Над ночным лугом плывёт Купалова песня: то затухает в стрекоте сверчков, то всплеском звучным наполняет застывшую в тумане пойму реки, будит её ото сна и несётся дальше за прилесок, где осыпается осколками эха у вековых сосен далёкого леса. Тихо шурша прибрежным камышом, река, неспешным потоком выбирается из леса, петляет между холмами и, наполняясь легким перезвоном от каменистого берега, несёт свои прохладные воды к берёзовой роще, где с вечера людно, весело, кострище, хороводы, а у берега девушки судьбу пытают— венки Купале по воде сплавляют, песни поют:
Ой на Ивана, ой да на Купала
Девонька гадала, суженого звала,
Утром с росою цветы собирала,
Вечернюю зорьку в венок уплетала.
— Бабушка, бабушка, чего там костёр жгут, зачем поют?
В доме погашен свет, и только блики далёкого огня замысловатой игрой теней будоражат воображение маленькой девочки. Из рощи приглушенно, то нарастая, то теряясь в луговых низинах, доносится девичья хоровая песня. На лавке у окна сидит бабушка, ждёт, когда уснёт внучка, и смотрит на далёкий костёр. Нахлынувшие воспоминания унесли её в прошлое, и она не сразу откликнулась на просьбу внучки.
— Это праздник такой, Ивана Купала, в эту ночь волшебство во всем: и в костре, и в песне.
— Ой, как интересно! Бабуль, расскажи про волшебство Купалы.
— Ладно, золотко, расскажу, только уговор такой будет: глазки закрыть и слушать, и тогда Купала явится, судьбу укажет — суженого покажет.
— Да зачем мне суженый, бабушка, я ещё маленькая. Ты мне ещё и про цветок папоротный расскажи. Мама говорит, он волшебный, а кто его найдет — у того всё-привсё будет.
— Все, да не все… Ладно, будет тебе и папоротник, и волшебство, и Купала. Ну так слушай. Много лет назад жили в одном селе две подружки: Маша и Варя. Уж так дружили, как никто в селе не дружил, прям как сестры родные.
Девочка закрыла глаза и сладко зевнула. Тихий, напевный голос бабушки доносился как бы издалека, а перед ней засверкал ярким солнцем летний день. Огромный луг терялся за холмами и волнами цветов, таял в мареве горизонта. А в низинке, под холмом, у берёзовой рощи девушки цветы собирали, венки плели, песни пели:
Цветочек, цветочек, приди в мой веночек,
Ромашка к ромашке вплету василёчек.
— Маш, а Маш, ты на кого гадать-то будешь?
— Не скажу, Варь, нельзя, желание спугнуть можно.
— А я знаю за кого свой венок Купале отправлю. Могу сказать, хочешь?
Маша промолчала. Знала, на кого гадать будет подружка. Ну и пусть, Купале решать, кому Степан достанется. Уж давно они вдвоём засматривались на него. Чернявый, смуглый, видать цыганская прабабкина кровь ещё не извелась, как посмотрит, сердце стынет, а он улыбнётся, подмигнет хитро и дальше идёт. А на спевках песню затянет — девки умолкают, слушают завороженно. И в работе спорый, никому не угнаться. На покосе всегда первым. Вздыхают мамки, уж больно хорош в зятья, да балованный, вниманием девичьим перебирает.
Маша страсть как хотела в мужья Степана и часто представляла себе, как с ним по селу гуляет, а девчата взгляды завистливые прячут, равнодушием прикрываются. Ведь лучшего парня себе прибрала. Да и он, похоже, не равнодушен к ней. Часто замечала на себе взгляд его. Но стоит ей в ответ глянуть, глаза отводит, смущается. Вот только беда в Варе, уж сколько раз замечала, как он ее: то словом дразнил, то взглядом одаривал. «Так, кто же ему милее?» — не давали покоя сомнения. Понимала, что запала подружка на Степку, только виду не показывает, шутками прикрывается, мол не нужен ей этот барон цыганский — так его в селе в детстве дразнили. Только не верила ей Маша.
