ЛЕТОПИСИ, КАК ИСТОЧНИК ДЛЯ ИЗУЧЕНИЯ РУССКОЙ ИСТОРИИ
«.. лекция была первая в курсе; я говорил об источниках
русской истории, о летописи, утверждал ее достоверность, опровергал
скептиков, но закончил тем, что она дошла до нас в форме
сборника, причем первоначальный текст, приписываемый Нестору,
восстановить трудно. Что же? На другой день Ширинский призывает
меня к себе и делает самый начальнический выговор за мое
скептическое направление, что я следую Каченовскому.
"Правительство этого не хочет! Правительство этого не хочет!"
- кричал разъяренный татарин, не слушая никаких
объяснений с моей стороны. Погодин мог радоваться выговору,
полученному мною от министра, но радовался недолго:
тот же Ширинский выхлопотал высочайшее повеление не
подвергать критике летописного известия о смерти Димитрия-царевича,
- следовательно, волею-неволею нужно было утверждать,
что Димитрий был убит Годуновым; точно так же запрещено
было подвергать критике вопрос о годе основания русского
государства , ибо-де 862 - й год назначен преподобным Нестором».
(С.М.Соловьев Мои записки для детей моих,
а если можно, и для других)
Цитата из работы С.М. Соловьева не случайно взята мною в качестве эпиграфа. За прошедшие, с момента выхода мемуаров известного историка XIX века, более чем 120 лет, в трактовке древнерусской истории, практически, ничего и не изменилось. При всей спорности и недоказанности датировок «Повести временных лет» 3 марта 2011 года президент Д. Медведев издал Указ «О праздновании 1150-летия зарождения российской государственности». Надо полагать, по все той же прозаической причине – « 862-й год назначен преподобным Нестором».
Но так ли, безоговорочно во всем, можно доверять древнерусским летописям? Вопрос, на самом деле, не праздный. Даже в академической среде разброс мнений на этот счет не просто «широк», он, без преувеличения, полярен: от непоколебимой уверенности в достоверности написанного летописцами, до убежденности в том, что: «…для истории IX–X вв. “Повесть временных лет” является недостаточно надежным источником».
Причины столь неоднозначного отношения специалистов к содержанию русских летописей вполне прозаичны. Самая древняя, из дошедших до наших дней, Лаврентьевская летопись датируется 1377 годом. То есть, создана, как минимум, через 500 лет, после описываемых в ней событий, если говорить о призвании варягов и Рюрика. Но дело не только в этом. Тексты большинства сохранившихся летописей пестрят исправлениями, вставками, дополнениями, сделанными переписчиками, а порою, возможно, и самими первыми исследователями древнерусского литературного наследия. И это далеко не главная, да и не единственная проблема. В летописных текстах встречаются довольно существенные разночтения, принципиального значения. Все это затрудняет их понимание и вызывает оправданный скепсис по отношению к написанному. Есть и другие вопросы и проблемы, касаться которых мы будем по мере продвижения нашего исследования. А пока же сделаем небольшой экскурс в историю русского летописания. И начнем мы его с незначительного, хотя, на мой взгляд, и необходимого уточнения.
На самом деле древнейшей русской летописью, написанной на пергаменте XIV века, считается не Лаврентьевская, а Новгородская Харатейная. Но поскольку начальные листы летописи утрачены , а также из-за краткости текста Харатейная летопись к изучению начального русского летописания практически не привлекается. Не все так гладко и с самой Лаврентьевской летописью. Написанная в 1377 году, то ли в Суздале, то ли в Нижнем Новгороде монахом Лаврентием, до конца XVIII века исследователям русской истории она была, практически, не известна, поскольку хранилась в собрании Новгородского Софийского собора. И лишь в 1791 году стараниями обер-прокурору Синода А. И. Мусина-Пушкина вместе с другими церковными документами рукопись была переправлена в Москву. Первая, частичная публикация летописи состоялась в 1804 году, а полностью, в составе 1-го тома ПСРЛ она была опубликована лишь в 1846 году. То есть, фактически, изучение и введение в научный оборот Лаврентьевской летописи началось не ранее середины XIX века. Но и это еще не все. Как и в Харатейной, в Лаврентьевской летописи также имеются значительные пропуски и исправления, которые во всех ныне существующих изданиях ПСРЛ восстановлены по тексту Радзивиловской летописи.
Следующей, по «старшинству», русской летописью по праву можно назвать Ипатьевскую, хронология которой прослеживается до 1292 года включительно. Свое название летопись получила от Ипатьевского монастыря, в котором хранилась до XVII века. В научный же оборот летопись была введена историком Н. М. Карамзиным, обнаружившим ее, предположительно, в 1809 году в Библиотеке Академии Наук. Структура бумаги рукописи и анализ самого текста позволили исследователям высказать предположение, что Ипатьевская летопись была создана в первой половине XV века, где-то на северо-западе Руси, на территории новгородско-псковского диалекта, при участии, по меньшей мере, пяти разных писцов.
