Отчаяния пока нет
Часть 5. Солнечная дорожка
И вот я еду. И не знаю, зачем? Что я надеюсь там найти? А где я могу найти? Моя проблема, что я больше ничего не воображаю и совершенно ничего не жду. Крым почти совсем потерял очарование. Слишком многое в нем раздражает меня. Не думаю, что смогу там продуктивно «работать». Но у меня нет вариантов. Буду исходить из этого.
Я снова стараюсь изо всех сил быть «в сейчас». Как солнечная дорожка всегда направлена ко мне, так и вся эта жизнь – всегда направлена ко мне, прямо в лицо. Чувствовать это – и значит быть в «сейчас». Это не воспоминание, не кино, это сама жизнь, это происходит теперь. Только надо вырваться из кокона старой жизни, которой так много скопилось за спиной, и оттого довлеет, мешает глядеть, перевешивает все, даже реальность. Я хочу отдаться реальности, но кокон требует от меня сосредоточенности, невосприимчивости, автономности от всего, что вокруг, что может повлиять, изменить меня… Таков был идеал философа моем молодости. Тогда реальность больше ранила – и ее надо было нейтрализовать: внутренней эмиграцией, жизнью в себе, в своей голове, жизнью вторичными вещами культуры и мифов («вечными ценностями»). Практика достойная, но, как оказывается, не абсолютная.
Нельзя покидать реальность, даже под благовидным предлогом, нельзя бросать этого поля боя. Это приводит лишь к духовной анемии и высокоинтеллектуальному инфантилизму. С перспективой внутренней катастрофы.
Я пытаюсь разорвать кокон. Только так можно почувствовать реальность жизни, уникальность этого момента. Только так можно испытать счастье…
Вообще, счастье – вещь простая: это мужество жить. Умение все время обновлять бытие, не теряя своей идентичности. Всматриваться в любой момент жизни и считать его глубоким. Уникальным. И последним.
Сколько мне осталось? Кто следующий в путешествии в ночь? Как же я смею роптать?!
Жизнь – наш последний недостаток. Умерев – мы становимся почти святыми.
Это не была очень трудная поездка, я почти не утомился. Наушники, книжка Делеза, а потом Патти Смит – избавляли меня от вагона. Притом боковые места практически всю дорогу были свободны. Неплохо спал после малосонной ночи.
В Крыму солнце и умеренно жарко. Настроение уже изменилось. Я готов принимать жизнь и даже радоваться радости других людей, словно их создатель... За 70 гривен с торгом (водила хотел 100) доехал в Царское Село. По дороге послушал рассказы водилы о его поездках в Москву, о его детских приключениях на Фиоленте (лет 50-55 назад, когда здесь были одни военные части и полигон для стрельб).
Мама, слава Богу, выполнила обещание и ничего существенного не купила. Зато выстригла миндаль. Но и выдрала много травы. Искупался в бассейне, попытался завести машину, чтобы поехать заплатить за интернет.
Двигатель не держит обороты, трясется, дымит, тормоза не работают, из бензонасоса хлещет бензин. Пришлось заниматься совсем не тем, о чем думал. Поехал на Пятый, потом на авторынок. Но карбюратор так и не починил: все тут окончили работу к четырем, словно в Израиле в канун шаббата...
За интернет, тем не менее, заплатил и взял маму у «Муссона». С грехом пополам доехали до дома. Снова искупался в бассейне, пообщался с Бубновым, который предложил зайти в гости – и пошел здороваться с морем.
Спустился «на камни», где в восьмом часу еще вовсю шпарит солнце, камни пышут жаром. Ни облачка. Море спокойное, как в бассейне. Вода где-то 21, но это море все равно нравится мне больше Средиземного, особенно в районе Израиля. Тут глубоко, нет волн, можно по-настоящему плавать, а не бродить в прибое. Тут красивый берег, и вода кажется почти пресной.
На камнях всего несколько человек, в том числе молодая семья с двумя детьми, мальчиком Сашей и девочкой Николь. Удивился, что эти совсем обычные провинциальные люди так неожиданно навали ребенка. Сразу исполнился к ним симпатией.
С удовлетворением установил, что вода меня по-прежнему не держит – в отличие от средиземноморской. Сидел на теплых камнях, словно в кресле, лицом на заходящее солнце. Без желаний, обид, неудовлетворения. Надо научиться принимать бытие. Давить в себе раздражение, как слабость, видеть светлые стороны жизни – назло всему. Сделать это сознательным усилием. Я давно работаю над этим, по существу, весь последний год.
Дома снова бассейн – смыть соль. Зашел к Бубнову. Тут Денис – и, естественно, продукт. После езды по городу без тормозов, с глохнущим двигателем и льющимся бензином – трубка доброго индейского «тютюна» была очень кстати.
Я рассказал про Израиль. Денис – про две недели в Родниковом, в Байдарской долине, у Жени.
Он иногда удивляет: вдруг как-то изощренно швырнул приставучего котенка, так, что тот сделал несколько сальто в воздухе. Я запротестовал, Денис извинился, сказал, что сделал это специально для меня, удивить, глядя на мои нежные отношения с этим котенком… Котенок, впрочем, остался жив и даже продолжил приставать.
Уже в доме Андрея, лежа на широком диване, смотрели фильм «Безумный спецназ»: полукомедия о мистическом хипповом подразделении американской армии, которое несло добро и мир. В главной роли – Дюдя из «Большого Любовского», Джефф Бриджес. По ходу дела снова дунули. Настроение легкое, но фильм воспринимается несколько с трудом.
Дома написал Мангусте приветствие – и рухнул на постель. Все планы на ночь порушены, зато яркие сновидения.
«Восточный рай» несколько расслабляет, но я попробую держать себя в руках. То есть делать что-то полезное для вселенной.
Если получится… Потому что весь этот день был убит на карбюратор. Сперва машина просто отказалась заводиться, и я дважды вынимал и чистил свечи. Чтобы выкрутить одну – мне пришлось изобрести какое-то немыслимое плечо. А потом четыре с лишним часа я провел в боксе на Руднева со словоохотливым хозяином Александром Ивановичем, с радостью рассказывающим, как он хорошо жил при советской власти – а все потому, что имел отличный блат, не в пример прочим «поцам», как он благородно называл своих соотечественников, – и как он мог напрягать людей. Такая плебейская хлестаковщина. Хотя мужик вполне добродушный, ездит на «пятере».
Я раньше Иваныча и мастера Володи, который один и работал, понял, что дело не в карбюраторе. И предложил поставить какой-нибудь другой, для пробы. Но Володя уперся, решил заменить какой-то жиклер, за которым мы с Иванычем съездили на авторынок. И что? И ничего! Иваныч считает, что дело в «слишком сильном» бензонасосе. Наконец, отчаявшись, Володя снял карбюратор с чьей-то двойки, тут же ремонтировавшейся. Чтобы убедиться, что я был прав.
– Дело в бензонасосе, – признал он.
Но магазин уже закрылся, завтра выходной, в понедельник – праздники (перенесенный выходной). Продолжение ремонта перемещается на вторник. Или мне надо продолжить его в другом месте. Очень приятно. И за все эти бесполезные действия и потраченное время с девятью снятиями карбюратора я заплатил 250 гривен.
Но я стараюсь ни на что не раздражаться. Теперь мне ясно, что для этого нужна хорошая нервная система и нормальное здоровье. Когда нервы на пределе – пронзает каждый неправильный звук.
Утешился купанием в бассейне и чтением на достархане Патти Смит. Нет, они (герои книги) не жили более «велико» и безоглядно, чем мы. Им просто повезло. Хотя они старались организовать это везение: ходить в нужные места, чтобы познакомиться с нужными людьми, войти в тусовку, найти покровителей… Но я слишком высокомерен, чтобы добиваться успеха с чьей-то помощью. Моим единственным помощником была Лесбия. Хотя, собственно, в известный момент был очень близок ко всему этому.
