ПЯТАЯ УРУГВАЙСКАЯ СТРАНИЦА.
КОНВЕНТ.
ПО РАССКАЗАМ АЛЬВАРО
В беседах с Альваро я часто ловил себя на мысли, что он не знает основ своего Движения и до конца не понимает его политической платформы. Так, по крайней мере, мне казалось тогда. Наверное, как я полагаю сегодня, так и было.
А в то время, в семидесятые и в начале восьмидесятых, я и сам-то понятия не имел, кто такие «Тупамарос» и чем они дышат. Тогда Альваро рассказывал мне обо всём этом довольно путано, обрывочно и непоследовательно. И как говорится, картинка более-менее сложилась лишь тогда, когда появилась возможность изучать эту тему по материалам, находящимся в свободном доступе.
А в то время, задавая Альваро какие-либо вопросы, я толком-то и не понимал, насколько они наводят или не наводят его на правильные ответы. И тогда мне казалось, что он знает, знает, на каких путях стоял их «бронепоезд»...
***
- Скажите, Альваро, всё-таки, «Тупамарос» - они «за большевиков, аль за коммунистов»? – спросил я полусерьёзно, полушутливо.
Альваро недоумённо взглянул на меня, а потом расхохотался: на русском языке он уже давно научился думать, однако, как мне казалось, не очень-то понимал наш юмор. Как у нас в народе говорят, «недотягивал».
- Это вы, Володя, про Чапая, что ли? Смотрел, смотрел… - Эт-ты! – мотнул он головой. – Нет, Володя! Ни за большевиков мы не были, и уж тем более, ни не за коммунистов.
Я понял, что немного ошибся в отношении уругвайца. По крайней мере, в том, как он понимает русский юмор: понимает, ещё как понимает!
- А как же вас тогда в СССР-то приняли, а?
- Это другая история, как-нибудь потом, расскажу.
- Ну, так всё-таки, кто вы, тупамарос?
- Даже не знаю, с чего начать? Ну, в общем, своя у нас была политическая платформа. Но в шестьдесят шестом в этом отношении мы, как говорится, только становились на ноги. Я уже говорил вам, что Аги была одним из идеологов Движения. Это она - ну, не сама, конечно, и не одна она – определяла линию МLN-Т. Я сейчас не помню точно дату, но, кажется, это было в январе шестьдесят шестого. Тогда состоялся общенациональный Конгресс, так называемый Конвент. Я попал на его заседания в составе отряда охраны и самообороны. В общем, нам было поручено обеспечить безопасность мероприятия. Я со своими людьми и ещё одной приданной мне «двадцаткой», отвечал за безопасность руководства и делегатов непосредственно, в зале. Безопасность, эвакуация в случае необходимости, ну, и прочие подобные вопросы.
Да-а-а… Знаете, как я был удивлён, когда впервые увидел мою Агнешку на трибуне. Всё спрашивали: кто это, кто это, кто? А меня от гордости распирало! Мне хотелось встать и громко, с гордостью, сказать всем: это моя жена! Но я не имел права никому об этом говорить. Только малый круг людей знал, кто есть Аги. И она выступала тогда с программной речью по поручению Исполкома и Политсовета МLN-Т. Те, кому это было положено - уже знали её, как боевого товарища.Её выступление было довольно коротким, но конкретным и ясным…
***
Альваро рассказывал, а я как всегда представлял себе происходящее тогда, в те годы, в далёком Монтевидео…
***
- Товарищи! – Аги уверенно и пытливо посмотрела в зал.Собственно, это был и не зал, а тир Организации - подвальное помещение длиной метров семьдесят, шириной метров двадцать, высотой два с половиной метра, под одним из жилых кварталов в районе Нуэва Парис. В своё время, через подставных лиц, Движение купило его, как бы, под склад для хранения скупаемой у населения старой мебели. Самое интересное, что входов и выходов из этого помещения было восемь. И шесть из них были в подвалах здания, а потом выходы коридорами вели далеко за пределы квартала. Это были коммуникации, предусмотренные строителями, но по каким-то причинам давно не использовавшиеся по назначению. Именно возможностью постепенного, безопасного сбора делегатов и их эвакуации и было обусловлено решение, провести заседания Конвента левых сил именно здесь, под носом у полиции, в Нуэва Парис.
- Товарищи! - продолжила Агнешка. – Сегодня мы с вами позиционируемся, как политическая партия со своим военным аппаратом, определились с вопросами нашей стратегической защиты, с собственной, пусть пока и примерной, военно-политической структурой. Мы провели большую работу: реструктурировали наш устав, определились, как мы будем работать в условиях подполья. Считаю, что основной нашей задачей на данном этапе является создание материально-технической базы Организации для ведения в последующем пропаганды и вооружённой борьбы.Но пока мы должны терпеливо копить силы, чтобы впоследствии эффективно содействовать народному лагерю. Мы полагаем, что народные массы в своём большинстве уже созрели для революционной борьбы. Они, как и мы, понимают теперь, что ничего невозможно добиться от власти мирным путём: никто ничего просто так не отдаст!
Зал загудел, кто - одобрительно, кто - протестуя: ведь в Конвенте были представлены большинство левых сил: и коммунисты, и социалисты и даже анархисты. И многие другие мелкие течения…
Агнешка, сделав паузу, продолжила.
- Вы помните, что с самого начала мы определили себя, как социалистическую организацию. Но социалистическую партию не в том понимании, которое имеют в виду классические коммунисты. Я предвижу сейчас их реакцию на мои слова. Наши воззрения о социализации общества основываются на концепции Эрнесто Че Гевары о «Новом Человеке». И основной целю этой социализации, является простая и ясная всем задача: не извлечение прибыли, а помощь людям, народу!19
Общество, которого мы хотим, должно быть сформировано в ходе нашей совместной борьбы. Сегодня мы берём на себя ответственность за организацию процесса этой политической борьбы, борьбы, которая, должна будет привести нас, и я верю, что приведёт, к национальному освобождению нашей страны от империализма.
В этой нашей борьбе мы должны будем объединить все силы, подтянуть к себе всех тех, кто проявлял и проявляет нерешительность, и кто не хочет быть или стать в будущем жертвами империализма. И нам надо убедить их в том, что, только участвуя в этой нашей войне с империализмом, они смогут обрести свободу от рабства!
В зале неодобрительно загудели и кто-то начал двигать стулья. Раздались крики несогласия. Это были присутствовавшие на Конвенте коммунисты и их сторонники. Позже, они, поддерживая стратегию Арисменди о противостоянии Востока и Запада и из-за некоторых других разногласий, покинули зал заседания Конвента.(Примечание автора).
***
Постепенно, как это часто бывало в наших с Альваро беседах, диалоги перерастали в чей-то длинный монолог, а потом, внезапно мы возвращались к диалогу.
- Собственно, тогда-то, мы, «Тупамарос», и приступили к созданию нашей материально-технической базы. Ну, а как вы, Володя, полагаете, какими это можно было сделать способами? Горбатиться на латифундистов? Или, может, нам банкиры или толстосумы что-либо отдали бы сами: нате, мол, ребята, возьмите! Оставался лишь один путь создания материальной базы Движения: самообеспечение и самофинансирование!
- М-да-а, Альваро… Я вот, внимательно вас слушал и, знаете, что бросилось в глаза, то бишь в уши? Нет, мне понятно всё, что вы рассказали, я даже вполне понял, о чём говорила с трибуны ваша жена. Но, знаете, всё равно, как-то нечётко вырисовывается модель будущего общества. Вам так не кажется? И потом, закрадывается некая ирония и я бы сказал, ну, не насмешка, а некорректность, что ли, в том, что Аги назвала «национальным освобождением от империализма»: ведь, если бы делегаты знали, что к этому их призывает полька по национальности…
- О-о-о, нет, нет, нет, Володя! Тут вы неправы! Вспомните, сколько национальностей проживает в Уругвае. Так, что, вы неправы, неправы! Она имела полное право к таким призывам. Тем более что к тому времени она давно уже была гражданкой Уругвая.