Обычно в перечне древнейших русских летописей за Ипатьевской следует Радзивиловская летопись. Однако это не совсем верно, так как, исходя из анализа бумаги, датируемой 1441 годом, более древним является «Комиссионный» список Новгородской первой летописи младшего извода , хронология которой заканчивается сообщениями 1446 года. Ниже мы еще обратимся к тексту этого уникального документа, а пока продолжим наш перечень.
Итак, Радзивиловская летопись. Своим называнием этот великолепно иллюстрированный список ПВЛ обязан виленскому воеводе Янушу Радзивилу, в 1671 году, подарившему хранившуюся у него рукопись Кенигсбергской библиотеке. В Россию подлинник летописи попал лишь в 1760 году как трофей в ходе русско-прусской войны. Первая ее публикация под названием «Библиотека Российская историческая. Т.1» состоялась в 1767 году. Следующая, предпринятая Шлецером, - в 1802-1805 гг. Изучение водяных знаков позволило установить, что бумага для рукописи была изготовлена между 1487-1494 годами, в Польше. Сам же текст летописи, считает большинство исследователей, несет в себе отпечаток западнорусского диалекта, распространенного в Белоруссии, на Волыни и в Прикарпатье. Все это в свое время дало основание историку А.Л.Никитину высказать предположение, что летопись была написана в 90-х годах XV века по заказу «владимиро-волынского и берестейского епископа Вассиана I».
Как и в случае с Лаврентьевской и Харатейной летописями, в Радзивиловской так- же имеются перестановки и пропуски. В частности, из-за утраты листа отсутствует окончание водной статьи ПВЛ и известия с 6360 (852) по 6366 (858) г.; пропущен текст с 6697 (1189)г., по начало 6700 (1192). Есть и другие дефекты, на освещении которых мы останавливаться не будем. Не принципиально. Приведенного выше и так достаточно, чтобы иметь некоторое представление о том, какими летописными источниками в своих построениях оперируют исследователи древнерусской истории, с середины XIX века и по сей день. Очевидно, что этого крайне мало. Так же, как и очевидно, что и до XIV века летописи и летописные своды на Руси составлялись. Да и странно, если бы это было как - то иначе.
За период между 1951- 2020 годами в Новгороде и других древних городах Руси археологами было обнаружено более 1300 берестяных грамот, самая древняя из которых датируется первой половиной XI века, самая поздняя - серединой XV в. Содержание грамот довольно разнообразно. Чаще всего - это частные и деловые письма: всякого рода расписки, челобитные, завещания, купчие, черновики официальных актов, судебные протоколы. Реже - церковные тексты, литературные и фольклорные произведения, азбуки, школьные упражнения, детские рисунки. Весьма не однороден и социальный слой авторов текстов. Изучение берестяного наследия показало, что в рассматриваемый период переписку вели практически все, кто имел к этому навыки и стремление. То есть, слегка перефразируя академика В.Л. Янина, феодалы писали своим управляющим и ключникам; ключники отвечали своим господам; крестьяне писали своим землевладельцам, те - крестьянам. Бояре переписывались друг с другом. Прихожане со своими пастырями. Ремесленники с заказчиками, родители с детьми, влюбленные с возлюбленными. Дабы не быть голословным, приведу текст всего лишь одной берестяной грамоты, датируемой первой половиной XII в. : «Я посылала к тебе трижды. Что за зло ты против меня имеешь, что в эту неделю ты ко мне не приходил? А я к тебе относилась как к брату! Неужели я тебя задела тем, что посылала к тебе? А тебе, я вижу, не любо. Если бы тебе было любо, то ты бы вырвался из-под людских глаз и примчался… хочешь ли, чтобы я тебя оставила? Даже если я тебя по своему неразумению задела, если ты начнешь надо мною насмехаться, то пусть судит тебя Бог и я».