Дочитал Делеза про Ницше. При свете свечи читал Хейзингу: вырубили электричество.
Ночью пообщался по скайпу с Мангустой, которая жалуется на Перца, по-прежнему выедающему ей мозг из-за нашей невстречи в Иерусалиме с Настлой. Кто бы мог подумать, что это так важно для него? А она, мол, предупреждала меня, какой у него характер… Рикошетом достается и мне – что не обратил должного внимания на ее предупреждение. И сейчас не воспринимаю это, как что-то серьезное…
Написал пост о Ницше и сострадании. Поиграл на гитаре. Надо не расслабляться в восточном раю, а приносить пользу человечеству. Или хоть самому себе.
Про Ницше: мы не враги, а соратники в страшном путешествии через жизнь, по короткой дороге сквозь вселенную – страшном и чарующем путешествии. В конце которого нас ждет смерть и уничтожение. И мы знаем это.
Хорошо бы, чтобы эта жизнь была шикарным пиром, в конце которого нам дадут яд, как Сенеке. И мы спокойно выпьем его, верные обещанию.
Поэтому я не хочу ждать от жизни подлянки. Пусть она тоже честно выполняет договор. Она все равно убьет меня, как бы я себя ни вел. Зачем ей прибегать к садизму, как на бойне?
И Авалокитешвара мне всегда был ближе Сверхчеловека…
С утра дождь, тучи, ветер, совсем осень. Но не страшно. Пил кофе на достархане под ливнем. Достархан почти не залило…
Хорошо хоть то, что я больше не думаю об Израиле, о переезде туда, о новом сценарии. Значит, надо дальше лопатить Крым. Здесь не такой роскошный климат, но есть свои достоинства. И если правильно настроиться – можно выстроить тот мир, который я хочу.
Вопрос одиночества никуда не делся, но теперь оно кажется приемлемее. Со всеми людьми мне хорошо лишь недолгое время. Потом в отношениях появляется что-то искусственное, неискреннее, вынужденное.
Надо научиться быть удовлетворенным жизнью с самим собой. Хотя имеющиеся примеры одинокой жизни, скорее, разочаровывают. Надо стать и в этом ни на кого не похожим, как и было всю жизнь. Цельность, собранность, зацикленность на задаче и ее результате. Избегать дурного настроения, как слабости. Хоть избавиться от него все равно невозможно. В общем, постоянно работать с собой и душой. Победой будет ощущение некоего жизненного равновесия, нахождение приемлемой формы жизни, в которой больше нет надсада и отчаяния.
…Ну и погода! Весь день дождь, ливень, ветер, тучи, температура к ночи +15. Помню нечто подобное в июне 87-го в Коктебеле. Но тогда мы жили в палатке… Маленькая синичка бьется в окно – совсем с ума сошла от дождя и ветра, ищет укрыться.
Погода навевает меланхолию, даже нервирует. Зато хорошо посидел у компа, сварганил пост про Тель-Авив с фото. Залез и в архитектуру и в историю.
Мама спрашивает: будем ли мы с Мангустой жениться, словно я давно не ответил ей на этот вопрос.
– Тогда – что у вас за отношения?
– Дружба.
– А разве дружба предполагает секс? – спросила она, словно со свечой стояла.
– Ты думаешь, я буду обсуждать с тобой эти вещи?
Она обиделась.
Мангуста ей нравится, она «ничего не может поделать». Признает, что в ней много женственного, гораздо больше, чем в Лесбии…
Ну, в Мангусте тоже хватает «мужского», если она живет так, как живет: одинокая женщина с ребенком, без постоянной работы и заработка, в чужой стране, почти без всякой помощи со стороны – которая не жалуется и не сходит с ума. Которой и от меня ничего не надо, кроме редких минут близости и ночного общения по интернету. Так мало!
В чем-то она близка мне, в чем-то – очень далека. Я за многое благодарен ей, но я не вижу иного формата отношений, чем существующий. Точнее, вижу: то же самое, но без секса. То есть уже чистая, честная дружба.
Хотя и данный формат достаточно интересен. Однако секс без любви – это именно то, чего я всегда избегал. С другой стороны, это же секс не с любой, не случайный, но столь же «моногамный», как при настоящем браке. Он не предполагает измен и многих партнеров. Это все же дополнительный рычаг нашей близости. Противоречивый, но, по-видимому, нужный. Без него отношения сведутся к чистому говорению, – а порой хочется обнять человека, погладить его, видеть его глаза близко от твоих глаз. Это – особый опыт. Если это и не любовь, что что-то рядом.
Вообще, это будоражит, когда ты видишь, что женщина хочет, чтобы ее раздели, чтобы с ней занялись любовью. Тем более, почти незнакомая женщина. Это не просто зов тела, это большая симпатия к тебе. И я это ценю. Это один из самых ярких моментов жизни, и хорошо, что я испытал это еще раз.
Маша Бел прислала смс с просьбой убрать ее фото из моего ЖЖ – в посте про 1 июня. Ответил: «И не подумаю» (в эсемесках я всегда очень лаконичен). Даже не стал выяснять, что ей не понравилось? У девочек все очень сложно: может, ракурс не тот, выражение лица... Фото вполне нормальное, а цензуры я не допущу.
Я равноудалился от своих возлюбленных, бывшей и настоящей. Одна на севере, другая на юге. На севере жарче, чем у нас. Здесь лета нет. Не припомню такого холодного лета. Пользуюсь плохой погодой, чтобы пописать и порисовать. На неудачном холсте с выдуманным пейзажем стать писать портрет Мангусты – по фото из Тверии. Вывесил здоровый пост про Назарет, с кучей фото.
Сделал за четыре дня машину. Все это обошлось мне в сто долларов. Первый раз я доехал только до Пятого, где машина заглохла, прямо на перекрестке. Думал – коммутатор. Позвонил Иванычу: он уже дома, ехать выручать не хочет. И денег у меня ни копейки. Хорошо, взял карточку. Снял деньги на рынке, купил новый коммутатор: без разницы. В ближайшем сервисе пытался договориться отбуксировать и посмотреть машину, тут всего 300 метров. Хотят 200 гривен. А дойти до машины «не позволяет рабочая дисциплина»! Нашел человека с российскими номерами, который довез меня до сервиса за 29 гривен (все, что у меня осталось), но по дороге отломал бампер.
Пока ждал места, догадался проверить: а идет ли бензин в карбюратор? Нет! Снял еще 200 гривен, купил новый бензонасос. За это время в сервисе разобрались, что дело не в бензонасосе, а в воздушной пробке в шлангах. Продули, взяли 50 гривен. Я договорился о починке бампера со сварщиком.
На следующий день отвез машину, купил куст самшита, удачно вернулся на автобусе. Посадил куст, выполол топинамбур и сливу, собрал старую траву, что мама сложила на стоянке, в мешки, подвязал акацию, почистил бассейн «пылесосом».
Под новым дождем забрал машину.
Отдыхаю.
Наконец, хорошая погода, первый раз за четыре дня. Провел несколько часов у бассейна. На солнце просто жарко, а в тени всего 20-22. Откуда холод, если в Москве +31? Не с юга же?
Но в своем саду под музыку «Yes», в праздном ничегонеделании – все равно хорошо. Понимаю, что уже не должен оправдываться за такую жизнь.
Позвонил приехавший Леша DVD (о. Анархий). Собирается летняя компания.
