Тучи так плотно облепили небо, казалось, они стекли прямо к окнам и на стекла давят. Больше месяца солнышка нет. Серая тяжелая зима так и толкает на безумства.
Павлина беспокойно слонялась по комнате, крутя в руках полотенце. Она решила круто изменить свою жизнь. А для этого придется изменить прическу. Быстренько вымыла волосы и теперь хотела их немедленно высушить. Но фен не работал.
– А давай прямо сейчас сделаем себе настроение? – предложила подруга Иллария. – Ты говорила, у тебя есть дискотечный фонарик.
Фонарик был тут же найден и включен. Сразу стало легче. Огоньки залетали по просторной комнате, по ромашковому лугу на обоях, по старому белому шкафу, делая зигзаги в такт музыке. Бабочки взмахами крылышек чиркали ее по нахмуренному лицу, осыпая новогодними блестками. Надо же, несколько человек выпало из жизни Павлины Игоревны в последние полгода, они ушли, не оглядываясь, а френдлента сильно поредела. «Ну и не надо!» – Павлина махнула на них рукой. Хотя сердце ныло.
– Надо сделать химию! – осенило Павлину. – Это будет резко отличаться от моего слипшегося парика! И форму будет держать!
– Да у тебя будет тюрбан на голове, – ухмыльнулась Иллария. – Получится эфиопская принцесса. Давай как у меня – хочешь?
А у нее была стрижка на полтора сантиметра. Хорошо, ей шло. Шея длинная. И глаза удлиняются. И вид младой, испуганный. Но Иллария на этот образ работала титанически – два раза в неделю спортзал и овсянка на воде каждый день. Без молока. Вот действительно боец за свою красоту, железная воля. А Павлина была такая слабая и подверженная. У Илларии случались любовные передряги, и это огорчительно для любой женщины, но не любая так из них выходит, как Иллария. Она молчит неделю, не обращает внимания на мерзкие смс, не отвечает. Потом шьет себе сумочку с бахромой и желает своему бывшему счастья. И совершенно спокойная и сияющая приходит к Павлинке делать стрижку.
– И ты не хотела бы его удушить? – спросила Павлина сквозь падающие со лба капли.
– Нет, конечно. Если он смог так со мной поступить, значит, он уже несчастен, и карму себе еще больше испортил. Что с ним будет теперь? Полный тупик. Я стараюсь простить и посылаю ему самые светлые мыслеформы, оптимистичные.
– А я, Ларик, трудно прощаю, – призналась Павлина, садясь на стульчик. Иллария ее занавесила радужной накидкой парикмахера. – От меня десять френдов ушло. И кто потом лбратно просится – не прибавляю.
От нее уходили френды, от нее отлетали пряди темных с проседью волос. А Иллария не допускала проседи, зорко следила. И держалась, как струнка. А Павлина стеснялась при ней своей полноты и вздыхала. Она знала, что вот сейчас от нее отстригут лишнее, и ей станет легче и веселее.
– Хорошо, – мурлыкала Ларик. – В тебе до сих пор обиды сидят. Ну, вот приди какая-то обидчица. Допустим… с цветами? Неужели на порог не пустишь?
– Нет, не пущу, – заносчиво произнесла Павлина.
– А вот и зря, – ножницы задвигались быстро, залетали вокруг, как птица, щелкая клювом. – Ты помнишь правило? Сначала сделай вид доброжелательный. А потом и внутри злость пройдет.
– Да ну еще, притворяться перед всякой козой…
Телефон запел мощное ирландское «Благоденствие». Павлина нахмурилась.
– Да нет, я дома. Но я не знаю, меня сейчас стригут. Как-то неудобно. Ни посидеть. Ни поговорить.
– Не слушайте ее, – пропела в трубку Ларик. – Мы уже заканчиваем. Можно зайти.
– Ты что творишь, Ларик? – завопила Павлина, завозилась под накидкой, как вспорхнутая курица. – Зачем она мне нужна? Водила в театр два раза. Потом пропала навеки. Что я должна думать? Что она умница-разумница, а я чокнутая бородатая старуха?