Перед нами не только блестящий образец любовной переписки, позволяющий судить о том, как излагали свои мысли и чувства наши далекие предки; не только весьма показательный хронологический маркер, но и довольно убедительный довод в пользу того, что уже в XII веке население Древней Руси было, если и не поголовно грамотным, то, в массе своей, обладало навыками чтения и письма. Кстати, вот как откликнулась на выставку древнерусских берестяных грамот, проходившую несколько лет назад в Швеции, одна местная газета: «Когда наши предки вырезали на камне руны, славяне уже писали друг другу письма». Безусловно, столь лестная оценка не может не вызывать гордость за наших далеких предков. Но данное обстоятельство порождает и массу вопросов. Если уже в XII веке население Древней Руси было достаточно грамотным, чтобы вести активную деловую и прочую переписку, то почему не сохранились летописи и летописные своды того периода? Почему в берестяных грамотах практически нет сообщений, касающихся тех или иных эпохальных, исторических событий, нашедших отражение в более поздних летописях? Почему даже имена известных исторических персонажей Древней Руси в них встречаются крайне редко? Неужели владея навыками письма, представители знати, духовенства, да и других слоев населения Руси, тратили свое умение исключительно на эпистолярный жанр и составление долговых расписок и были настолько инфантильны, что не предпринимали попыток составить записи о важнейших событиях своего времени и деяниях власть имущих? Поверить в полное пренебрежение и отсутствие интереса к собственному настоящему и прошлому у наших далеких предков довольно сложно. Особенно если вспомнить «Слово о полку Игореве», датируемое исследователями все тем же XII веком. Объяснения, которые дают историки по поводу столь странного, если не сказать – прискорбного факта, мало удовлетворяют. По сути, ответ их напоминает слова известного персонажа из не менее известной комедии – «Усё пропало, шеф» и сводятся к следующему: города и монастыри на Руси были построены в основном из дерева и часто сгорали дотла. В пожарах, дескать, и погибли все древние рукописи, и летописи. Несомненно, известная доля истины в подобного рода утверждениях есть. Что было, то было - горели города на Руси, да и пергамент имеет свойство ветшать и рассыпаться. Но ведь какими-то источниками пользовались составители и переписчики дошедших до нашего времени летописных сводов XIV-XV вв., при всех своих различиях восходящих, по мнению специалистов, к некому единому протографу. И, видимо, такой протограф, судя по географии найденных летописей, существовал не в единственном экземпляре. Ибо трудно представить, что его возили от монастыря к монастырю, пока и не затерли, или не потеряли. Трудно поверить и в то, что, кроме Киева и Новгорода, в иных древних городах Руси местные княжеские династии не стремились увековечить память о деяниях предков, да и своих собственных. Поэтому весьма обоснованной видится и точка зрения конспирологов, пишущих о том, как уничтожались древнерусские письменные артефакты, по своему содержанию отличающиеся от «канонической», то есть, ныне общепринятой версии русской истории, во времена первых Романовых и позже.
Проблема же малой информативности, в историческом плане, берестяных грамот исследователи объясняется еще проще. Из-за дороговизны пергамента березовая кора долгое время использовалась в качестве самого доступного писчего материала. Но, в основном, для отражения того, что касалось: «… бытовой жизни, семейных отношений, торговых дел и …. занимало людей на уровне ежедневного существования, а не на уровне официально-праздничного бытия….». То есть, на бересте, по убеждению академика, фиксировалось лишь только то, что у древних не входило в «… зону, предназначенную для вечности». Проще говоря, летописи на бересте не писались, для этих целей служил исключительно пергамент, который в то время был редок и дорог. И тут не поспоришь. Действительно, где - то до XVI века стоимость пергамента была довольно высока. Да только ведь и русское государство, даже в эпоху раздробленности, было не самым захудалым в Европе. К тому же, как утверждают исследователи, большинство древнерусских князей были и книголюбами, и полиглотами. Есть некоторые основания полагать, что уже Святослав Игоревич, в ходе балканских войн, вывозил на Русь книги и архивы Болгарского царства. И надо думать, не для того, чтобы ими растапливали печи. Пополнялись княжеские библиотеки и позже, из других стран и источников. Как тут не вспомнить знаменитую библиотеку Ивана Грозного - Либерию. Но вернемся к летописям.
Работы специалистов в области русского летописания и, прежде всего, А.А. Шахматова, показали, что «Древнейший» летописный свод на Руси был создан не позже первой половины XI века. Назывались и более ранние даты. В частности, М. Н. Тихомиров, опираясь на предположение И.И. Срезневского, допускал, что уже в конце X в. в Киеве было записано «Сказание о русских князьях». Правда, доказать свою точку зрения ученым не удалось, и она так и осталась на уровне гипотезы. Но как бы там, ни было, для нас важен сам факт - наличие летописания на Руси, начиная, как минимум, с середины XI века, сомнений у исследователей не вызывает. Хуже то, что все эти выводы и предположения не имеют материального подтверждения. А значит, рассуждать о содержании «Древнейшего», «Начального» и других летописных сводов мы можем исключительно гипотетически, на основе изучения дошедших до нашего времени летописного наследия XIV и последующих веков, состояние которого, как говорилось ранее, оставляет желать лучшего.
Впрочем, отсутствие первоисточников не единственная и далеко не последняя проблема, мешающая изучению Древнерусской истории. Довольно часто для придания рассказу о тех или иных исторических событиях большей яркости и образности летописцы вставляли в текст слегка отредактированные отрывки и цитаты из сочинений зарубежных, прежде всего греческих, авторов, Библии, иных религиозных трактатов. Что само по себе указывает на достаточно высокую образованность и широту кругозора создателей русских летописей. Но крайне затрудняет их понимание и снижает достоверность. Поскольку всегда существует опасность: «… принять факт чужой истории за событие русской действительности». Наиболее кропотливую работу по выявлению таких вставок проделал еще А.А. Шахматов. Им были скрупулезно отслежены и охарактеризованы 12 (двенадцать) внелетописных источников, служивших образцом и вдохновением для многих поколений летописцев.