А к вечеру у берёзовой рощи за селом, на берегу речки, парни с девчатами костёр разожгли, весельем зашлись, смех да шутки повсюду. Скоро и вечер подоспел, стемнело. Девки отделились, парням настрого к берегу подходить запретили, а сами венки на воду пустили, свечи зажгли, пожелание Купале прошептали. И поплыли огоньки в марево ночное, за излучиной скрылись, к Купале на суд. Не все венки река приняла, многие обратно к берегу вернула, со свечами потухшими. Не судьба им в этот год суженого встретить. Там и Машин был, поникший, цветом потемневший. Не признал Купала венок её. «Как же так? — расстроилась Маша, губы сжала, лицом помрачнела. Но бедовая была, с характером, всегда все по-своему сделает. И сейчас, быстро в себя пришла, на воду смотрела и тихо повторяла, — Мой будет Степка, мой, ошибся Купала, все равно по-моему будет!”
А Варя свой уследила, огоньком ярким первым в ночь уплыл. По душе Купале выбор её. Будет ей счастье. Обрадовалась, в ладоши захлопала:
— Получилось, получилось! А твой венок где, Машка?
Маша грусть с лица смахнула, улыбнулась, к подружке подошла:
— Уплыл мой венок, как иначе, пойдём к костру.
И засмеялась весело, взяла подругу за руку и к костру увлекла, а там уже парни заждались, девчат зазывать принялись.
— А кто из вас, девчата, первым судьбу испытает, с пламенем сыграет?
Варя им весело в ответ:
— Ну коль парни не прыгают, то я буду первой! — хитро так на парней глянула, Степана взглядом приметила и уже к нему продолжила. — А, кто из вас за мной следом прыгнет, тому поцелуй мой наградой будет!
И, не раздумывая, побежала, лёгким облаком взлетела, птицею над пламенем пронеслась, и в темноте растаяла. Девчата только ахнули, дух захватывало глядеть на полет её. Не опалил огонь, не обжог Варю, а значит определил Купала ей суженого. И огонь сразу вырос, к небу потянулся, в рост самого высокого парубка бушевал. И кто же он, смельчак этот, кто следом прыгнет? Мнутся, не решаются парни, хихикают девки, над парнями потешаются.
— Ну смелее, же, Стёпка, я ведь тебя жду! — из темноты, за костром, послышался голос Вари.
Стоял Степан, раздумывал, ведь давно уже глаз положил на Варю: веселая, лицом мила, на потешные игры придумщица. Легко на душе от взгляда ее. Но только и Маша ему нравилась, притягивала к себе взглядом кротким, покладистым. Пугало только, что изменить свой взгляд могла без причины на жесткий, пугающий, и тогда не узнать её. Тревожила Степана перемена эта, и потому побаивался её. А с Варей просто: улыбнулся ей, и она в ответ смеётся, взглядом зовёт, по всему видать, любит. Весёлый, беззаботный характер имел Степан и выбор по себе сделал: над костром взлетел, огонь разметал, к земле нагнул и в мгновение Варю обнял. К себе прижал, слова ласковые зашептал, мол моя ты теперь навек, нам только вместе прыгнуть, огнём повенчаться. Счастливая Варя, смеялась, глазами влекла, соглашалась:
— А чего не прыгнуть, Степан? Давай!
И взявшись за руки над огнём взлетели. Пламя расступилось, пропустило, и опять сомкнулось. Знать судьба им вместе рассветы встречать.
Увидела Маша, как Стёпка вслед за Варей прыгнул, застыла, холодом наполнилась. Ей бы прыгнуть, Степана поманить, ведь там, за костром, суженого выбирают, но нельзя, венок Купала не принял, а значит не ее судьба. И против не пойдёшь, опалит огнём Купала, сколько случаев было. Да и поздно уже, они уж Купаловым огнём повенчаны, судьбой связаны. А мимо бежали девчата, парни, прыгали, и там за костром в пары определялись. Пламя к земле жалось, пропускало.
А где же Стёпка с Варей? Маша глазами искала — не находила. Только, когда в тень отошла, увидела, как они, взявшись за руки, в луг уходили, а луна им дорожку стелила. И так горько стало Маше, грудь болью изошлась, и ни о чем уже и думать не могла, как о нем, о Степане. Молча вслед им смотрела, плакала, пока ночь их не скрыла. И так горько ей стало, такая обида накрыла, что и думать не могла, только одна мысль стучала: “Варька разлучница, мою судьбу сгубила, так не будет тебе Степана!” И в село побежала. К бабке Меланье ноги сами несли, и только у двора шаг замедлила, задумалась, ведь ведьма она, и мать настрого запретила ходить к ней. Однако сельчане к ней за помощью часто ходят, погадать на кого или приворот сделать. Вот и я пойду, не откажет поди.