– Ты же восхищалась ею.
– Да! Еще бы не восхищаться. Преподает. Конференции ведет. Двух сыновей вырастила. Красавцы такие. Но ведь если она тебе навстречу шагнула, хочется, чтоб навсегда! Ты понимаешь? Я обнаружила – она такую прозу пишет интересную. Но она зашла за угол – и все, пропала. Каждую неделю в новом городе. Она путешествует до изнеможения. Но… изнеможение не приходит при такой прыгучести. Просто наступают рабочие дни, и она бодро идет на занятия. А раньше, если выпадало окно в расписании, я кормила ее супчиком и салатом. Мы столько говорили, смеялись…
– Ну, вот видишь! – Ларик стряхнула накидку. – За что ж ее прогонять? Стрижка готова, давай свю краску «Полетт». Вы давно не виделись?
– Около года. Возможно, два.
– Это еще ничего. Ну, а что ты так заметалась? Все, волосы накрасила, вот тебе пластиковый беретик, через полчаса смывать.
Павлина поставила чайник. Солнце, несколько минут блестевшее за девятиэтажкой, снова утонуло в тучах.
– Я подарила ей мои книги! А она написала одну статейку и сдулась. А я ждала откровений…
– Милая, – Ларик обняла ее за плечи, – ты, выходит, не просто так дарила, ты ждала не дружбы, а дивидендов. Не каждый написал бы про тебя. Это то, чем не стоит рисковать. Она и одной могла не написать, сама знаешь. Это наказуемо. Но она-то написала! А?
– А остальные книги она даже не читала. Когда мы стали обсуждать черты моего стиля, я поняла – она не может ни одной цитаты припомнить, ни одного примера привести. Потому что текстов не читала.
– Ну, а ты что? Высказала? – Ларик уже разливала чай.
– Я… Да, я написала ей цитаты, сама.
– И?
– И она как ни в чем не бывало уехала в Швецию и вообще ничего на этот счет писать не стала. А ведь я ей все подготовила.
– Неужели в выгоде все дело? А если без выгоды?
– Да я просто скучаю. Она же водила меня в мелкие стильные кафешки, заказывала чай масала.
– Так ты возьми да сама завари этот чай. И тебе покажется, что…
– Ничего не покажется. Год назад она еще вопросы какие-то задавала про мои книжки. А теперь – все! У меня появилась надежда, что общество меняется. Но ничего подобного. Я остаюсь неуслышанной. У нее, конечно, широкий круг общения – на кафедре да в альма-матер. А что я…
Они помолчали, похрустывая печеньем.
– Нет, меня просто бесит эта пустышка.
Да, но пустышка идет нарасхват. Ее никогда нет дома, летает с поезда на поезд. А удел Павлины – сидеть и ждать, когда ее величество соблаговолят…
Ларик засмеялась. Только хотела что-то сказать, как ее мобильный затрезвонил. Она стала говорить тихо, немного томно, поглядывая за окно. «Нет, я не дома. Неудобно говорить. Как это – приедешь? Сразу пять человек? Увы, ненаглядный. Да, экскурсию могу, но вписывать никого не стану. Ремонт у меня».
Это, наверно, был коуч из Поволжья, они познакомились на фестивале. Немного затеплилось что-то, но сейчас он притащил ей сразу пять человек. Понятно, все испортил своей выгодой. Ларик просекла его прагматизм, ее не обманешь. Это правда как-то не комильфо. Не успел полюбить, уже пользуется.
Иллария говорила и одной рукой гладила себя по коротко стриженому затылку. И длинные пальцы с маникюром чуть светились в черной стрижке. Ну, сколько бы вы ей дали? Тридцать? На самом деле Ларику за пятьдесят. Вот женщина.
Бах – кодовый звонок. Неужели?