Нетрудно догадаться, что пальму первенства по количеству заимствований в летописи одерживает Библия. И это вполне закономерно. Священное Писание и сегодня - одна из самых цитируемых книг в мире. Что же тогда говорить о временах, когда по Псалтырю учились читать и писать. К тому же, как известно, в Киевской Руси составлением летописных сводов занимались исключительно монахи. А им, как говориться, сам Бог велел, в трудах праведных, опираться на книги Ветхого Завета и прочие библейские тексты, часто не столько для красного словца и придания тексту необходимой образности восприятия, сколько для поучительных, назидательных целей, сравнивая и увязывая деяния предшественников и современников с деяниями апостолов и других ветхозаветовских персонажей. Иными словами, если в ПВЛ встречается фраза: «Володимеръ вид;въ церквь свершену, вшедъ в ню и помолися Богу, глаголя: “Господи Боже! … Призри на церковь Твою си, юже создах, недостоиныи рабъ Твои, въ имя рожьшая Тя Матере приснодевыя Богородица. Аже кто помолиться въ церкви сеи, то услыши молитву его молитвы ради пречистыя Богородица», то это совершенно не означает, что именно так все и было. Поскольку, как установили исследователи, здесь наблюдается явное заимствование из библейской «Третьей книги царств»: «Так совершена вся работа, которую производил царь Соломон для храма Господа… И стал Соломой пред жертвенником Господним... и сказал; Господи, Боже Израилев! ... Небо и небо небес не вмещают тебя, тем менее сей храм, который я построил имени Твоему. Но призри на молитву раба Твоего ... услышь молитву, которою будет молиться раб Твой на месте сем». Кроме того, в своей работе над летописью автор зачастую ограничивался не просто банальным цитированием текстов Священного Писания, с последующим их переосмыслением, но и сами библейские истории служили для него нескончаемым источником сюжетов. Опираясь на эти сюжеты, пишет О.Н. Бахтина, летописец: «… формировал особую систему христианского символизма, с помощью которой... пытался постичь суть события, “божественную логику”, которая управляет всем ходом человеческой истории». По сути, продолжает исследователь: «Летописец не “рассказывает” историю, он “ извлекает” ее из событий Священной истории, и таким образом исторический факт в сознании читателей и слушателей получает вечный смысл». Иными словами, летописец как бы вторит Екклесиасту : «Род проходит, и род приходит, а земля пребывает во веки…. Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем».
Сомневаться же в том же, что значительная часть библейских текстов была понятна и, что называется, на слуху, у большинства древнерусских книжников, да и не только у них, не приходится. В найденных археологами берестяных грамотах, пусть не столь часто, как это происходит с текстами светского содержания, встречаются молитвы, поучения и иные церковные тексты, что вполне однозначно указывает на знакомство со Священным Писанием в тех или иных объемах не только служителей культа, но и мирян.
Основной пласт библейских заимствований в летописи к сегодняшнему дню достаточно хорошо изучен и выявлен. Работ в этой области хватает. Но, как пишет в своей книге «Повесть временных лет: герменевтические основы источниковедения летописных текстов» И.Н. Данилевский, весьма вероятен факт присутствия в летописях и так называемых «невидимых библеизмов», попавших в летописные тексты, судя по всему, еще вместе с устными преданиями и рассказами. Обнаружить подобные вкрапления и «микроцитаты» в большинстве случаев довольно проблематично и, по-прежнему, остается только гадать, что в летописном тексте есть отражение настоящей истории, а что - парафраз на библейские темы, переосмысленная и адаптированная к тому или иному историческому событию.
Следующим по популярности и востребованности источником, долгое время служившим образцом для подражания русским летописцам, по праву можно назвать, созданную в IX веке византийскую «Хронику Георгия Амартола» и его продолжателей. Это, впрочем, не скрывает и сам автор ПВЛ, в недатированной части летописи написавший: «Глаголеть Георгий в лътописаньи. Ибо коемуждо языку овъмъ исписанъ законъ есть, другимъ же обычаи, зане безаконьникомъ отечьствие мнится. Отъ нихъ же первие Сирии, живущей на конець земля, законъ имуть отецъ своихъ и обычая: не любд;яти и прелюбод;яти, ни красти, ни оклеветати, ли убити, ли злодъяти весьма». Приведенная выше фраза буквально слово в слово повторяет сказанное в русском переводе «Хроники Амартола», сделанном с болгарского в XI веке : «Ибо коемуждо языку, овъмъ исписанъ законъ есть, другымъ же обычая; законъ бо беззаконникомъ отечьствие мнится. Отъ нихъ же первие живущий Сирии на концы земля, законъ имутъ отець своихъ обычаи: не любодъяти, ли красти, ли прелюбодъяти, ли оклеветати, ли убити, или злодъяти веема».
Более того. По сути, вся географически-этническая вставка вводной (недатированной) части Повести временных лет в том или ином виде заимствована именно из «Хроники Амартола». Она, даже, в точности повторяет все допущенные в более раннем, чем русский, болгарском переводе ошибки. На что в свое время указывал все тот же А.А. Шахматов, и что для нашего исследования весьма принципиально. Подобных, приведенному выше, заимствований из «Хроники Амартола» и его продолжателей в летописях насчитывается 26-ть. Касаются они, как в целом событий мировой истории, ранней истории славян, походов Руси на Константинополь, так и характеристики некоторых исторических персонажей: «… которые были перенесены на действующих лиц древнерусской истории». В ходе нашего расследования мы еще обратимся к некоторым из них. Пока же вкратце упомянем и остальные не летописные источники, обнаруженные в ПВЛ.