Вновь писал портрет. И играл на гитаре с новой струной…
Ваня Шизофреник в посте «Хиппи о хиппи», о хипповых (Системных) писателях, пожаловался, что в сети нет книжки «Пудинг из промокашки» Мата Хари. Нильс поспешил заявить, что она писала его в дохайтековскую эру – и никто не удосужился сканировать. А она, мол, была бы рада, если бы кто-нибудь выложил…
Какой гон! Хоть бы поинтересовался у автора…
Написал, что «Это просто такие штаны» (глава из книжки) лежат в сети там-то (у Маргариты Пушкиной), там же и «Самовар». «Больницу №1» я отцифровал лично – и она должна быть у Лесбии (Мата Хари) на компе. Там же должен быть и последний текст, что есть в книжке – ибо писался он отнюдь не в «дохайтековсекую» эру.
Кстати, заглавный текст книжки «Это просто такие штаны» (строчка из Умки) – подписан «mrs. Pessimist». Я и забыл об этом. Какой смиренный период у нее был в 2007-ом, как она любила меня тогда, как мы были увлечены друг другом! И идеей возрождения хиппизма. Почему всего через год все развалилось?
Теперь она, небось, рвет волосы из-за этой подписи – что в самой важной ее книжке красуется такой артефакт.
Наверное, поэтому она снова вернулась в мой сон. Ходили с ней по крышам. Это символично.
Кстати, в этом посте Ваня рекламирует и меня, даже выставил «Человека на дороге» первым номером, раньше Гуру, Лонга, Бороды. Хорошо он ко мне относится.
Виделся с DVD и Леной Морковью. Сидели на достархане с бутылкой вина. Аномальный холод для начала июля: к вечеру меньше 20. И ветер. Леша, однако, искупался в бассейне. Рассказал им про Израиль, книжку Патти Смит. Оба стриженные. Дети, кроме Триши, тоже. Прогулялись с Лешей до мыса Лермонтова. Люди на берегу есть, но никто не купается. Кто-то живет в палатке.
Кончили вечер у Бубновых, где я пил пиво (впервые за два года, не считая портера в Израиле). Было там и то, что усталые солдаты любят больше всего. Даже Морковь дунула – и закашлялась.
– Как вы это курите?!
– Когда водку первый раз пробуешь – тоже дерет, – философски заметил я.
С Яной обсудил здешний климат. Это у них родилась мысль о переезде.
– Но у меня Аленка и ее школа – и больная мама.
– Лет через восемь, – думает Андрей. – А тогда мне будет почти шестьдесят, не известно, доживу ли…
Странно, я воспринимаю себя, как сорокалетнего. А ведь действительно в следующем году – полтинник. Но ведь мы по-прежнему дети-детьми: курим, смеемся, слушаем музон – все, как прежде. Годы не дали ничего, кроме болезней. То есть ни славы, ни денег. Хотя я живу иначе, чем в сорок. Моя жизнь сильно изменилась. Я – гораздо меньше, чем она. Или я сам не замечаю…
Моя жизнь сейчас напоминает треугольник с тремя вершинами-фокусами. Одна вершина – это Лесбия, с которой меня связывает огромное прошлое, и с которой у меня нет настоящего. Другая вершина – это Мангуста, с которой у меня есть фрагментарное настоящее, но нет будущего. Третий фокус – я сам, мое стремление к независимости, к тому, чтобы не быть притянутым ни к одному из двух «фокусов», полюсов моей жизни, проскользнуть, не быть вовлеченным в новый виток ложных отношений.
Я обогатил свою жизнь связью с новым человеком. Но эта связь таит опасность. Это, слава Богу, не любовь, но и не дружба в обычном смысле слова. Я не свободен так, как я свободен в дружбе. И у меня нет оправданий, какие есть в любви. Когда любишь – суть отношений проста. У «этого» есть нормальное имя. А что у меня?
Полулюбовь-полудружба. Недостаточно любим для любви, но слишком сильно для дружбы. Мы не настолько важны друг другу, наша собственная жизнь нам важнее. Я не верю, что нам станет лучше вдвоем. Мы не очень заинтересованы друг в друге, чтобы пойти на такую жертву.
Лишь с Лесбией я был готов на нее. И лишь с Лесбией это еще может быть. Но сейчас я не готов. А потом будет поздно.
Мне трудно сейчас, но я упорствую, я хочу испытать до конца этот опыт, которого у меня, по сути, не было, изжить его, понять ценность или бесполезность. Хотя польза уже есть и немалая. Понять что-то о своей прежней жизни, ценность той же Лесбии, что видишь лишь в сравнении. Избавиться от иллюзий, что с другим может быть лучше. В чем-то лучше, но не в главном. Или я пока не распробовал?
Кончил-таки портрет Мангусты. А вчера казалось, что все насмарку. Отослал ей фото, думал, она обрадуется. А она стала учить меня насчет цвета ее глаз и асимметричности ее лица. Значит – не понравился. Жаль.
Написал про путешествие в Мицпе-Рамон. Погода по-прежнему фиговая – и я этим пользуюсь. «Что может быть лучше плохой погоды?»
Мир делится на женщин и животных. Об этом я узнал в и-нете, наткнувшись на пост «Мужские недостатки, которые выводят женщин из себя» (вы наверняка видели рекламу у себя в ЖЖ). Какая-то мадам не выспалась из-за того, что муж во сне возил пяткой – и предложила товаркам из женского сообщества поделиться «мелкими недостатками» их мужей.
И началось!
Почти каждое письмо открывается: «А мой…» Дальше следует перечисление его недостатков, как то: грязные носки, состриженные ногти, ковыряние в носу, стягивание одеяла, пердение, приставание, кручение сосков, кусание груди, трясение членом и т.д. Есть и забавные варианты: «Мой ковыряется во сне пальцем в попе.....у меня причем. Вот». Или: «А мой все время хочет засунуть мне во влагалище свою противную ступню»…
И вывод: «Боже мой!!! ОНИ ОДИНАКОВЫЕ…» «Похоже у нас общий муж!..» «Господи, девчонки, сколько же животных на свете! Почитала и мне легче стало, значит, не у меня одной такой...» «Женщины, это вы специально такое пишите, чтобы нам, девушкам, замуж не хотелось? Мне что теперь, пердящему животному свою невинность отдавать?!!!!!!!» «Про кручение сисек, носки, пристраивание сзади при наклонах – все один в один. Хочу вам заметить, что муж не русский, так что все они одинаковые, ВЕЗДЕ!» Это утешает.
Впрочем, некоторые, смешав благоверного с грязью, добавляют, что все равно его ужасно любят…
Изображая иероглиф «злоба» в виде двух женщин – китайцы знали, что делали.
Я давно в курсе, что женщины в своем большинстве лишены благородства. Как можно писать такие вещи про близких людей – словно про худших врагов, от которых они столько претерпели?! Так прежние слуги обсуждали своих господ. Или как дети, которые издеваются над своими родителями, но принимают их услуги и не спешат уйти из дома. Иначе – зачем эти страдалицы-жены живут со своими «животными», из мазохизма?
Понятно, что это компенсация. Мужчина все равно остается женщине чужд и непонятен – и вместо попытки нормально анализировать, что в нем (или в обоих) не так, она будет рассуждать про грязные носки или задерганные сиськи, словно подобные вещи и создают все проблемы.
Параллельно подразумевается, что она-то – хорошая и у нее недостатков нет (лишь одна созналась, что у нее тоже есть недостаток: она закидывает ногу за ногу за столом). Женщине во что бы то ни стало надо доказать, что она – жертва, вечно прогибающаяся перед своим деспотом-мужем, этим настойчивым, похотливым, бессмысленным и толстокожим животным. Оттого-то все ее беды. Взамен – издевательства, едкие и безжалостные.
Злословие – оружие женщины. «Можно перенести всякую рану, только не рану сердечную, и всякую злость, только не злость женскую… Соглашусь лучше жить со львом и драконом, чем со злою женою», – как сказано в Библии.
