Мама – самое святое, хорошо, когда так оно и есть, и это чувство остаётся, хотя мамы давно нет. Живёт она ради детей, и рассказать об этом лучше всего им самим.
Две семьи связаны родственными узами и не только – обе мамы из довоенного Ленинграда, наверное, этим можно многое объяснить.
Рассказывает двоюродная сестра Лиля.
По воскресеньям у меня спрашивали: «Концерт будет?» – обязательно. Я с мальчиками и девочками пела и танцевала. Родители говорили спасибо. Говорили они маме, это она нас научила. Потом мы прыгали. Мама не могла нас успокоить, папа давал бумагу в клеточку и мы играли в крестики–нолики. Он говорил, что в Японии такая игра называется «Го». Мы смеялись: «Гуси играют, они ведь так кричат».
А потом. . . потом была война. Папа – директор по садоводству, у него много наград и у него была бронь. Он добился, и её сняли. Соседи спрашивали:
– У вас дети, вы что, их не любите?
– Любовь – это ответственность. За своих детей, теперь – за всех детей. И ушёл на фронт.
Мама повторяла, что немцев быстро разобьём и папа вернётся. В июле он вернулся. Я обрадовалась – разбили.
Но папа сказал: «Уезжаем. Мне дали два дня на проводы». Главное для мамы было взять пелёнки для Игоря. Второму брату было три года, мне уже шесть.
Папа посадил нас на катер, сам остался на берегу. Я ему кричала, он не улыбался, как раньше. Мама сказала: «Мы остались одни. С неизвестностью». Никто не плакал, все знали, что идёт война – на войне не плачут. Ревел один Игорь, он ничего не понимал, ему вчера исполнился один год.
Потом мы ехали и ехали, в другом городе нас посадили на баржу. Прямо на пол, называется он палуба. Там лежали мешки, узлы и люди. Много людей. Все нас жалели: «Не бойтесь, вы не одни – мы с вами, мы вам поможем». По Волге баржу тянул маленький катер. Он быстро уставал и причаливал к берегу отдохнуть. Мы ехали много дней. Я думала, что пройдёт время, ещё чуть–чуть, встретит нас папа. Но встретили нас врачи, в Саратове.
На барже воду доставали из реки и все пили. И все заболели, дизентерией. В больнице мы быстро поправились, остался Игорь. Когда мама туда пробилась, то увидела, что на животе у него стоит тарелка с нетронутой кашей, а сам он холодный, холодный. Она рассказала, что такого ужаса у неё никогда не было. Ей разрешили за ним ухаживать.
Жить мы стали на втором этаже, их всего два. Называлось это мезонином. Наверное, потому что здесь раньше играли в крестики–нолики. Крестиками из широких полосок газеты заклеены все окна.
Вечером я испугалась и закричала. По стенке ползли страшные насекомые. У хозяев мама взяла паяльную лампу, из неё пламя, как от костра, и обожгла кровати, они металлические. Всю ночь снилось, что по мне ползут клопы и тянется след крови. Я просыпалась, рядом сидела мама, и я засыпала.
С балкона было видно, что пароходы по Волге спешат. Они торопились, потому что стали прилетать немецкие самолёты. Мама говорила: «Немцы пунктуальны, я буду сверять часы». Хозяйка ругалась «Какой ещё такой пункт».
Ночью был гром, в Волгу падали бомбы. Вода взлетала, было похоже на столбы вдоль дороги, только эти намного больше. Они тоже светились. Было красиво. Столбы вставали ближе, ближе и я зажмуривалась от страха. Мама успокаивала – это далеко, и выходила на балкон, меня не пускала, говорила, что помогает папе, она – дежурная. Если где-то загорится, то побежит тушить. Хорошо братья спали, а то крику было бы. Бомбоубежище далеко, возить их не на чем, поэтому мама решила не ходить. Хозяйка тоже не пошла: «Если туда попадут, то всё равно ничего не останется».
Потом мы переехали в немецкую слободу, тех, кто там раньше жил, выслали в Казахстан. Теперь у нас две комнаты с яблоневым садиком. Яблок не было.
Утром мама убегала на работу, на зональную опытную станцию садоводства. Она была биохимиком. После работы вместе с другими уходила в госпиталь ухаживать за раненными. Больше некому. Маме доверяли даже перевязки самостоятельно делать. Три дня в неделю я назначалась старшей, братья не капризничали. Они кривляются перед мамой. Одна женщина приходила нас проведывать. Звали её Валей. У неё живот болит, а она смеётся – там кто-то, наверное, есть хочет. И меня учила: «Когда больно – нужно уметь смеяться».
Тётя Валя перестала приходить. Соседка не знает почему, мама сказала, что она уехала. Насовсем.