Ворожка поздно ложилась, все снадобья свои варила, и в этот час ещё окошко светилось. Знать, не спала ещё. Решилась Маша, в окошко постучала. “А захочет ли она помогать мне?” — засомневалась, но желание заполучить Степана было столь сильным, что забыла наказы мамкины — ведьму стороной обходить и что негоже у темной силы помощь просить.
Услышала Меланья. Занавеска сдвинулась, и глаза колючие, недобрые на Машу глянули, мол, чего тебе? Боязно стало от взгляда этого.
“Да некогда мне страхом баловаться! — рассердилась Маша, —судьба уходит, Степана уводит!”
— Откройте, бабушка, нужду к вам имею, помощи прошу.
Узнала Меланья девку: “Ишь ты, припекло, видать, первый раз явилась, похоже дела сердечные.”
Занавеска задвинулась, и вскоре дверь захрипела, и рука шеей гусиной потянулась, в дом поманила. Заколотилось сердце у Маши, но пересилила себя, вошла.
В доме заспешила, сбиваясь, скороговоркой про беду свою сказывала, как обманул её Купала и Стёпку другой отдал. Рассказала и заплакала, горько так, понимала, что у подруги счастье отбирает.
Задумалась ведьма, все глазами Машу изучала, молчала. С первых слов поняла, не простая девка заглянула к ней, ох не простая. Сила тайная, до поры скрытая, томилась в ней, пробуждения ждала. А ведь она это, та самая, которую всякая ведьма найти должна. Ведь время уходит, и все уменье тайное, веками предшественниками накопленное, преемнице отдать положено. Иначе не примет её земля, и уходить придётся в муках страшных долгими днями-ночами. Вот судьба и прислала, одарила. Обрадовалась Меланья, но виду не подала и спросила строго:
— Не жалко подружку-то? — и помолчав минуту, смилостивилась, — ладно, помогу тебе, нечего Купале судьбы решать — красивых девчат счастья лишать. Я ведь знаю, как Купалу обойти и судьбу повернуть. Но готова ли ты, девка, силком его привязать? Будет он твоим, но страдать будет.
— Да, бабушка, помоги, чем хочешь отблагодарю, а страдать он не будет, что ты, ведь любовью своей одарю его, счастлив будет!
— Ну как знаешь, девка. Ладно, слушай, сильнее Купалы только цветок папоротника, но только если вплести его в венок из трав особых, заговоренных. Сегодня в полночь срок ему цвести. За ним в лес ходи, на медвежий холм, там поляну ищи, при этом наговор повторяй, а иначе не увидишь цветок этот.
— А какой такой наговор, бабушка?
— Научу я тебя, повторяй за мной, — продолжила ворожка. И научила Машу наговору колдовскому и венок особый дала.
— Смотри внимательно, девка, венок с рук не выпускай и наговор начинай, как только в лес войдёшь, а иначе хоть ночь броди — не найдёшь поляну папоротную. А как сорвёшь цветок, не медли, сразу в венок вплетай, и бегом к огню Купаловому, и там у костра хороводом ходи и тихо про себя желание повторяй про Стёпку своего, а дальше все само пойдёт. И где бы ни был Степан — придёт и за тобою пойдёт!
Довольная своей хитростью, выпроводила девку в ночь колдунья. Пришло время ей смену готовить. Девка в самый раз для этого, а то, что парня полюбила, так это делу поможет. Ведь обряд под венком не только для приворота, а, и чтобы силу свою пробудить и от Купалы огнём волшебным напитаться. А после обряда никуда не денется, пробудится, и быть ей наследницей. Радовалась ведьма случаю нежданному и, потирая ладони, в избу пошла. Давно хотела силой от огня напитаться, да не вышло, тут любовью наполниться надо, иначе не примет Купала, так ей ещё бабка говаривала. А ещё бабка сказывала, что обряд с цветком папоротника не всем под силу, сгореть можно в огне Купаловом. Да, чуяла ведьма, достаточно силы у девки, справится.