Мужчине нет надобности культивировать этот вид борьбы. Тем более – борьбы с женщиной.
Говорить такие вещи за глаза про близких – глупо (и, в общем-то, подло), но ни одна женщина из упомянутых товарок этого не поймет, найдя кучу оправданий для своего невинного юмора. И ни один мужчина не убережется от него. Два эгоизма плохо уживаются – и по разному мстят за это. Но и порознь не могут – и от этого злятся еще больше. Тут порадуешься своему одиночеству, и что никто в тайне не презирает тебя за твои слабости и грязные носки.
Лишь одна из всех написала совершенно разумную вещь: «Считаю что все это самая обычная семейная жизнь, и я реально от этого всего кайф ловлю. Очень-очень его люблю, самый мой дорогой и близкий человек».
А прочим достойным дамам чисто для прикола почитать бы психологическую литературку, чтобы понять, почему муж пятнадцать лет каждое утро спрашивает: «Где мои носки?» Главное, ведь заболеет или, не дай Бог, помрет – будут локти кусать, что злились на него – и умиляться этим носкам и ногтям. И даже пердению.
При всей его тяжести – это один из важнейших периодов в моей жизни. Может быть, самый важный. Я должен окончательно отцентровать себя. Когда я жил с Лесбией – я так или иначе вращался вокруг нее. А она – вокруг меня. У нас была очень сложная формула взаимного вращения. Воспринимая бытие, я делил его на два, считая, что это наше общее бытие.
Теперь это стало бытие меня одного. Я должен понять, что я есть, достроить себя. И тогда мое бытие изменится. Я стану хозяином своего бытия. Только цельный человек владеет своим бытием. И теперь я стараюсь достичь этой цельности, силы жить за счет самого себя. Если я еще продержусь, если я проявлю упорство – все получится. Если не помру (как лошадь в анекдоте).
Если верить Хейзинге (а ему далеко не во всем следует верить), счастье, согласно Аристотелю, – не стремиться к тому, чего не имеешь…
Не помню и не нашел у Аристотеля ничего подобного. Определение скорее напоминает стоиков. В любом случае, полагаю – это больше мудрость, чем счастье. Это одно из условий «достижения» счастья, но не оно само.
Крайне сложно быть просто удовлетворенным тем, что есть: есть моменты, которые совсем не прекрасны. Очевидно, что «счастливый» момент надо как-то организовать, чтобы бытие было лишено фатальных раздражителей. Но если мы сосредоточимся на доведении вещества до невероятной чистоты – мы ничего не достигнем, кроме того, что потеряем время (и деньги). Такой чистоты не бывает. Можно до бесконечности выискивать идеальные ситуации, чем человек, по существу, и занимается всю жизнь, – и не найти их. Ибо их нет. Везде, где живут люди – все одинаково. То есть по-разному хорошо и плохо. Шумно, досадно и чего-то не хватает. На необитаемом острове с самым лучшим климатом будет не хватать людей и культурных развлечений. В большом городе будет не хватать тишины и природы. На даче будет раздражать загаженный пляж, текущая крыша, циркулярка соседа, боль в спине и свирепые крики своих и чужих детей – и краткость всего этого «счастья».
Счастье вообще кратко, его не удается пролонгировать. Это редкое состояние абсолютной удовлетворенности всем.
Можно сказать, что счастье – тупик, остановка жизни. Поэтому оно так редко нас посещает. Иначе мы закончили бы все поиски и всякую борьбу. Это состояние ребенка в кроватке с игрушками – до того, как ему велели вставать. Нас навсегда вытащили из этой кроватки. Мы должны барахтаться, чтобы существовать. Наше «взрослое» счастье достигается долгими усилиями – и все ради того, чтобы мелькнуть, как красавица в толпе, и исчезнуть. Приходится прилагать неимоверные усилия, чтобы понять его суть, схватить и удерживать, как воду в горсти.
Путь к счастью равен мифологическому подвигу, вызову, который одиночка бросает богам и бытию.
Надо сперва добиться свободы, прежде всего – от навязываемых вариантов жизни. Оставить все касты: работника, воина и даже жреца – потому что все они связаны с исполнением навязанного нам долга.
А потом научиться пользоваться этой свободой. Потому что для очень многих людей нет ничего страшнее, чем их свобода. Только цельный человек, отцентровавший себя, все свои желания и мифы, одаренный талантами и волей – владеет бытием. Только он, освободившийся от чужого долга, – приближается к самому страшному долгу: перед самим собой, перед своим существованием. И тут в пору говорить не о счастье, а, скорее, об ужасе.
Он первый раз начинает жить, пробует ходить на своих ногах,– то есть делать то, что никто не умеет, чему нас никто не учил. Ведь нас учили ходить строем, исполнять долг и повторять прописные истины. Для нашего же блага, а не корысти ради. Ибо мы трусливы и несамостоятельны. Он теперь как младенец, но нет никого, кто бы поддержал и направил его. Кто велел бы ему вставать. Ибо он давно встал. Он стоит и ждет ответа. Ибо теперь должен прозвучать ответ: в чем суть той игры, которую он выбрал для себя? И этот ответ он должен дать себе сам, потому что нет никого, кто мог бы его дать.
Главное – выдержать этот ответ. И потом можно будет говорить о счастье. Или о чем-то еще.
Чем Греция действительно хуже Крыма, что в ней нет достарханов. И вообще этого забавного татарского элемента. Очень радикально они выжгли у себя все мусульманское. Теперь у них вместо турок – пакистанцы и сенегальцы. Которые ни о чем не заикаются, в том числе о своей культуре.
Когда-то поэзия была летящей и священной (хотя на наш теперешний взгляд, возможно, и занудной, как перечисление кораблей ахейцев). Она была ритуалом, а ритуал был поэзией. Она была священной речью, достоянием жрецов и пророков.
Лишь ощущая в себе этот «жреческий» дух – стоит писать стихи.
Многие люди способны сносно версифицировать и гладко составлять слова. Но если за ними не видно «священной» основы – все впустую.
Впрочем, может, удастся рассмешить. Не для того, чтобы развеселить уставших рабов: увеселением уставших рабов занимается Голливуд... Подмостки комедии – первый уровень ритуала. Это – карнавал, часть священного праздника. Суть которого – представление Трагедии. То есть разговор о жизни и смерти.
Комедия не знает смерти, она остается вне поля зрения мрачной стороны бытия. Это поле игры и детства, страна невинности. Комедия – завершает действо, ознаменовывая «победу» над смертью.
Но для поэта ритуал на этом не заканчивается. Он должен и дальше созерцать сцены подвигов и гибели героев, умирая вместе с ними. Он в ответе за забытых героев. Он вслушивается в страдание земли. Ему надо перенести это страдание, научиться терпеть его – и так стать свободным.
Подлинный ритуал – это речь свободных.
«Сварщик-рихтовщик» Андрей, которого я подвозил на Пятый и одолжил до кучи денег, забетонировал с другом Василием пятачок за домом, когда-то бывший песочницей Кота, но в основном использовавшийся как место для костра. Оказывается, у него очень хорошая мускулатура, едва не культуристская. А у Василия еще больше. При этом более субтильный Андрей помыкает им, как ребенком. Такой смиренный великан.
Но сделали быстро, за час и сто гривен. Я добровольно добавил пятьдесят. На этой площадке я стал делать стол. Съездил за материалом на склад, отшлифовал шесть двухметровых досок и сбацал столешницу неимоверной тяжести. Выкупался в бассейне и немного позагорал. Погода все еще фиговая, +21, хотя на солнце жарко. Только солнца этого почти нет. Зато работать хорошо.
В это время я забываю про все свои проблемы, даже со здоровьем. Проблемы со здоровьем тоже мешают счастью. Но ничего не поделать – это структура бытия. И расплата за что-то. За неправильный образ жизни. За возраст. Который так и не дал мне мудрости, не закалил меня до спокойного перенесения реальности во всех ее формах.