Не менее значимым, чем «Хроника Амартола», для древнерусских книжников оказался и «Летописец вскоре константинопольского патриарха Никифора», греческий оригинал которого «;;;;;;;;;;;о; ;;;;;;;;» содержал краткий хронологический перечень всех важных событий мировой истории, начиная от Адама и заканчивая смертью автора. Вероятнее всего, Нестор или его продолжатели и переписчики опирались на болгарский перевод «Летописца», сделанный в конце IX начале Х века, в том числе и для хронологических вычислений. По крайней мере, с уверенностью можно говорить о том, что именно этому сочинению русская история обязана датой - 6360/852 г., под которой в ПВЛ начинается рассказ о происхождении Руси: «индикта 15, когда начал царствовать Михаил, стала прозываться Русская земля. Узнали мы об этом потому, что при этом царе приходила Русь на Царьград, как пишется об этом в летописании греческом. Вот почему с этой поры начнем и числа положим.
«Житие Василия Нового», обработанное и адаптированное к древнерусским реалиям автором Повесть временных лет, было использовано при описании походов на Константинополь князя Игоря, а, по мнению ряда исследователей, и Олега Вещего. В числе прочих нелетописных источников, в той или иной степени оказавших воздействие на русское летописание, Шахматовым также назывались : «Хронограф особого состава»; «Статья Епифания Кипрского» ; «Сказание о преложении книг на славянский язык»; «Откровение» Мефодия Патарского; «Поучение о казнях Божиих»; Договоры русских с греками; «Речь философа» и Легенда об апостоле Андрее.
К настоящему времени выявлены следы и других, ранее неизвестных или не необнаруженных Шахматовым заимствований в ПВЛ из иностранных источников. Перечислю лишь некоторые из них. В недатированной части Повести временных лет, помимо «Хроники Амартола», при описании ранней истории славян летописец опирался и на так называемый «Иосиппон». Причем, у исследователей есть все основания полагать, что перевод с древнееврейского на древнерусский был сделан непосредственно в самом Киеве. Еще одним источником для получения сведений этнического и географического характера, цитируемом в недатированной части ПВЛ, летописцу послужила «Хроника Ипполита Римского». В свою очередь скандинависты обратили внимание и на сюжетные параллели, связывающие русские летописи с рядом скандинавских саг и другими сочинениями западноевропейских авторов. Правда, в случае с сагами довольно затруднительно установить сам источник заимствования. Проще говоря, не совсем понятно, кто у кого «списал» сюжет, русские летописцы у скандинавов или наоборот. Мнение на этот счет у специалистов расходятся. Более того, существуют весьма убедительные доводы в пользу предположения, что и в саги, и в летописи рассматриваемые сюжеты попали из третьих, независимых источников, той же Библии, например. В любом случае, как бы там ни было, все эти параллели требуют отдельного рассмотрения, а главное, они мало помогают нам в изучении русской истории, скорее, даже наоборот, все еще больше запутывают.
В завершение обзора иностранных заимствований в тексты русских летописей хотелось бы упомянуть еще один совершенно уникальный, если не сказать, экзотический, источник, попавший в поле зрения исследователей относительно недавно. Речь идет о Махаянской сутре «О том, что рассказывал благородный Вималакирти», датируемой серединой II н.э., сюжетную параллель между которой и летописным текстом «о видении печерского инока Матфея» обнаружил Ю.А. Артамонов. По мнению И.В. Зайцева и Ю.А. Артамонова, сутра могла попасть на Русь вместе с тюркскими племенами огузо-туркменской группы, мигрировавшими в XI веке в южнорусские степи и Крым.
Скорее всего, приведенный здесь список нелетописных вкраплений в тексты русских летописей со временем будет продолжен. По крайней мере, именно таких позиций придерживается большинство исследователей. На предмет возможных параллелей еще недостаточно хорошо изучены сочинения античных авторов, труды писателей средневековой Европы, Ближнего Востока и Средней Азии. Так что, вполне возможно, - главные открытия все еще впереди. Для нашего же исследования достаточно и рассмотренных выше примеров.
Я сознательно не загружал текст данной главы излишними цитатами, ссылками и комментариями, способными более подробно проиллюстрировать ее содержание. Там, где это будет оправдано «сюжетом», они будут приведены. Желающие же более углубленно вникнуть в проблему всегда могут обратиться к специальной, касающейся русского летописания, литературе, почитать упомянутых мною А.А.Шахматова, В.К. Зиборова, И.Н.Данилевского, других известных специалистов в данном вопросе.
Задача же приведенного выше обзора несколько иная: с одной стороны, рассмотреть, с чем приходится работать историкам, изучающим русскую историю по летописям, с другой – показать, насколько это сложные, как для понимания, так и в плане достоверности и информативности, источники. Будем надеяться, что мне это удалось. А засим продолжим.