- Ну, не знаю. Может быть, я и не прав, но я… просто мне так показалось.
- Ладно, чего уж теперь спорить? Я же рассказываю, как было.
- И действительно. Извините, что перебил вас.
- Да ничего, не стоит извинений, что мы тут будем друг перед другом расшаркиваться в реверансах? – с юморком хихикнул Альваро и продолжил.- И потом, собственно, всё равно всё пошло так, как говорила Аги. Уже совсем скоро мы и начали с этого, самого, самообеспечения…
***
В рассказах Альваро я нуждался теперь всё больше и больше. Кто бы мог подумать, что они заинтересуют меня не только с точки зрения истории политики, но и с точки зрения того, как люди в неё вливаются, ассимилируются в ней и становятся её частью, как потом ведут себя в этой жутковатой среде. Да, конечно, все мы часть истории. Другое дело, что такие, как я, в ней ничем не отличаются от пыли на дорогах, а другие – оставляют в этой пыли следы…
***
Каждый новый день начинался для меня с ожидания чего-то нового, ранее мне неведомого: я уже понимал, что долгие годы молчавшего Альваро, прорвало - он уже не мог хранить воспоминания в себе.
Многим людям свойственно делиться воспоминаниями. Особенно печальными, негативными, ибо они, как нарыв, наполняют душу гнойной нечистотой, отравляющей жизнь. Более всего это свойственно так называемым энергетическим вампирам или нытикам. Но Альваро не был, ни из тех, ни из других. Он с удовольствием делился со мной и прошлой радостью. Просто он был одинок, и делиться ему было, кроме меня, не с кем.
Конечно, всё это не может быть истиной, приемлемой всеми, как, к сожалению, не бывают едиными для всех точки зрения. И с Альваро происходило именно так: он просто фонтанировал прошлым!
Слушая его, я с каждым рассказом, всё больше и больше, понимал и… не понимал причин их с Анешкой и сотоварищи выбора. С одной стороны мне было жаль людей, которые не имели возможности жить по-человечески, с другой…
Альваро пока не рассказывал мне особых «террористических страхов». Но я чувствовал, что они будут. Ведь не зря же они ассоциируются с кровью. И не просто так он с женой и детьми оказался на другом конце света?
И он всё рассказывал и рассказывал…
Историю жизни, политики, любви и крови…
В этих рассказах был весь Уругвай, с его прошлым, настоящим, будущим, с его повседневностью и с его будущностью…
***
Шло время, а вместе с ним шагали в историю события и люди.
Альваро и Агнешка бывали дома мало, и казалось, что подрастающий Мигель вот-вот забудет папу и маму. Как ни говори, а мальчишки особенно нуждается в материнской нежности и в отцовской твёрдости. А уж, о материнском внимании – и говорить нечего! Хотя, я рассказывал уже о том, что за занятостью, Аги, как хорошая мать, никогда не забывала о своём ребёнке и давала ему всего по максимуму: и любви, и ласки, и воспитания, и обучения, и заботы.
Поговорив с руководством, Альваро и Агнешка решили устроить себе пару дней отдыха, чтобы побыть с сыном, который совсем не видел родителей, да и самим перевести дух от нескончаемой гонки повседневных, обязательных дел и акций, которые уже были поставлены на поток руководством «Тупамарос».
Единственно, о чём их обоих предупредил один из руководителей – Мариналес – не ходить в эти дни в театры. Но Альваро и не собирался тратить своё время бессмысленно. В то время он так и думал: театр, кино – это всё пустое. И если бы не Агнешка – он и продолжал бы так думать.
Но в этот раз, она не настаивала на посещении храма Мельпомены: в отличие от мужа, она точно знала, что быть там им сегодня не следует. Ведь она почти всегда была в курсе планируемых акций. К тому же, в полном разгаре был карнавал – и мало кому хотелось сидеть в душных залах. Тем более что маленький Мигель, узнав, о том, что папа и мама поведут его смотреть на эту феерию – фиесту - был просто в восторге!
***
Утром седьмого февраля шестьдесят шестого года втроём они вышли из дома и направились туда, где было больше народу. Собственно говоря, народ Монтевидео был практически весь на улицах, и протолкнуться по ним было делом нелёгким. Но Альваро и Аги, а особенно Мигелю эта толкотня, этот людской сумбур, нравились. Мигелю потому, что он был коренным уругвайцем и просто мальчишкой. Его родителям – потому, что полиция в такой толпе была практически бессильна и не могла что-нибудь или кого-нибудь заметить и обезопасить, если дело касалось именно этого.
Потолкавшись и тут, и там, в толпе, они уставшие, незаметно вышли на бульвар Хенераль Артигас, который напрямую, длинно-длинно, вёл в Пунта Карретас, на юг Монтевидео. Карнавальная неделя была хоть и в самом начале – только второй день - но казалось, что всё было в разгаре: маски, клоуны, музыка, песни, танцы! Хаотично движущиеся и туда, и сюда, приплясывающие, поющие, свистящие, гремящие барабанами, колонны людей! Казалось, никто никого не замечает, и все радуются, стараясь при этом, показать себя и посмотреть на других. Это был праздник! Он продолжался и продолжался, и всё было так увлекательно, что семья и не заметила бы, что наступил вечер, если бы не один из стойких природных инстинктов: все очень проголодались! И ходить бы им по многоликим и шумным улицам празднующего Монтевидео ещё долго и долго, но вдоль бульвара, то тут, то там, дымились паррижи, маняще пахло, то мясным, то рыбным: смешались запахи асадо и ангосто, ломо и энтраниа, ложо и чоризо! Пахло то морсижас, то басалао, то постре чахой…20
Конечно, мужчины выбрали энтраниа: мужчины любят мясо, мужчинам мясо нужно есть обязательно – такова их природа. Агнешка с аппетитом ела запеченную треску. Разговаривали, улыбались, шутили. И когда покончили с этими блюдами – наслаждались уже постре чахой!
Мигель так проголодался, что даже не заметил, как с другой стороны улицы какой-то человек еле заметно подал его маме знак ладонью и она, сказав отцу, что через минуту вернётся, перешла на другую сторону бульвара.
- Доброй ночи, Аги, - тихо произнёс Раннер.
Это был человек из ячейки Аги, связной. - Как отдыхается? Довольны фиестой?
- Как ей можно быть недовольными? Это фиеста! Ближе к делу, – также тихо произнесла Аги.
- Помнишь план акции на сегодня?
- Ну, не тяни!
- Полтора часа назад наши всё сделали. Весь реквизит увезён на склад «Габото». Десять «Маузеров» со штык-ножами, четыре пистолета «Люггер» и восемнадцать комплектов армейской формы…
- Ну? И ты пришёл сюда, чтобы всё это мне сообщить и всё испортить? – сердито, почти зашипела Агнешка. Что, не мог подождать до завтра? Или ты хочешь, чтобы нас кто-нибудь увидел вместе и сдал полиции? Бегом отсюда, Раннер, бегом, чёртов бегун! – Эта тавтологическая фраза прозвучала со злой иронией, ибо кличка связного «Раннер» - в переводе с испанского означает «бегун».
– Стой! Кто тебя прислал?
Раннер, на секунду оторопел от такого напора, но сориентировавшись, начал оправдываться.