А Маша бегом через луг бежала. Далеко лес, надо бы до полуночи к медвежьей горке поспеть. И с первыми соснами наговор читала. Бежала, ног не чуяла. И время стало, луна застыла, только тени деревьев мелькали, как будто летела она. А вот и холм заветный. Поляна, небольшая, в десять шагов пройти можно, соснами охваченная, и папоротник в пояс озером колышется, в свете лунном играет. “А где же цветок волшебный?” — и скороговоркой зашептала: “Цвет цветочек, папоротный сыночек, выйди на поляну луной любоваться, там девонька ждёт судьбой забытая…”
И вскоре увидела, как в гуще папоротника яркий луч сверкнул и как будто день зажёг. Засверкала, засияла радугой поляна от цветка невиданного. “Он это! —мелькнула мысль. — Цветок мой, судьбу мне поправит, Степана вернёт!“ Смотрела, любовалась, сорвать не решалась, уж больно красив — как такой сорвать можно? Но тут слова ворожки вспомнились, что ненадолго цветок явится — засияет, осветит и спрячется. Тогда опять год ждать придётся. Решилась. Наговор шептала, осторожно, шажками мелкими приближалась. Подошла. Как во сне была, сорвала, к груди прижала, а он поник, свет потерял, но тепло от него ещё шло, мягкое, доброе. «Успеть бы, пока не завял», — подумала, и, не мешкая, в венок вплела и к роще побежала, к костру Купаловому.
А веселье у костра продолжалось, парни с девчатами песни пели, танцевали, по парам стояли. К тому времени огонь поутих, буйство изначальное раздал парам повенчаным и только пламенем согревал, теплом тешил. Надела Маша венок, к костру подошла, на пламя смотрела и желанье зашептала. Но не по нраву Купале гаданье колдовское, вспыхнул яростно, к Маше потянулся. Да не обжечь ему девку, волшебным цветком хранимую, попятился, утих, затаился. А Маша руки подняла, на цыпочки встала, закружилась и вокруг костра танцем пошла. Все быстрее и быстрее кружилась, и уже звезды над ней хоровод вели, а костер кольцом охватывал. И казалось, что над землёй летела, босые ноги травы не касались, а губы слова неведомые шептали, в заклинание складывали. И не властна уже над собой она, венок вёл, силу тайную пробуждал! Восторгом наполнилась рождённая ведьма, кружила вихрем вокруг костра. Пламя ярче стало, к ней потянулось, обжечь грозилось, но уже не девка танцевала — ведьма молодая, сшибала пламя, брызгами огня по траве сыпала.
А в это время на лугу за холмом в ромашковом поле Степан с Варей целовались, звёздами любовались. Да вдруг умолк на полуслове Степан, забыл о чем говорил, Машины глаза перед ним встали, тянули к себе. Заныло в груди, забилась тревога, где она? Почему он здесь с Варей. К Маше захотелось, до дрожи, хоть вой, вскочил он, заходил вокруг, застонал. Испугалась Варя:
— Стёпка, да что с тобой? Чего вскочил-то?
Ведь только обнимал её, голубил, и вдруг как чужой, в глаза не смотрит, взгляд прячет. И вдруг отвернулся, и пошёл к роще, к костру, бормотал чего-то, Варю не слышал.
А у костра Маша хоровод одна кружила, за собой девчат звала танец поддержать. Не решались девки, растерялись парни, уж больно странный танец танцевала она.
А тут, Стёпка из темноты вышел, не узнать его, изменился, как будто заболел, глаза блестели, на лбу пот выступил, даже дрожал немного. Машу увидел, залюбовался: “Вот она какая, любовь моя, вихрем кружит, никому не угнаться за танцем её, прости Купала, не Варя — она мой выбор”. А Маша танец оборвала, счастливая к Стёпке подошла, за руку взяла и в ночь увела. И опять под звёздами ветер ромашки луговые любовью укачивал.
— Теперь ты моя, — шептал Степан. И целовал жадно. С объятий не выпускал. Хоть и пугал Машу напором своим, но главное он теперь с ней, не с Варькой. Мысли о подруге тешили — отомстила-таки разлучнице. Пусть пострадает, поплачет, как я плакала. Но и особой радости не чувствовала. Да и Степан уж слишком напорист, торопится. И все её мысли о танце у костра, о том, как среди звёзд летела, костром повелевала, счастливой была. Как же ей захотелось ещё раз испытать танец этот!
— Будет тебе, Степан! — вырвалась, стряхнула с себя объятия.
