не против, — отвечает жених.
— Двоюродные сёстры — Настя и Наташа — подсказали: «Когда вам постелят под ноги рушник и дадут команду, сразу первая наступай на полотенце, будешь хозяйкой в доме. Я не хотела выделяться, и мы наступили одновременно. Обручальных колец у нас не было. Тётя Мотя, мать троих детей (Кати, Таси и Васи), старшая Володина сестра (вдова участника войны Чамкина Николая) дала мне своё кольцо, сделанное из двадцати копеек. Самогон варили дядя Андрей и дядя Семён Шмотовы. Он не очень крепким получился. Но свадьба была весёлая. На второй день ряженые пошли по селу: одна штанина белая, другая чёрная. Каких только на себя не надели убранств, — вспоминает мама. — Звучала балалайка (некоторые называли «балавалка»). Пригласили тётку Анисью с гармошкой. Мама из Сасова привезла мне платье и красивый шарф. Она торговала вишней и купила. Женщина с нашей улицы в аренду за пять рублей дала белую фату. Все соседи смотрят, как меня наряжают. Я в туфельках иду по снегу.
— Мама, а что значит, «без венца не отдам»?— спрашиваю я.
— Венчал нас батюшка в Шацком храме Николая Угодника. А ехали в такой мороз, у меня ноги озябли, и возничий, хоть я и очень стеснялась, согрел мои ноги, велев их засунуть под его шубу. Церковь до сих пор действующая и не закрывалась в самые лихие годы. Хоть Володя комсомольцем был, и обряд венчания не одобрялся в армии, он уважал мнение старших и моей верующей мамы, которая одна нас благословляла – его родители умерли. И Володя всю жизнь относился к тёще, как к матери родной — заботился, ухаживал, когда она болела. В семидесятипятилетнем возрасте, когда у бабушки раздуются ноги от проблем с почками, папа достанет необходимое лекарство, её выпишут из больницы здоровой, и проживёт она до 92 лет. Папа имел очень много друзей и пользовался связями, также не отказывая никому в помощи.
После свадьбы моя мама Рая сильно заболела малярией, которая свирепствовала в деревне. На русской печке лежит она, укрытая тёплым одеялом, шубой, и зуб на зуб не попадает.
—Рая, поглядел бы на тебя сейчас Володя! — подшучивает её брат Вася.
В эти годы бесплатно раздавали таблетки «хину», потому что от малярии умирало очень много людей. Бабушка Катя стала заговаривать эту болезнь, которая трепала маму каждый год по весне, если попадёшь под дождь или простынешь. Бабушка Катя весной каждое утро целый месяц водит дочь по огородам в овраг, куда стекает растаявший снег. Она читает молитву и заговор, чтобы этот недуг унесло с талой водой, отпаивает свою дочь горькой полынью, заваривая как чай. Но этот способ лечения приводит к глухоте, которая и развилась к 85-летнему возрасту.
К бабушке Кате за медицинской помощью обращались односельчане. Она могла языком извлечь любую соринку из глаза (будущему зятю, Володе, помогла даром, по- соседски), заговорить зубную боль, рожу. Она лечила снадобьями и травами, висевшими у неё в избе. После замужества она последовала за своим мужем в Минск, где он проходил военную службу и проявил талант врачевания. На стене в комнате в рамке под стеклом висит оформленная правнучкой Леной фрагмент наволочки с красными, чёрными цветами и надписью, которые вышила Катя, собирая мужа на службу: «Василию Киреевичу, Господину Серову».
Богатый человек, у которого служил Василий, обещал дать ему медицинское образование для развития способностей. Катя помогала мужу: готовила лекарства по рецептам, отмеряя и смешивая их в разных пропорциях. Катя отличалась прекрасной внешностью: природной статью, высоким ростом, белым лицом. Оказывается, у неё была сестра-близняшка, умершая в младенчестве, видимо, Кате досталась двойная красота: своя и сестрина. Жёны богатых военнослужащих интересовались у неё, чем она питается и как за кожей ухаживает. Лет пять молодые жили и работали в Минске. Детей у них пока не было. Но видимо, из писем, посылаемых Василием отцу, тот понял, что сыну и невестке пора возвращаться в родные края, так как «благодетели» стали проявлять к Катерине-красавице откровенный интерес. Несмотря на то, что молодым обещали квартиру в городе, свёкор Кирей добился возвращения детей в Ялтуново, сославшись на то, что родители престарелые, а работать некому. На самом деле, в большой семье было 17 человек (пять сыновей с жёнами и детьми), так что работников хватало. Жили дружно. Бабушка рассказывала, как летом на подводе с деревянными бочками всей семьёй отправлялись в дремучий лес на несколько дней, набирали грибов и солили на месте. Свёкор Кирей почему-то никогда не называл жену Прасковью по имени. Тогда невестки поступили так: в лесу завели её подальше, в надежде, что Кирей станет искать. Но он так ни разу и не выкрикнул имени жены, хоть и тревожился за неё. Проска была маленького роста, худенькая, верующая, немногословная и скромная. Когда внучки, Катя и Нюра, везли её на санках, то даже не заметили, как она выпала в сугроб. Смеялись звонко, обнаружив пропажу! Девочки любили её. Когда она приходила в гости с горы в гору, по яблоневым садам из Щемиловки на Порядок, то всегда приносила кусочек сахарку, который доставала из кармана, болтающегося на животе, завязанного за спиной. По возвращении из Белоруссии Кати и Василия началось отделение молодых семей из общего дома в Щемиловке. После рождения детей: Василия, Вани, Раи и Коли, — в 1930 году моему деду Василию пришлось принять участие в раскулачивании соседей. Это задание партии вывело его из душевного равновесия. Он перестал спать ночами, не соглашаясь выкинуть на улицу своего товарища только из-за того, что он имеет две коровы, чтобы прокормить детей. Когда выгнали соседа Булекова с семьёй, мой дед Василий близко к сердцу перенёс эту трагедию, хоть они не являлись родственниками. Он потерял душевный покой, и с сильнейшим нервным потрясением был отвезён в рязанскую больницу для душевнобольных. После длительного лечения пошёл на поправку. За ним приехали братья Степан и Семён, чтобы увезти домой. Стали рассказывать последние новости: раскулаченный Булеков построил маленький домик в саду, но и его подожгли, тогда он вырыл землянку, но из - за потрясений сошёл с ума, грыз зубами траву, убежал и бросился под поезд. Состояния здоровья деда Василия после этих новостей резко ухудшилось, с ним случился очередной приступ. О возвращении в деревню не могло быть речи. Снова последовало лечение, которое не дало положительных результатов. Дедушка Вася домой больше не вернулся. Он похоронен в Рязани на Лазаревском кладбище в общей могиле. Бабушка Катя одна воспитала троих детей (Васю, Раю, Колю, Ваня умер в младенчестве).