Внизу хлопнула дверь, послышались шаги на лестнице. И вдруг – эхом романса: «Ехали на тройке с бубенцами, а вдали мерцали огоньки. Мне б теперь, соколики, за вами…»
Конечно, конечно, это шла чудесная плавная Кася, равнодушно бросившая ее, Павлину, вместе с ее романами и супами. Только Кася могла напевать на лестнице, не боясь, что ее примут за пьяную. Кася всегда была верх естественности, рыжие пряди струились по серой курточке, их раздувал ветер. А могла прийти в белой кроличьей жакетке и красной пузырчатой юбке – даже в дождь. И это тоже было естественно и нарядно. А Павлина в вечной черной юбке в пол и полосатом джемперке с бусинами вокруг хомута – всегда одинаково, и как упрек.
– Здравствуйте, голубушка Павлина Игоревна, – преувеличенно вежливо пропела Кася.
Входя, одной рукой стягивала куртку, второй делала приветственный жест, как актриса из авто.
– Здравствуйте, здравствуйте, – ехидно ответила Павлина, делая реверанс и наклоняя мокрую голову.
– Проходите, – Иллария приняла куртку, закрыла дверь, жестом предложила войти.
– Я не вовремя? – испортить улыбку Каси было трудно.
– Мы тут слегка чепуримся. Но чай-то можно? Да, Павлушечка?
Павлину поймали и приперли к стене. Она сделала милое лицо и снова поставила чайник.
– Ах, конечно, чайник. Я вкусного принесла, – женщины уютно сплотились, зашуршали обертками и ароматными изысками.
– Но, Кася, ты прекрасно знаешь, что мне это все нельзя! А вы с Лариком – пожалуйста.
Итак, компания оказалась за столом. Слишком круто заваренный чай с мандариновыми корочками, и разрозненные печенюшки, и огромный пакет сладостей, принесенных Касей, превратили стол в кондитерский прилавок, даже чашку было некуда поставить. Есть такие конфеты, которые называются «Степ», они сделаны из густого какао с нугой, есть добавка из фруктов, вафель и орехов. А есть такие конфеты, которые состоят из абрикосов или чернослива в шоколадной обливке, все не менее вкусно. Павлина враждебно смотрела на эти тутти-фрутти, и есть их не собиралалась.
Кася и Иллария были практически не знакомы, но разговаривали так, будто знались много лет. Обсуждали новый театр, который насильно закрыли. Театр своей труппой во второй раз построился и открыл сезон назло врагу. Кася-то понятно, она театровед, но Иллария сидела в своей библиотеке. Вера ее были аняты.. И вот они давай обсуждать постановку сказки про Герду! Оказалось, на этой постановке не просто столики стояли хаотично, но там в течение пьесы даже шампанского наливали, и это было классно. Классно, сплошная игра в правду и ложь. А Павлина Игоревна сидела, смотрела в телефон, потому что пьесы не видела. Ей бы эта хитрость с шампанским не понравилась. Она потихоньку отнесла в этот театр свою пьесу. Но ответа так и не поступило. Стало ясно, что ни шампанским, ни чем-то другим на ее пьесу заманивать не станут.
Каждую по отдельности Павлина знала давно, а теперь вышло, что она сидит рядом с ними и молчит. Она же болтливее них обеих вместе взятых! Но как было раньше: приходила Иллария, чтобы сделать стрижку. И пока ее стригли, Павлина послушно выбалтывала все, что душу томило. А она всегда тревожилась – про детей, про книжки.
Это происходило незаметно! Павлина одним глазком посматривала в зеркало, замечала, что Иллария слушает ее внимательно и кивает, поправляет и подравнивает непослушные пряди, а потом отпускает однозначное односложное замечание: «Да!», «И не говори!» – а потом вдруг и вывод после всего! «Да полно тебе, Павлина, дети как дети, что ты все выдумываешь», – и прибавляла что-нибудь про себя.
