Памяти моей духовной матери и родной бабушки Околотиной (урожденной Шемякиной) Евдокии Васильевны.
В большой и славной семье Шемякина Василия Ивановича и его законной супруги Евдокии Ивановны, урожденной Турушиной, последней в семье появилась на свет девочка. В знак все крепнувшей любви к жене, за внешнее сходство с ней и в знак благодарности за женский подвиг - рождение дочери - названа она была отцом именем своей любимой супруги - Евдокией, а по-домашнему - Дуняшкой.
Дуняшка родилась 1марта 1910г. в г. Кинешме Иваново-Вознесенской губернии. По обычаю и старому стилю в этот день в святцах не было женских имен, кроме Валентины, со значением имени - Сильная. Девочка, рожденная в марте, согласно святцам, будет нуждаться в постоянной опеке. Для нее характерна робость и нежность, напоминающая неуверенные первые весенние солнечные деньки. Но выбор имени, который сделал отец, был не по святцам. Всю её жизнь в дальнейшем Судьба подтверждала, что Евдокия - Благоволение, не просто случайный выбор. Это был её крест по жизни - нести людям добро, милость, прощение и благосклонность к чужим ошибкам.
О своей жизни Евдокия Васильевна говорила мало, потаённо, оберегая близких от переживаний тех страшных времен. Но так уж устроена память у человека, тем более подростка, что запоминается ему лишь только яркие и добрые образы из личной жизни да уж совсем необычное - из чужой. А рассказать ей из своей жизни внукам и правнукам было много интересного и поучительного.
Из ярких образов остались у неё воспоминания детства в большой и дружной семье, окруженной родительской любовью, заботой друг о друге.
Дуня была очень привязана к отцу, часто вспоминала об их счастливой жизни в раннем детстве и совместной рыбалке в Плесе, на утренней зорьке на Волге, когда отец держал в одной руке удочку, а в другой удерживал на коленях свою младшенькую. И это были самые счастливые дни в её жизни.
В эти моменты, когда она вспоминала своего отца, глаза ее светились настоящим счастьем. Она взахлеб вспоминала незабываемые зорьки, узнавала на картинах, имеющихся в ее доме Левитановские пейзажи, художественные работы родной сестрицы Анны, разговоры с отцом о жизни. И ещё были французские стихи. Видимо тот эмоциональный мир так крепко врезался в раннюю и счастливую память юной Дуняши, что стихи про природу и любовь, она помнила до самой смерти, декламирую их в глубокой старости весьма искусно, как заправская француженка.
А я, шестилетний мальчишка, много позже, внимал ее рассказам, лишь мечтая увидеть что-нибудь подобное в своей жизни. Это уж потом у Евдокии Васильевны было дежавю, когда она вновь побывала на берегах своей юности, после приобретения старшим сыном Володей своего дома на берегу Волги.
Детство и юность Дуняши красочно описано в трудах её матушкой Евдокией Ивановной в "Жизнь буржуйки". Их уклад жизни в Кинешме и Плесе, общение со знатными и образованными горожанами, духовными лицами, вхожими в их дом, с многочисленной и образованной родней, почитание традиций русской семьи, игры, песни, стихосложение и чтение стихов, почерпнутых в периодических изданиях журнала "Нива", семейные посиделки, с театральными зарисовками - наложили отпечаток на психологию и духовность юной барышни. А ранний труд и помощь старших сестер, особенно старшей Любы (Любочки, Анечки, Наташеньки - так всегда говорила про своих сестер младшая), по домоводству, по уходу за подсобным хозяйством, коровами и другой живностью в отцовском хозяйстве - заложили основу будущей живучести и приспособленности к будущей трудной жизни.
Дуняша росла крепкой и здоровой девочкой. В семье культивировался культ здоровья, трудолюбия, познания и учебы. Примером для подражания для неё была старшая сестра Люба. О ее силе, ловкости и смекалке она с восхищением рассказывала и откровенно гордилась ею. Люба могла, по её словам, удержать за рога двух коров, бесстрашно доила их, заготавливала в лугах вместе с отцом сено и трудилась наравне с ним, помогая вести беспокойное личное подсобное хозяйству. А оно у отца было не малым - только на дворе было три коровы, механическая мельница и мукомольное дело.
До 1917г. вся семья жила в г. Кинешме на Волжском бульваре, в особняке, расположенном на берегу Волги. Отец тогда имел в своем владении дом, механическую мукомольную мельницу и торговлю мукой. После известных событий 1917г., когда в 24 часа по предписанию новой власти семья была фактически выброшена из собственного дома, отец был вынужден с семьей перебраться в г.Плес Ивановской области. Василий Иванович до 1923г. там служил десятником в одной из контор, а с 1923г. по 1927г. в условиях НЭПа вновь занялся торговлей мукой в компании с Тихоновым и Кузнецовым.