Давайте на миг представим, что все инородные заимствования в летописи обнаружены, происхождение их объяснено, и мы даже можем мысленно, да и не только мысленно, очистить от этих вкраплений текст. Что в результате подобных действий останется? Надо полагать, та самая настоящая, подлинная русская история, записанная летописцами со слов очевидцев и на основе преданий старины глубокой. Хотелось бы верить, что так оно и есть. Да только, увы, и тут не все так однозначно, как кажется. Позволю себе вновь процитировать Данилевского: «До сих пор спорными остаются проблемы использования в ранних летописных сводах устных источников (в частности, «устных летописей»). Как показывает анализ, многие тексты, которые традиционно считались восходящими к устным преданиям, имеют в основе литературные (преимущественно сакральные) тексты». И ладно бы, если б проблема заключалась только в этом. В действительности же все гораздо сложнее. Безусловно, устные предания нашли свое отражение в текстах русских летописей. Иначе и быть не могло. Трудно представить, что всю нашу историю летописцы выдумали или списали с историй иных стран и библейских текстов. Да и сами авторы ПВЛ неоднократно упоминают о том, что в своем труде опирались на рассказы людей знающих: тех же новгородцев Гюряты Роговича, Вышаты Остромировича, « старца добраго» Яня, от которого летописец: «…азъ многа словеса слышах, еже и вписах в л;тописаньи семь».
Так-то оно так. Вот только вызывает сомнение, насколько в первозданной чистоте информаторы донесли до летописцев сказания о делах давно минувших дней. Порою ведь событие, описываемое в летописи, и время его фиксации на пергаменте разделяет не одно столетие. А за этот период исторический факт часто обрастает таким количеством не имеющих отношения к реальности подробностей, что в большинстве случаев довольно затруднительно определить, где в предании отражается истина, а где привнесенные временем и человеческой фантазией искажения и домыслы. Но что еще хуже, особенно на фоне современной тенденции к переписыванию куда более близкой нашему времени истории, устные предания могли претерпеть изменения, в угоду политическим реалиям уже на фазе их создания. Да и, хорошо известно, что лично участие в событиях, тоже не аргумент в пользу достоверности и объективности при освящении увиденного. Недаром у следователей популярна поговорка «врет как очевидец». Человеческая психика и память устроена так, что свидетель или участник, того или иного события, по прошествии времени, особенно под влиянием тех или иных факторов, часто самостоятельно додумывает детали, которые он или не успел запомнить досконально, или они не вписываются в его представление о произошедшем, о своей собственной роли в случившемся, о роли других участников события. Не редко, очевидцы дополняют увиденное вымышленными сюжетами исключительно для «красного словца», экспрессии. Причем, зачастую сначала убедив самого себя в том, что именно так все и происходило, а затем и своих слушателей. Но и на этом трансформация рассказа чаще всего не заканчивается. При последующей передаче увиденного или услышанного, от первоисточника к последующим интерпретаторам, сюжет, не редко, обрастает новыми, дополнительными подробностями, которых не было в изначальном рассказе. Причем, иногда, под влиянием пересказчика меняется даже суть сюжета, его полярность, условно говоря, изначально положительный герой превращается в злодея и на оборот.
Словом, оснований доверять устным преданиям, якобы, передававшимся из уст в уста из поколения в поколение, до времен летописца в неизменном виде, лично у меня нет. Что, впрочем, не отменяет саму возможность существования устной традиции. Вопрос исключительно в достоверности содержания этих легенд и преданий. Тем более что, как справедливо заметил Данилевский: « Ситуация усугубляется тем, что до нашего времени не сохранилось каких-либо устных источников, которые, безусловно, могут датироваться ранним временем. Точнее, до сих пор не разработана методика, позволяющая вычленить в известных текстах информацию, восходящую к устным источникам». Правда, данное утверждение известного историка с удовольствием оспорят специалисты по русскому фольклору и былинам, но это уже отдельный разговор, к которому мы еще вернемся.
Есть и еще один нюанс, заставляющий более критично относиться к устным преданиям в составе русских летописей. Речь идет о повторах некоторых элементов текста, от небольших словосочетаний до целых, связных описаний, на что обратили внимание еще первые исследователи летописей. Одним из наиболее часто приводимых примеров подобных повторов служит сообщения летописцев о зверствах, совершаемых отрядами Олега, Игоря и монголов под стенами осаждаемых ими городов. Цитировать повторы не будем, равно, как и проводить между ними параллели, так как это выходит за рамки нашего исследования. Нам достаточно знать, что они действительно есть. Обычно все найденные в текстах летописей дубликаты списывают на особый стилистический канон или «особую традиционность литературы». Возможно, это и так. Спорить не буду. Тем более что здесь нас больше интересует другой момент. Что первично…?
То есть, в случае повторения одной и той же фразы, одного и того же описания или одной и той же ситуации, откуда и куда сделан перенос? Можем ли мы быть уверены в том, что предшествующий по времени рассказ первичен, а не появился в тексте задним числом, в процессе переписки и правки летописи? В частности, касаясь упомянутых выше сообщений о зверствах русов под Константинополем и зверствах монголов на Рязанщине, можем ли мы быть уверены, что летописец не перенес описание более близких, к его времени, событий, свидетелем которых он, если и не был сам, то мог быть о них наслышан, на события более раннего периода, знания о котором у него были весьма ограничены? А ведь от ответа на этот вопрос во многом зависит и наше представление о достоверности летописи.