- Ну, это, я … в общем… я тут гулял… вот увидел вас и решил, что надо рассказать…
Агнешка улыбнулась, но так, что Раннеру стала не по себе, и снова, сквозь зубы «прошипела»:
- Шуруй отсюда, пэндэхо (идиот, дурак) сгинь, чтобы я тебя не видела! Завтра, на квартире, что на «Мурсиа» в одиннадцать утра… Исчезни, бобосо (глупый, идиот)…
Раннер подавлено посмотрел на Аги, неуклюже, в знак согласия, кивнул головой и, засунув руки в карманы брюк, как оплёванный, медленно пошёл в сторону Авенидо Сарменто. Уже через секунды он скрылся из виду в толпе тротуарных зевак.
Аги перешла на другую сторону улицы, и как ни в чём не бывало – Альваро был во стократ умнее таких, как Раннер, и не задавал вопросов – семейство продолжило прогулку.
Домой они пришли уже к полуночи. Мигель по привычке почистил зубы, вымыл ноги и свалился от усталости на свою старенькую кровать. Всё ночь ему снился карнавал с его замысловатыми масками и костюмами, музыкой и приплясывающей толпой. Еда – не снилась: он был сыт…
Альваро вопросительно посмотрел на Агнешку. Она уловила его взгляд и произнесла:
- Закон есть закон. Никто не знает, что он выкинет завтра, если не выкинул уже сегодня.
Альваро снова вопросительно посмотрел на Агнешку. Она лишь утвердительно качнула головой и произнесла только одно слово:
- Да…
Альваро поднялся, хотя было и душно, надел куртку с капюшоном, застёгивающуюся под горло, и вышел в ночь…
Через два дня, недалеко от Терминаль Паситос, в море, обнаружили труп неизвестного мужчины, лет двадцати восьми. Говорят, у него осталась жена и сын четырёх лет…
***
Что это было?
Как я понял, изучая материалы о боевых действиях тупамарос, речь тогда шла об операции «Арнольд». В старейшем театре Монтевидео, «Солис». Кстати, первый спектакль в котором прошёл ещё в 1856 году.
А накануне, вечером, шла пьеса Арнольда Вескера, английского драматурга. И для спектакля понадобились в качестве реквизита оружие и военная униформа. Всё это и было представлено артистам местными, безмозглыми, армейскими начальниками. Ну, как «Тупамарос» было не воспользоваться этим и не провести операцию самообеспечения?
Конечно же, Аги знала, что в самый разгар спектакля на сцену выйдут боевики тупамарос, дерзко и открыто отберут всё оружие, заставят артистов снять и отдать им военную униформу. И спокойно выйдя из театра, уедут в неизвестном направлении.
Ну, а болтуны…
Альваро, помнится, рассказывал мне о жёсткой дисциплине в Организации. И тогда я обратил на это внимание: «за предательство и глупость – смерть!»…
Но во всей этой истории меня поразило не убийство Раннера, а как мне показалось, его глупая и нелепая смерть. Вернее, жестокость, с которой это убийство было совершено. Хотя... Убийство не бывает не жестоким…
Я никак не мог ни понять, ни принять, ни звериной жестокости Аги, ни киллерской психологии Альваро. Да, террористы, да, организация, конспирация, подполье… И всё же, всё же…всё же…
И если Альваро - мужчина, воин, бандит – кто там ещё? То Агнешка… Нет, не могу понять, как в этой женщине, страдавшей в Аушвице от фашистов, пережившей пытки и унижения, любящей жене и матери, столько жестокости? У Раннера тоже была семья – жена, ребёнок. Да, возможно, он проявил неосторожность или даже глупость…
И всё же, всё же, всё же…
М-да… Терроризм…жестокость… кровь… жертвы… И часто совсем невинные и ничем не обоснованные, не оправданные… Но разве бывают жестокость и кровь оправданными?..
Я не хотел говорить об этом с Альваро. Что-то во мне шевельнулось, перевернулось, и я стал понимать, что уже не испытываю никакой симпатии к этому человеку, а просто хочу рассказать о таких, как он: вот, мол, какими бывают люди…
***
Как-то, на берегу, возле баркаса, где мы с Альваро облюбовали себе прохладное, с морским бризом, местечко, он рассказал мне и о некоторых других операциях самофинансирования. Так, например, об ограблении «Народного банка» двадцать второго ноября шестьдесят шестого года, когда в ходе акции было «добыто» шесть тысяч долларов в национальной валюте.
Но более интересным мне показался рассказ Альваро об ограблении банковского агентства «Рабочая касса» в августе того же года…
ОПЕРАЦИЯ «РАБОЧАЯ КАССА»
- Понимаете, Володя, для нас эта акция стала чем-то вроде шага вперёд, в борьбу. Раньше, до неё, у нас не было чётких примеров того, как и что нам делать. Мы, конечно, «заходили» в банки, но это всё было неорганизованно, как-то по-бандитски, что ли: ни планов операции, ни ответственности за участки. А тут было всё по-другому.
Когда Альваро произнёс «по-бандитски» - я в душе горестно усмехнулся: можно подумать, что ограбление акт милосердия.
- В этот раз мы сразу решили подойти к планированию акции детально: стали понимать, что мы не бандиты, мы - «Тупамарос»!
«Да-а-а! – подумал я, - после того, как Альваро стал посвящать меня в детали своего участия в деятельности подполья MLN-T, я перестал воспринимать эту Организацию, как нечто романтическое и борющееся за народное дело. Но это я. А он - он и сейчас, в СССР, был уверен в правоте того, что они творили».
- Сначала мы определились, кто будет всё это разрабатывать. Сендик, выслушав Аги и меня, попросил подождать пару дней. Потом мне позвонил Ньято и сообщил, что все вопросы я должен согласовать с Хуаном Альмиратти, но план – всё равно, за мной и Агнешкой.И мы начали дело. Торопить нас - никто не торопил, но мы понимали, что Движению нужны средства, и потому, ничего не откладывали.
Установили наблюдение за банком. Когда специально за чем-нибудь или за кем-нибудь наблюдаешь – всегда видишь, в конце концов, что-то интересное. Вот мы и увидели.
Во-первых, подъезды к банку: их было два. Один, парадный, со стороны Бульвара Хосе Батлье и Ордоньеса, второй – со стороны тихой улочки Томаса Гоменсоро. Не знаю, как сейчас, а тогда это было именно там, в районе Ларраньяга. Через дорогу, напротив здания банка, были разноэтажные дома, в одном из которых был бар «Дьябло».
Подметили, что ежедневно, в тринадцать часов, к банку подъезжает грузовик с банковской документацией. Проследили, как работников допускают в помещение, и что уезжает грузовик, со служащими после того, как швейцар отдаёт им какие-то бумаги. Почему передача документов происходила через швейцара? Да, не знаю. Видимо, так было заведено руководством банка: что-то вроде внутреннего поручения задач, несвойственных этому должностному лицу. Так часто бывает в учреждениях, где некоторым должностным лицам лень поднять с кресла пятую точку. А нам это было только на руку. Несомненно, это были документы, необходимые для работы банковских служащих. Стало понятно, что в двенадцать часов в центральный зал банка, через парадный вход, первым заходит швейцар. Потом он закрывает двери, а когда приходят на работу служащие и охранники – сам же им и открывает. Разведка наша также отследила, что ключи всегда были у швейцара. А ещё по экземпляру - у двух сотрудников банка, которые имеют право самостоятельного допуска в помещение банка.
Все замеченные нами детали и нюансы работы служащих банка дали нам возможность определиться: где и как расставить наблюдение, какие и где расположить силы поддержки, сколько человек, в какое время и как будем входить в банк, как лучше отойти и «раствориться» в городе.