Братья умершего мужа помогали Кате справляться с хозяйством. С Молосовки приходила родственница Наташа нянчится с детьми, когда она уезжала на базар. Как-то поехала с деверем Степаном в Сасово. Продали вишню к позднему вечеру. Попросились на ночлег в ближайший дом. Спать легли на полу. Вдруг стук в дверь: «У вас постояльцы с базара? Зачем пустили? Нельзя!» Они скоренько выпрыгнули из окна, не дожидаясь расправы. В тёмной ночи с деньгами и думают, в какую сторону бежать? И специально к базару не пошли. С ружьями искали их, бегая туда-сюда. А они за деревом толстым схоронились. Пули пролетали мимо. Вот такие годы были бандитские, непростые. В Сасове в предвоенные годы много шпаны развелось. После торговли бабушка собирала деньги в жестяную коробку. Она посчитает их и в погреб опустит, потом строиться стали, чтобы старшего сына Василия Васильевича с семьёй отделить. Как-то, дожидаясь маму с работы, пятилетняя Рая с младшим братом Колей решили оборвать маленькие незрелые яблочки с молодых ветвей, спускающихся до земли. Они успели нашить солдатские оловянные пуговицы, наменянные в прошлом году на яблоки (в хозяйстве годились для пальто, например), и бегут навстречу женщинам, гремят пуговицами на своих одёжках, надеясь на похвалу: «Чтобы тебе, мамочка, не рвать!» Мама никогда не ругалась, только сказала: «Зачем же вы оборвали яблоньки? Созревшие, они бы больше были и вкуснее!» Мама обучила Раю вязанию в шесть лет. В первый класс она пошла в связанных самостоятельно длинных чулках. Когда наша мама была маленькая, она ходила в садик, где вкусно и бесплатно кормили манной кашей. Но чаще мама её не пускала: «Рая, сегодня Колю отведи в садик, а сама возвращайся домой. Будешь поросёнка кормить. А я в Конобеево ухожу бить шерсть овечью». Мальчишки в детском саду разбегались перед тихим часом, кто куда, и прятались, чтобы не спать. А воспитатели разыскивали их: то за сараями, то за телегами около сада. Я слушаю мамины воспоминания с интересом, ведь мы с сестрой в сад никогда не ходили.
Мы поднимаемся по «Ванькиной горе» и встречаем тётю Ганю Петрину около аккуратного домика, утопающего в ромашках. Мне припоминается, во всяком случае, очень хочется верить, что эта высокая, молчаливая, худенькая женщина в белом платочке в мелкий синий горошек, с любовью глядящая на нас голубыми глазами, благословила нас. О ней и двух её старших сёстрах-праведницах: Анисии, Матроне, подвизавшихся и почивших в селе Ялтуново, написана интереснейшая книга «Сёстры». Составитель – Новоспасский монастырь, автора, как правило, не указывают. Три девицы не выходили замуж, они так и остались Ванькины по имени своего отца, тоже глубоко верующего. Аккуратный домик сестёр, такой же, как и другие на улице Первомайской, безошибочно находили по излучаемому свету нуждающиеся в совете и молитве люди, стремящиеся сюда даже из других областей. Наш дом находился в нескольких метрах от их домика с родником в вишнёвом саду.
Новый дом в Ялтунове
После сокращения войск и всеобщей демобилизации 31 марта 1960 года офицерам с семьями можно было прописаться в любом городе, кроме столиц союзных республик, но родители с великой радостью вернулись на родину: в село Польное Ялтуново Шацкого района Рязанской области.
Я помню, как через несколько дней после нашего приезда пришёл багаж. Особенно нетерпеливо мы ждали кукольную фарфоровую посудку, распаковывать которую собрались все местные подружки. Они никогда не видели такие маленькие кукольные синенькие с узором чашечки, блюдца, тарелочки, кастрюльки! Какая красота под «гжель»!
К строительству дома на Порядке готовились три года. Родители оказались отличными дизайнерами. Тон задавала мама, записывая в тетрадь – клетку всё интересное, что замечала в красивых домах. Едет из Москвы, распродав вишню, видит интересные домики с мансардой, вносит в проект. Так на чертеже появились чулан в просторных сенях, окошечко на шлаковой крыше, лестница на чердак. Раньше в домах не стелили потолка, а родители спланировали. Белёную печку поставили в середине, чтобы отапливала все три комнаты и кухню. Купили и привезли заранее шлак, извёстку белую, как сметана. Все стройматериалы подготовили загодя. В свободные минутки родители увлечённо обсуждают свой проект. Нам нравятся эти вечера, когда на нас мало обращают внимания, и мы играем, предоставленные сами себе. В памяти сохранились картины строительства нового дома, запахи стружек от светлых досок, шлака, извести, новизны и радости. Мама всех кормит, папа отвечает за своевременную поставку стройматериалов. Правда, был случай, что папа ушёл, с разрешения мамы, на долгожданную рыбалку, а тут вдруг пришли крышу крыть (их на другой неделе ждали). Маме пришлось бежать к соседям. Петро и Маня отдали на время свои доски, чтобы не упускать мастеров. И отличного печника мама нашла случайно. Он шёл совсем к другим людям, а повернул к нам. Печь он выложил на удивление ладно и качественно.
Бабушке Кате 66 лет, её жалеют. Папа с больным желудком тоже не работник. Тридцатитрёхлетняя мама одна копает землю под посадку картошки (обычно нанимают людей, но ждать некогда, скоро рожать). Остался один уголок. Бабушка волнуется, что живот опустился: «Заканчивай, Рая!» Мама едва успевает вымыть ноги, левую ступню так и не смогла оттереть от земли (правая, что в лопату упиралась, оказалась чище, так как была в тапке). Они пешком отправляются с папой на Центральную улицу в больницу. Идут по розовому весеннему саду. На реке гармонь играет, девки поют, молодёжь катается на лодках. Около клуба пляшут. Почти ночь, папа бежит домой к врачу, которая живёт рядом. «Зачем же ты, Рая, огород копала? Мог бы ребёнок пуповиной обмотаться и задохнуться!»— подводит итоги осмотра опытная докторша.