Не меньшую «головную боль» у исследователей вызывают и другие, вольные или невольные, переносы современных летописцу политических, географических, а подчас и исторических реалий в прошлое. В частности, не всегда находят археологические подтверждения, помещенные в летописные своды известия о возникновении древнерусских городов. Хватает и других примеров подобных экстраполяций. В числе наиболее показательных упомяну лишь летописный рассказ о путешествии апостола Андрея из Корсуня в Рим, через Киев и Новгород, которых в описываемые времена, что называется, еще и в проекте не было. Фантастичность данного рассказа для современного исследователя, обладающего археологическими и иными знаниями о прошлом, очевидна, даже, несмотря на весьма содержательное и красочное описание летописцем пребывания ученика Христа на киевских горах и упоминание им бань, в которых парились новгородцы.
В завершение главы хотелось бы, коротко упомянуть еще об одной, существенной проблеме русских летописей – хронологии. Происхождение дат, особенно в начальной части ПВЛ, а также их путаница и изменения в текстах разной редакции летописей по-прежнему вызывает полемику в среде исследователей вопроса. Ибо до конца не понятно, какими источниками и соображениями пользовались летописцы, например, датировав время призвания Рюрика 6370 (862) годом. Или, сообщая о датах походов на Константинополь и смерти Олега Вещего, существенно разнящихся между собой в версиях, представленных в ПВЛ и НПЛ.
По сути, к настоящему времени считается относительно доказанным лишь то, что: «… появление прямых датирующих указаний в летописном тексте относится к середине 60-х – началу 70-х гг. XI в. и связывается обычно с именем Никона Великого».
«До этого времени, - пишет Данилевский, - прямые годовые указания были редким исключением. Точнее, обычно упоминаются лишь две-три годовые даты, которые попали в Повесть из более ранних письменных источников (к их числу относится, в частности, дата смерти Владимира Святославича: 15 июля 1015 г.). Все прочие даты — не только дневные, но и годовые — до середины 60-х годов XI в., как полагает большинство исследователей, были рассчитаны Никоном. Хотя основания таких расчетов реконструируются с трудом».
Другим несомненным фактом, давно не требующим доказательств, можно назвать влияние на русское летописание, в том числе и на хронологию, вплоть до формы подачи записей и погодных дат, византийских и, в особенности, западноевропейских и английских хроник и анналов. Как установил Т.В. Гимон, между русскими летописями и раннесредневековыми английскими анналами существует не просто «типологическое сходство», но и « совершенно идентична внутренняя форма этих памятников». Более того, по словам исследователя: «Весь текст летописи или анналов, за исключением обычно небольшого “предисловия”, состоит из погодных статей, содержащих каждая описание событий одного года. Заголовком погодной статьи являются слова “В год такой-то (номер года)”; в Англии первый элемент заголовка иногда опускался. Погодные статьи обычно состоят из известий (сообщений, рассказов), зачастую (хотя далеко не всегда) тематически друг с другом не связанных, сообщающих каждое об одном событии, иногда детально, а иногда — только называя его. Для отделения этих мельчайших единиц анналистического текста друг от друга используются специфические обороты, практически идентичные в английских анналах и русских летописях: “on thys ilcan geare” (“в тот самый год”), “ond thaes ilcan geares” (“и того же самого года”), “ond on than ilcan sumera” (“и в то же лето”), “ond tha” (“и тогда”); “в то же лето”, “того же лета”, “тои же зимы”, “тогда же” и др. Типичными и для английских анналов, и для русских летописей являются так называемые “пустые годы” — случаи, когда заголовок погодной статьи проставлен, но за ним не следует никакого текста и сразу же читается заголовок следующей статьи. Кроме структуры, сходным является содержание английских анналов и русских летописей. Известия и рассказы тех и других посвящены самым разным событиям — от военных столкновений и смен правителей до знамений, природных катаклизмов, эпидемий, пожаров и голодных лет — включая события церковной жизни, семейной жизни правителей и многое другое. И для английских анналов, и для русских летописей одинаково типичны как краткие известия, содержащие только констатацию факта, так и подробные рассказы с многочисленными деталями и авторскими оценками событий. Нередко в состав погодных статей бывают включены тексты, в жанровом отношении выбивающиеся из общего потока сообщений: агиографические, законодательные, актовые».
Чем для нашего исследования интересна приведенная мною цитата? Ну, близки между собой английские анналы и летописи и что? Эка невидаль! Так то оно так, если бы не один существенный момент… Историки давно обратили внимание на близкое сходство рассказа о приходе англо-саксов в Британию в изложении Беды Достопочтенного и Видукинда Корвейского и «легенды о призвании варягов» помещенной в ПВЛ. Более подробно этот вопрос будет рассмотрен в следующих главах. Пока же, речь пойдет о другом.