В общем, как всегда. И, казалось, что мы продумали, всё. Но…реальность почти всегда ставит в тупик начатые по планам дела, за редким, конечно, исключением. Не избежали мы проблем и в этот раз.
Наконец, определились. Решили, что в банк проникнем ещё до его открытия и будем оставаться там примерно минут двадцать.
Проёмы больших окон зала банка были задрапированными тяжёлыми шторами. Это нам было на руку, потому, что шторы мешали обзору помещения снаружи. Здесь же, в зале, имелась боковая дверь, выходившая в тихий переулок Гоменсоро.
В общем, казалось, что мы предусмотрели всё: и машины поддержки с переодетыми в полицейскую форму товарищами, и способы проникновения в зал, и тех, кто это будет делать, и кто кого будет обезвреживать, в случае необходимости.
Предполагалось, что ключи от хранилища находятся у руководителя учреждения, а так же у кассира, поскольку они приходят на службу позже всех, - около часу дня. Потом - банк открывает двери для посетителей. Мы даже предусмотрели проблему, которая могла возникнуть из-за посетителей бара «Дьябло», ибо оттуда посетителям было видно всё, что делается у парадного входа в банк: обзор закроет оставленный перед окнами бара большой грузовик.
В общем, когда всё уже было готово с планом, посчитали, что нам будет нужно из транспорта, оружия, полицейского обмундирования. Получилось, что всего в операции должно быть задействовано четырнадцать человек. Оружием - пистолетами, револьверами и гранатами были обеспечены все. В составе оперативной группы было трое мужчин и одна женщина. Это была Аги. Вторая женщина - помните, Володя, я рассказывал вам об операции в Швейцарском тире? – была Сонриса. У неё была другая задача: шляться по противоположной от банка стороне бульвара, напротив входа в него, изображая проститутку, иногда переходить к бару. И в случае необходимости подать сигнал об опасности ребятам, сидящим в машине, рядом, в переулке Гоменсоро. Ну, и передавать те сигналы, которые я, как руководитель акции, должен был сообщать всем, для кого они были установлены.
В общем, нам казалось, что всё продумали. Мы полагали, что вооружённая группа в четырнадцать человек, семь автомашин – два легальных и пять «оперативных», то есть угнанных, обеспечивали нам уверенность в мобильности и успех операции. С самого начала всех наших акций, в том числе и этой, руководство предупреждало нас, что все мы должны максимально стремиться делать наше дело без крови.
Но, к сожалению, в жизни не всё так просто. Тем более, если эта жизнь вооружённая борьба…
***
- Наступило тринадцатое августа шестьдесят шестого года.
В десять тридцать я подъехал к бару «Дьябло» на грузовике знакомого мне предпринимателя – нашего симпатизанта, и поставил грузовик так, чтобы из окон бара не было видно, что делается перед парадным входом в банк. Номера на грузовике, естественно, были сменены на фальшивые. Моё место, как руководителя операции было именно около грузовика, а не в банке: так мне было лучше всего видно, что происходит вокруг. К тому же, отсюда я, практически почти со всеми, имел визуальную связь. Ну, а в баре - был телефон.
На улице всё было тихо и лениво, как, в общем-то, в Уру всегда и бывает. И до того, где встал грузовик, как всегда, никому дела-то и не было: неспешность, лень и бытовая бесконфликтность уругвайцев – само собой разумеющееся явление, для тех, кто знаком с уругвайским укладом жизни.
А до этого из грузовика поочерёдно, на разных расстояниях от банка, вышли пять наших товарищей, чтобы, не привлекая внимания, подойти поодиночке к месту акции своим ходом.
Я посмотрел на часы: было без одной минуты двенадцать. В конце бульвара показался наш оперативный «Фольксваген». Машина ловко развернулась и припарковалась в двух-трёх метрах от парадного подъезда, там, где обычно стоит автомобиль, привозящий в банк рабочие документы. Из авто никто не выходил, но было видно, что это «полицейские», и поэтому никто ничего не заподозрил.
Вторая машина – группы «самовывоза» - уже стояла недалеко от запасного выхода из банка, в переулке Гоменсоро.
В двенадцать пятнадцать пришёл швейцар – смуглый мужчина лет сорока восьми, в униформе, и открыл двери в парадное. Я подал условный знак и всё завертелось. Отступать теперь можно было, либо трусливо убегая, либо с боем. В полном составе оперативная группа выскочила из машины и двинулась вслед за швейцаром, который, открыв рот от удивления, не успел вымолвить и слова, как все пятеро – четыре «полицейских» и женщина (это была Аги) оказались в зале банка. В это же время подъехал второй наш «Фольксваген», с группой прикрытия, и остановился прямо у центрального входа. Двое оставались в машине и делали вид, что читают газеты. А третий вышел и, прогуливаясь по тротуару, покуривая сигарету, делал вид, что охраняет вход в банк: приближалось время приёма клиентов. Но кто там помнил, охранялся ли когда-либо банк снаружи именно в это утреннее время?
Через несколько домов отсюда уже стояла ещё одна наша машина поддержки с двумя товарищами в салоне, которые в четыре глаза внимательно следили за тем, что происходило вокруг. А в двух кварталах далее, в пределах прямой видимости, стоял и третий наш, «перевалочный» автомобиль, с водителем.
Недалеко от угла здания банка фланировала Сонриса. Иногда она изображала безразличие ко всему происходящему на улице, а иногда – особенно, когда мимо проходили симпатичные мужчины, – задевала их вопросами и предложениями. Так, что, всё это выглядело, как кривляние гулящей девки: Сонриса отлично справлялась со своей ролью.
И, наконец, в сотне метров от места акции, на автобусной остановке, с которой обычно и отправляется пеший полицейский патруль, стоял, изображая бедного студента с папочкой в руках наш старый знакомый, Гальего. Он внимательно следил за обстановкой, поглядывая по сторонам. Собственно говоря, он и взаправду был студентом. А папочка… Он был весь в готовности сообщить нам об опасности, переложив папочку из-под правой руки под левую. Таковым должен был быть сигнал.
А пока, ещё один из моих людей беспрерывно названивал по телефону бара неизвестно кому и куда - лишь бы, случай чего, никто не смог бы позвонить с этого телефона в полицию. Пусть вас, Володя, не удивляет, что я всё помню по минутам. Когда план выстрадаешь – то помнишь его до мельчайших деталей и секунд.
Аги была в брюках и чёрном свитере тонкой, но плотной вязки, в чёрной сатиновой балаклаве. Похоже, швейцар, вначале оторопевший от стремительного проникновения нашей группы в зал банка, пришёл в себя. Но испуг на лице всё-таки оставался. Он негромким, подавленным голосом, обращаясь неизвестно кому из пятерых человек нашей команды, причитал:
- Я не понимаю… Я не понимаю… Послушайте! Я вас выпущу, уходите… Я никому ничего не скажу… Не делайте этого…
Но лица «полицейских» были непроницаемыми. Лишь Агнешка пихнула швейцара стволом своего «Люггера» в бок и показала, что надо пройти вглубь зала, к стойке. Когда они отошли, то один из «полицейских» - это был Фикхтер – тихо произнёс:
- Не шуми, дядя… Не шуми и останешься жить… Ты меня понял?
- Да… Да… Конечно, конечно… - суетливо и невнятно произнёс швейцар и испуганно-заискивающе посмотрел на Фикхтера.
- Где ключи от сейфов, хранилища и кладовых?
- Нет, нет, у меня их нет. У меня их никогда не бывает…
- У кого?
- Они у кассира, только у кассира…
- Когда он приходит?