Третью дочь мама рожает этой же ночью, 8 мая 1961 года. В больнице чистота. Врач делает обход и проводит пальцем по подоконникам, столам, проверяя, нет ли пыли. Мама хорошо кушает, родные: тётя Доря, тётя Настя и другие – приносят молоко, фрукты, овощи. Мы с сестрой настроены, что приобретём братика, папа, во всяком случае, мечтал об этом, видимо, это и нам передалось. «Где наш братик?» — нетерпеливо спрашиваем, явившись в роддом. Мама показывает хорошенького ребёночка. Он как живая куколка с красным пятнышком на лбу. Мама говорит, что сегодня только девочек завезли, а мальчиков надо ждать. Мы в один голос просим: «Нет! Ждать не будем, мы хотим эту девочку с пятнышком. Она наша». Всем санитаркам и медсёстрам папа дарит маленькие флакончики духов, а врачу – духи подороже. Маме папа преподносит наручные часы.
Идём домой с малышкой. Птицы поют, сады цветут. Пахнет сиренью, жасмином. Начался мелкий весенний дождичек. Папа надевает плотный брезентовый плащ- палатку защитного цвета на маму с сестрёнкой, которую мы думаем сначала назвать Ларисой, но по совету врача, даём имя Таня. Мне 10 лет, Свете 8: мы старшие сёстры! Мы нянчимся с Танюшкой во дворе у зарослей набирающей сок малины. Мама окучивает зацветающую картошку на огороде. Папа на работе в лесничестве (ему предлагают возглавить спиртзавод в Шацке, но, посоветовавшись с мамой, он отказывается от этой деятельности). Бабушка готовит вкусный обед, ароматные запахи которого разжигают аппетит. Мы раскачиваем деревянную новую лакированную кроватку с крутыми полозьями, которая переворачивается, и Таня вылетает на землю. Она молчит, потому что укутана в сто пелёнок, и не ушиблась, но мы поднимаем такой жуткий крик, что мама прибегает с конца большого огорода (19 соток сад и огород, 20 соток усадьба). Вечером мы с мамой катаем по саду Танюшку в коляске, которую нам подарили москвичи (папина племянница Тася, сын Андрюша у которой уже годовалый и ходит самостоятельно). Из соседнего дома выходит гулять дедушка Леон с прилепленной к носу чистой тряпочкой.
— Мама, а почему у дедушки Леона нос всегда закрыт? — спрашиваем мы.
— Волк откусил нос. А Бурлаков дядя Федя, пожалев соседа, шутит: «Моим бы носом, который рос на семерых, а одному достался, волк подавился бы!»
— Мама, как страшно. А у нас волки есть?— пугается Света.
— Это после войны было. Тогда лошадей осталось мало, берегли их и родившихся жеребят. Дядя Леон в 1944 году работал в конюшне и как-то раз, ожидая появления потомства, охранял всю ночь кобыл, лежал на соломе, сторожил, чтобы маленький жеребёнок не замёрз. Если жеребёнок пропадёт — судить будут. Если корова телится – не так важно, как появление на свет жеребёнка. В конюшне всё переломано, ветер дует в перекосившуюся обледеневшую дверь. А волки тогда часто забегали в деревни из поджигаемых лесов, тогда всякими способами немцев гнали. Он нападает на дядю Леона, тот защищает горло руками, чтобы волчище не перегрыз, тогда матёрый откусывает ему нос, ещё раз возвращается, но только раздирает до крови руки и лицо. Людей то в деревне много, но ночью голодные волки не боятся никого.
— Мог бы до смерти загрызть, — ужасаюсь я.
— Я знаю, почему не загрыз. Папа рассказывал, что фамилия Серов происходит от слова «серый», то есть «волк». Видимо, волк признал в деде Леоне своего. Он ведь Серов, да мам, как и ты?
— Да, мой отец и дядя Леон – родные братья. Жена тётя Стеня не благословляет его на операцию по пересадке кожи из бедра на нос, говорит, что «как Бог дал, живи теперь без своего аккуратного носа». Она оказалась права – после операции кожа не прижилась, началась «рожа». Так он и живёт с тряпочкой на носу.
Заплакала Танюша. И чего её не устраивает: играем с ней, развлекаем, пеленаем, водичкой поим. Видимо, ей не очень нравятся запахи шлака, цемента и всего необжитого в новом доме. А дом получился на славу: с семью огромными окнами, которых ни у кого ещё не бывало, а крыша крыта железом, заказанном в Москве, пол крашеный. Помогали дядья-плотники, как с маминой, так и с папиной стороны. За многие виды работ денег не брали. Как только дом был готов, мама начала покраску потолка белой импортной краской. Работа не спорилась: краска скатывалась, не ложилась на прибитый к доскам оргалит. Тогда за помощью мама обратилась к тёте Агафье (Ванькиной по – уличному). Она пришла, благословила («Рая, а ты вот так, вот так!»), и работа наладилась. Потолок блестел, как новенький, ещё полвека спустя.
— Ванькины давали на Рождество калядовщикам по 20 копеек (большие деньги). У них многие славили Христа, и мы с подружками тоже. А также ходили к тёте на Московку, на Посёлок — в такую даль! В других семьях давали и по 5 копеек, и по 10, —продолжает рассказывать мама. — С песнями заходим с мороза в тепло, вся одёжка колом стоит. Спрашиваем у порога: «Христа славить?» Хозяева: «Славьте, славьте!» И начинаем: «Рождество твоё, Христе боже наш!» Напекут всяких булок, кренделей, всего - всего повкуснее – тоже нам, калядовщикам, в сумку! На Рождество играют в карты, катаются с горок. Звучит гармонь, все поют, веселятся – словом, это самый большой праздник на селе. Мы с папой давали и по 50 копеек и по рублю, когда жили в построенном доме. Всю ночь на 7 января заходят славить Христа: в 12 , в 3 часа, в пять. Ранним утром слышим голос близнецов, Володи и Вани. Они с порога спрашивают: «Христа славить»? А мы ещё спим. Они застеснялись, переминаются с ноги на ногу.