Мы ели пшённый суп. У меня в животе его никто не просил. В большой тарелке я мешала ложкой так, чтобы крупинки за ней бежали и догнали хвост. Тогда получался круг, он собирался в середине. Интересно, как чаинки в чашке.
Весной крупинки за ложкой никак не могли догнать хвост. Мама выливала мне свой суп и вставала из-за стола. Я кричала, что мне не нужно, она не слушала.
Соседи возмущались – делать тебе больше нечего, в войну занимаешься садоводством. А в 1943 году мама сделала открытие и в Ленинградском университете, он тогда был в Саратове, защищала кандидатскую диссертацию. Вечером на совете, это где учёные собрались её слушать, объявили воздушную тревогу. Мамина работа такая важная, что все остались, просто свет выключили, и она дорассказывала в темноте. Раньше никто не понимал, почему яблони дают урожай через год. А моя мама узнала и придумала, как нужно сделать, чтобы каждый год были яблоки, тогда их всем хватит. Учёные хвалили и решили, что это готовая докторская диссертация и нужно её иначе оформить и потом защитить. Мама отказалась – детям нужно есть не потом, а сейчас.
Я думала, когда она мне рассказывала, что ей предложили стать доктором, значит врачом. На самом деле это звание учёного. Сначала – кандидат в науку, потом уже доктор. Маме предложили сразу доктора, она одна такая была, вот.
Однажды днём в небе раскрывались одуванчики, там сильный ветер, раз – и сразу нет пуха. Одуванчиков было много, между ними пробирался маленький самолётик, боялся их раздавить. Это стреляли зенитки. Я выбежала на улицу и не успевала хлопать в ладошки каждому одуванчику. У моей ноги врезался в землю красный кусок металла, наверное, я умерла от страха, потому что не могла пошевелиться. Показалось, что он пролетел сквозь меня. Так бы и стояла, пока мама не вернётся. Подошёл сосед, взял за руку, и я очнулась. Маме не рассказала.
Говорили, что мы брошенные дети. Это неправда. В воскресение выпускали стенгазету, средний брат рисовал так много, что мне места не хватало. Мама устраивала кукольный театр. Приходила подруга Лена и два соседских мальчика, из варежек и шапочек делали людей и зверей. Я хотела отрезать хвостик и порезала палец, потекла кровь. Было больно, но я не плакала. Сказала, что тётя Валя научила. Заплакала Лена.
Что кому нужно говорить, придумывала мама. На верёвку навешивали простыню, чтобы нас не было видно, а только куклы. Я обижалась на мальчишек, они путали слова, приходилось подсказывать.
В Новый год ёлки не было. Мама принесла фикус и шишки. Из газеты вырезали флажки и человечков, продели нитку. Получилась гирлянда с солдатами и красными флагами. Шишки привязали к веткам, сверху положили ватки, получился снег. К большой соседской кукле мама прицепила бороду из мочалки. Настоящий Дед мороз. Бородой он спрятал подарок, мешочек со сладкими конфетами. Хватило только детям. Я хотела поделиться с мамой, она отказалась: «Дед мороз принёс для маленьких».
Взрослые говорили, что не знали, кто больше радовался, мы, дети, или они – мамы. Пап не было.
Мой папа не пришёл, его привезли, в госпиталь. Мы с мамой к нему ходили, поэтому он поправился.
Моя мама? Папа – офицер, часть после войны стояла в Серпухове. Мама работала и училась в Московском авиационном институте. Возила меня, дошкольника, с собой в Москву. По вагону всё время ходили люди в гимнастёрках, они хромали, на костылях – просили помочь. Мне было их жалко, когда к нам подходили, я вставал, уступал место. Мама просила сидеть, я не соглашался, она ругала. Если дома были конфеты, я брал их угостить. Военные пытались погладить меня по голове, мама не разрешала, они говорили мне спасибо.
На заводе, у неё в подчинении, был дядя Лёша, они вместе окончили институт. Мама с отличием.
Папу перевели на Украину, в училище там, мама читала лекции. Ещё там был оркестр, ставили оперетты, мама пела. Выступали в Киеве на конкурсе, заняли третье место. Маме разрешали брать меня. Я стоял за кулисами и хлопал дольше всех.
Сейчас бы спросили: «Что ещё нужно?». Мама ответила – заочно окончила Московской институт иностранных языков.
Дядя Лёша стал главным инженером в министерстве. Он встречал нас с мамой в Москве:
– Не повезло тебе, Дуся. Была бы и здесь моим начальником.
– Почему не повезло? Не в начальстве счастье.
И трепала меня по голове.
Мальчик, которому взрослые люди, прошедшие войну, говорили спасибо, вырос. Он не изменился, ему и теперь говорят спасибо.
Из повести "Ирина"