Революция застала семилетнюю Дуню в отцовском доме в Кинешме, ныне Дворец Бракосочетания на Волжском бульваре. Ужасы репрессий и ультиматум ВЧК освободить дом в 24 часа, она помнила, как в страшном сне. Помнила и как приютили их семью чужие люди, и как работники, связанные со службой и делом ее отца, под покровом ночи, вынесли и передали семье часть одежды и продуктов, оставшихся в конфискованном доме. Невольно задумаешься о том, смогли бы угнетенные и озлобленные работники совершить подобное под угрозой расправы со стороны карательных органов?
Много лет спустя, когда выдавали замуж её старшую внучку Людмилу, Евдокия Васильевна переступила порог отчего дома, в котором уже во времена гласности организовали кинешемский Дворец бракосочетания. Она стояла перед парадной лестницей, а я держал её за дрожащие от волнения руки. Разволновалась она сильно: воспоминания, унижение и боль за семью нахлынули на неё девятым валом. Она остановилась на широкой лестнице, ведущей на второй этаж ЗАГСа.
- Бабушка, Вам плохо? - сотрудник архива заглянула Евдокии Васильевне в глаза , полные слез.
- Милочка, это мой родительский дом, а это вот моя комната, а вот и мамина.
Она схватилась за сердце, чуть успокоилась, держась за перила парадной лестницы и мы втроем простояли на полпути к церемонии ещё минут пять.
- Так Вы - Шемякина Дуня? - воскликнула сотрудница.
- Я много знаю про Вашего отца, матушку. Мы потом обязательно поговорим с Вами. Дайте слово, что не забудете?
Бабушке было не до ответа, она была целиком погружена в свое незабываемое прошлое. Она впервые после революции ступила ногой на порог отчего дома.
Мы с работником архива договорились о встрече. И это потом, и впрямь, имело продолжение.
Мы поднялись в зал для церемоний, где уже полным ходом шла процедура записи актов гражданского состояния. Звучала музыка Мендельсона. Заученно и торжественно читались напутствия молодым. Все шло своим чередом. Записывалась и переворачивалась ещё одна страничка истории этого дома. Эти дела на земле совершаются быстро. Только для одной живой свидетельницы истории это была история её жизни и жизни ее семьи. А прошло- то всего 70 лет с той поры.
Потом уже, когда мы ехали обратно, останавливаясь на мостах, где молодые отдавали дань традиции молодоженов, она как-то прижалась ко мне, хрупкая, маленькая, но перенёсшая на плечах столько непосильного,печального. И в глазах ее, как в машине времени, проносились отрывки ее начала жизни. Вспомнила она позже своё сватовство и свадьбу.
- Времена в стране настали тяжелые. Нашей семье, как "лишенцам", были закрыты двери во многие учреждения, достойной работы невозможно было получить, несмотря на знания, опыт, квалификацию. Доставалась лишь самая грязная и недостойная, под матерные издевки черни, по воле судьбы ставшей мстительной и злобной. Но надо ведь было как-то жить и выживать.
Она замолчала, но, вспомнив про свадьбу внучки, начала рассказывать про свою.
- Сестры мои были ещё не замужем, а за мной ухаживал, а потом дважды сватался Александр Иванович Околотин из Крутиц. Это деревня недалеко от села Батманы Кинешемского уезда. Он мне поначалу не нравился, показался грубоватым, небольшого роста, коренастый, из простолюдинов, образования никакого не имел, но настырный был, здоровый, краснолицый, будто после бани. Мне же нравился другой мужчина, но судьба моя сложилась иначе. Мои родители дважды отказывали крутицкому ухажеру, ведь на выданье были ещё и старшие сестры. А сватались лишь ко мне. Все не расскажешь, но покорилась я воле отца, вышла не по любви. Но срослось - приспособилась.
- А ты знаешь, как мне выпала судьба выйти за него замуж? Мы с сестрами, Любой, Аней и Наташей на Рождество в 1925г. гадали , кому какой суженый достанется. Мы по очереди подходили к поленнице дров с завязанными глазами и по очереди раскручивались сестрами вокруг своей оси несколько раз, пальцем тыкали в поленницу дров и вытаскивали указанное пальцем полено. Мне досталось короткое. Сестры смеялись над своими чудными длинными поленьями, но моё воплотилось в жизнь, как и было загадано. Короткое и толстое, но с сучком.
Она помолчала и потом со вздохом вспоминала дальше.
- На родительском совете было принято решение о помолвке, меня благословили и вскоре сыграли скромную свадьбу. Я ведь не любила Шуру, как сейчас в фильмах показывают - цветы, стихи, нежности. А полюбила, ты не поверишь, за его коня, такого умницу, такого красавца. И мне приятно было видеть, как Александр Иванович по доброму обращался с ним.
Потом, уже дома, мы смотрели старинные фотографии молодой и красивой Дуняши и суженого Шуры, как она его звала. Старинные фотографии на толстых подложках, где родные были в старинных одеждах. На старинных фото глава семьи непременно сидел в кресле, а вокруг него, генеалогически, ветвились ярусами следующие поколения.