— Ну, ты чего не начинаешь? — воинственно говорит Володя.
— Нет, ты начинай!» — и как взялись друг за друга! Давай по полу кататься, у порога драться!
— Господи, вот вам деньги, идите уж от греха! — запричитала бабушка Катя.
Папиным крестником был Володя. А Ване тоже хотелось обращаться к дяде Володе «крёстный». У них ведь всё было общее: одна сестра Валя, мама Граня, папа Вася. По-справедливости, и крёстный отец должен быть один на двоих. Он ведь с ними играет, учит рыбу ловить. Тогда крёстный сказал, что это возможно. И как-то раз, чтобы не оставалось сомнений, он показал им «официальный документ»: бумагу, на которой были записаны какие-то мысли-афоризмы (папа выписывал мудрые, понравившиеся ему цитаты или пословицы-поговорки, которые потом зашифровывал в ребусы или в составленные им кроссворды. К полученному гонорару от изданной книги кроссвордов и ребусов автора Боронтова Владимира Степановича мама и папа заняли денег у дяди Васи и тёти Грани Серовых и купили автомобиль «Москвич».
Папа умел добывать копейку в семью. Он снимал прекрасные фотографии и писал интересные статьи в журнал «Охота и охотничье хозяйство», за которые получал деньги. Он работал лесником. Как-то получил задание: отловить волков. Всю ночь сидел он с тремя охотниками в засаде. Двух волков убили, сдали и получили зарплату. Папа ездил в лес за реку на велосипеде, разоблачал браконьеров, чтобы не вылавливали рыбу сетями, особенно во время нереста. Отбирая сети, он потом отдавал их, понимая, что земляки заняты рыбной ловлей из-за нужды, чтобы семью прокормить. Он говорил: «Рай, нам ведь жить здесь». Как -то за сетями приходил мужчина с сынишкой из Лесного Ялтунова. Мама поила всех чаем. Мальчик удивился, какой же чайничек красивый. Он никогда синие узоры гжели не видел. Конечно, деревенская жизнь сильно отличалась от той, которую вели родители в военных городках. В деревне мама просыпается в три часа ночи, чтобы подоить и отвести корову на выгон. Маме приходится управлять огромным хозяйством и ухаживать за скотиной: поросёнком, коровой, телёнком, лошадью, овцами, гусями, курами. Папу надо беречь, так как здоровьишко его оставляет желать лучшего. Мама не боялась никакой работы: она умела даже коптить вкуснющую колбасу, заправляя фарш в коровью кишку. Как и наши сверстники, мы ходили за сором с кошёлками по солнцепёку, собирали сочную траву в оврагах для скотины, резали для сушки яблоки в саду, кормили поросёнка, домашнюю птицу. « А в город мы уже не поедем?» — каждый день спрашиваем мы у папы. И папа подаёт рапорт на продолжение военной службы. Так мы получаем направление в город Микунь Коми республики. Односельчанам родители не признаются в том, что сами проявили инициативу. Они бы не поняли, как можно по собственному желанию уехать из нового дома в далёкую тайгу. Сначала едет папа со мной и Светой. А мама с трёхлетней Танюшкой остаются, чтобы продать скотину и дождаться, пока папа наладит быт на новом месте. Снова собираясь в путь, мама вспоминает, как жена военного жаловалась: «14 раз за этот год переезжаем. Шкаф, диван, стол – вся мебель остаётся будущим квартирантам. Только чемоданы собираем с одеждой – вот и все вещи».
Микунь
Город Микунь — небольшая станция в ста километрах от Сыктывкара, столицы Коми. В основном здесь живут железнодорожники с семьями и военные; недалеко расположено лагерное поселение заключённых. Папа работает шифровальщиком в закрытом учреждении «КЛ-400» («Косланлес -400»), которое находится на противоположной стороне от длинного железнодорожного моста, под которым гудят паровозы, выбрасывая пар в морозный воздух.
Первая вещь, которую мы с папой приобретаем в новую двухкомнатную квартиру на первом этаже, – это жёлтый приёмник рижского завода «Сакта», с лиричным переводом «Большая брошь». Перед покупкой папа спрашивает у нас совета, что лучше: телевизор или проигрыватель? Нам хочется крутить современные пластинки. А смотреть телевизор мы приходим к соседям Козловым, к подружке Свете, каждый вечер, пока не приобретаем свой. «Здравствуйте! Можно у вас телевизор посмотреть?» — с такими словами мы проходим в уютную комнату, пока хозяева ужинают на кухне, располагаемся на стульях у экрана и до самой ночи сидим как приклеенные. Сначала из чёрно-белого аппарата с трёхцветной плёнкой на экране идёт приветствие на коми языке (на слух): «Бур рыт до на ёрт нас! (Добрый вечер, дорогие товарищи!). Шетам вырья Юрис! (Начинаем программу передач). Запомнилось предупреждение "Берегись поезда" у железной дороги «Виччысь поездысь!» Помню, как папа торопился проводить к вокзалу друга, дядю Сашу Васюкова, но он засиживался за столом до последней секунды и всё время опаздывал на поезд, возвращаясь назад и ночуя у нас. И так каждый раз.
Несмотря на то, что квартира выдавалась во временное пользование, папа вырыл глубокий подпол, аккуратно оббитый шпоном, с деревянным полом, где хранилась выращенная в Шижаме (пригороде Микуня) картошка и две бочки с солёными грибами, собранными в тайге. Ездили в Шижам мы с тётей Машей (маминой двоюродной сестрой) и её мужем. Они приехали следом за нами и жили в нашем офицерском доме на втором этаже. Папа умел дружить. Так он завязал приятельские отношения с дядей Гришей Курочкиным, которому недоставало военного стажа, а годы службы в Коми давали хорошую прибавку к пенсии. Приятно было вернуться из школы, а на кухне хозяйничает прекрасный охотник дядя Гриша – жарит мясо ощипанного и разделанного глухаря! Тёмноволосый, смуглый, черноглазый кавказец, он вкусно готовил, добавляя в блюда острого перца (как он не обжигался им!) и различные приправы. Света с мужем Геной и дочерью Наташей ездила к нему в Сочи, спустя тридцать лет, и он радушно принимал желанных гостей.