- Обычно к двенадцати двадцати, чтобы приготовиться к приёму клиентов…
- Хорошо.
Аги и Фикхтер переглянулись.
Аги быстро прошла к портьере, возле ближайшего к выходу из зала окна.
Фикхтер, приставил к носу швейцара пистолет и угрожающе «прошипел»:
- Сейчас ты подойдёшь к двери, и будешь впускать всех служащих, как ни в чём не бывало. Если только ты, хоть чем-нибудь, хотя бы своим дрожанием, дашь им понять, что что-то не так, – немедленно получишь пулю. Ты меня понял? – шёпот Фикхтера был зловещ, как шипение гюрзы.
- Да, да, да! Я всё понял, я всё сделаю! Только не убивайте меня, у меня жена, дети…
- Ну, если только всё будет хорошо, понял?
- Да, я всё понял, всё понял, - залепетал швейцар.
- Быстро! Время! Время дорого!
Швейцар поправил униформу и пошёл к дверям. Но видно было, что чувствует он себя от испуга очень неуверенно.
- Веселей, веселей, дядя, улыбайся, ну, же! – подхлестнул его Фикхтер.
Швейцар делано улыбнулся, но тут же, его лицо снова стало кислым…
Фикхтер показал на портьеру рядом с входом, приставил указательный палец к своему виску и произнёс «П-у-у!», от чего швейцару, кажется, стало ещё неуютнее. Но он держался.
В это время с разных сторон улицы подъехали две автомашины, из которых почти одновременно вышли директор банка и кассир. Не обратив внимания на стоявшую рядом машину с полицейскими, они подошли к входной двери банка и натянуто улыбающийся им швейцар открыл дверь.
Повезло! Сразу оба экземпляра ключей от сейфов, хранилищ и кладовых оказались у нас в руках тот час же, как директор и кассир зашли в зал.
- Гато! – крикнул Фикхтер одному из «полицейских», - запри их вон в том, большущем сейфе. – И он показал на огромный, высотой в полтора человеческих роста сейф, стоящий в коридоре, ведущем к служебным помещениям.
Между тем, насмерть перепуганный за свою жизнь швейцар поочерёдно впускал в банк служащих, которых принимала наша оперативная группа и запирала кого где. «Полицейские» в машине у входа в банк сидели тихо, все во внимании и готовности к действиям, Аги – стояла за портьерой, держа на мушке швейцара, один из моих бойцов непрерывно названивал по телефону бара, Сонриса на улице кривлялась с какими-то двумя, жаждущими приключений, придурками. Все, кто был на своих постах наблюдения, сигналов тревоги не подавали.
Но вышло рассчитанное заранее время, и ребята в машине у запасного выхода банка начали нервничать. Посылать к ним кого-либо, чтобы успокоить – было рискованно.
Наконец, дверь запасного выхода едва приоткрылась и Гато, высунув ладонь, показал группе транспортировки условный знак, что всё в порядке и надо ждать.
В это время Арроганте и Фоксист, что называется, выгребали из хранилища, сейфов и кладовых всё, что смогли там найти. Большущий мешок никак не наполнялся, он был, как им казалось, полупуст, а денег больше найти им не удавалось. Видимо, мы не доработали с информацией. Получалось, как-то маловато. Видимо, деньги накануне вывезли в Центральный банк и оставили лишь столько, сколько было необходимо для первоначальной работы с клиентурой.
Да, жаль! Ведь мы так готовились! Но, готовились, как оказалось, плохо!..
Когда деньги были собраны, Арроганте, по глупости приоткрыл штору окна машинописного зала, чтобы посмотреть, как он потом оправдывался, всё ли в порядке на улице, то произошло непредвиденное: он увидел, что на крыше дома напротив, загорают две девушки. Оттуда им было видно… Хотя – им ничего не могло быть видно, кроме лица Арроганте и его полицейской формы. Девушки помахали ему руками, в знак приветствия. Но этого было достаточно, чтобы его напарник, Фоксист, заметил на лице товарища лёгкое замешательство.
- Что там? - спросил он. – И вообще, какого дьявола ты туда сунулся!? Было же ясно сказано, шторы не открывать!
- Заложишь, да?
- Ладно, молчок, если всё будет в норме. Но если кто погибнет – молчать не стану! Дебил! Что тебе там было смотреть? Давай работай! Пошли!
И, наконец, в двенадцать пятнадцать, случилась ещё одна неожиданность: раздался звонок в дверь. Оказывается припёрся работник электрокомпании, чтобы снять показания счётчика. Этого, конечно мы не предусмотрели. Хотя, должны были продумать и такую деталь акции. Конечно, его впустили. Но лишний свидетель… М-да… Это проблема. Тем более, он видел наши лица. Кто ещё? Швейцар, кассир, директор, служащие…Ликвидировать всех? Нет, это абсурд! Жертвы не нужны. Вывод потом мы сделали один: надо скрупулёзно и тщательно готовить любую, даже самую малую акцию!
Потому позже, при разборе операции и решили оставить в живых Арроганте…
В тринадцать часов прибыл грузовик с документацией. А в это время от запасного выхода уже отъехала наша машина с собранными деньгами. Но нужно было беспрепятственно и без лишнего шума выйти из банка всей оперативной группе.Пришлось за портфелем с документацией выпустить на улицу швейцара. Портфель передавался ему прямо на ступеньках парадного крыльца.
Фикхтер, оборвав телефонную линию, подошёл к швейцару и тихо, но зловеще произнёс:
- Выйдешь на улицу – не вздумай сделать глупость. Во-первых, мы знаем, где живёт твоя семья. А во-вторых, посмотри налево: видишь проститутку?
- Ага, - потеряно и подавлено произнёс швейцар.
- А теперь посмотри направо: видишь, в кабине грузовика человека? – и Фикхтер кивнул в мою сторону.
Швейцар обречённо кивнул головой.
- Всё, давай, будь умницей…
Служивый открыл дверь и с надеждой, что всё не так плохо, посмотрел налево: из-под сумочки Сонрисы на него зловеще глядела чёрная дырка «Беретты». Швейцар осторожно повёл взглядом в сторону грузовика и увидел, что из-под тента в его сторону торчит краешек ствола «Томпсона»…
- Эй, дружище! Ты что, не выспался? – весело похлопал швейцара по плечу один из служащих, что привез в банк документацию.
- А-а-а…Да…Есть маленько…А ещё день впереди…
- Ну, давай, встрепенись! Смотри, какое солнце, как хорошо! Давай, дружище, бывай, некогда, нам ехать пора…
Швейцар взял портфель с документацией и, сгорбившись от пережитого страха и волнения, зашел обратно, в банк.
- Ну, вот и хорошо, - проговорил Фикхтер. – Держи ключи, они нам больше не нужны. А теперь пошли со мной.
Швейцар как-то отрешённо посмотрел на «полицейского» и хотел что-то сказать, но от испуга слова застряли у него в горле.
Фикхтер подвёл его к большущему сейфу, где были заперты директор банка и кассир, постучал по двери.
- Господин директор! Сейчас швейцар вернётся к своим обязанностям, а потом всех вас выпустит. Не рекомендуем вам звонить в полицию, по крайней мере, в течение часа: мы контролируем все ваши телефонные звонки. Посыльные - тоже исключаются: за банком следят наши люди.
Ответа не было. За толстенными литыми из металла стенами банковских сейфов слышалась лишь возня, тяжёлое сопение, да покашливания.
- Теперь ты. - Фикхтер обратился к швейцару. – Прибывшим к открытию банка клиентам объяснишь, что полиция приезжала по причине сработки сигнализации. Но сейчас всё уже нормально, и как только все служащие займут свои рабочие места - начнётся обслуживание клиентов. И помни: твоя семья пока ещё ждёт тебя домой, со службы. Понял?
