Лунные ночи Михаила Корочкина

 

  Дядя Миша Корочкин коренной житель деревни Сироткино маялся на привокзальной площади районного центра, ожидая автобуса. Августовский полдень сухой и жаркий,  в этом асфальтовом котле ощущался африканским пеклом.

 А вчера как раз   также по времени  - подумал, посмотрев на часы - сидел на кочке, снимал пропотевшие сапоги после долгого плутания по лесу. Малина была в разгаре,  вырубки далеки одна от другой, городских наезжало уйма, и чтобы набрать два трехлитровых бидона пришлось потратить часов шесть, выйдя из дома по росе сразу после выгона коров. И нет бы, переходить  коротко по старой колее, всегда тянуло подальше от нее, надеясь ненароком обнаружить припозднившиеся в этом году грибы. 

   И вчера, сидя на кочке у опушки леса и, сняв, наконец, тяжелые сапожищи, впервые подумалось « сдалась мне эта малина, вон, у дачников – с трех метров набирают и на кисели и на варенье, а тут за каждой ягодкой руки крапивить». И все потому, что целебная, лесная, как с малолетства повелось, так я, старый дурак, года еще не пропустил из своей деревенской  жизни.

 И все бабкин голос слышится: « Робятки, сходили бы за новой малиной, пошла ведь,  а то зимой в простуду, что делать».  Да, как раз вчера и подумалось, сдалась мне эта малина, еще позапрошлогодняя стоит засахаренная.

   От зимних простуд Бог миловал, да другую болячку проглядел. Уже лет пять, как эта чертова гипертония началась, И в городе то он по этому случаю. Август жаркий, сухостойный, и знал, конечно, что в городе запреешь, да вот вчера последнюю таблетку допил, а врачихины слова как врезались: « Михаил Александрович, что сейчас скажу до конца дней своих тебе забывать нельзя, слушай – есть у тебя давление, нет ли - каждый день, запомни, каждый день тебе нужно принимать 1 таблетку энапа. А то один живешь, парализует, кто тебя  выхаживать будет? Ты мужик еще молодой, а тут динамическое нарушение мозгового кровообращения, точно ведь две недели назад было 200 на 110 – куда это годится? Вот как на энапе снизилось до 140, так и хорошо, главное, каждый день принимать». 

Да, до двенадцатичасового автобуса еще 40 минут, можно в хозяйственный магазин  зайти, но по старой привычке хлеба скотине уже набрал. Невыгодно, конечно, но побаловать, мешок рядом на газетке стоит тоже по старой привычке. Не любит дядя Миша свежий хлеб в полиэтиленовые сумки класть, задыхается там хлеб, киснет. Вот и плотный холщевый мешок, аккурат 10 буханок входит, и газетки сейчас хорошие, плотные, черной краской не пачкают. Экстра-М  называется. Ему одна москвичка с дач, что молоко берет, каждый год штук 10 привозит.

   Из газетки по старой привычке ладную пилотку с козырьком себе делает, и сложить ее может по заднему карману брюк, надевает ее только на солнцепеке. А так его хороший седой ёжик никакой головной убор не портит. Особенно не любит дядя Миша стариков в этих, как их – бейсболках с крикливыми эмблемами да застежечкой и с дыркой позади. Кто-то ему из дачников презентовал, так он чуть не сопрел в ней у себя на усадьбе. Оказывается там внутри обод  жесткий с поролоном по лбу, задняя дырка ничего не проветривает. То ли дело из газетки – надел, снял, сложил, снова достал. 

  А еще эти кроссовки. В эту жару и молодые и старые – ноги то, как зудят. Дядя Миша со старых армейских времен маялся грибком, да и все знакомые мужики вонючесть ног имели, и  он ни секунды не сомневался, что любой – сними  свои кроссовки с носками  -сразу между пальцев чесать начнет. Сам то он летом у себя обувь почти не носит, правда, в хлев, да росный лес резиновые сапоги надевает. 

     А для города были у дяди Миши неснашиваемые кожаные туфли – сандалии, с 50-х годов были. Мать говорила « ручной работы». Отцовы, выходные. И дядя Миша их берег, и носочки к ним были  фильдеперсовые, немецкие в мелкую полоску серо – голубую. Было их пар 60, трофейные, отец из  Германии с двумя гобеленовыми ковриками и еще какой-то ерундой, привез в кожаном  чемодане с ремешками. Может, и туфли оттуда же, мать их очень берегла и ухаживала за ними – обтирала чистой тряпочкой,  твердую картонную коробку приспособила, недавно  только ее выбросил, заменил на другую. А так коробка с туфлями живет на гардеробе, места своего не меняет 50 лет. И носочки -  каждую пару мать берегла, до последнего штопала, прежде чем новую выходную пару достать. 

Да, светлая память матушке. Деревенская, а чутье на хорошую вещь имела – любовалась аккуратной строчкой, хвалила неизвестного ей мастерового человека, будь это швейное или обувное изделие. Гуталины любила покупать, изумилась, когда бесцветный гуталин появился. У нее самой с девичества были высокие бежевые ботиночки на каблучке – рюмочке. Тоже всю жизнь в коробке на гардеробе прожили, (чего-то в последние годы на глаза не попадаются). До горы коробок на гардеробе руки никак не доходят. 

 

      Между  тем, рядом с дядей Мишей стали останавливаться свои деревенские и дачники. Автобуса не было, но подойдет, куда денется, может, шофер с кондукторшей с другой стороны в теньке машину поставили. Он особо никого не разглядывал, но отпускал еле заметный кивок подходившим деревенским, и, зная его молчаливый нрав, они отвечали ему тем же, не заговаривали. Дачники дядю Мишу тоже все знали – местная достопримечательность – живет один, держит двух коров, свиней, кур, чистюля, творог отжимает в прокипяченные  марлевые подшитые тряпочки, капроновых, по новой моде, не признает. Мишин палисадник, чуть выдвинутый за общую линию, знают все. Ровные с большими разрывами   пролаченные планочки только ограняют буйство  цветника перед окнами, издалека видится цветистым ковром, прилаженным к крепкому желтому дому – не избе – с серебристой железной крышей. Словом,  главное украшение деревни Сироткино, и поэтому сам хозяин известный и уважаемый даже среди дачников, три четверти которых к тому же являлись его клиентами по молочной части и по свеженьким - с крохотными пуховыми перышками иногда -  яйцам. 