На фото в альбоме папа запечатлел троюродных Свету и красавицу Нину Тищенко на охоте с тетеревом. Охота, сбор грибов и клюквы на болоте – развлечения родителей, которые очень любили отдых на природе. Мы дружили с Ниной и Валей Тищенко, которая вышла замуж и уехала в Нарьян -Мар, где училась в институте, а грудничок Андрей воспитывался у своей бабушки, тёти Маши, которая молодо выглядела и опасалась, что её примут за маму, когда возила первого внука в коляске по деревянным трапам. Мы с сестрой обожали играть с ним. На первый год рождения дядя Жора и наш папа купили Андрюше красную каучуковую лошадку-качалку, у которой на холке находилось кольцо. Пока женщины хлопотали у праздничного стола, все дети по очереди, а чаще других заинтересованные процессом мужчины, дёргали за это кольцо, и раздавалось протяжное ржание. Имениннику даже не пришлось ни разу просунуть свой крошечный пальчик в колечко, потому что через полчаса упражнений оно оторвалось, и тогда Андрюшу, наконец, водрузили верхом на почти новенького красного коня. У тёти Маши и дяди Жоры Тищенко всегда были красивые застолья и дорогие конфеты в ярких фантиках, но сначала детям предлагалось отведать картошку-пюре и лишь потом разрешалось брать сладости. Когда мама уезжала в Воронеж на курсы повышения квалификации по бухгалтерскому делу, тётя Маша помогала папе по хозяйству. Хотя он и сам справлялся. В письмах маме, которые писал каждый день, он жаловался на плохой аппетит Светы. А так всё хорошо. Мама работала с папой в учреждении «КЛ-400» с особо секретной информацией. На документах, за которые несла ответственность мама, стояли буквы «СС», что означало «Совершенно Секретно».
Я прекрасно помню день, когда мама с трёхлетней Таней в новом синем зимнем пальтишке с коричневым воротником приехала в Микунь (через три месяца после нас с папой). Рассудительная Танюшка отвечает нам, что пальто они покупали в Сасове. Отставив ножку в сторону, задрав голову к четвёртому этажу, интересуется: «А это весь наш дом?» Я защищаю Танюшку от задирающейся детворы, когда она ревёт. Далее передаю право на повествование ей, так как после восьмого класса уезжаю в Сыктывкар, поступив в техникум советской торговли.
Всю дорогу до детского сада я скачу на одной ножке, вложив свою ладошку в папину. Воспитателем, а впоследствии заведующей, работает троюродная сестра Тюряева Лида (Сыч по мужу). Я не люблю дневной сон, но искусно притворяюсь, когда строгая Лидия Ивановна подходит к кроватке. С боевыми товарищами по дворовым забавам: Сергеем Щербаковым и Олегом со второго этажа и Валеркой Бобылевым с соседнего подъезда — мы бегаем по крышам сараев, бродим в резиновых сапогах по разлившейся весной дамбе, играем в «штандер» с мячом, в «двенадцать палочек». Взрослые, сидя во дворе на скамейке, азартно выкрикивают: «Топор, топор, сиди, как вор». А если кричат: «Пила, пила, лети, как стрела», тогда кто-то из детворы, дождавшись своей минутки, мчится из укрытия, разбивает палочки, сложенные на противоположный конец пригодившейся длинной доски. Они разлетаются в разные стороны, и мы разбегаемся тайными тропами, узкими лабиринтами между хозяйственными постройками. Как-то раз я провалилась в тёмный закрытый сарай из-за проломившейся в одном месте крыше, но быстренько забралась на высокую поленницу и вылезла наружу. Чтобы протопить зимой наши квартиры, требовалось немало дров, которыми питался пузатый титан с отходящими от него трубами по всем комнатам.
Перед окнами нашего четырёхэтажного дома № 21 на улице Гоголя утопает весной в белой сирени школа № 88 с множеством интереснейших кружков и прекрасной библиотекой. Около палисада папа фотографирует меня с одноклассницей Леной Чевгановой и Аней Борисовой, с которыми я посещала одну группу детского сада и перешла в первый класс. Мы в белых фартуках, с белыми бантами, в руках держим коричневые портфели. У Ани и Лены стрижки, у меня два светлых хвоста по бокам. Есть фото с первой учительницей Идой Петровной, с которой мы сидим в три ряда, все в валенках. Это очень удобная и тёплая обувь. В Коми также носят красивые пимы с узорами (сапоги из шкуры ног северного оленя). В квартире над нами Ружникова Валя проникновенно исполняет на пианино «Полонез Огинского», это волшебное звучание сопровождает меня при подготовке домашних уроков. С пятого класса у нас замечательная классная руководительница Глафира Васильевна Гурьева, которая жила на улице Пионерской, в частном доме № 7. ( Я писала ей письма, когда уехала в Рязань и стала учительницей русского языка и литературы). Учитель физкультуры на сдвоенных уроках водит нас в тайгу, где проложена солдатами прекрасная скользкая лыжня. Мы каждое воскресенье катаемся с трамплина (это как настоящие горные спуски!) В шестом классе мы одни уходим в поход всем классом! Зимой за городом проводится военно-спортивная игра «Зарница», которая остаётся в памяти на всю жизнь. Директор школы Хмара сплотил около себя прекрасный, грамотный, увлечённый коллектив, сам вёл кружок по спортивному ориентированию. Библиотекарь к праздникам готовила с нами костюмированные спектакли, а учителя истории прививали навыки исследовательской деятельности, поручая интересные задания по расследованию истории города. Мы, пионеры, брали интервью у старейших жителей города, записывали их рассказы и оформляли альбом о городе Микунь. Как представительницу поискового движения, в результате которого наша школа заняла призовое место, я была откомандирована в Ярославль на слёт пионеров, откуда привезла заслуженную награду. Сначала звеньевая, потом вожатая у первоклассников, председатель совета отряда, я быстро расту над собой. Когда об этом я пишу в письме Ромке – своему троюродному племяннику, который со своей мамой Тоней живёт в нашем доме в Ялтунове, он просто отвечает: «А в школе я никто».