- Вот и опять дорогие сердцу мама и папа в окружении нашей славной семьи.
Евдокия перебирала толстенные листы старинного альбома , а перед глазами пронеслась вся история ее нелегкой жизни.
- Как же правы были мои родители, спасая семью от произвола властей, но мы с Любочкой, сестрой моей, будучи с умыслом заранее выданными замуж, незадолго до ареста отца, фактически спаслись сами и уменьшили несчастье мамы и папы.
Вскоре народился у Евдокии Васильевны мальчик. Назвали Леней в честь её дяди.
Удивительный был ребенок. Прожил он всего 2 года. И, вспоминая его, она непременно говорила о нем, как об удивительном ребенке. Ныне бы сказали, что он был ребенком - индиго. А то, с чего бы ребенку больному пневмонией, 2 года от роду, быть развитым не по годам и заявить однажды маме:
- Маменька, я Вас так люблю, так люблю, я даже во сне летаю и люблю так сильно, как никто! Но только, маменька, вы с папенькой не плачьте, я скоро уйду, я умру! но я приду, потом, только Вы не плачьте!
И он вскоре умер! Пневмония у детей в те времена была почти всегда смертным приговором...
Старшая сестра Любовь Васильевна, удачно вышла замуж, у нее уже были двое сыновей, Кирилл 1927г.р. и Матвей 1929г.р. и переехала жить в Нижний Новгород.
Спустя год после смерти первенца, в 1931г. у Евдокии Васильевны в День рождения комсомола появился на свет Володя. Дуняша с Володей на руках навещала своих сестер, живущих вместе с родителями. И тетушки, Наташа и Анна, с нераскрывшимся материнским инстинктом, с увлечением занимались воспитанием озорного и смышленого мальчугана Володи.
А у её отца, Василия Ивановича, совсем не оставалось времени, чтобы подержать на руках любимых внуков, - мукомольное дело захватило его целиком и полностью. Отец разворачивался круто, торговля зерном и мукой захватывала ближайшие области Верхнего Поволжья. Но развернуться во всю ширь ему не дали. В стране начались политические репрессии и отец попал по навету в поле зрения следственных органов и в конце концов был арестован.
Суровые времена и события, описанные в "Жизни буржуйки", невидимой петлей сжимались вокруг семьи Шемякиных. В 1930 году арестовали отца по обвинению его в соучастии деятельности контрреволюционной церковно-кулацкой группы.
Василия Ивановича постановлением тройки при ПП ОГПУ по Ивановской области 4 ноября 1930г. осудили по статье 58-10 и выслали в ссылку в Архангельскую область на 5 лет. Слава богу, была разрешена переписка и это была отдушина всей семье.
Во время ареста отца и потом, в течение нескольких лет, вплоть до его освобождения, вызывали на допросы и маму, и сестер в отношении сфабрикованного Дела и "добровольной" выдачи семейных ценностей. Подвергались пыткам все и отец, и мама, и сестры. Только в виду того, что Дуня уже была замужем и жила отдельно от родителей, она не попала в водоворот событий, стоивших потерей здоровья и сокращения жизни членам её семьи. И только в конце декабря 1932года после пыток и страданий семьи и детей Василий Иванович уговорил Евдокию Ивановну отдать почти все семейные реликвии и ценности, дабы прекратить страдания детей, попавших в казематы ОГПУ. Так дочь Наталья Васильевна, получила пожизненное увечье, проведя много дней и ночей на бетонном полу в камере. Всю жизнь потом ходила только с костылями и палочкой.
Всё было оформлено не как конфискация, а как добровольная сдача ценностей с выдачей талона квитанции о принятии их Костромским Городским Отделом ОГПУ.
Тяжелое времена настали для семьи и, конечно, Дуняши. Переживание за отца, за мать и сестер, страх, ожидание ареста, пыток, когда на руках малые дети, нужда на всю жизнь закрались навечно в ее памяти. Но вспоминала она и говорила про то время очень мало. Одно в её глазах мелькало часто - Страх! Однако, и об этом говорили мало и умолкали, когда возникали вопросы.
Впрочем, о страхе и страхе голода, она говорила, понизив голос, и обязательно обращалась к собеседнику именно "Гражданин" и "Граждане", и в третьем лице. Там, где страх, там и храбрость. Не своя, а родителей и сестер. И особенно старшей, Любы.
Она рассказывала как-то, как её старшая сестра Люба, после того, как семья после революции вынуждена была уехать в Плес, была командирована отцом в Кинешму за хлебом для семьи. И она, юная девушка, бурлаком, за веревку и по ночам, против течения Волги, три ночи тащила тяжеленную просмоленную деревянную лодку с мешками муки. А это почти 50 км! И она справилась! Днем прятала лодку в кустах, а ночью рвала девичьи жилы. И дотащила! Отсыпалась потом двое суток.