В советский период близость древнерусских летописей английским и, в целом, западноевропейским анналам, мягко выражаясь, игнорировалась. В постсоветский период ситуация несколько изменилась, сходство признается, разнятся лишь интерпретации причин возникновении этого сходства. Большинство исследователей полагают, что это следствие некой общей традиции, единства: «путей, закономерностей, по которым в раннесредневековом, недавно христианизированном государстве развивается историописание». Реже высказываются предположения о том, что англо-саксонские мотивы, в «легенду о призвании варягов», могли быть занесены на Русь из Англии свойственниками русских князей. Вместе с тем, именно английское «наследство», в полной мере, способно объяснить не только «англо-саксонские мотивы», в «легенде о призвании», но и типологическое сходство между английскими анналами и русскими летописями.
В 1074 году, тогда еще смоленский князь, Владимир Всеволодович Мономах женился на Гите Уэссекской, дочери последнего правившего англосаксонского короля Гарольда II. И вот что здесь интересно, Уэссекс играет не последнюю роль в становлении и развитии английской анналистики. И пусть данные события разделяют столетия, не принципиально. Вероятность того, что английская принцесса, а, что, более вероятно, сопровождавшие ее лица привезли на Русь образцы английской анналистики, равно как и другие произведения английских, да и не только английских, монахов, достаточно высока. Также высока вероятность того что привезенная англичанами литература могла попасть в Киев, где и послужила образцом для подражания русским летописцам. Случится это могло, как при занявшем Киевский престол в 1113 году Мономахе, так и значительно раньше, при его отце, Всеволоде Ярославиче. Так же не менее вероятно, что «английским» наследием воспользовался сын Владимира Мономаха и Гиты Уэссекской, Мстислав Великий, которому многие исследователи приписывают патронаж над третьей редакцией ПВЛ, осуществленной, предположительно, в 1118 году.
Как бы там ни было, связь между приездом на Русь английской принцессы и сходством между английскими анналами и русскими летописями, не столь уж гипотетична, как может показаться на первый взгляд. Сравним некоторые факты. Гита появляется на Руси в 1074 году. С.М. Михеев убежден, что работа над Сводом Никона летописцем была начата между 1073 и 1080 гг. Наиболее вероятной датой исследователь полагает 1078 год. Серединой 60-х, началом 70-х годов XI века, как уже было сказано выше, Данилевский датирует появление в летописях прямых датирующих указаний. В.Я. Петрухин, рассуждая о времени включения в русские летописи мотива: «призвания трех князей в «великую и обильную землю»», предлагает, что этот мотив появился в Начальном своде, то есть, возник: «при Всеволоде, женившем сына Владимира на англосаксонской принцессе Гиде», когда, по Петрухину: - «очевидно, и составлялся этот свод».
Понимая, что связать влияние англо-саксонской анналистики напрямую с приездом на Русь Гиты Уэссекской, даже при наличии приведенных фактов, проблематично, обращу внимание читателей еще на одну цитату из работы Т.В. Гимона. Говоря о развитии русской летописной традиции и времени создания, наиболее значимых для русской истории текстов, он пишет: «данные свидетельствуют в пользу того, что эти тексты возникли в разное время, при жизни нескольких поколений. Однако тот факт, что все они появляются за сравнительно короткий срок, вряд ли случаен. Скорее, в этом следует усмотреть закономерное развитие историописания «с нуля», поиск адекватных для нового государства форм исторических записей – равно как, наверное, и стремление подражать другим государствам, у которых исторические записи были уже в порядке вещей».
Словом, некоторые основания, утверждать, что приезд Гиты Уэссекской на Русь мог повлиять на развитие русского летописания, на мой взгляд, имеются, что позволяет по-иному взглянуть и на содержание некоторых, наиболее интересных, опять же на мой взгляд, свидетельств летописцев, речь о которых пойдет ниже.
Пока же подведем небольшой итог. Читатель вправе упрекнуть меня в излишне критическом подходе к русским летописям. Вполне возможно, что так оно и есть и я слишком предвзят к летописцам. Но, увы, мой скепсис, опирается не только на мои собственные изыскания и предположения, но и на мнение такого крупного специалиста по русскому летописанию, как М.Д. Приселков, в свое время написавший: «повесть временных лет искусственный и малонадежный исторический источник, опираясь на который, нельзя воссоздать историю Древней Руси». Правда, как точно подметила В.Г. Вовина-Лебедева, выбор у нас не очень велик, поскольку: «…сообщения летописей нечем проверить… приходится пользоваться ими, даже если они внушают сомнение». Безусловно, не все так радикально плохо в русском летописании и русской истории, как может показаться из содержания этой главы. Есть в летописях и рациональное зерно и вполне достоверные сведения, особенно когда речь идет о событиях близких ко времени написания летописных сводов. К тому же, благодаря изысканиям археологов и специалистов в других, смежных с исторической наукой областях, процесс накопления знаний идет, и уже ряд раннее сложных для понимания и объяснения свидетельств русских летописей можно объяснить и проверить. Тем более что в распоряжении историков ныне имеется и некоторое, пусть не такое большое, как этого бы хотелось исследователям, количество сообщений зарубежных авторов, как западного, так и восточного происхождения, о славянах и Руси, чудом сохранившихся до наших дней. Обзору сведений зарубежных источников о Древней Руси и будет посвящена следующая глава.