Тётя Тоня приехала к нам в Ялтуново из Казахстана, расставшись с ревнивым мужем, который поднимал на неё руку, крепко удерживая в огромном кулаке густую, рыжую, распущенную косу. Она ушла от него с тремя сыновьями: Колей, Витей и Ромой, которому исполнилось три года. Почему она приехала в Ялтуново? Да потому что наша мама Рая и её мама Маша – двоюродные сестры, а бабушка Катя и Тонина бабушка Настя – родные. Стало быть, мне Тоня, Лида, Витя Тюряевы троюродные. Тоня – племянница нашей мамы. Она на восемь лет моложе её и называет Раей.
Немного истории
Когда в Ялтуново приехали с Чернеева, что в десяти километрах, сватать Настю, бабушку Тони, на нарядном, украшенном коне, жених Сергей ей понравился: статный, красивый, серьёзный, работящий.
— У нас денег нет на свадьбу, только вот дочь Катю отдали замуж, — сообщает мама Катя.
— Не волнуйтесь, у нас все есть – нарядим и сами всё сделаем.
На красную горку, когда катают крашеные яйца, сыграли богатую свадьбу. Жили молодые ладно: имели в хозяйстве лошадей, три коровы, поросят, гусей, кур, свой пчельник из сорока ульёв. Вскоре на свет появилась долгожданная дочка Маша. И тут начались беды. Власти, ведя борьбу с кулачеством, велели семье Сергея и Насти за два дня покинуть ставший родным дом, оставив всё нажитое имущество. Ночью пешком по снегу с маленькой Машей на руках добрались они из последних сил в Ялтуново к сестре Кате. Пускать в дом "раскулаченных" было запрещено. Накануне мужа Кати, Васю, увезли на лечение в рязанскую больницу от нервного душевного потрясения из-за раскулачивания соседа, на которое дедушка Василий не согласился. Местный пьянчуга Иван потребовал с Кати бутылку самогона, чтобы не доносить на неё за то, что она приняла в дом раскулаченных.
— А ну пошёл вон! Раскомандовался! Это моя родная сестра! Тебя я не спросила – принимать или погодить! — смело заявила бабушка Катя, хлопнув дверью перед его синим носом. Вскоре Сергей и Настя с Машенькой уехали в Москву, где долго скитались по жилым, неустроенным, холодным баракам. Но они не пропали, трудились и выжили. В деревне проще: овощи и фрукты свои, щавель хотя бы есть, так называемый подножный корм. Когда в столице стало совсем голодно, они уехали в Казахстан и остановились в Джамбулской области на станции Мерке Мекенского района недалеко от Бишкека и Тяньшанских гор, где Маша вышла замуж за Тюряева Ивана Петровича и родила ему пятерых детей: Ваню, Колю, Тоню, Лиду и Витю. Так вот, как я уже написала, дочь Маши, Тоня, вышла замуж за местного казаха, родила троих сыновей, но развелась и приехала с Ромой в Ялтуново, в дом, который приютил в 1930 году её раскулаченных деда и бабушку. В отпуске родители радостно встретились с Тоней. Она ездила на велосипеде в Шацкое ателье, где работала портнихой. Рому воспитывала бабушка Катя. Она как-то приходит с ним к Василь Васильчу, который смышлёного, забавного малыша очень любил, и говорит: «Вот так вот с Ромкой спать на одной кровати. Я сегодня проснулась в насквозь мокрой юбке». А трёхлетний Ромка, не смутившись, что описался, важно отвечает: «Ну-ну! Ты всем-то не рассказывай!»
Когда отпуск родителей подошёл к концу, то есть когда была сорвана не только вишня в нашем саду, но также оказана помощь всем родственникам для реализации её в Москве(машина ждёт, поэтому рвут всем селом с утра до вечера сочную владимировку), Тоня вдруг и говорит:
— Возьмите нас с собой.
— Тонь, это ведь не юг, в тайге холодно. Но если очень хочешь, поедем.
Пока мы ещё все вместе не уехали на север, хочется рассказать о том, что в отпуске родители не только занимались садом, но и прекрасно умели отдохнуть с родными, которые ждали их приезда с нетерпением. Папин двоюродный брат Петр Украина с женой Маней сразу же приглашали их в гости, и тогда уж песни пелись до утра. Я помню сельское застолье с протяжными русскими народными песнями: «По тихим степям Забайкалья, где золото роют в горах, бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах». Пели и весёлые песни: «Ой, при лужке, при-и лужке-е, при широком по-о-оле». Про мать Петра, Солоню, нужно написать хоть три слова, слишком много крови она попила у снохи, но темноглазая Мария отличается большим терпением и трудолюбием и почти не обращает никакого внимания на сварливость свекрови, воспитывая в уважении к старшим сына Саню и дочь Надю. А Петро обладает таким непосредственным чувством юмора, который, как и моему отцу, здорово облегчает житейские семейные невзгоды. Родители ходят в гости к тёте Моте – старшей папиной сестре, которая живёт в самом начале улицы Первомайской с сыном Васей и дочерьми Катей и Тасей. Обязательно нужно побывать у дяди Васи и тёти Грани, которые живут через дом с близнецами Володей, Ваней и дочерью Валей. Папа с мамой привозят гостинцы и племянникам от брата Николая с красавицей-женой Ниной:крестнице Раечке, Саше, Гале, Зое.
Дядя Саня огорчился, что дождался в гости только к вечеру Володю с майорскими погонами и его любимую нарядную племянниц у Раису в белых босоножках, поразивших маленького крестника Володю: «А туфли-то худые». Почётно было, что родители идут на виду у всей улицы, а в сумерках не различить, что именно к дяде Сане с тётей Дорей. В общем, родня у мамы с папой общая, поэтому трудно понять моим подружкам, кто кому кем приходится. Они спорили со мной, считая бабушку Катю родной матерью моего отца. Вот так, на счастье, переплелись родственные отношения в селе, где земляки называют меня «наша Танюшка».
Так, занимая два купе, но находясь, в основном, в одном, вспоминая молодые годы, чуть больше суток мы едем с Ярославского вокзала до Микуня, качаясь в скором поезде «Москва – Сыктывкар». В тесноте да не в обиде всемером, а зимой ещё и с бабушкой, мы весело и дружно ютимся в двухкомнатной квартире. Валя после окончания восьмилетки жила в общежитии Сыктывкарского техникума советской торговли, куда она поступила, чтобы стать товароведом. Она потом работала на базе в Микуни, что позволяло нам покупать импортные вещи: ковёр, посуду, мебель. Она «достала» для меня с базы красные лакированные туфельки с бантом посередине, синюю кофту на молнии с пермяцким национальным узором в виде оленей. В яркой оранжевой японской куртке с белой опушкой на капюшоне меня сфотографировал одноклассник Илья, когда я выступала с речью от пионеров города с балкона клуба на Первомайской демонстрации. Папа на этом мероприятии был одет в японский нейлоновый плащ, а мама в пальто джерси шоколадного цвета. Есть такое фото с родителями и счастливыми молодожёнами Адамом и Тоней.