  Было без двух минут двенадцать, когда одновременно показался их автобус, и незнакомая пара приблизилась к скоплению пассажиров. 

Это были женщина лет  пятидесяти и молодой человек в тонком черном глухом свитере с синим школьным почти рюкзаком, с темными вьющимися мелким бесом нестриженными волосами, с бледным лицом и синеватой щетиной. С сумками в обеих руках, и еще одной дамской  на длинном ремне наискосок, женщина городского вида, одетая по погоде в легкое серое платье, гармонирующее с ее серебристыми волосами короткой стрижки, озабоченно вглядывалась в указатели. Одна из дачниц, опережая возможный вопрос женщины, громко сказала «здесь на 15-ый до Сироткина – вот, он уже подходит, Вам на него?»  Женщина благодарно кивнула «До Сироткино, там  до бывшей «Мечты-2» недалеко вроде, как мне говорили». 

  Автобус в это время уже открыл  переднюю дверь, кондукторша приготовилась к своей работе, и дядя Миша первым поднялся на ступеньку, держа перед собой мешок и вынимая из нагрудного кармана приготовленные без сдачи деньги. Затем прошел вперед, сел на второе сиденье с солнечной еще стороны, достал сложенную газету, подсунул под сиденье и аккуратно положил туда  боком мешок. 

Занятый своим делом, он отвлекся от странной пары, хотя перед посадкой отметил про себя « мать с сыном. На придурошного смахивает». 

 

Пассажиры занимали места, рядом примостилась сухонькая Нюрка. Видя слегка выпирающий из-под сиденья мешок, зашепелявила «ничего, ничего не нагинайся, вот сюда ноги можно поставить», вежливо поинтересовалась «в город ездил?» Дядя Миша кивнул «в аптеку, таблетки от давления кончились». Нюрка понимающе затрясла головой, в деревне все знали, что Мишку 5 лет назад неожиданно тряхануло, нога на время отнялась, но, слава Богу, акклемался быстро, хозяйство не запустил. А что с тех пор таблетки какие пьет – наверное, так нужно, на старости лет инвалидом остаться не приведи Господи. Сама тоже была одинокой, ухаживать за ней не кому, Мишку понимает – по ночам кости ее ломит Спасу нету, особенно перед непогодой, скотину, поэтому не держит, огород только копает, да две старые яблони прелесть, как хороши – каждый год рожают.

Нюрка наловчилась на зиму сок варить, да чуток яблочной самогонки нагнать на Рождество с Пасхой, да артельным, ежели, что подправить в избе, налить. Никаких артельных своих деревенских давно не было, мастера – мужики все больше нерусские, кого дачники нанимают, а к Нюрке на час другой кто придет. Вообще, Нюрка их не любит, каждый норовит указать «чего, мол, мать сделать тут  можно, венцы все нужно менять, будто Нюрка сама не знает. А, поди, смени на одну пенсию. 

Так Нюрка о своем, а дядя Миша о своем – вчера с этой малиной скотину не вовремя подоил и сегодня запоздаю. Они сидели молча, храня на лице следы обоюдной приязни. 

 

  Отъехали, автобус развернулся, сиденье оказалось на теневой стороне. Дядя Миша почти закемарил, как вдруг достаточно громко услышал сзади:             
 « Ну мам, ну помолчи, не доставай, согласился же я у твоей Киры пожить, чего тебе еще?»
 «Что ты, Сашенька, очень хорошо, ничего, просто измучилась, глядя на тебя – август уже. С марта тебя как подменили, не вижу что ли, замкнулся, ни с кем не встречаешься, институтских забыл, даже Никите перестал звонить, он мне говорил. Помнишь, как с ним в 9-ом классе особенно хорошо дружили, в зимние каникулы гостили вместе у его бабушки за городом...»
 « Мам, ну перестань, боишься, что рехнулся, так тебе же твой профессор Иваньков сказал, что шизофрении у меня нет.» « Нет, конечно. А что у тебя есть? Нормальные люди поиском смысла жизни занимаются как-то иначе» « Ты думаешь, занимаются? Живут, извините, как..., ладно не буду. Мам, ну давай не в автобусе, что тебя прорвало – читай свою Стадницкую, или как ее там, в электричке же читала, было спокойно.» 

  Дядя Миша кемарить перестал. Острое сочувствие к городской мамаше сменилось настороженным беспокойством – его, Корочкина, этот умник определенно задел. Обидно, ни с того ни с сего, не словами даже, недосказанным «живут ( а дяде Мише слышится живет, то есть я)» как кто же? Он сказать хотел как падаль, точно, как падаль сказать хотел.

  «Скот», как бы любой, кроме дяди Миши подставил, не только не обидное, уважительное, можно сказать, с детства, а вот «падаль»... . Редко, кто после перебора оскорблений остановится на этом поминании, но  для дяди Миши именно это слово до крайности неприятно и страшно, со своих  сорока двух годков, когда эстонец ткнул его, лежащего  на откосе, носком сапога и крикнул кому-то: « Жив, вроде, но несет от него как от падали, волоки его тут по гравию»... 