Во всяком случае, разрыв с Лесбией, едва меня не раздавив, – многому меня научил. И не сделал рабом, не бросил в новые «роковые» отношения.
«Свобода» может быть разрушительной и серой. Всего этого тоже надо избежать. Я – избегающее животное, требующее невозможного.
Что у нас с Мангустой похоже – отсутствие потребности в обществе… (Поэтому сделал стол на хрен знает сколько людей! Зачем? Кто за ним будет сидеть?) Хотя она и говорит иногда что-то про коммуну, где у нее была бы своя комната, но реально она живет очень уединенно и едва не избегает людей. Я тут какое-то непонятное исключение.
Вот и я мог бы заполнить дом людьми, которые так или иначе разбавляли бы мое одиночество. Но я уклоняюсь от этого из-за всех сил. Существует немного людей, с которыми мне интересно. И им мой дом всегда открыт. Но лечить одиночество любыми пилюлями я не буду. В конце концов, цель – научиться жить с самим собой, начать видеть смысл такой жизни (реальный, а не теоретический). Чем я хуже ложных сообществ? Может, даже лучше!
***
Мои стихи о том, о сем:
Богах, безумии, больнице…
С бульвара за угол был дом,
Где 2х2 – всегда 130,
Где ночь глуха, как старый кот,
Где никого никто не ждет.
Назад тому две тыщи лет
Сходился где-то клином свет…
Полудворец, полусарай,
Полузастенок, полурай.
Где пили бром на все лады –
И лучше не было воды,
И лучше не было людей,
Хоть далеко им до гвоздей.
Пусть вьюга с улиц иль набат
Тренделок, скука, перемат –
Там смехом рвали провода,
Рукой черпая из пруда.
Несли гранаты всех систем,
Дискурсов, кодов, эпистем –
Где думали, как все решить,
Лететь, творить, сиять и жить…
Но закатилось то окно,
Все спят, кругом темным-темно,
И снег летит под колесом,
С бульвара за угол – где дом.
Стишок про мой дом в Потаповском переулке, который я не могу забыть. С очевидной аллюзией на Пастернака, который приходил туда к Ольге Ивинской…
Своей «деятельностью» в ЖЖ я, помимо всего, рассчитывал доказать Лесбии, как я умен и талантлив и какую она сделала глупость, что рассталась со мной.
А она не читала. Или читала что-то не то и не так. Читала совсем другая женщина. Я нечаянно поразил другую цель, не ту, в которую метил.
Назвать ли это «забавным»? Или чем-то роковым? Стрелял в сторону царской дочери, а попал в царицу-лягушку? Еще и в далекой стране.
Прихоти стрельбы.
Предсказания – когда твой мозг начинает работать на волне Вселенской Машины, по ее же методу – и придумывает те же варианты жизненных сцен, которые придумала она, управляя этой пьесой.
…Это пришло мне в голову от жениных шишек, искуренных у Бубнова. Был Денис и его знаменитый брат Дима, которого я, наконец, увидел. Он – автор большинства песен, что поет Денис, старый хипповый человек. Впрочем, уже без длинных волос, седой – и выглядит на свои годы. А он – мой ровесник. Было в нем что-то Сергея (мужа Оли Серой) и от Юры Балашова сразу.
…Днем я купался с Лешей и его семейством, а так же с Васюковыми (его питерскими друзьями) в Казачке – и удивился, как не солоно Черное море. Оказывается, я все же здорово привык к Средиземному. Вода теплая, но сильный ветер и плохой заход многое портили. Здесь море напоминало Финский залив: каменистый низкий берег, что-то неморское, озерное, как в Тверии. Но настоящий морской запах, который я очень люблю.
К Бубновым я пришел около десяти. Ребята уже выпили водки и сильно покурили. Скоро и я довел себя до хорошего состояния, когда действительность видится театром. В такой момент кажется, что ты вдруг входишь внутрь рабочей коробки упомянутой Вселенской Машины и понимаешь, какой сейчас она придумает ход, – и что это и есть дар Предсказания или Прозрения. Однако пугает, что сейчас она может придумать сцену с несчастьем, какой-нибудь катастрофой, потому что по логике пьесы это было бы интересным решением. Ну, типа, она играет нами, как писатель своими персонажами. А ты на секунду вдруг постигаешь законы игры.
А проверка верности наших «прозрений» и «просветлений» находится за гранью жизни, с той стороны существования. Откуда к нам иногда доносится, словно ветер, – аромат неведомой родины. Или цоканье шестеренок, когда Машина дает сбои.
…И я неожиданно увидел, что «спокойствие», с которым я живу, – происходит от тайного ощущения, что все в мире так или иначе справедливо и кончится «хорошо», что с важными для меня людьми ничего не может случиться, что они как-то застрахованы от беды: моей любовью к ним или вселенской Справедливостью, понимающей, что такой ценный материал нельзя убивать. То есть я ношу в себе какую-то оптимистическую веру, о чем я никогда не догадывался.
Все это, естественно, ерунда, что-то ужасно детское – и я был удивлен, открыв это в себе. С каждым может произойти все, что угодно – в любой день. Даже сейчас.
…И вдруг эта мысль пронзила меня: что если Лесбия разобьется на машине, насмерть?! Это же вполне возможно при ее стиле вождения. Или что-то случится с Котом? И завтра мне это сообщат… И уже не мог соскочить с этой мысли, она отравила мне весь трип. Я понял, как привязан к ней, что они с Котом остаются мне самыми близкими людьми. И я был бы раздавлен, если бы с ними что-то случилось.
И что вот в таком ужасном мире живет, например, моя мама – постоянно ждет несчастий и потому беспрерывно звонит и проверяет. И я очень захотел позвонить Лесбии и узнать, все ли у них в порядке? Но удержал себя. Гордость. Так она и не узнает, как важна мне.
Это неправильно постоянно ждать несчастий, но и полагаться на какую-то оптимистическую «веру» – тоже наивно.
…В час ночи ушел к себе и долго лежал в полудреме-полутрансе, абсолютно без сил что-нибудь делать. Но анализ психической информации стоит всех дел.
В довершении – сон о том, что погиб Рома…
Человек, обладающий знанием, не обладает свободой. Ибо он знает, что выйдет из каждого его поступка. Если не знает точно, то может догадаться. И решить: стоят ли последствия – этого шага?
Чтобы действовать «свободно» – он должен забыть, что он «знает», избавиться от страха результата и действовать, как экспериментирующий ребенок.
У соседей Бубновых праздник по случаю окончания поста. Приехал Леша с семейством и Васюковы. Это напоминало Восточный рай: мужчины сидят в беседке и беседуют, женщины приносят чашки и чай. Яна капризничает из-за музыки. Она хочет такую, под которую она могла бы танцевать со мной. Вытаскивает из-за стола, несмотря на мое сопротивление. Мы танцуем, и она шепчет, что имеет от Андрея свою отдельную личную жизнь. Понимай, как хочешь… Андрей болезненно реагирует на этот шепот – и я побыстрее возвращаюсь за стол. У них 23 года брака, она гордится и удивляется, что он все еще любит ее. Ревнует – точно. Она меняет наряды, ведет себя очень свободно, почти вызывающе.
Выпил больше, чем всегда – и заработал головную боль. И неплохо покурил. Даже Леша с Игорем (Васюковым) приложились. Леша спросил: как быстро наступает эффект от снадобья?
– Может, и мгновенно, как зимой у нас с Ромой в Питере…
И немного рассказал о той ночи и выдающемся трипе в питерском клубе.
– Я вставил его почти без изменений в свой последний рОман.
– Где можно прочесть?