Однако, и Евдокии Васильевне надо было жить, кормить и поднимать свою семью. А она требовала от родителей напряжения всех сил. Да к тому же в скорости появилась на свет дочка Любочка, Любовь Александровна, слабая здоровьем, лицом и телом очень похожая на отца. Детей надо было кормить и ставить на ноги.
Грянула война. Александр Иванович был призван в первых числах и ушел на фронт. Вернулся с неё в 1942г. инвалидом, оторвало по запястье руку. Так, потом всю жизнь он кутал свою культю в меховой мешочек из козьей шерсти на резинке, но все равно она оставалась холодной и по ночам его выворачивало от боли.
Александр Иванович был хватким мужиком. Получил от властей разрешение на постройку собственного дома, и на улице Губкина, 18 в Кинешме был построен из соснового леса добротный дом с сараями, хлевом. К дому прилагался участок земли в 6 соток под огород, да ещё рядом с домом в пойме оврага размером 4 сотки был выделен надел земли под картошку. Внутри дома на кухне планировалась большая удобная русская печь с лежанкой на двоих взрослых человек, с подтопком и заглушкой под самоварную трубу. Дед часто потом снимал эту заглушку и смолил Беломориной, пуская дым в печную трубу. Устройство нового дома велось под руководством и планированием молодой хозяйки. Много полезного было взято из её отчего дома, в т.ч. распашные двери в гостиную, вторая печь - голландка, а за ней женская половинка с образами, удобный теплый закуток. Дуня настояла на этих пожеланиях и потому эти "барские" двери всегда придавали особый шарм простому деревенскому дому.
Жизнь в собственном частном доме со всеми прелестями частной собственности предполагала полную автономию от кого-либо, от государства, в частности. И заботу о крыше над головой, тепле и уюте молодая семья взяла на себя. Шура обеспечивал дом дровами, выписывая порубочный билет на санитарную очистку выделенной делянки в лесу. Как правило, санитарной вырубке подвергалось "чуток" больше, чем полагалось, но зато вдоль их забора по улице всегда была длинная поленница березовых дров. За зиму сгорало более двух машин дров. В суровые зимы топили по два раза , в том числе и печь - голландку в зале.
Александр Иванович был из потомственной семьи мясников, знал толк в разделке мясных туш, участвовал в забое быков, поросят и прочей домашней живности. Тем и кормились. А ещё Дуня всегда давала мужу наряд-задание на каждый день, перед тем как он отправлялся на находящийся рядом скотофуражный рынок. Непременным заданием ему было выбрать и принести подходящий для наваристого супа кусок мяса для супа, жарки или прочей вкуснятины. А уж в лучшего знатока, чем он, не было в округе никого.
Александр Иванович был завсегдатаем этой кинешемской "Хитровки", где кипела жизнь, толпилась масса народа с окрестных деревень, других городов, где на ярмарке продавалось всё: от стогов сена, коров и лошадей до столового серебра, скобяных товаров и прочей домашней утвари. Рынок был велик и, обойдя его, присмотревшись и поторговавшись, всегда можно было что-то выгадать. А Александр Иванович был колоритным мужиком, вечно смолившим в углу рта папиросиной, уважаемым в своей среде человеком. Он был знатоком и поручителем крестьянских сделок, привлекался к торгам для купли-продажи, умел поторговаться, скинуть и (или подтвердить) цену. Он, то заговаривая, будто невзначай, и скептически оценив товар, "убивал" сделку, пощупав со знанием знатока бедную коровенку или козу, отходил, потом возвращался и, непременно сбавив цену, добивался своего. Это был азарт, его стихия. А наградой тогда было одно - кабак, пивнушка и с вечно клубящимся над входом табачным дымом, шумом и пьяными разговорами.
Вся площадь, занимаемая рынком, была полна людей. Особенно было много мужиков около и внутри пивнушки, где от грязи, прилипшего к ногам навоза, сырости и специфического запаха крепкого табака, пива и водки стоял настоящий смрад и гул хмельных мужиков. Там и совершались сделки. Мужики, ударив по рукам и выпив по стакану "зеленой" водки, порой пускались в пляс под гармошку и прихлопывания.
Еще будучи трезвым, Александр Иванович приносил увесистую сумку с заказанным шматом мяса и, дав указание Дуняше, исчезал опять в известном ему направлении. Его влекло туда, где гудел колхозный базар, кипели людские страсти. А Дуня тем временем привычным движением отполированным руками ухватом отправляла в растопленную жаркую русскую печь непременный тяжеленный чугун на 10 литров с сахарной мозговой косточкой, чтобы получились наваристые зеленые щи, чугунок с пшенной кашей, чугунок с молоком. Ставила чугунки побольше с запаренным кормом для кур, поросенка и прочей живности. Закрывала печь заслонкой и присаживалась к окошку с видом на мостик через овраг, на бурлящий базар, поджидая мужа. Тем и жили.