   Нет, парень, конечно что-то другое хотел сказать, да, и вообще, что ты, старый дурак, все на свой счет принимаешь – осадил себя в уме дядя Миша – « с жары,  верно, давление поднялось». С заднего сиденья никаких слов больше не доносилось, дядя Миша  прикрыл глаза, но своя же собственная  реакция  покоя не давала: «На каждого недоумка реагировать, да и с чего? Кого он в виду то имел, может, этих, как их, олигархов? 

 Дядя Миша  на секунду даже забыл о своей неприязни к городскому. « А как они, эти олигархи, жить могут, если не стыда не совести». Но тут же спохватился - «Нет, он их за людей не считает, не потому что народ обворовали, а потому что не занимаются поиском смысла жизни». 

   И снова Дядя Миша усмехнулся, поняв, наконец, чего же он взъерепенился от сказанного – потому что он лично, прожив на свете 62 года, тоже может подписаться под тем, что никогда не занимался поиском смысла жизни, и даже не представлял, что такое занятие существует.  «Вот дурь то» - окончательно подвел черту дядя Миша под данным происшествием, мысленно вернувшись  к своим обычным заботам.

 

 

... Но уже лежа в своей никелированной кровати (сетку, правда, давно снес  на двор и вместо нее положил сухие шпунтованные доски), дядя Миша опять вспомнил давешнее, и опять формулой повторил про себя « заниматься поиском смысла жизни».    Конечно, мать кормит, чего и не заняться, прохиндей!

    Но, вспомнив серое лицо городского подумал, что на прохиндея он не тянет. «И не больной – профессор то матери сказал, что не больной». А с чего дурь то завелась? Наверное, деваха какая отставку дала, мать не упоминала, но деваха. Сколько ему? Года 23 -24 – молодой мужик, баба нужна, втюрился наверное, а она его бросила, вот он и занятия нашел «поиск смысла жизни», да, брат, дела – последнее, что  мысленно произнес засыпая дядя Миша.

 

     Следующий день тоже погожий до полудня, стал хмуриться, собирался дождь. Дядя Миша с двумя подойниками ускорил шаг, думал о том, что с улицы нужно забрать вывешенные одеяла, подушки с периной, половики вытряхнуть еще нужно. Был постирочный день, снятое белье плавало в корыте, чистое, приготовленное, стопкой лежало на краю стола возле кровати.

  Оставив подойники в сенях, кинулся снимать с веревок да кольев ворох вещей, не донося до места, сбрасывая их на дощатый стол тут же в сенях. Дождь уже шел, половики пришлось сдвинуть один на один, и сверху накрыть брезентовым плащом, висевшим всегда на гвозде рядом с наружной дверью под козырьком. « Выбить то не успел, жалко, прожарились хорошо, ну да ладно, погода испортиться не должна, успею».

   Дождь тем временем разошелся, Дядя Миша не спеша, раскладывал перину по доскам кровати, разминая комки, вдыхая преображенный солнцем знакомый запах, аккуратно расстелил поверх простынь. Подушки и одеяло тоже были пышные, горячие и натягивать на них цветастые причиндалы было не в тягость.  «Молоко то не цежено» - вдруг спохватился дядя Миша, но тотчас успокоился – вон, как хлещет, никто сейчас за молоком не кинется. Ладно, на творог поставлю к выходным.  Он знал, что в выходные к дачникам гости наезжают и разбирают все больше обычного. 

Вернулся в комнату, посмотрел на чистую постель, подправил, но покрывало не застелил – до ночи недалеко, никого не жду, а увидит кто – не беда, чисто все, чище, чем у иной бабы. 

Давняя это присказка у дяди Миши, и сам понимал, что склад жизни наполовину бабий, и многие, смеясь, ему говорили, что всему по хозяйству у него поучиться можно: и как  штопать, подшивать, и как щи варить, и как чистоту во всем блюсти – « у тебя что корова, что курица лощеные, чистотой сверкают». « Да нет» - отшучивался – «навоз духами не пахнет, лишний раз солому сменить – себе приятное сделать. И потом, что ни говорить – чистота от порядка, а порядок – лекарство от дури самое лучшее. Если что сделать нужно – сделаешь, и день не зря прошел. Наши бабки, поэтому всегда такими мудрыми были. Моя баба Вера – царство ей Небесное – говорила « Человек не для работы, а от работы». 

   По малолетству не понимал, а понял, перестал делить работу на мужиковскую и бабью. Но порядок – добавлял он – во всей работе зерно. Такие речи, нечастые, по великому откровению дяди Миши принимались с согласным киванием молодыми мамашами, да улыбчивыми, чистенькими, с сиреневыми кудельками  бабушками с дач, делавшими  посещения молочника  незабываемым событием для городских детей. 

   Конечно, это незначительное отступление легко вплелось в канву длящегося дня. 

Дождь кончился, скотина, пригнанная в след  дяди Миши до прогремевшей таки грозы, до вечерней дойки стояла в сухом хлеву, и получила ароматное сено, и другая скотина была укрыта и накормлена, и сам дядя Миша поужинал молоком с медом и нечерствой еще краюхой.

 

 И вечер случился парной и светлый от полнолуния, с душистой испариной и перезвучиями невидимых созданий, коих на юге называют цикадами.

   Дядя Миша омылся нагретой за день водой , растерся, оделся, постоял немного на приступочке, глядя в лунное небо, закрыл дверь на засов и отправился спать. Постель еще хранила дневной солнечный запах, и дядя Миша, покряхтывая от удовольствия, распластался под одеялом.

   «Да, вот тебе и смысл жизни» - неожиданно в мыслях вернулся к вчерашнему. Но к удивлению для самого себя издевки в словах не получилось, и уже серьезно подумал:

 « Нет,  правда, что за штука такая – смысл жизни». « Смысл жизни» - еще раз раздумчиво повторил. Смысл – это то, что тебе по понятию «нужно», а если и тебе лично не нужно, то такое устроенное по порядку для важного дела. Фу, ты, ерунда, как сказать то – ну, механизм работающий, и работа смысл имеет. Телевизор, вот. Фу ты, самая глупость в голову лезет. Да сто лет этот телевизор никому не нужный – трескотня одна. 