- Да, да, я всё понял, не беспокойтесь, всё сделаю, как вы сказали…
- Ну, вот и молодчина…Пошли к выходу…Будь здоров, старина!..
Швейцар сопроводил Фикхтера, Арроганте, Фоксиста и Гато к дверям и, выпустив их на улицу, пошёл открывать сейфы с «банковскими узниками». При этом, то ли от страха, то ли от волнения, он совершенно забыл, что за портьерой, у входа в банк, осталась Аги. Мы-то знали, что она там, но таков был замысел, и она играла свою опасную роль до конца.
Когда все служащие, возбуждённые и перепуганные заняли рабочие места – никто из них не хотел стать жертвой тупамарос – швейцар открыл входную дверь клиентам и банк начал работать, как ни в чём не бывало. Минут через десять-пятнадцать, после этого, когда швейцар удалился по какой-то причине вглубь зала, Аги, с сумочкой, в которую только и помещались «Люггер», да балаклава, как ни в чём ни бывало, вышла на улицу, перешла через дорогу и, поймав такси, уехала в неизвестном направлении. Незаметно исчезла с Бульвара Хосе Батлье и Ордоньеса и Сонриса.
Подав все сигналы о съёме с операции, через некоторое время уехал и я.
Вот так, Володя, и прошла одна из наших акций самофинансирования.
- И насколько она была удачной?
- Ну, как сказать? По тем временам триста пятьдесят тысяч песо были значительной суммой. Конечно, мы рассчитывали на большее. Но практика показала: чтобы рассчитывать на большее, надо лучше готовиться к акциям и иметь свою разведку. Этим мы и стали заниматься тщательнее и скрупулёзнее. Но всё равно, без ошибок и жертв не обходилось…
***
Шёл декабрь шестьдесят шестого года.
Аги всё больше и больше втягивалась в теоретическую и руководящую работу Движения: экономическая и политическая обстановка в стране требовала новых решений и определений не только в идеологии, но и в военно-политической стратегии и тактике Организации, методологии всего того, чем занимались тупамарос. Эти вопросы, конечно, были в поле зрения руководства. Ими занимались все: и Бебе, и Ньято, и Мариналес, и Льюверас, и Саенс, и Бидегайн, и…
Но всё равно, большая часть работы сваливалась на плечи Агнешки, потому, что систематизацией и правкой теоретических материалов, попадавших в поле зрения, например, Сендика и Уидобро, занималась она. Аги была в МLN-T и спичрайтером, и идеологом, и аналитиком, и частично разработчиком операций, и активной участницей, и руководителем если не всех, то большинства акций. Да, кем только ей не приходилось быть! И Альваро всё больше поражался уму, выдержке, способностям и образованности своей любимой женщины.
Иногда Аги работала дома, хотя, отлично знала, что этого делать нельзя, и что она тем самым нарушает законы конспирации. Но сидеть постоянно на конспиративных квартирах, не было мочи! И потом, чем их квартира не конспиративка? Тем более что среди немногочисленных соседей, знавших Аги, Мигеля и Альваро, никто о них ничего порочащего сказать не мог: Мигеля знали в школе и в округе, как умного и развитого мальчика, Аги – как работницу делопроизводства автосборочного предприятия «Форд». Это прикрытие, легенду она не оставила и пользовалась ею всегда, поскольку очень хорошо знала изнутри работу предприятия. Ну, а Альваро, поскольку часто где-то «пропадал», легендировал себя по договоренности с капитаном, матросом шхуны «Loro», выходившей по легенде на прибрежный лов рыбы. Ну, понятно, какая это была договоренность: в те годы мало кто желал перечить тупамарос. И капитан это отлично понимал. К тому же, он не был из тех, кто уж очень доволен правительством и полицией. И потом, Альваро специально приходил работать с уловом, когда шхуна швартовалась к берегу: его должна была знать команда, как своего парня, человека, который безотказно с ними работает на разгрузке и погрузке. Так что в эти дни Альваро приходилось нелегко: надо было успевать везде. Надо!..
***
Да… Шёл декабрь шестьдесят шестого…
В сочельник Аги была свободна от работы, кажется, заморочившей её окончательно. Весь день она, то приводила в порядок дом, то готовила еду для праздничного стола, то ждала со двора Мигеля, который гонял футбол с мальчишками на небольшой лужайке перед домом.
Мигель прибежал весть запыхавшийся и сразу же «присосался» к крану с водой.
- Мигель, мальчишка мой! Ну, как ты можешь так делать? Это же неприлично и негигиенично, облизывать кран! – она укоризненно, но с любовью, смотрела на своего маленького любимого пострелёнка.
- Мамочка, я так пить хотел, прости. Я знаю, ну уж очень хотелось холодной водички.
- Разве ты не знаешь где у нас лёгкий мате?
- Знаю. Но мне хотелось воды. Мамуль, мы выиграли! Наша команда была «сборная Уругвая», а их, - Мигель сделал кивок головой куда-то назад, в неопределённом направлении, - «сборная Бразилии»! Мы их разнесли в пух и в прах! Семь ноль, мамулечка! Семь ноль! Представляешь?!
Неудивительно, что Мигель говорил об этом так восторженно: футбол в Уругвае всегда был спортом номер один.
- Да-а-а! И, конечно же, ты был Пабло Форланом! – в глазах Агнешки появились добрые смешинки.
- Нет мам, я же не в защите играл. Сегодня я стоял в воротах!
- О-о-о! Так ты был Мазуркевичем? Похвально, похвально! Раз вы выиграли семь ноль, значит, и твоя заслуга здесь есть, уже более серьёзно сказала Агнешка.
- Да, да, мам! Как ты обо всё догадываешься? Точно: когда я играю в воротах – я всегда представляю себя Мазуркевичем. А когда в поле…Нет, не Форланом…Мне всегда больше нравился Хулио Кортес.21 Мам, так, хочется есть! Дашь мне что-нибудь?
- Я бы с удовольствием, котик мой, но разве ты не помнишь, какой сегодня день?
- А какой, мам?
- Сегодня сочельник. А как у нас в сочельник питаются все любящие бога?
- У-у-у, - недовольно прогудел Мигель. А я совсем забыл…
- Ну, потерпи, мой хороший, потерпи. Ну, в крайнем случае, вот, на, попей мате с галетками. – И она поставила на стол вазочку с галетами и калебасу с бамбижьей. 22
Мигель присел к столу на стул, подвернув под себя ногу и принялся уплетать галеты, запивая мате. Ему казалось, ничего вкуснее нет на свете – так он проголодался.
Но Аги никогда ничего не делала просто так. Тем более в вопросах обучения и воспитания сына.
- Ну, ты немного утолил голод?
- Да мамуль. Но я бы поел чего-нибудь мясного.
- Мой дорогой, но ведь ты же, так и не вспомнил, что сегодня за день? Ну, давай вместе, а?
Сообразительный Мигель взглянул за спину мамы, где на стене висел большой календарь, с которого весело глядел актёр Джорж Хилтон.23
- А-а! Ну, да… Ты же говорила мне только что, что сегодня двадцать четвёртое декабря, сочельник.
- Ну, вот, уже хорошо. Что ты можешь рассказать мне про этот праздник?