Однажды папу вызывает начальство: «Боронтов, ты утром успеваешь ли умыться? У тебя ведь настоящий цыганский табор. Ты чего квартиру не просишь?»
Так Тоня с Адамом и Ромой получают отдельную квартиру в другой части города, за железнодорожным мостом. Мы с Ромой, который моложе меня на два года, играем в школу так часто, что он говорит, что у него уже живот болит от этой школы. Тем более я очень строга и ставлю ему «двойки», а он отвечает тем же, когда наступает его очередь учительствовать: «Двоечка тебе, Танечка». В нашу двухкомнатную квартиру ко мне часто приходят подружки, и мы играем в куклы: стираем, развешиваем бельё, готовим обеды из посудки. Для игр мне отведён чуланчик, маленькая тёмная комнатка, но мы умудряемся занять всю территорию квартиры, по которой раскиданы кукольные одёжки, кастрюльки, тарелочки, туфельки. Сестра Света называет меня «свинёнок», потому что она вынуждена постоянно наводить порядок, ведь к ней тоже приходят друзья. Когда Рома с мамой живут у нас, тётя Тоня шьёт девочкам прекрасные обновки к каждому празднику. Она талантливая портниха. На Новый год она всех восхищает, нарядившись в зелёный костюм из проросших семян пшеницы! Рыжеволосая Тоня — заводная жизнелюбка и плясунья, красавица, про которую не подумаешь, что она мама троих сыновей! Она выходит замуж за Адама. Постепенно к старшей сестре Тоне приезжает Лида, потом брат Витя. Они создают свои семьи. Витя перевозит из Казахстана к Лиде мать и отца. В Микуни родители и похоронены. Тоня рожает дочь Олю, а в Барановичах, на родине Адама, куда они переезжают, появляется на свет Лариса.
В Коми республике время на час раньше отличалось от московского. В столицу, город Сыктывкар мама взяла меня один раз, когда поехала в больницу, где папе делали операцию на желудке. Это был тревожный период. Врачи заявляли, что у папы рак. И добавляли: «Хорошо, если это ошибка». Переживания легли на сердце мамы. Но она держалась молодцом, надеясь, что муж выживет, а если останется одна с тремя детьми (6, 14 и 16 лет), то у неё есть мама и дом в деревне. (Я же радовалась, что еду в столичный город. У меня были планы: купить кукле Варе обувь и платье). Оказалось, что язва зарубцевалась, и длительная операция прошла успешно. Слава Богу, не рак! Папа проживёт в добром здравии ещё 38 лет. Он похоронен на кладбище в Рязанской области Спасского района в селе Заречье 21 июля 2006 года.
Рязань
Из Микуня - города тополей - мы вернулись в утопающую в зелёни Рязань. Макаров Лёня (бывший одноклассник мамы, который в детстве ловко играл в казанки, а сейчас занимает важную должность), пообещал помочь в получении квартиры: «Берите двухкомнатную хоть сейчас, но так как у вас три дочери, ждите трёхкомнатную». Мама работает счетоводом на «Элеваторе» в Дягилеве. Живём сначала у тёти Маши и дяди Жоры Тищенко в пятиэтажке в Канищеве, а потом в съёмном доме с низкими потолками в Дягилеве. Света учится в радиоинституте, а Валя работает товароведом на базе. Живут они не с нами, а в центре Рязани на квартире. Все вещи и мебель мы перевезли в деревню. Я учусь в Дягилевском военном городке, в школе № 21, где мне особенно запомнилась учительница по физике. Она так понятно объясняла трудный материал седьмого класса, что в новой школе № 50 я одна из немногих в классе могла собирать электрические цепи. За год учёбы я поменяла четыре школы. Мы с мамой ждали новоселья с нетерпением. Как - то решили погадать. Собрали крошки со стола после ужина, вышли на улицу, задали вопрос: «Когда переезд?» Навстречу нам идут двое, беседуют. Слышно: «В четверг». И точно, именно в этот день перед 8 марта папа принёс ключи от новой квартиры. Мы не стали ждать утра и поздно вечером поехали в район Дашково-Песочни. Всю дорогу хохотали, раскачиваясь в тёмном автобусе: вот уже выехали из центра, едем по улице Новой, деревянными домами похожую на село, наконец, показались пятиэтажки. Вот и наша красавица! Нам всё нравится, несмотря на темноту в подъезде. Мы приехали самые первые, вкрутили лампочку – да будет свет! Своя квартира с тремя изолированными комнатами и отдельным санузлом! Сейчас в новых квартирах нужно самим ставить ванную, оклеивать стены обоями, класть ламинат на пол или линолеум, а у нас всё было, только деревянные полы папа перебрал, чтобы убрать щели. Соседи навезли клопов и тараканов из коммуналок, пришлось отдирать обои и делать на стенах накат, покрытый яркими синими цветами. Собственникам дома в деревне по закону не полагалось иметь квартиру в городе. По этой причине мы не делились переполняющей нас радостью. Приехал в гости Петро Украина с дочерью Надей, которой окулист выписал очки, мы не признались, что это наше жильё, говорили, что квартира съёмная, временная.
Валя и Света мало жили в этой квартире. В 1974 году были сыграны две свадьбы, одна в мае, другая в июле. Валя с мужем Игорем уедут на улицу Первомайскую, а потом в новый район Канищево города Рязани. У них родится сын Вова и внук Артём, перед рождением внука Владимир Степанович увидит его во сне и скажет: «Наконец-то я тебя дождался!» Ведь он всегда мечтал о сыне. Света выйдет замуж за Геннадия. У них родятся две дочери: Наташа и Лиза, и три внука. На весёлой свадьбе соберётся вся родня. Мой муж: Суляев Александр Александрович, у нас в браке две дочери: Лена и Света, и три внучки: Полина, Мирослава и Стефания. Маме Раисе Васильевне 93 года, она в здравом уме и твёрдой памяти.