Ну, трескотня, положим, потому что все изобретение, умное и стоящее, пользуют для ерунды, и все больше  с нажимом. Вести посмотреть – что отберут, то и вестями назовут, страна, вон, какая, или целый мир. Да уйма чего, совсем другого показать можно. 

Или политика – сегодня белое черным обзовут, завтра аккурат, наоборот. А народ то о политике по своей жизни судит, что дали – прибыло, что убыло – отняли. А тебе все норовят втемяшить, и главное, это сейчас «временные трудности», а вот будет изобилие – будут, будет, будет, как раньше пятилетки, так и сейчас все по будущему времени мастера. Да, телевизор, точно, для того, чтобы втемяшивать, смысл такой. 

А атомную бомбу сделать – еще больше старались, башка у каждого трещала, небось, от натуги. Сложились в одно, глядь, смысл получился – людей извести. Да, парень (дядя Миша в особые минуты так к себе обращался) этак, не смысл найти, а на умысел наткнуться. Что получается – и работу налаживали по порядку, каждый со смыслом работал, а кто постарше, тот все в свой умысел обернул. Да, что-то не подходят механизмы к смыслу жизни. «Умысел жизни», интересно, кто скажет? А чего, умник, какой. - Возьмет, как ее экологию, докажет, что все портится,  и подведет к тому, что есть кто-то, и по умыслу его вся жизнь должна разрушиться. И опять дядя Миша себя осадил – «чего умников таких искать, они есть, а этого самого «с умыслом», сатаной, нечистой силой давно назвали.

 Там.

 

   Для дяди Миши коротенькое «там» - что городской бы тот назвал, к примеру, « лоном церкви».   

 Сам же он  неосознанно  пользовался образом  благодатной долины (там она), путь к которой преграждают  высокие утесы. И за каменистые кряжи не единожды он переваливал, что и не удивительно, для человека его склада.

  Но и обратный путь преодолевал тоже.

 Для него,  сына орденоносного солдата, дошедшего до Берлина, пионера, побывавшего на елке в кремле и Артеке в силу  той же отцовой  прежней доблести,  а после отличника армейской боевой подготовки, заветная долина  померещилась в больнице, когда очнулся после операции, еще в Эстонии. Потом, оказавшись уже на родине, некоторое время жил сладким предвкушением встречи с прекрасной страной. 

 Там, за далью непогоды есть прекрасная страна  (Козловский с кем-то очень хорошо пел по радио, запомнил).

 А что встреча будет, знал. В районном центре, в 16 километрах от Сироткино как раз знаменитая на весь мир Лавра. 

    Выбрал Троицу по первому лету. В таких же тонких фильдеперсовых носочках, да кожаных туфлях-сандалиях на 8-ми часовой электричке поехал. Автобуса еще не пустили, 7 километров до платформы с утречка прошагал, душа ликовала. А в Лавру вошел – народ празднично одетый, в храмах срубленные березки, ... а не то. 

    Ходил как на первомайской демонстрации. Услышал, правда, что очищение души достигают недельным говеньем, исповедью и причащением.

   Откладывать не стал. Уже через неделю после говенья  на исповедь в очереди был, причастился. Все путем. 

Но, то ли батюшка, какой попался – по заученному его наболевшее втискивал в общие слова, то ли еще что. 

Но пока до дома доехал очень старательно запихал свой религиозный опыт в потайной кармашек, хотя и повторяя изредка

 « хорошее это дело, какая уйма народа за помощью обращается, уйма целая. И черные рясы с золотыми крестами, и черные штуковины на головах с задними косынками – тоже по своей форме, и сразу отличает от обычных.   

И свой у них порядок есть и старшинство видно  –  тоже организация, и нужная, если столько народа к ним идет.»

  В общем, закрытой областью церковь для дяди Миши осталась. 

Но тут, когда про смысл и умысел в голове зашло, то сразу, правда, пусть и с черного хода выстроилось: 

« Если умысел жизни от сатаны, то смысл жизни – от Бога. Точно, так должно быть!» 

И еще раз, потянувшись и сладко зевнув, дядя Миша заснул спокойным сном. 

 

    Проснувшись утром, привычно посмотрев в окно, понял, что разгорающееся утро сулит новый жаркий и сухой день. Дядя Миша прикинул, что можно будет добавить к повседневным делам из того, что числилось в голове как « освобожусь маленько, и сделаю», связанное к тому же с непременным условием хорошей погоды. « Ну да, по задам слегу  забора сменить, и столб укрепить, еще весной хотел, вот сегодня и сделаю. 

А то зимой, точно забор в этом месте просядет.» 

Он опять посмотрел в окно, отметил привычно  быстроту сменяемого цвета неба и освещения видимого в проем окна кусочка земли со всем, что он на себе несет – раскидистую ветлу, опушенный кустарником овраг, и луг, и обрезь деревенских построек с фестонами резного палисадника по линии подоконника. «Благодать» - сказал он сам себе, и потянулся за одеждой. 

Да, нужно будет узнать, как там этот городской малохольный. Весело так подумав, дядя Миша этой фразой давал понять, что, мол, он то уже все знает, не расшифровывая, не обращаясь к словам, а так, скопом – « я кой что знаю». 

   И начал споро проживать еще один  день жизни. Все ладилось, и со скотиной по распорядку управлялся, и ни одной доски не расколотил, отбивая их от ненадежной слеги. Быстро откопал землю от столба, нашел бут, замешал раствор и укрепил шатавшийся столб, часа через два, убедившись, что столб в порядке, приладил одну новую слегу, оставив еще хорошую верхнюю старую, быстро наколотил на прежние места оторванные  тесины. Посмотрел на свою работу, огрехов не  нашел и довольно  подумал «сделал вот, а то с весны все собирался».