– В ЖЖ.
Леша сокрушенно сказал, что не читает в ЖЖ длинных текстов. На его взгляд, текст в ЖЖ должен быть не больше страницы.
– Для любителей коротких текстов придуман Твиттер, – возразил я.
… Женщины и Глеб уехали на такси. Мужчины в количестве четырех штук спали у меня.
Ночью мне снились обнимания с Лесбией. Во сне мы почти договорились о возобновлении отношений. Я вижу, что она осталась для меня самым важным человеком. И ни с кем я не могу представить жизни вместе…
Что же тогда у меня с Мангустой? Роман, вызванный обстоятельствами, который закончится, когда обстоятельства себя исчерпают? Нам одиноко, сексуальная жизнь не удовлетворена, путешествия друг к другу вносят в эту жизнь разнообразие. Но ничего «серьезного» за этим, увы, не стоит. Или – слава Богу? Чтобы снова не начать малодушно сокрушаться о своей несвободе.
Свобода сильно расцветила мою жизнь, не этого ли я хотел? А как же мечты о глубоких отношениях? Ну, отчасти это миф. Тут надо твердо сказать себе, что для меня ценнее? А я все не могу сказать. Или все время меняю мысли.
Когда-то я в порыве думал о жизни с Мангустой. Теперь этого и близко нет. Поэтому и стала вспоминаться Лесбия. Слабость моя велика.
Сегодня точно определилось, что Мангуста прилетает 18-го июля, через Киев. Назад – 31-го. Ужасно мало. Отвез маму на вокзал. Я переживаю, что очень сух и строг с нею, а она старается изо всех сил. Но по опыту знаю, что с ней нельзя расслабляться, она немедленно начнет все делать по-своему и толкать меня в свою колею. И я сделаюсь, типа, квази-мужа при ней…
Зато сегодня она обработала меня электро-массажером, что купила у Тамары (после того, как он ей очень помог). Действительно, интересная вещь, спина стала чуть-чуть лучше. И сразу активизировались эротические мечты. Заодно улучшилось настроение. Как все просто!
…Погода, наконец, наладилась: последние дни +30, ночью +23. Хотя море еще холодное. Зато ночью можно купаться в бассейне – с этой фантастической подсветкой.
Одно такое купание, одно сильное впечатление – и все оправдано: плохая весна, плохое лето, много строительного фака. Это впечатление останется, оно станет вроде символа, устойчивого воспоминания, яркой точкой, когда остальное забудется.
Вопрос о Лесбии – это все тот же вопрос выбора: личного счастья или творческой реализации. Ибо в теперешней свободе я вижу много того, чего не видел прежде. Грань, на которой я стою, провоцирует риски и эксперименты.
С Лесбией случались моменты удивительно глубокого общения, которые обогащали меня. Однако я был рабом этого ценного банка, его неуплатным должником. Это не позволяло мне идти до конца, то есть реализовать все, что я находил в себе. Моя страстность молчала или реализовывала себя как-то криво.
А ведь страсть – кровь всякого искусства. Она вынуждает ошибаться, но она создает шедевры. Кто не поддается ей – живет правильно, но мелко. Спокойно, но без счастья.
Писал уже: жизнь не терпит страховочных мер. Тем более этого не терпит творчество. Я хотел жить иначе – я так живу. Это очень тяжело. Но, может быть, я еще создам из этого что-нибудь стоящее.
Два дня сурового фака. Мама уехала, и я решил перенести насос из дома в сарай. Много лет его шум раздражал меня. И вот, к приезду Мангусты, я надумал улучшить имидж моего вигвама…
Насос вылез легко, но уже перепиленные болгаркой трубы в сарае не откручивались ни в какую. Позвал Андрея «сварщика-рихтовщика» (будущего «Волшебного помощника»), и он оперативно появился, хотя без сварки: за ней надо ехать. Вдвоем с трудом открутили трубу и уголок. Пока он вешал нужные фитинги в сарае, я возился с насосом и расширительным баком, делая из них общий агрегат. Все установили, включили воду – и лопнул старый шланг в доме, которым я закольцевал трубы. И он соединяется в таком месте, что не подлезть. Надо удалить старую трубу, уже однажды лопнувшую и «починенную» мной шлангом на хомутах в приснопамятный 2004-й, – и поставить новую.
Полседьмого, работает лишь «Новая Линия» недалеко от Стрелецкого авторынка. Туда мы с Андреем и поехали. Он вылез, не доезжая, и пошел в гости к приятелю. Я купил пять метров металлопластиковой трубы и фитинги к ней. Плюс гибкую подводку. Вновь взял Андрея. Заехали на первую линию за сваркой: доисторическим самодельным чудовищем невероятной тяжести. Но чудовище не понадобилось: отодвинув мойку, отсоединив все шланги, выяснил, что у трубы есть соединение. Проблема – раскрутить его. Но мы с этим справились. Следующая проблема: просунуть металлопластиковую трубу через стену, для чего пришлось расхреначить часть кладки под поддоном в дабле.
Я отвез Андрея с его аппаратом к его приятелю Василию, который живет на 6-й линии, заплатив за помощь 200 гривен, хотя он скромно попросил 150. Он хочет новой совместной работы. Дома, в разгромленной кухне, я обнаружил, что мне дали не те фитинги, так что моя работа на сегодня накрылась.
Кухня перегорожена мебелью, еще и залита водой с грязью. То же самое в дабле. И воды нет. И я не обедал весь день. В 10 вечера, обругав себя за капризы, поехал в пиццерию Maximus около Пятого (по дороге завез Андрею забытую им мобилу). Заказ себе пиццу на вынос. Оказалось прилично дорого. Пока ждал ее, пил кофе и смотрел за ночной жизнью заведения. Жизнь банальная и убогая, но меня она мало трогала. Здесь были матерящиеся молодые люди, экзальтированные провинциальные барышни, местные отдыхающие, приехавшие на дорогих машинах. Все как-то еще не по-европейски, даже не по-израильски. Все, что касается материального мира, Севастополь осваивает очень быстро, ибо это самое простое. Но с культурой тут беда…
Дома лег на диван с пиццей и коньяком, скоро замененным вином, и стал смотреть «Пролетая над гнездом кукушки». Хорошо поднял настроение. После этого купался в голубом бассейне. Посмотрел ЖЖ френдов и лег, обессиленный, спать.
Но сон не идет, какое-то возбуждение, может, от коньяка. Снова искупался в бассейне. В небе яркая луна, гладь освещенной воды совершенно неподвижна, словно стекло. Ветра нет, трещат цикады. Луна «мистически» освещает редкие облака. Все кажется каким-то ненастоящим, комфортным и слегка вычурным. В такие дни Крым оправдывает себя. И весь трах по его поводу.
В 12 разбудил Андрей: еду ли я на Пятый за фитингами? Он хочет со мной, ему надо купить бензина. Пили с ним кофе за новым столом на улице, ибо в кухне разгром. И он ругал меня за качество покраски.
Вернувшись с Пятого, принялся за свое: все соединил, включил насос: вода не идет. Решил, что не так подключил шланги. Переставил, соединения не текут, насос работает, но – не выключается. Съездил на Пятый за более коротким шлангом: нет разницы. Бубнов помог перенести на место мойку. Я сходил к нему и посмотрел, как подключен его насос? Все дело оказалось в обратном клапане.
Досоединил все шланги под мойкой, вымыл пол, выгреб битый кирпич. В газах уже круги. А надо еще вернуть вынутые вещи в сарай. Но и этим я не ограничился: промыл бочку-фильтр у насоса в бассейне, опрессовал ее – и неожиданно восстановилось давление воды в бассейне, для чего уже хотел вызывать Владимира Петровича. Выкупался для возвращения сил…
В середине дня прошла гроза, зацепив нас лишь краем. Ночью на достархане тепло и тихо, из моего окна играет джаз… Кстати, днем на улице попался бывший мент с золотыми зубами, Валентин, что весной спер мой бут. Протянул руку: «Привет, Саня!» И похвалил мою музыку. Может, рассчитывал, что я похвалю пение, что гремело из его дома накануне ночью. Прямо оперный певец! Голос есть, но смысла нет.