И все было наоборот, когда приходила Кася, и Павлина пыталась угостить ее нехитрым супчиком или печеночными оладьями. При этом говорила всегда одна Кася, а Павлина в нетерпении помалкивала. Потому что у Каси был поток информации – сколько студентов из группы пришло на занятия, на какой конференции она только что побывала, как поживает ее выпускник, ставший директором музея. Тут уж Павлина молчала, кивала, поддакивала. А на самом деле она, может быть, ждала вопроса о себе, о своих замыслах, но эти вопросы не поступали. Кася была переполнена всегда, стого памятного семинара.
Как Павлина и Кася познакомились? Да просто шел семинар, и в поле зрения попала статья Каси, которую Павлина похвалила, и они вместе пошли домой. Вот так это было в те времена. Кася вела себя очень тонко, всячески намекая на то, что ей повезло с новым знакомством, что она готова читать новые книги и разбирать их вместе. Павлине, конечно, польстило, но это кончилось очень быстро. И вот сейчас, когда можно было разговаривать о чем угодно, она молчала. Она точно знала, что Кася не читала ее книг, что Иллария тоже не читала ее книг, и вообще, они с Лариком вели себя очень независимо, давая понять, чтобы их никто не трогал.
Павлина внезапно вздохнула:
– У меня тут книжка вышла, девочки, не хотите взглянуть?
Это был порочный путь, так делать было нельзя! Искусство не стоит заедать шоколадом. Надо было подождать, когда они сами обратят на нее внимание, сами спросят, но этого не происходило. По времени терпеть не хотелось, вот она и протянула им книжку. Они со скучными лицами перестали болтать про шампанское на спектакле и по очереди листали книжку!
– Что же, я могу один стих, – заявила Иллария и с выражением прочитала.
Это было непередаваемо, потому что она тоже когда-то была изрядная поэтесса.И она все стихи читала особеннным образом – «проговаривала».
– А ты?
Но Кася смешалось.
– Меня нельзя считать чтецом. Я все как-то больше по театру.
– Да полно, возьми хоть одну штучку прочитай.
Кася прочитала, но с напряжением, не угадывая ритмику.
– Спасибо, девочки! – воскликнула Павлина. – Очень приятно.
На этом чаепитие в Мытищах закончилась, но Кася почему-то не уходила. Это был удобный момент, чтобы ее выставить за дверь. Небрежные слова уже готовы были сорваться с губ Павлины. Вдруг девочки зашептались.
– Ну, давай, давай, – послышалось, вроде сказала Иллария.
Потом:
– Да ну, как-то не того…
– Да давай.
В этот момент Кася достала какую-то коробочку и говорит:
– Коль дух парит, а дело перед праздником, хочу подарить нашей хозяйке одну маленькую красивую штучку.
Достала из коробочки маленькую яркую стрекозку и приколола Павлине на хомут у ворота. Вот так-так. Это был символ, ведь когда-то выходил в городе журнал «Стрекоза», но эпоха давно прошла. Это специально или нечаянно? Павлина стояла перед зеркалом как пришлепнутая. В новой прическе. С брошкой у горла. С пятнами на щеках. Куда-то улетела ее злость, и она все еще держала новую книжку в руках. Сама стала читать, прямо тут, в прихожей, пока девчонки одевались. Самый довольный вид был у Ларика. Она поставила весь этот спектакль.
– Я же говорю, все чудесно. Жаль, что ты не признаешь динамические медитации, они дают такое равновесие! А стихи хорошие, трогают.
И они вышли, подмигивая друг другу.
Через пару дней Иллария прочитала в Павлинкином блоге про это саепитие.В личном сообщении она дала понять автору, что автор все опошляет. Павлина остолбенела. А как же двадацать летдружбы? А как же умение потушить негатив, динамические мдитации? А как же посвященные ей стихи? Значит, она просто себе не понравилась в оисании? Но ведь сама же учила преодолевать агрессию, прощать? Неужели почудилось? Павлина долго сидела перед ярким мнотором и вытирала бегущие по лицу дождевые камли. Потом вздохнула, исключила Ларика из друзей и решительно выключила компьютер. Ну да, иногда Павлина Игоревна просто невыносима.