 И опять в этот момент пронеслось « знаю я, кой чего знаю», но заставил перевести себя на другое со словами « день хороший, ой день хороший , еще можно будет на Вшивково  заглянуть».

 Остаток роскошной дубравы в двух километрах от Сироткино, испокон называвшейся именно так, служил для Дяди Миши грибным индикатором. Еще после вчерашнего дождя  мысль закралась, что  белым бы в самый раз появиться. 

   Грибов, правда, не обнаружилось, но, возвращаясь уже в сумерках, и видя у горизонта поднимающуюся луну, опять счастливо подумал:

   «Да, знаю я, знаю». 

    И еще часа полтора покрутился по дому, прежде чем, задерживаясь на приступочке, и глядя опять в лунное небо, правил, шевеля губами, молитву – благодарность за  Сущее. 

Нет, слова были  сторонние, но под ними  другого, как  не молитва  не виделось: 

« день то, день то, какой хороший был, ах, какой хороший». 

 

С этим же и в кровать лег, не спеша одеяло накинуть на себя. Опять смотрел  в окно, и, переводя глаза на знакомые домашние предметы, улыбаясь, добавлял « а светлынь какая, лампа не нужна, благодать Божья».  И знал уже, что сейчас  не спеша  нужно, по  словам перебрать все то, до чего  в прошлую ночь додумался.

    И  вдруг, непонятно как, но по всем законам информационных технологий, предваряя  словесные узоры,  всплыли  четыре ключевых слова                « умысел, сатана, смысл, Бог». Его чуть не прошиб холодный пот:                « Нет, не может быть. Еще раз сначала».   

 Он опять повторил уже медленно, все  четыре слова.

 « Ну и что»  -  спросил он себя, как настоящий академический оппонент. – Что из этого следует – следует только то, что и малый мальчонка уже знает    –  конечно, смысл жизни от Бога.   От Бога, ясное дело, не от  денег же и богатств  - ясное дело, тут не отбавить, ни прибавить, конечно, от Бога.           А сам смысл то, какой?  Что Он на этот счет думал, вот, ведь в чем вопрос, кому Он открыл, свою задумку?

   По логике ясно, что «они» «там» для  «этого» и живут, но что-то тут не сходилось. Конечно, у него знаний маловато, но все равно, побывав в Лавре, и видя  такое скопление всякого народа, ему бы передалось Главное знание, будь оно ясным и бесспорным.

    Дядя Миша лихорадочно выпотрошил содержимое тайного кармашка  – нет, ничего такого не было там. «Постой, там же о Спасении то говорили». 

 На этих словах дядя Миша усмехнулся  с горькой иронией:                « Вот ведь как мы устроены  –  ежели Спасение обещано, значит, и вот, он Смысл, а вещи то сами по себе разные, ох, разные».

 

     Его голова лихорадочно работала, и не хотелось размусоливать очевидное, из чего и вытекало, что Спасение и Смысл – вещи разные.                Если бы от него требовалось  дать объяснение постороннему, тогда бы дядя Миша   стал строить фразы на тот счет, что Спасение, как основная  парадима религии, отнесена  к непостижимо будущему времени, тогда как Смысла ищут еще пребывающие на земле живые люди – несогласование времен.               

         « В среднем же немалые годы – вот, говорят, лет семьдесят отпущено – и все, на разгонялочки, лишь бы побыстрей, что ли?  Глупый выверт, ненужный, так бы  и 20 лет хватило, чтобы понять, у кого, какая душа, чтобы рассортировать  по ведомствам ада и рая. Нет, не вяжется».

   Дядя Миша спустил ноги, сел на кровать, подпер  голову  руками, сна не предвиделось. Он  вступил   на  поверхность  недружелюбного космического объекта, один,

  в ненадежном  скафандрике, и нестерпимо холодный лунный свет  пронизывал  насквозь. –  Он объект мироздания, не понимающий  этого мироустройства, не ведающий причин,  своего появления, и своего предназначения. Он живой –  под лупой  высшего  судии -  он сделал так то и так то, а это квалифицируется  по статьям  таким то и таким.  В пору завидовать  космическим песчинкам, присутствующих в мире по факту своего существования. 

   Дядя Миша встряхнул головой: « Два дня назад еще этих идиотских мыслей в голове и быть не могло. Позарился на умственные удовольствия. Как же, сейчас, разложу по полочкам, одно с другим потягаю, одно откину, другому пару найду из того, чему цену знаю, вот и приехал – механизм будто и порядок будто, а смысл то где? 

  Он поднялся с кровати, и в чем был, пошел к двери. Здесь сунул ноги в старые ботинки без шнурков, отодвинул засов, встал на приступок и огляделся. Луна была уже в другой стороне неба, линия оврага серебристо отсвечивалась порослью ивняка, и чуть дальше у горизонта виднелась светлая полоска. Предрассветный час одарил дядю Мишу холодноватым воздухом с настоем августовского жнивья и картофельной ботвы, и к ним из палисадника прибивался запах  душистого табака. Позабыв растерянность, в которой только что пребывал, он расправил плечи, потянулся, медленно пропуская в себя удивительный воздух. «Благодать она и есть благодать! Спать нужно, завтра еще столько дел, нельзя так». 

 Опять задвинул засов, стряхнул ботинки с ног и на цыпочках пошел в комнату к кровати. 

    «Глядь, уже на подушке» – пятно  лунного света было такой интенсивности, что голова его оказавшись в лучах, откинула длинную тень.  « Правду говорят, полнолуние людей беспокоит. Мать в детстве мою кровать от окна отодвигала, лунатиком, мол, не стань. И вот на старости лет». Он опять вспомнил свое космическое видение. «Точно, американец на луне, по телевизору видел, а я на себя примерять стал с перепугу». 