Мигель быстро сообразил, что всё, что он расскажет, будет не в пользу его желудка и уже без особого энтузиазма монотонно затянул:
- Название «сочельник» происходит от слова "сочиво" - это такая каша из зерна, с мёдом и фруктами. Кушать это надо перед Рождеством и только после литургии и вечери. До первой звезды есть нельзя. Потому, что первая звезда вещала когда-то о Рождении Христа. На трапезе такой, всегда главным должен быть отец семейства. И перед началом трапезы мы должны прочитать семейную молитву, а потом поменяться облатками – это такие пластинки пресного хлеба с фигурными рисунками…
- Ах, ты мой хороший. Ты у меня золотой мальчик! – Аги подошла к сыну, обняла его и прижала к груди, поцеловала в маковку головы, где вихрились волосы. - А к чему эти облатки, а? Знаешь?
- Знаю, мам, знаю. Они, как бы сам Христос, его тело. И мы должны, отламывать по кусочку и дарить друг другу с пожеланиями добра.
- Вот. Вот! – сначала в спокойном тоне, а потом с восклицанием проговорила Агнешка. Именно. Добра. И всё сбудется. Так неужели ты не потерпишь ради добра нашего, пока не придёт отец? А? Как, потерпишь?
- Конечно мамочка,обязательно!
- Вот и молодчина. Зато на нашем праздничном столе будет, как и положено в сочельник все двенадцать блюд!
- Да мамуля, я чувствую: запахи – как… как… Ну в общем, вкусные, вкусные!
- А как же иначе, сынок? Сочельник очень важное и трогательное событие. А знаешь, почему блюд должно быть в сочельник двенадцать?
- Нет, мама, ты не рассказывала…
- Двенадцать их – в честь двенадцати апостолов.
- А кто, мама, эти апостолы и почему их столько много?
- Ну, котик, я как-нибудь тебе и это расскажу. Просто сейчас тебе пора делать уроки, а мне надо готовить. И помни: до первой звезды есть нельзя: ничего не таскай из кухни. Ладно?
- Ладно, мам, не буду… Только… Я же галет наелся…
- Ну, ничего. Бог простит…
Ближе к сумеркам пришёл Альваро. Как всегда, он первой поцеловал жену, а потом, зайдя в комнату к сыну, потрепал его по густым чёрным волосам и спросил:
- Читаешь?
- Нет, пап, решаю задачку.
- А-а… Ну-ну… Давай… Через часик полтора, когда окончательно стемнеет и на небе покажутся звёзды, будем ужинать. Я там тебе парижаду (мясное ассорти) принёс. Не опаздывай, когда позовём…
Мигель повернулся к отцу и то ли немного обиженно, то ли чуть печально и одновременно наставительно сказал:
- До первой звезды есть – знаю – нельзя. Но, и мясного – тоже нельзя: сочельник!
Альваро делано сморщил лицо и, почесав затылок, ответил:
- Ну, сынок, вообще-то уставом эта традиция не предписана. Так что, если очень хочется и нельзя, то можно!
- Правда, папа?
- Конечно, сынок, конечно!
- Ура-а-а-а! – вскрикнул и тут же зажал себе рот ладошкой Мигель.
Дверь приоткрылась и в комнату заглянула Агнешка.
- Что это вы тут победно кричите, да ещё и по-русски! И откуда ты нахватался этих русских междометий? Я тебя не учила этому возгласу. Так только русские кричат! Ну… или татары, что ли… А ты? Ты помнишь, кто ты?
- Да, мамуль, прости. Конечно, помню! Я полягваец!
- Кто-кто?! – в голос от удивления прыснули смехом Альваро и Агнешка.
- Полягваец! Это я так сам придумал. Папа уругваец, мама полька. Вместе получается полягваец!
Альваро и Аги посмотрели друг на друга и Альваро, умирая от смеха, еле-еле выговорил:
- Хорошо, что не уруполь!..
Агнешка, а потом и присоединившийся к ним Мигель смеялись громко и долго, обнявшись, как это бывает только в дружной и тёплой семье. Смеялись до слёз…
- Ладно, полягваец! Закругляйся, пора ужинать. И не забывай, мой мальчик, - уже более строго произнесла Аги, - нет необходимости всем знать твою национальную подноготную: для всех ты уругваец! Понял?
- Да, мамауля. Не беспокойся, это я так, пошутил.
- Ну, да, я думаю, что ты у нас уже достаточно взрослый, чтобы понимать, где и как можно шутить, а где и как этого делать нельзя.
- Да, мама, конечно.
- Ну, и хорошо! Давайте, к столу…
Ужин был шикарен! Тем более что повседневно питались они довольно скромно. На столе была запеченная треска, фруктовый кисель, отварная фасоль в лёгкой соусной подливке,каша из какого-то зерна с мёдом и фруктами, овощное рагу, салат с креветками,грибная икра, пластики пресного хлеба с фигурным рисунком, апельсиновые дольки в шоколаде, небольшой пирог с авакадо, ньокки (картофель с тестом и зеленью),спаржа с пармезаном. Правда, всего было совсем понемногу. Но и этих блюд хватило, чтобы был заставлен полностью небольшой стол в гостиной.
Мигель смотрел на всё это искренне удивлёнными глазами, и Аги, повелительно спросила его:
-Ну? Надеюсь, что теперь-то ты не посмеешь испрашивать у меня мясных блюд, не так ли?
Мигель, вспомнив про то, что отец принёс парижаду, поджал нижнюю губу под верхнюю и, изобразил из себя гордого и напыщенного всезнайку. Всезнайка в утрированном изображении мальчика – всегда смешно.
- Настоящий мужчина всегда предпочитает мясо! – произнёс он, пытаясь басить.
- А как же бог? Ведь, сегодня же сочельник? – возразил в тон ему Альваро.
- Да, как? – подтвердила опасения Агнешка.
Мигель снова сделал тот самый, напыщенный вид и резюмировал:
- Творец благороден и благолепен! Он простит!..
Пару секунд Альваро с Агнешкой, с застывшими на лице полуулыбками и некоторым недоумением молчали. Но ещё через секунду, они все смеялись так, что, хохот их разносился в открытое окно и утопал в кронах платанов.
Агнешка встала и через пару минут принесла на большущей тарелке разогретую парижаду.
- Давайте, лопайте, богохульники! – И она, улыбаясь, довольная своими мужчинами, подала им столовые ножи.
Потом все трое, не сговариваясь, вилками вцепились в один и тот же прожаренный кусок говядины, недоумённо посмотрели друг на друга и снова засмеялись так, что вечер из окна ответила им звонким эхом близ лежащих домов.
Вечер прошёл. Но простил ли их бог? Не знаю…
Мигель спал и ему снился новенький футбольный мяч, который отец пообещал ему обязательно купить на неделе. Агнешка штопала чулочки, и ей вдруг вспомнился корабль, на котором она пришла в Америку, в Бостон. И почему-то та самая песня, которая тогда, на причале, неслась из репродуктора с берега. Да, да…Кажется, это был Бинг Кросби…
Альваро, как бывало всегда после ужина, «клевал» носом в газету: он сильно уставал.
- Дорогой, иди уже, приляг, а? – проговорила она ласково.
- Агнеша, милая, ты не представляешь себе, как сладок сон усталого человека вот так, в кресле.
- Он потянулся и отложил газету. Казалось, что он встрепенулся ото сна. – Ты в курсе того, что произошло вчера?
Аги встревожено посмотрела на мужа.
- А что произошло вчера?
- Вчера мы неудачно попытались взять банк «Кариб». И что-то пошло не так. Кажется, полиция узнала один из наших автомобилей. Помнишь, две недели назад мы «почистили» склад с оружием на Прекурсорес? Так вот, при подъезде к банку, эту машину остановили полицейские для проверки документов. Ясно дело, что документов не было. За рулём был Карлос Флорес Альварес – ты помнишь его?
Аги кивнула головой и дала понять, что знает всё, что произошло вчера.