Родившись, мы воображаем, что так теперь и будет всегда. У нас есть бесконечное время – и мы все успеем. Мы бессмертны, и как все бессмертные – наполняем свою жизнь мечтаниями о том хорошем, что будет впереди.
И вдруг наступает момент, когда понимаешь, что впереди ничего не будет. Ты словно налетаешь на стену. Рушится все привычное мироощущение. Миропорядок – в клочья.
Хотя пока человек еще не повешен, он может рассчитывать на изменения. С другой стороны: и прежняя жизнь не была полна перемен – чтобы сожалеть о потере. Потеря заключается в невозможности мечтать. А в этом было столько сладости! Помечтал – и словно поел.
Или впереди ничего нет (что неизвестно), или: все равно – что бы там ни было. Ясно, что ничего выдающегося. Реализм и опыт не позволяют воображать невозможное.
«Воображаешь» лишь то, что нужно сделать в ближайшие дни и часы, живешь придуманными или навязанными задачами, а не текущей минутой. Она всегда – между сделанным и несделанным. Средство, а не суть.
С другой стороны: вот будет смешно, если потом это и будет считаться каким-то особенным жизненным осуществлением? И тобой или другими увидится как нечто значительное? Трудно, находясь в моменте, понять всю важность, скрытый смысл того, что ты делаешь, и как это потом будет оценено.
Опыт, спокойствие шага – это нектар лет. Это оправдание и единственный смысл возраста. «Приключения» с людьми, вещами, реками и пейзажами – складываются в роман жизни, в преодоление скрытого в тебе испуганного ребенка.
Поэтому надо просто входить и входить в эту реку. А там как получится. Может, мне и самому понравится.
Езжу по делам и вижу, как много появилось красивых летних барышень, словно диковинных перелетных птиц. Это еще немного меня трогает, хотя страсть совсем подавлена. А без нее нет и искусства – ибо нечего сублимировать.
И все же я жду Мангусту, как Пушкин ждал друзей в окруженном холерой Болдино, как Чехов ждал свою Оленьку Книппер в Ялте – куда мы с Мангустой обязательно поедем. Она оперативно взяла том его прозы у соседей.
Увы, она не узнала Пастернака в моем последнем стихе. Поэтому и не поняла «второго дна». С другой стороны: зачем ей? Это же моя частная тоска по тому дому, той жизни. И скрытая тоска по Лесбии, которая продолжает мне сниться.
Тут в Крыму я ощущаю, что изменяю ей с Мангустой, отдаю Крым и дом другой. Но ведь Лесбия и не захотела его взять!..
Каждый день мы переписываемся по поводу ее прилета. Она в нервной ажитации, но рада путешествию. И мне интересен эксперимент с еще одной женщиной в Крыму.
Чехов хотел жены-луны, которая появляется на небе не каждый день, чтобы двое не мешали друг другу. Может быть, и у нас возможен вариант чего-то подобного? С Лесбией это было невозможно. Хотя разлука ох как бывала тяжела! Но в ней был и очевидный смысл: мы начинали скучать друг по другу. Постоянное со-присутствие вызывало лишь досаду. И не надо объяснять ее недостаточной любовью, которая преодолеет все. Такая любовь не существует. А Лесбия хотела именно этого, считая, что достойна такой любви.
И, в общем, достойна, но быт, дети, работа, проблемы, ощущение нереализованности, впустую проходящей жизни…
Как раз сейчас все могло бы стать гораздо проще – но не стало. Напротив: мы выдержали много тяжести, но не вынесли относительной легкости.
И теперь я тут один в своем лелеяном неподлинном сибаритстве – лежу на ночном достархане с чаем и книжкой – и о чем-то грущу.
…Разве мне плохо с собой? Когда я в писательском или живописном угаре – мне точно никто не нужен. Я даже «любить» могу себя сам, по-диогеновски.
Однако жить полным сычом – неправильно. И иметь короткие романы – нормально, ровно в размерах достоинства и близости человека. А они всегда, по определению, не особо велики.
Только так, в «автономности», можно избежать ложных усилий, ненужных контактов, раздражающего общения – и чувства несвободы. Столько лет я жил, словно экранированный стеной от всего мира! Когда-то этот экран был во благо, потом стал давить.
Теперь мир велик и подлин. Он уже удивительно открылся мне. Пусть мне не так и много от него надо.
Что-то еврейская тема меня не отпускает. В обществе Леши DVD меня занесло в Чуфут-Кале и в Иосафатову долину – на знаменитое караимское кладбище.
Кто не был в Чуфут-Кале? Все были. И я был, правда 13 лет назад (при царе-Горохе). И за 13 лет руин не то стало больше, не то они выиграли в значительности. А в Иосафатовой долине и на караимском кладбище я вообще никогда не был.
Я не буду рассказывать, кто такие караимы: каждый может прогуглить. Не буду рассказывать и что такое Чуфут-Кале. Скажу только – что это знаменитый мертвый город. А рядом с ним такое же мертвое кладбище. Мертвое – потому что на нем не хоронят больше ста лет. Оно заросло буком и прочими деревьями. Но на нем сохранились десять старых священных дубов караимов, которым, возможно, по пятьсот лет (странную религию придумали себе караимы!). Впрочем, даже старые крымские дубы не вырастают очень большими.
Я пытался воскресить в памяти старое еврейское кладбище в Праге у Старо-Новой синагоги, виденное мной много лет назад, но не нашел большого сходства.
У меня нет извращенной любви к кладбищам. Но это так древне, словно череп Александра Македонского – и не вызывает ничего, кроме исторического интереса. В начале первого тысячелетия здесь жили алано-готы и где-то тут же хоронились. Потом, с VIII века, здесь стали жить караимы. Тогда появилось и кладбище.
Если в Чуфут-Кале полно людей, то тут никого нет. Нет и самих караимов: куда-то они делись, пережившие даже фашистов. Лишь тысячи надгробий с надписями на редком для здешних мест языке. Все надгробия стоят строго с севера на юг, но этого сразу не понять – столь много их тут, упавших, сдвинутых, вздыбленных, налезающих друг на друга, словно в странной кладбищенской игре, и столько понаросло за сто лет между ними деревьев.
Вошли мы в Чуфут-Кале сверху, через восточные ворота, Биюк-Капу («биюк» по-татарски, как известно, «большой», а «капу», надо думать, «ворота»).
Чуфут-Кале, как ни странно, отдает подлинностью. То есть всамделешним, а не подновленным и достроенным средневековьем (тем более античностью). Хотя не так много тут сохранилось: пара-тройка крепостных ворот, усадьба этнографа Фирковича (который собрал столько караимских рукописей и свитков (в том числе во время путешествий по Палестине), что они заняли потом два зала Императорской публичной библиотеке в Санкт-Петербурге). Две кенассы, кусок старой оборонительной стены, мавзолей Джанике-Ханым, пещеры, несколько домов. Сама дорога, знаменитая «Дорога тысячелетий», с каменными колеями в полметра глубиной – от бесчисленных повозок, ехавших по ней в течение и правда многих веков – внушает почтение.