Дядя Миша не поленился, перевернул постель с подушкой к другой стороне (на ноги то пусть светит),  закрыл глаза, но сна не было. Опять открыл глаза, лунное пятно переползло к столу. В голову полезли  какие-то песенные обрывки про лунный свет и лунные тропы.   

Потом в зеленоватом видении возникло лицо городского. Странно, он про луну ничего не говорил, а точно по виду лунатик, небось, тоже сейчас не спит, тоже смысл жизни ищет.   

   Постой, постой, все-таки другие у него страдания – он о жизни людской, когда умирать страшно, в его то возрасте по перву  это сшибает, когда только разгон берешь, и вдруг, хлоп тебе, смерть какая-нибудь, и на себя оглянешься. Это точно: два факта нужны – любовь собственная, несчастная, и  похороны. Бабка, к примеру, какая умерла. Он со своей колокольни  на мир смотрит. У меня то- другое. 

   Этим дядя Миша  обозначил две, как ему показалось, принципиальные вещи.       

           Первое о смерти. Дело в том, что, имея по жизни дело с механизмами, с 17 лет, как пришел еще в МТС до армии, он принцип имел: самое лучшее – не мучиться с той или другой штуковиной, если бы была новая – заменить, и все работает. 

То есть, ежели что износилось, замена нужна, новым заменить нужно, чтобы работа опять пошла, ну и...человек также. Состарился – на пенсию,  а там по заведенному порядку, отошел имярек, пусть земля тебе будет пухом, смену тебе найдем достойную.

И как ему сейчас представлялось, смерти бояться он  лично не должен, потому что этот  порядок вещей им не оспаривается.

          А вторая вещь, опять же эта луна. Его-то колокольня на луне оказалась.

 В поиск смысла жизни он включил, можно сказать, всю космогонию, найти смысл надлежало во всем масштабе явлений, о которых он имел личные свидетельства. 

Его глаза, уши, подошвы ног свидетельствовали о земной тверди, природе, луне и солнце, звездах, смене времен года, подчиняющие себе последовательные изменения той же природы, порядка существования людей и животных, перелетов птиц, нерестилищ рыб.   

    Дух захватывало от гигантской мощи этой вселенской механики, состоящей из немыслимого множества узлов и каждый с особо устроенной материей и порядком работы.

   И вдруг, дядя Миша почувствовал, что подобрался к главной зацепке.          « Постой, постой, так чего же я должен был понять в основную очередь? – Вот это и должен был понять.  - Что  вся механика может быть соединена  в одно целое  только  в замыслах Главного.

              Вот Королева стали знать, был такой, кто на космос работал.                Так, когда он все додумал, что ему будет нужно, какие заводы будут что поставлять, не каждому же рабочему объясняли, куда его обточенная втулка будет пригоняться, да и инженеру не каждому объясняли, что, в конце  получится. Ему уже было выше крыши поставленную задачу решить, сплав такой произвести, чтобы обшивка не лопнула, другому – топливную смесь невиданную разработать. 

Дядя Миша уже оседлал своего любимого конька:

 « Твою конкретную задачу тебе объяснили?»

 Объяснили. 

Ты ее важной признаешь?

 Признаю.

 Решить сможешь? Буду решать, постараюсь.

 Постарайся, а  мы тебя не только похвалим, но и наградим, да и ты сам себя наградишь  минутами истинной радости и удовлетворения  (Ах, как бы пригодились Корочкину знания об  эндорфинах в данном случае). 

   Так и человеку задача своя поставлена, но для общей механики Главного. 

Так чего же ты, мил человек хочешь, с Главным сравняться, звезды на небе собрался переставлять, или хотя бы  птиц отучить от  перелетов? Хочешь Его замыслы понять не для любопытства, а потому что силы в себе такие же имеешь?  Не имеешь? Не равняешься? Ну, слава Богу, что своего места не забыл. 

Тебе же говорят – свою задачу реши, тебя никто не принижает, и место ты свое почетное занимаешь. Не знаешь, какая твоя задача?

     Не лукавь, до тебя, мил человек, задачу давно довели и  ее без лишних антимоний порядочные люди  решают и радуются, и истинный смысл в ее решении находят.   

Точно – знает человек свою задачу и весь смысл в ней. 

 Наконец, то невыносимое напряжение, в котором пребывал  последние часы Михаил Александрович Корочкин, стало рассеиваться, и уступило место недолгому уже, но спокойному сну. 

   

  И наступила следующая ночь, сменяя собой хлопотливый день. Но спроси после, каким тот день выдался, и была ли опять  ночь лунной, дядя Миша  скорее бы всего отмахнулся «не припомню что-то», подумав  про себя                « до того ли  было – глаза то во внутрь тогда развернулись».

 

  Ночь  на излете полнолуния, почти такая же светлая, как и две предыдущих, сна дяде Мише  не сулила. Гнал он от себя давно, не один год гнал то, что придется ему разворошить этой ночью.

 Еще днем между делом подумалось, что не случай свел с городским, а через него со своими раздумьями, самой судьбой было определено время, когда  всему произойти, для того, чтобы, дело сделать. И как подступиться к этому делу и нужно решить вдумчиво, безбоязненно  раздирая спек памяти, который и 29 лет назад был слежалым, имея  в мысленном ряду не обозначение даже, а опознавательный знак «Эстония», служивший  лишь для  того, чтобы  не наткнуться и обойти его как можно дальше. 

   Нужно ли говорить, что в конечном итоге  подвигла  его ночь предыдущая, со всей очевидностью открывшая  истину о смысле человеческой жизни.  Тогда размотав весь клубок своих рассуждений, обнажилась перед ним  основная истина, как он  посчитал, хотя была она самой простой, напрочь лишенная  философской оригинальности. 