- Да, да, можешь не говорить, я всё знаю.
- Эх… Жаль хороший был парень этот Флорес!
- А конкретно, как это случилось?
- Когда он понял, что попался – рванул свой грузовик «Шевроле» с места - ну, тот, что мы угнали ещё четырнадцатого декабря, в Ягуанессесе. Наверное, испугался или растерялся – не знаю.Ему удалось вырваться на Рамбла Томас Берета. Ну, а дальше… Трудно было уйти. Чёрт, мы же даже не удосужились перекрасить этот приметный голубой грузовик! Погоня была долгой. Ему удалось постепенно вырваться на проспект Генерала Флореса. Но встречный полицейский патруль перекрыл ему дорогу. Как он ушёл с проспекта – не знаю. Но тем, что он туда сумел проехать - он спас жизнь многим нашим комбатантам: они по одному высаживались - кто на поворотах, кто в переулках, а кто в самых людных местах, чтобы затеряться в толпе. В конце концов, полицейские блокировали машину на пустыре, между кварталами Бурхес и Рамон Маркес…
Ну, а дальше – перестрелка. Три пули в грудь, две в голову и пять в спину. Машина, как сито. Полиция, разбирая её обломки, нашла четыре автомата три пистолета.Вот так-то… Хоть и не первая потеря, но всё одно, тяжёлая.
Альваро замолчал, молчала и Агнешка.Так, без слов, они сидели около минуты. Потом Аги сказала:
- Да, трудно. Но разве мы с тобой не знаем, что занимаемся войной, а не благотворительностью? И разве не этот путь мы с тобой выбрали?
Альваро посмотрел на неё, как-то отчуждённо, потом медленно, как бы подбирая слова, ответил:
- Знаешь, когда я был простым вором и налётчиком – было проще. У меня не было сомнений, что я делаю пусть и неправедное дело, но всё же, хоть что-то для людей. Ведь порой, больше половины «улова» я отдавал беднякам. И никогда никого мы не убивали! Даже наших преследователей из Уголовного отдела полиции. Никогда. Ну, разве, что защищались…
Теперь мы стали убивать слишком часто, и слишком часто стали гибнуть наши люди…
Аги перебила его и, пристально глядя в глаза мужа, спросила:
- Что? Теперь ты стал сомневаться в правильности нашей борьбы? Альваро, это опасные мысли, и я не хочу тебя терять. А ведь война без потерь не бывает…
Альваро впервые за всю жизнь испугался. Его любовь к Аги была настолько глубока, что он и представить себе не мог, что такое может случиться. Тем более, из-за его отречения от того пути, по которому они теперь шли вместе. Да, собственно, и мыслей-то отречься от Движения у него никогда и не было. Он просто излагал вслух свои переживания.
Альваро встал и обнял жену.
- Агнешечка, дорогая! Я тебя так люблю! Разве я тебе хоть раз давал повод усомниться, что я с тобой до конца?
Аги ответила на ласку Альваро, поцеловала его в губы и, мягко отстранившись от его объятий, ответила:
- Нет, мой хороший, нет. Никогда. И в мыслях не было. Просто твои переживания меня очень беспокоят. Я понимаю: характер. Но надо быть твёрдым и в этом. То есть, надо привыкнуть к тому, что потери неизбежны. Это данность, ты понимаешь меня?
- Да, всё я понимаю, всё! Но как смириться? Сердце-то не хочет этого! Сегодня Карлос Флорес, неделю назад - помнишь конспиративку на птицеферме в Эль Саусе, что в департаменте Канелонес? – там остались лежать исполосованные автоматными очередями бедные Марио Робайн Мендес и Антонио Сильвейра Регаладо… М-да-а… Герои… Кто следующий? Аги, милая! Я умоляю тебя, я очень за тебя боюсь! Сиди себе на конспиративках, работай дома! Ну, не ходи ты на операции? Кому и что ты хочешь доказать? Что ты смелая, отважная, что никого и ничего не боишься? Так уже все об этом знают: ты уже и так у всех на устах! И это плохо! Плохо, потому, что, чем больше людей в Организации тебя знает, тем больший риск предательства со стороны тех, кто это может сделать?
Аги подошла к мужу, присела к нему на колени и, обняв его, глядя в его чёрные глаза, тихо, но очень внятно произнесла:
- Не беспокойся, дорогой. Во-первых – и ты это знаешь – я всегда осторожна и расчётлива. А во-вторых, на акции я ходить обязана: пойми, что быть в руководстве – означает показывать личный пример не в болтовне, а в действии. И это главное качество любого руководителя. Понимаешь? А я тебе обещаю, что никогда не буду лезть на рожон.
- Понимаю… Прости меня дорогая, я позволил себе слабость. Но с кем, как не с тобой, любимым человеком, я могу это делать, хоть раз в сутки? Я тоже устал быть сильным и смелым. Но мне и надо всего-то – лишь иногда сказать кому-нибудь о моих переживаниях. Люди думают, что камни не плачут. Но они не знают, что слёзы камней уходят в землю. Отверни любой из них – и ты это поймёшь…
- Я знаю, любимый, знаю. И я тебя очень хорошо понимаю. Ладно, давай спать. Я тебя понимаю. Я тебя очень, очень люблю… Маньяна…24
…Их поцелую были долгими и жаркими, как и бывает между нежно любящими друг друга супругами…
А потом была прекрасная ночь перед Рождеством! В небе сияли звёзды, было тепло и замечательный, ласковый и лёгкий ветерок любви баловался занавеской окна их спальни.Они видели свои сны и ещё не знали, сколько всего их ждёт на пути, по которому они уже шли осознано и твёрдо…
***
Да-а-а… Конец шестьдесят шестого…
Это было время неоправданных надежд и низвержения легкомыслия. Слишком много было потерь. При всём, притом, сделано было неоправданно мало.
Начались провалы - один за другим. Руководство MLN-Т приняло решение перевести ещё целый ряд комбатантов на нелегальное положение. Но всё чаще и чаще полиция задерживала и их, и симпатизантов, да и просто тех, кто подозревался в связях с тупамарос.
В убежище, в самом центре Монтевидео, были задержано трое товарищей, а сразу после Рождества, двадцать седьмого декабря, полиция через изъятые у тупамарос документы вышла на след одной из небольших логистических баз МLN-T в Эль Саусе, в департаменте Канелонес. Там, на этой самой базе, замаскированной под птицеферму она застала врасплох целую группу тупамарос. В ходе перестрелки был убит Марио Робайн. Правда, погиб и комиссар полиции Антонио Сильвейра Регаладо. Но что эта потеря для властей, если в тот же день, были задержаны сразу десять человек Организации?
Всё было плохо и сложно, Эль Бебе, принял решение о переходе в подполье ещё тридцати членов Движения. Тогда он сказал:
«Выживание это триумф: хранить абсолютное молчание, не выпускать никаких сообщений, не реагировать на оскорбления. Дисциплина закрытости должна быть жесточайшей, тотальная вертикаль должна соблюдаться неукоснительно, запрещена любая критика всего, что произошло в декабрьские дни шестьдесят шестого года. Все товарищи, разыскиваемые врагом или ушедшие в подполье, должны избегать любого появления на улице. Под угрозой изгнания из Организации, должны быть автоматически эвакуированы любые помещения, места, расположения которых известны задержанным. Работы по спасению структуры и отходу должны быть приоритетны, и осуществляться в следующем порядке:
а) спасение товарищей,
б) спасение оружия,
в) спасение материального имущества».25
Тысяча девятьсот шестьдесят шестой год кончился.
Самые интересное и самое трудное время для Движения «Тупамарос» и всего уругвайского народа только начиналось…
_____________________________________