Самое большое впечатление от Чуфут-Кале – усадьба Фирковича. Крыши построек крыты старинной черепицей, и тем сразу привлекают внимание. Во дворе – достархан: жалкий навес над высоким помостом. Дом Фирковича – совершенно татарский. И в нем совершенно татарский интерьер: ковры, диваны вдоль стен, шестиугольные столики в арабском стиле (под михраб). Низкий деревянный крашенный потолок. Тут теперь – кафе-музей. Попробовали некую чопрааракысу: травяную татарскую настойку на виноградной чаче. 55 градусов, между прочим. После правильного применения – были обещаны рыбки, что должны появиться в пустом аквариуме. И жирафы… Наверное, мало выпил.
Через долину высится гора Беш-Кош. В этой долине снимали «Всад¬ника без головы», «Вож-дя красно¬кожих» и прочие фильмы, где по сюжету требовались американские каньоны. Залезли в пещеру Чауш-Кобасы, которую самодельные экскурсоводы выдавали когда-то за ханскую тюрьму, в которой в частности провел двадцать лет воевода Шереметьев. Мавзолей Джанике-ханым (XV в.). По легенде она была дочерью золотоордынского хана Тохтамыша, сжегшего Москву, и во время осады спасла Чуфут-Кале (тогда он назывался Кырк-ор и был ханской столицей) от жажды. Заплатив за это, как водится, жизнью.
В действительности все было не так: она и правда была дочерью Тохтамыша, женой Едигея, военачальника Тимура – и позже темника (но не хана) Золотой орды, – и правительницей Кырк-ора, и умерла в пятьдесят пять лет. Реально она спасла лишь своего брата от мести мужа и позже помогала Хаджи-Гирею стать первым крымским ханом.
Руины мечети XIV в. Две караимские кенассы (синагоги), XIV-XVII и – XVIII веков, хорошо сохранились на фоне почти полного уничтожения всего остального города, еще существовавшего сто с небольшим лет назад. В одной из них – памятная стела в честь посещения сего места Александром III. Собственно, начиная с Екатерины, здесь побывали все русские императоры, кроме Павла I. Не успел он.
…Но не буду распространяться: об этом месте так много написано.
Написал вчера в посте про «Священный Крым», а чуть раньше (в израильском стихе) про «священную Киммерию» (кто бы спорил?) – и задумался о феномене «священного» для современного человека. Каков его смысл, кроме поэтической формулы и метафоры?
Древний человек воспринимал священное – натурально, если так можно сказать, как то, что дает жизнь, что нельзя оскорбить, с чем находишься в личных и иерархических отношениях. Это то, чья власть над тобой не обсуждается. Чье величие и святость – каноничны. В отношении священного древний человек испытывал корысть и страх. Источник священной силы был непонятен, но от нее все зависело. Священно – то, что загадочно, непостижимо, но мощно.
В отличие от древнего, для современного человека чувство «священного» возникает от величия и грандиозности места, его магической красоты («магическая» – тоже метафора). Хотя подобное чувство было не чуждо и древним. Проще сказать, что «священное» – то, что первостепенно важно для жизни: в качестве образца, идеи и идеала. То, что оправдывает жизнь и наполняет ее силами. Собственно, как и для древнего человека, «священное» – это таинственный источник сил, хотя все, вроде, лежит на поверхности.
Бывает индивидуальное «священное» (то есть, современное «священное» – все индивидуально) – например, дорогое воспоминание, от которого никогда не откажешься, как от ценной части себя.
«Священное» – это бытие в своей высшей точке, земля, как ее задумал Бог (говоря поэтически), образ недостижимой родины. Это место, в котором хотели бы жить боги, которое они время от времени посещают, если верно то, что я знаю про богов.
Современное «священное» не противоречит реализму. Оно есть достоверность нашей поэтической силы, умения видеть и чувствовать. Это то, чем мы готовы восхищаться бескорыстно.
«Священное» – отзвук бескорыстной любви к бытию, поэтизация того, что выходит за границы, отрицает время. Это абсолютизация того, чего у нас нет, но желанно нам, как личное бессмертие.
«Священное» – то, что лежит в основе жизни. В этом смысле «священно» Солнце. «Священно» наше страдание, потому что через него мы пробуждаемся. В конце концов, священна и сама жизнь.
«Holy! Holy! Holy! Holy! Holy! Holy! Holy! Holy! Holy!
Holy! Holy! Holy! Holy! Holy! Holy!
The world is holy! The soul is holy! The skin is holy!
The nose is holy! The tongue and cock and hand
and asshole holy!
Everything is holy! everybody's holy! everywhere is
holy! everyday is in eternity! Everyman's an
angel!..»
Когда-то я избрал для себя позу жертвы, считая ее более благородной, чем поза победителя. Да и не было у меня для нее оснований. Поза жертвы – удобна, малоэнергетична, не связана с борьбой: ты как бы всем заранее проиграл – и махнул рукой. Похоже на мудрость, но на самом деле – слабость и трусость.
Поза жертвы – как поза щенка или поза обиженного ребенка: мамки-няньки должны прибежать и утешить. Хотя она может и спровоцировать кого-то на агрессию – своей соблазнительной беззащитностью. Поза победителя – отпугивает.
Всю жизнь я боролся со своей слабостью и трусостью: я был слишком горд. Победить я хотел прежде всего себя. Я был свой главный враг, я не давал себе стать тем, чем я хотел. Но с другими я не бился честно и до конца, удовлетворяясь ничьей. «Я не хочу никого победить!» – вот мой девиз. Подразумевалось, что я могу это сделать, что у меня есть на это силы.
Теперь эти силы и правда есть. И от этого – я стал в чем-то менее приятным или удобным. И это было одной из главных причин, почему кончились отношения с Лесбией. Такой я оскорблял ее позу победителя. Два «победителя» вместе не уживаются.
Все эти дни я готовился к приезду Мангусты. В последний, словно старинную икону, восстанавливал живопись на моем авто, частично обвалившуюся, частично поменявшую цвет. Увидит ее посвежевшей и сияющей. Как и меня. Еще раз отшлифовал и покрасил стол с лавками за домом. Вырвал сливу и всякие сорняки перед своим и бубновским домом. И поехал к зубному, дабы зубы не портили время с Мангустой. Молодая доктор склонилась надо мной – и все сильно выступающие части ее тела уткнулись мне в грудь… Было на что посмотреть – если бы не открытый рот и железо в нем… Тем не менее – поставила замечательную пломбу…
…Осталось так немного до ее героического прыжка: от беговой дорожки – в страну скифов и северных варваров. Поэт (римский) здесь умирал от тоски и климата. А у нас это считается курортом…
…Она едет очень дорогое для меня место, и я хотел бы сделать это путешествие необычным. Но показать Крым за две недели – это нереал. Понятно, что у нее нет цели полного ознакомлении с ним, хотя мне очень хотелось бы, чтобы он произвел на нее впечатление. Впрочем, не думаю, что израильтян просто поразить здешними красотами. Ладно, дело не в красотах, а чтобы у нас все было ништяк. Ей надо будет много ездить, много и смело ходить и, главное, доверять мне (и моему авто). Хотя, как захотим наполнить это время – так и будет. Можем и из сада не выходить. И все эти две недели я буду существовать только для нее, без остатка…
С Бубновыми и Денисом поехал на д/р Моркови. Пузан жалуется на производственную мозоль на пальце – от постоянного открывания бутылок с шампанским. Говорили о кино, последних хороших фильмах. О религиозной статистике (сколько в стране православных), о староверах… Я как на иголках и постоянно смотрю на время в мобиле. В восемь я простился со всеми и поехал в Симферополь...
Настроение нервное: боюсь опоздать, боюсь за железного друга, особенно при обгонах по встречке, не очень спокоен из-за своих талантов – показать ей Крым.
Однако через час я был в Симферополе и, не заблудившись, через тридцать минут – в аэропорту. Тут меня остановили менты – за езду под кирпич. Но отпустили, поняв, что я не поддамся на мзду. Ну, и добрые были: небось и без меня соберут себе на прокорм…