Но отныне он твердо знал, что в силу ограниченности человеческого разумения, Бог  не стал  выкладывать  перед людьми всех сложностей своего колоссального замысла, а прибег к самой доходчивой форме, указав основное, что от  рода человеческого требуется.    При этом дядя Миша готов был себе представить даже шутейный лад такого указа:

 « А ты, мужик, будешь... Будешь человеком, живя по-человечески, и будешь продолжателем  рода своего».

 

   И, конечно, хоть и с опозданием, но на свой личный счет принимал подобный указ дядя Миша, хотя во время не смог понять его, потому как в башке завелась погань, и род свой продолжил, как и не продолжил, и дитя свое сорной траве приравнял и как выполол после. 

   Не щадил он себя в воспоминаниях, густо стыдился того, прежнего, кинувшего псу под хвост 12 самых крепких мужиковских лет жизни по причине отсутствия нормальной головы. Вместо нее наспех,  башку сварганил, и водкой залил – тяжело в ночи вздыхает он. Не на шутку сердце жать начинает, воздуха не  хватает, и осаживает себя дядя Миша

 « ну, ну, ладно, сейчас то чего – парализует, не приведи, Господи, тогда эта Эстония боком вышла,  так хоть сейчас...» – не договаривал он, боясь  высокопарных слов про искупление. 

Знал он, что винить ему не кого, кроме себя, а вина  не с искуплением,  с наказанием всегда в связке, и сейчас палачом ему не люди, а  треклятая гипертония стать может. Но успокоиться  тоже не по силам, оттого и повторял горестно « Да, Эстония, Эстония». 

 

   Не причем здесь эта маленькая, угрюмая по холодной поре  местность. Везде  темными, короткими днями  тоской на человека веет, а там, ну может, лишь немного особенней. Не в погоде – в душе стужа  завелась, так и летом не отогревалась. Оттого, казалось, водке оправдание есть. Вон, у этого городского любовь несчастную рассмотрел, а у самого и вовсе непонятное что,  тогда сотворилось.

...  С Лидией сошлись без затей. В последний год службы в увольнительную оказался за ней в очереди в центральном гастрономе Тарту. Колбасы себе захотел купить с булкой. Сначала она  была перед ним в колбасный отдел, а потом наоборот  встала за ним в хлебный. Настроение хорошее было: обернулся, чего-то сказал, вроде того, что, мол, и  Вы сюда же, но теперь за мной будете. Она смутилась, но ответила нормально « да все тут из одной очереди в другую, один чуть раньше, другой чуть позже, но вынь и положь, свое время потеряй». « А Вы куда-то спешите?» « Может, и не спешу, а время  все равно жалко, выходной один, и непонятно на что тратится.» Подумалось: «серьезная, и сама ничего» -  сказал с улыбкой – «девушка, а как Вас зовут? Давайте его вместе тратить, с Вами не жалко, хотя у меня увольнительная реже, чем ваш выходной». Потом подождал ее на улице. « Девушка, а в кино пригласить можно?» 

Тот вечер был нормальный, познакомились, на предпоследнем ряду сидели, успел даже до общежития проводить. Ну и потом, раза три нормально еще было, тоже в кино ходили, понравилось, что не стесняется ходить с солдатом, хотя видно было, что серьезная. 

Это потом, серьезная, не серьезная – уже неважно стало, спать в казарме перед увольнительной не мог. Ну и потом месяца через три говорит, что беременная. Расписались. Тогда подумал, может, так и лучше – здесь городским останусь. Вот только матери ничего не  написал. 

 Предложили вольнонаемным остаться в мастерских, семейное общежитие обещали. Все думал, потом уже, когда все устроится, фотографии в деревню пошлю. Лидия беременная изменилась, губы распухли, пятна на лице появились. В общем, Светка родилась, дали комнату. Да, наверное, оттого, что Светка какая-то очень хилая была – орала ночи напролет, а утром рано ехать в мастерские. Потом все как-то очень быстро  завертелось –день, ночь, день, ночь, ясли, сад, Светкины сопли, корь, скарлатина, воспаление легких –Лидия дома сидит неделями, беспокойная тоже стала, орать научилась по поводу и без повода. Домой идти не хотелось, на троих сообразить – все веселее. Потом в свою комнату уже переехали, в пятиэтажку, но все та же тягомотина. 

Когда же я Нинку встретил? Да, Светка уже в школе училась, но таким же заморышем оставалась. Лидия вечно угрюмая, с землистым  лицом, не подкрасится, волосы кое-как... Обещал им все на родину свозить, но откладывал, знал, что матери не понравятся. Она до армии мне Любку сватала из Яковлева. Где она сейчас? Тоже подалась после своего института. В Харькове, вроде, сначала жила. 

    Да, Светке точно уже лет 7 или 8 было, когда Нинку увидел у мастерских, с фургоном приехала, а так на складе работала. Нинка, Нинка, погибель моя.                Сразу понял, как она со мной, как с другими парнями, а как слон на веревочке за ней ходить стал. Эта чертова Йыгева, как дурак на электричке после работы  мотаться к ней стал, комната там у нее недалеко от станции, разменяла после развода. Витьку, три годика, на пятидневке, хороший пацанчик, из садика по пятницам его сколько раз забирал. Ах, если бы Нинка тогда замуж за меня пошла, ни секунды бы не раздумывал, с Витькой бы взял. Пить совсем бы перестал. Да и так полгода не пил, пока ее бывший муженек обратно не прикатил. Развелись, жилье разменяли, уехал  в Калининград, нанялся сначала на один рейс, потом на второй, и на тебе – через полтора года прикатил обратно. 

  Как только заявился,  сразу понятно стало, что добром это не кончится. Звериная у него любовь к Нинке была, и Нинка, как его опять увидела, сама не своя. И видел все, хотя она клялась, что никогда к нему не вернется, в разговоры втягивалась, как после развода с Лидией, наша с ней прекрасная жизнь будет проистекать. Лидия  на развод  сама как раз в это время подала. А Нинка еще говорила, что уедем от  ее дурака  подальше куда - нибудь, если никак не хочет понять, что кончилось у них все. Да вот только сама этого в душе  не принимала, и он это понимал нутром. 