Этот рынок и постоянное вращение там Александра Ивановича сыграли в его жизни да и Евдокии Васильевны определенную роль. Это, конечно, и тревоги за мужа, его порой печально "благородное" состояние после посещений им злачных мест, после которых ей было особенно тяжело. Но в этих его похождениях, возможно, и было его спасение.
Это было и случайно и совсем не случайно, в частности вовремя встретить нужных людей. Так и случилось в один из дней, когда щеголеватого Александра Ивановича, в просторных шароварах, заправленных в сверкающие до блеска сапоги, рубахе, подпоясанной ремнем на круглом пузе, с культей в кожаном клобучке из козьей шерсти с тесемочкой, с непременной беломориной в зубах, в рядах с блошиного рынка заприметил известный кинешемский хирург Николай Федорович Крылов и окликнул его. Тот, узнав ,- не раз встречались и были хорошо знакомы, думал, что по делу. Ан нет. Крылов пристально смотрел, как Александр Иванович беспрестанно облизывал губу, катая Беломорину с одного угла в другой. От внимательного взгляда хирурга не ускользнула блямба на губе Александра Ивановича. Да и тот не дурак был, понял, что неспроста привлек внимание кесаря. Поёжился дедок мой от взгляда.
- Ты бы зашёл ко мне... завтра, Александр Иванович?!
Тот побледнел, зная, чем тот занимается в больнице и что от визита ждать мало приятного и помчался домой.
- Дуняшка, собирай мне смертное! - и выпалил с порога ей все, что произошло на рынке, о разговоре с хирургом и интересе того к заметной болячке на губе.
Дуняшка собрала поутру котомку и отправила мужа своим ходом в ЦРБ. Обследовали мужика, просветили рентгеном, взяли анализы, решили резать.
Евдокия пришла проведать, а он губой шлепает.
- Раскатал я, мать, губу чуток лишка, завтра резать, не поминай лихом!
Успокоила как дитятку. А на завтра вырезали у несчастного проросшую опухоль аж 18 см! Не достала пару см до сонной артерии. Раскорчевали губеху и отпустили через неделю с миром и Богом.
Присмирел Александр Иванович, - жить ещё хотелось, но стаканом водки порой заглушал свое тревожное состояние. Только времечко катилось своим чередом, а зерно опухоли на том же месте, как грибница,вновь ожило и проявилось. Прошло время около года, когда под нож опять пришло время ложиться. Вновь та же процедура с котомкой и иконкой за пазухой.
Вырезали , вычистили ещё раз, не дошёл Змей до сонной артерии совсем всего ничего, нескольео миллиметров. Но, располосованный, вернулся дед домой с надеждой жить. Но видно не только Бог любит троицу. Полтора года боролся организм, но побороть заразу не смог. Тот же хирург сделал все, что мог в последний раз и отпустил с богом.
Александр Иванович потом прожил ещё 18 лет. И как -то в доверительной беседе со мной,рядом со своей Дуняшкой, сказал мне - лучше не кури, лучше выпей, но с головой дружи!
Уже в конце войны 1945г. появились на свет Василий Александрович, а еще через полтора года Иван Александрович.
Как жилось во время и после войны Евдокия Васильевна рассказывала мало, только потом старший сын Володя, мой отец, рассказывал мне, что ему приходилось быть помощником отцу и кормильцем семьи, когда нужда и голод подступали слишком близко. Признался, что ему приходилось подрабатывать за гроши на базаре, чтобы как -то принести кусок хлеба домой. Но тот груз ответственности он пронес через всю жизнь. Обстоятельства заставляли браться за всё и он гордился, что был кормильцем вместе с отцом.
Во время войны у Евдокия Васильевна случился сыпной тиф, маялась в инфекционном лазарете, сердешная, в бреду. С лекарствами было туго, обритая наголо, лежала в ледяном помещении и не подавала уже признаков жизни. И её уже сочли умершей. Свезли в морг, много там уже было закоченевших болезнью людей с подобным диагнозом. Она рассказывала - был лютый холод, в сознании бред - не бред, а забытьё какое-то. Голоса звали идти куда-то, туда, где свет, где облегчение от боли. Но мысль одна стучала, словно молотком по сознанию и не давала ей уснуть – «А как там моя Любочка, Володя? Без меня они погибнут! Надо жить, надо вернуться!». Какой-то внутренний стержень не давал ей уснуть совсем, а в мозгах стучала одна мысль своей нужности. Это и спасло ее, дало последние силы выдержать, ради спасения себя и ради спасения своих детей. И, как говорила она, Ангел спаситель не дал ей уйти.
Её , не особо церемонясь, признали умершей. Пришел позднее санитар, схватил за холодное запястье, чтоб отвезти в морг, но уловил малейшее движение пульса - и закричал. Она , говорила, что всё слышала, чувствовала, боролась до самого конца и на последнем этапе толкнула свое сердце. Спасли её, сердешную, ... дали теплого чаю, выходили добрые люди, выходили Дуняшку.