Но это ещё не вся история. В 1981 году родители продают дом в Польном Ялтунове и приобретают дом в Заречье Спасского района Рязанской области.
Заречье
Участник Великой Отечественной войны, папа с 45 лет получает заслуженную большую пенсию военного в отставке и работает на турбазе в Сынтуле. Мама полтора года перед пенсией вкалывает на заводе «ЗИЛ» у станка, затем в бюро пропусков. Она выглядывает в окошко из будочки и если видит приближающуюся машину с грузом, то заранее, чтобы не задерживать водителя, начинает оформлять бланк, а пропустив груз, вяжет очередное платье (у меня, студентки пединститута, наряды — загляденье!) Шофёры радостно приветствуют маму и покупают ей в Москве продукты на заказ: сосиски, колбасу. Мама деликатно за свои же деньги иногда берёт и тот товар, который ей не совсем нравится. Но ведь человек старался! Очередной водитель говорит: «Слава Богу, что Вы, Раиса Васильевна, сегодня дежурите, мне ведь ещё разгружаться, а Ваша напарница такая чинная, её ждать полчаса приходится, а то ещё закроет окошко перед носом на обед». Мама уважает как своё, так и чужое время. Хорошую прибавку к пенсии получила она, собрав справки о работе в колхозе в годы Великой Отечественной войны. Мама рассказывала, как она, весной 1942 года, пятнадцатилетняя девчонка, везла на быке мешки с зерном пшеницы, которую ждали женщины, работающие в поле. Перевозя телегу через прохладный ручей, чтобы сократить путь, бык стал вязнуть в мокром песке. Телега перевернулась, и мешки опрокинулись в холодную воду. Спасибо, что на помощь пришёл Булеков дядя Сергей, случайно оказавшийся рядом. Вдвоём они перетаскали мешки в вытащенную с трудом телегу. Самым трудным делом, которое пришлось выполнять маме-подростку, это вместе со взрослыми женщинами вырубать лес, которым топили поезда, следующие на фронт. Также с двоюродной сестрой Нюрой они дежурили всю ночь на вышке, предупреждая заранее о летящих фашистских самолётах. Нюра не спит до двух часов ночи, а мама с двух до утра. Вдруг заснула, слышит, как председатель колхоза Дюдяев, которого все земляки заслуженно уважали, поднимается к ним по лестнице на вышку, громко ругаясь: «Заснули!!!» Мама награждена тремя юбилейными медалями: к 65-летию, 70-летию и 75-летию Великой Победы.
Папа, как Участник Великой Отечественной войны, заработал хорошую пенсию и льготы. Ему до сих пор иногда снится кошмар, что его ведут на расстрел, но в последнюю минуту он спасается. Действительно, в 1947 году, когда война уже закончилась, в Литве продолжали зверствовать бандформирования, и он, отстав от своего отряда (когда «провалился в сон» и не услышал команды «подъём!») попал в логово бандитов. Восемнадцатилетним пареньком в должности «пулемётчик № 2» он стал участником боёв за освобождение Литовской земли от бендеровцев. Он нёс ответственность за пулемёт, держал его в чистоте и боевой готовности.
Однажды при переправе через реку чуть не утонул, а пулемёт держал над головой, берёг как зеницу ока. Сам погибай, а пулемёт охраняй!
На уикенды родители ездят в Ялтуново: с пятницы до понедельника. Каждую неделю 160 километров туда и столько же обратно. Проезжая треть пути по мосту через Проню, любуются местечком у реки. Рождаются мысли: хорошо было бы иметь дом ближе к Рязани. И вдруг начальник охраны сообщает, что его сосед продаёт дом в 50 километрах от города. Поехали на смотрины: всё понравилось. Но оказалось, что папа не готов расстаться с малой родиной, ему дорог дом, выстроенный своими руками рядом с земляками. Мама не настаивает: нет, значит, нет. Проходит время, папа - рыбак жалеет об упущенной возможности посидеть с удочкой на берегу. Как-то начальник охраны Лев, а проще Лёва, спрашивает маму: «Раиса Васильевна, почему мне никогда к борщу сметану не дают, как Вы думаете? А многим дают». Мама отвечает: « Лёва, встречают по одёжке. Ты одет всегда в грязный комбинезон. Повара не догадываются, что ты начальник охраны». Лёва стал переодеваться перед обедом и получать стакан сметаны! Он сообщает маме за трапезой, что дом снова продаётся. Вот тогда родители его и купили. Соседи, живущие напротив, рассказали нам, что однажды решили посчитать, сколько же у нас летом одновременно собирается отдыхающих. Получилось семнадцать человек, как когда-то в доме бабушкиного свёкора Кирея, который, рассердившись как- то на опустевший кошелёк, запулил его за печь. Только в нашем доме жили с нами ещё и наши свекрови, и родители ладили со всеми. Приезжала к нам однажды в Заречье из Бреста с внучкой Ирой мамина подруга Корнева Оля, с которой они шили платья на заказ, когда жили, как родные сёстры в пограничном посёлке Хийтола. Она замечательно готовит вкусные вареники с вишней. Жили мы все вместе только летом, а осенью разъезжались по своим квартирам. Для детей этот дом у реки стал настоящим раем. Всё лето проводят в деревне у бабушки с дедушкой внуки: Наташа, Вова, Лена, Света, Лиза. Вместе с подружками они устраивают концерты, настоящие шоу-программы в нашем дворе. Мы возвращались с поля и сразу становились зрителями их фантазий и талантов. Про детство кто-то из них сочинил стихотворение:
«Люблю я наш сад и наш дом на реке:
Здесь прячется сказка в любом уголке,
Смородина, вишня, клубничка растут,
И птички в малиннике звонко поют.
Кричит петушок мне: «Вставай веселей!
К дедуле во двор поспеши поскорей!»
Ему мы поможем строгать и пилить,
И бабуленьке надо скорей подсобить.
Бельё мы стираем, солим огурцы,
А вечером скажет она: «Молодцы!»
Уютненько ляжем мы с ней на тахту—
У бабушки тысячи сказок во рту.
Мы с ней помечтаем и сладко уснём,
А утром все вместе на речку пойдём».
Пусть следующее поколение, дети наших детей: Толя, Артём, Поля, Мира, Стеша, Емельян, Данилка - напишут и создадут свои истории.
Январь 2021