Задачку решить захотел, если третий между ними болтаться не будет, то какая сила ее от него оторвет. И ответ сам задачке заготовил: никакая, не будет такой силы. И чего теперь говорить, что честно, по мужиковски, с этой задачкой не справился и перед подлостью не остановился, шпану призвал для расправы. 

        В той ночной электричке его самого, вроде бы, и не было, трех каких-то гадов перед собой  в тамбуре тогда увидел. ...Кровь глаза залила сразу, били сапожищами, не разбирая, хотя и разбирая тоже. Операция потом по урологической части в два этапа проводилась, с мочеприемником даже ходил. Конечно, когда потом под откос летел, тоже увечий прибавилось, но, в основном кости, да спина, а почки с урологией, точно, от побоев. И, сволочи, перед тем как выбросить, еще  ширинки свои расстегнули, помочились, оттого эстонца – обходчика,  вонь сшибла, падалью назвал.                Эх, ма, и сейчас выть хочется.

  Часов шесть, то, теряя, то приходя в сознание  провалялся  около моста через Эмайыги, и спасло то, что   мост обходят    по расписанию, чуть дальше бы выбросили, обходчики, могли и не заметить. 

  ... С Лидией развелись буднично, уже после больницы.

 А потом она его еще на месяц отвезла к своей тетке, что ее растила, в деревню, недалеко от Печер в Псковской области, пожалела. Мол, тебя твоя мать не узнает, помрет с испугу, что с сыночком сделали. Еще сказала, что не винит -  замуж выходить не надо было, видела, что нелюбима. 

« А Светка» - сказала – « у меня и так бы была. Ты ее не  тереби, сама ее на ноги поставлю, на алименты подавать не буду». 

    Тогда хорошо, что тетку Настю узнал, месяц у нее в избе жил, молоком козьим отпаивала. А если и сказали, каких слов друг другу, не касаемых нечаянного общежития, то вряд ли их было много, но от ее бессловесной доброты очищение происходить стало. Да, видно большую жалость он тогда к себе вызывал. Лидия, и тетка Настя его спасительницами стали, но, ни та, ни другая  не строили мостиков от настоящего к прошлому, а тем более к будущему. И он принимал заботу о себе с растерянностью, боясь   и намека на роль кающейся жертвы в глазах Лидии.

 

     А, оказавшись в Москве, еще со слов вагонного радио « мы  подъезжаем к столице нашей Родины, городу – герою Москве», у него  возникла перед глазами явственная картина: 

 в земле образовалась, и с каждой секундой ширится  трещина, отделяющая навсегда «эту Эстонию» от его жизни.

 И почему-то псковская деревня оказалась по ту сторону границы, и ни разу, до сегодняшней ночи, он себя не поправил.   

  «Дерьмо, ты, парень» - только и сказал себе на этот счет дядя Миша, и добавил  уже  решенные  с вечера слова « Светку искать, и всех их искать надо. Тетки Насти  жалко сейчас нет, она-то матери моей намного старше была, царствие обеим, Небесное, а у Светки, небось, уже свой выводок, бабкой даже бы могла стать, вон как у  Киселевых – Любка в 38 лет  бабкой стала, и хорошо, здоровый пацан  у Риммки растет. 

  « Да-а» – после долгой паузы задумчиво протянул вслух, и за этим как раз и  стояло  то важное дело, заставившее его  пуститься   в тяжкие воспоминания. 

То, что Светку искать надо,  пришло с ходу еще давеча, но вот, ведь  на чем он споткнулся, что и заставило его  перебрать каждый эстонский годок. 

   Еще с коровами  занимался. Когда  мысль  засела: « Вот, найду я их, все силы к этому приложу. Если нужно, куда напишу, заплачу, вон, по телевизору  передача есть, ищут, находят. Точно можно найти.                А Светка знать меня не  захочет, или какая горемычная получилась, или дети наркоманы, что мне со всем этим делать, хватит  ли ума и смирения, чего в душе то  отзовется у них и у меня? 

Такие вопросы, конечно, не безделица. И тут только   все и накатилось, вплоть до несостоявшегося покаяния перед Лидией, а чего уж про Светку говорить – ребенок, а, наверное, чувствовала, что  любви то отцовской к ней  не было. 

   И опять долго лежал дядя Миша с открытыми глазами, и тут только   в посветлевшем уже небе  заметил сдутый овал луны, и, усмехнувшись, перескочил в мыслях  на ночь назад, с ее проникновенной радостью  величайшего для себя открытия. И сейчас же подумал:

« Не может Бог, не доверять человеку, задачки то трудные здесь на земле решаются, а если доверяет, то и помощь дать может. Да как я Светку  сердцем не признаю, или она меня – да все будет в радость. Точно, в радость будет.  И чего дети наркоманы будут  - корни то, что моего рода, что Лидии, здоровые, порядочные, Вон, тетка Настя какая была, а моя баба Вера.

   На кладбище надо  днями сходить еще, чего подправить, хотя на Троицу  все чистенько было, у матери крест  еще раз пропитал акватексом, а отцу, рука не поднимается,  его памятник со звездочкой  на крест менять  - боевой солдат как был, так и в памяти останется. А что  крещеный был, точно, мать говорила, и им все  так расскажу. Мать Светку так и не увидела, даже фотки (отчего то вплелось  позабытое словечко)  не было, зато я им  их бабку в фотографиях покажу – мать хорошо всегда получалась.

  «Эх, ма, дела» - со счастливым  придыханием, перешедшим   неожиданно в долгий зевок, дядя Миша произнес свою   нехитрую приговорку, и через минуту   провалился  в сладкий-пресладкий сон.
          2013