Это ей послужило жизненным опытом - никогда не сдаваться, бороться до последнего вздоха. Много позже уже в 1956г. , когда появился на свет я, её первый внук, случилась и со мной подобная история, вернувшая меня к жизни благодаря своей бабушке и матери.
В те далекие времена жизнь ребенка могла быть порой весьма скоротечной, редко какая многодетная семья не теряла малолеток из за инфекций, отсутствия лекарств, доступа к ним, должного ухода и просто люди привыкли к частым детским смертям.
Мне было отроду несколько месяцев. Неутешительный диагноз, поставленный мне главным врачом, практически не давал шансов выжить. Матушка моя Таисия Макаровна эти тревожные дни и ночи проводила в инфекционном отделении вместе со мной. Отсутствовали нужные лекарства, антибиотики, и лишь прямое переливание крови по медицинским показателям давало шанс меня спасти. И мать моя 12 раз прямым переливанием из вены в вену дала мне свою кровь. Но и в этом случае, мне становилось потом все хуже и хуже. Уже на столе в кабинете главного врача Кинешемской горбольницы было констатировано, что врачи сделали все возможное, стрептомицина в больнице нет и не будет, уповайте, мол, родители, лишь на Чудо. И меня увезли домой в плетеной карете, укутанного в два ватных одеяла.
Главный врач напутствовал на дорогу плачущую мать
- Пытайтесь сами найти лекарство или народное средство, ищите в деревне бабку. Заговорит,зашепчет может.Есть такие.
Он опустил голову и тихо сказал
- Да и пусть вам Бог - в помощь, молитесь! Но не жилец он, лучше заранее мерку с мальца снимайте!
И вот я уже в бабушкином доме. Зима студеная, мороз трескучий, под 30 градусов. Пришла бабка кликуха, принесла снадобье, корешков и трав каких-то, посоветовала искать все-таки лекарство, и еще посоветовала выставить меня, укутанного, прямо в карете на мороз. Не знаю я , что подействовало, то ли нашли отец с дедом стрептомицин, то ли снадобье это помогло, но, когда 10 летний родной дядька Ванька выбегая каждые 15 минут на мороз и губами трогая мой носик, вдруг ощутил трепетный огонек . Мал я был, но в генной памяти не выскрести и не забыть тот его вопль из сеней:
- Лёёёёёенька ожил!
Можно только представить шевеление в домашнем муравейнике, когда в семье вдруг вспыхивает огонь, пожар или пламя надежды.
Бабушка с дедом на семейном совете тутже решили резать петуха, оставшегося живым с одной лишь выжившей курицей. После сильных морозов вымерзли все куры, да и у петуха-красавца всё равно гребешок был сильно обморожен и безобразно свисал набок. Сварили из него бульон и стали давать мне по каплям. И опять свершилось Чудо, - я "попер," как говорили в наших краях, рос и поравлялся словно на дрожжах. Выходили меня!
И вот живы мы - и мой отец, старший её сын, и я, и мои дети, а теперь и внуки... Случались потом в нашей семье удивительные вещи, но пример стойкости духа подавала всегда Евдокия.
Чтобы как -то выжить семья на дворе держала козу, кроликов, поросенка, кур и завели для охраны собаку. Дед занимался выделкой шкур, занимался их дублением, ухаживал за скотиной, косил одной рукой траву, зажав косу ближе к телу. Потом бабушка наладилась шить из выделанных кроличьих шкурок шапки, дед продавал их на соседнем базаре в сезон, летом заготавливал сено, дрова.
Евдокия Васильевна рассказывала мне, что был у них одно время конь с телегой. Умный был конь. Мальчиком кликали. Евдокия его очень любила, кусковым сахаром потчевала, да горбушкой хлеба. Дед часто любил после сенокоса употребить с мужиками поллитровку, падал боком в телегу с сеном, дергал вожжи - Домой! и Мальчик сам находил дорогу до ворот дома. И стоял пока не открывали.
Евдокия рассказывала случай, как мой отец, Владимир, мальцом, играя, залез под телегу, тормоша беспробудного отца, и, уронив клок сена, сам заигрался и уснул под телегой.
Евдокия Васильевна, выйдя за ворота, увидела стоящего коня, спящего мужа в телеге и взяла под уздцы, чтобы убрать подводу во двор. Мальчик стоял как вкопанный! Удивленная Евдокия и куском хлеба, и сахаром, и уговорами несколько раз пыталась завезти коня во двор, но всё безрезультатно! Пришлось будить Шуру. Тот протер спьяну глаза, взял вожжи, хлестнул коня, а тот стоял, как мраморный. Только глаза налились кровью, хрипел, но стоял! Кнут сгоряча тоже не помог.
- Что-то не так, Дуня, посмотри под телегой.
А там, свернувшись калачиком, в сене лежал головой прямо под колесом Володя! Только мать выхватила из-под телеги сына, как Мальчик стремглав влетел во двор и прямиком к яслям и воде в бочке. Так велика была жажда и голод у коня, а ведь стоял не шелохнувшись!!! Плакала Евдокия тогда от счастья или нет, она не говорила, я не знаю, но потери второго сына ей бы не вынести. Мальчику она задала тогда мешок овса и целовала коня в морду. А он смотрел на неё умными глазами и тоже плакал.
У Евдокии Васильевны был огород, отведенный большей частью под цветы и ягодники, а другой частью огорода были гордостью Евдокии Васильевны - там росли яблони и декоративные растения. С яблонями Белый налив под окном и Зимняя красавица ей помогла и посоветовала посадить ее старшая сестра Любовь Васильевна, изредка бывавшая в гостях. Старшая сестра со своим высшим сельскохозяйственным образованием всегда была в почете у Евдокии. Она и привила младшей сестре любовь к цветам и агротехнике. Цветы для Евдокии Васильевны были той энергетической отдушиной, что давали ей силы и вдохновение. У нее светились глаза, когда она погружала свое лицо в это буйное солнцетворение, собранное ею в оригинальные букеты. Сейчас таких букетов никто не делает, а она, кроме выращивания цветов для себя, всегда приносила радость людям, составляя композиции для свадеб, торжеств и просто торгуя на рынке. Букеты эти были плоскими!! и непременно в центре был её любимый георгин, сбоку гладиолусы, обрамленные вуалевой Мечтой, астрами и множеством других цветов, о которых я в то время не имел понятия. Она составляла весьма искусные композиции, что очень нравилось покупателям.
Учась в Иванове, я часто возвращался пешком с вокзала, для того, чтобы поздороваться с бабушкой и забрать её с рынка домой. Бывало, что она стояла в ряду с такими же многочисленными цветочницами, грустно поджидая редких покупателей. Мне это довольно быстро наскучивало и я подключал свою коммерческую жилку, играя подставного покупателя. Мы вмиг распродавали цветы, заходили на рынок, набирали лакомств и ехали к ней домой на шуйском "тупом" автобусе №4, чтобы уже у нее дома попить чайку со сластями и насладиться новостями и общением.
Уже потом, откушав вкусностей и расстегнув ворот рубахи после второй чашки из кипящего пузатого самовара, кипящего на шишках и лучине, я опускался в изнеможении на дедову кровать, а она подсаживалась и говорила со мной. Все подробно расспрашивала меня про жизнь, про успехи, тревоги, и даже про политику, спрашивая мое мнение о событиях в стране. У меня был бесконечный стимул радовать ее своими оценками и достижениями. А она в знак одобрения непременно похлопывала меня по спине рукой. Кто понимает язык жестов, тот поймет этот жест бесконечной любви.
А потом наступало время и желание подарить ей крупицы своего тепла, помощи, заботы и любви. Той, кому я был обязан всем. Спадала жара, мы брали ведра, лейки и поливали цветы и грядки. В мою задачу входило наносить воды две большие бочки из пруда, что был в 200 метрах от дома. По два ведра было носить долго, а коромысло помогало уносить сразу по четыре. Вот уж бочки полнехоньки, можно было искупаться в мутном пруду, где плескалась ребятня да квакали лягушки.
Много раньше этот пруд населяли и караси, и утки, и плавала самодельная лодка из досок, сделанная Иваном Александровичем, устраивались "морские" детские баталии. Там же, только выше, где чисто, полоскалось белье. Пруд потом засыпали землей и сделали на его месте АЗС.
Запомнились семейные традиции отмечания праздников в доме Евдокии Васильевны. Готовились заранее , особенно к Пасхе (
http://www.proza.ru/2016/02/09/2643) , Новому году и Дням рождения. На семейном совете утверждалось меню, сервировка,составлялся список гостей. Обязательными ко столу были пироги четырех-пяти видов, в т.ч. сладкие. Плюшки -завитушки из русской печи, студень, и фирменное бабушкино блюдо - заливное из молочных козлят или кролика. Заливное из козленка, украшенное листочками зелени и морковкой было настоящим произведением кулинарного искусства. Ароматный холодец и непревзойденный вкус его я помню с детства. Пироги были непременно с зеленым луком и яичком, капустой, мясом, сладкие с яблоком, творогом, изюмом. На десерт Евдокия Васильевна торжественно выносила хрустальную вазу с шоколадными конфетами, молочным сахаром и болгарским конфитюром. А во главе стола непременно стоял тульский самовар, в блестящие бока которого отражалась лампочка в вязаном абажуре . У каждого чин-чином был набор из блюдечек с цветочками и ложечкой. И было весьма смешно наблюдать, как придерживая двумя руками блюдце с кипятком, все комично надували щеки и дули на горячий чай. При этом особенно веселились дети, корча рожицы в пузатый самовар Чай был особенный - из пачек "Три слона" или "36". Чай хранился в старинной жестяной банке, пожалуй еще дореволюционной, но с сохраненной эмалью. Ко всему этому прикладывались вышитые мулине самой Евдокией Васильевной узорчатые салфетки, на колени полагались вышитые гладью полотенца, и кроме того убранство комнаты дополняли красивые вышивки. Полотенчики и картины висели на стенах, в перекладинах на прорезной резьбе. То, что висело, служило памятью и создано было трудами своих сестрах - Натальи Васильевны, талантливой рукодельницы и Анны Васильевны - самобытной художницы. Резьбой по фанере занимались сыновья Иван да Василий. Было много таких изделий с мудреной вязью, выпиленной простым ручным лобзиком.
В разгар застолья Евдокия Васильевна со словами
- Граждане, сейчас будет сюрприз!-
вставала из-за стола и появлялась в распашных дверях, красивая и нарядная, с подарками для каждого. Именно тогда она была счастлива, когда видела удивленные и счастливые глаза своих детей и внуков.
14 марта , в День ее рождения, как правило собирались все, кто мог придти. Пока мужчины "разогревались" малой толикой от припрятанной чекушки, обсуждали предстоящие дела, погоду, планы, посылали за гитарой к Сергею Туманцеву, соседскому парню, другу ее сыновей или к соседу- гармонисту Юре Федюхину. После подключения к празднику баяна и гитары бытовые проблемы уходили на задний план. Но не у всех. Я же традиционно брал в руки лопату и начинал прокапывать канаву для стока воды на улице перед домом. Это был мой маленький довесок к подарку ко Дню рождения бабушки. Снега были в то время немалые, сгребали его именно в канавы и прокопать путь для подпирающих талых вод было непростое занятие. Задержка могла привести к подтоплению подвала, где хранились корни гладиолусов, картошка и весь продовольственный запас. В полный рост прокопанная канава торжественно открывалась в присутствии всей семьи, путем разрушения последней перемычки. Талая вода прорывалась тонкой струйкой, все больше и больше превращаясь в вешний поток. И это ознаменовало приход настоящей весны, открытие детской навигации в канавах и настоящий День рождения бабушки! 14 марта - Евдокия по Святцам!
С весной у Евдокии Васильевны была масса забот: надо было вытаскивать из глубокого подпола хранившиеся георгины и гладиолусы, обрабатывать их, сажать в горшочки на проращивание для получения ранних цветов и их продажи. В подвале хранились запасы картошки, овощей, закаток. Картошки порой выкапывали с земельного участка до 120 ведер. И все хлопоты в подвале ложились в основном на ее плечи. Пахали землю большей частью лошадью с плугом, а порой и под лопату. Сыновья и дочка, конечно, помогали, чем могли. Хороших детей она воспитала! Всем находилось дело.
Пришло время Ельцинской оттепели. Появилась возможность "собрать камни" - документы и попытаться пересмотреть уголовное дело её отца Василия Ивановича. Была вера в то, что репрессировали семью незаслуженно. И началась кропотливая работа в архивах, в судах, в музеях, в КГБ. Два года на поездки и переписки. И вот, наконец, появился слабый шанс попасть в архив КГБ г. Иванова. Боже, бюрократия в России жила всегда, были формальные отписки, но напоследок она или влюбилась в меня, или я её взял измором. Седая женщина - архивариус при "Сером доме" выслушала мои приключения и ... провела в архив. При мне нашла Дело Василия Ивановича, скопировала, пообещала продвинуть на подпись кому надо. И я уехал с чувством исполненного долга. Потом пришли официальные бумаги. Прадед мой - не виновен!!, был оговорен и полностью реабилитирован!
А через год , я узнал, что сгорел тот самый архив Серого дома, но дело Шемякина В.И. вышло правое!
По закону о реабилитации полагалась выплата в размере 10000 минимальных окладов заявителю и родственникам пострадавшего. Что послужило причиной кражи оправдательных документов одной из родственниц, не знаю. Но подключение милиции решило дело. Как много вдруг оказалось наследников!
Евдокия Васильевна прожила трудную жизнь, но справилась с честью. Уже будучи прикованной к кровати, когда умоляла ей помочь уйти из жизни от невыносимой боли, она высохла вся, но была чистой духовно и телесно и удивительно божественно красивой женщиной. Немного не дожив до своего девяностолетия, она тихо ушла. И надо было так случиться, что я успел с ней заранее попрощаться, чувствуя скорую ее кончину, но, получив поздно известие о похоронах, я по ряду причин не смог добраться до нее, чтоб проводить её в последний путь. Те слезы бессилия, отчаяния и огромной любви к духовной моей матери стоят до сих пор у меня в горле. Не могу простить себе. А она мне завещала свои последние слова - Всем прости да прощен будешь! Тем и живу!