“А нужен ли он мне, цыган этот?” — подумала, заторопилась, и все мысли уже только о себе, о пережитом и о бабке Меланье: «Зайти завтра, поговорить, расспросить, что за венок такой?» Чувствовала силу в нем. И пробуждалось в ней что-то неведомое, отчего и сладостью дивной наполнялась и страхом томилась. И уж ни о чем больше думать не могла, заторопилась.
— Домой пора, утро скоро, свидимся ещё, — и взглядом властным, жёстким на Степана глянула. Застыл Степан, растерялся, ведь любовью только тешились, не понимал перемены такой, а Маша вдруг отвернулась и к селу пошла. Заспешил Степан следом, уговаривал хоть на минутку побыть ещё, но не слышала, молча шла, в мыслях своих удалялась. Поник Степан, ссутулился, следом шёл.
А в тени крайней хаты их Варя встречала, с болью на Стёпку смотрела, понять не могла, чем Машка его сманила. Почему как телёнка за собой ведёт? Не понимала.
Время шло, к осени повернуло. Избегала Маша Степана. Все к бабке Меланье ходила, травы перебирала, снадобья варила. А Стёпка под домом у забора ждал, хоть минутку да с ней побыть, до дома проводить. Постоят у калитки, он с поцелуями к ней, обнимает, слова ласковые говорит, приятно Маше, по её вышло, но замуж не торопилась, не об этом мысли.
Горевала Варя, все никак понять не могла, пока не подсказали девчата, мол, подруга твоя разлучница к Меланье ходит, не иначе как приворот для Стёпки ведьма сделала.
И решилась Варя, к ворожке пошла. Просила, верните моего Стёпку, не нужен он Маше, тешится она и только. Меланья понимала, вздыхала, молчала, но потом странно так ответила, мол если судьба вам вместе, так это Купале решать.
— Но ведь Купала нам уже судьбу указал, а оно вон как вышло.
— Не знаю, девка, сама думай, раз любишь его, то и как вернуть должна придумать.
День и ночь думала Варя, придумать не могла. Уж сколько раз к Стёпке подходила: и просила, и стыдила, а он только глаза в сторону, и видно, что мучает его что-то. Люблю её, говорит, никак не могу оставить, все мысли о ней, и дня прожить без неё не могу. Прости. Виноват перед тобой.
Однажды Машку встретила, остановила, попросила:
— Верни Степана, зачем он тебе, ведь не любишь его, играешься.
Машка взглядом холодным в глаза глянула, улыбнулась насмешливо:
— Ну так и забирай, — и, подумав немного, добавила, — если сможешь.
— Да как же забрать-то, приворожила ты его, околдовала. Все село знает. Ведь подруга ты мне. Отступись, верни!
Отвернулась равнодушно молодая ведьма, ничего не ответила и далее своей дорогой пошла. Не знала она, как обратно отворот сделать. Да, и Меланья говорит, что не выйдет, уж очень сильным заклинание было.
Прошла зима, прошумела метелями, и вот уж и весна капелью вышла, травами зелёными луга окрасила. Зачах Степан, осунулся, все мысли только о Маше, нет ему ни радости, ни счастья.
Как-то Варя у окошка сидела, на тающий снег смотрела и вдруг поняла, что заговор колдовской от тепла уйдёт, тепла любви девичьей. И поможет ей огонь Купалов. И от этого легко и радостно на душе стало. Надеждой ожила, поняла, как приворот снять. Вот только не время ещё, ждать надо.
А в день Купалов на лугах любисток собрала и к вечеру тайком на речку, за излучину, в заводь тихую ушла, где вода тёплая, ласковая, течением не тронутая. Засыпала в воду цветов охапку, разделась, нагая в воду вошла, и там, среди цветов, лежала, любовью наполнялась.
А у рощи на берегу опять парни с девчатами костер жгут, веселятся. Торопится Варя, до полуночи успеть, Степана к костру завлечь. Где искать его, думать не надо, у забора Меланьи, Машку ждёт, печалью томится. Подошла к нему, поближе стала, и вскружилась голова у Стёпки, повлекло, потянуло его к Варе. Смеялась тихонько, за собою влекла, к роще, к костру Купаловому. Любисток всегда в любви помогал, на этом и расчёт строила. А Степан за ней шёл, хоть и на дом Меланьи оглядывался. Опять потянуло его к Варе, проснулась любовь забытая. А как костёр увидел, ожил, повеселел:
— Варь, а я и забыл, что Купала сегодня.
— А что, Степан, помнишь, как со мной прыгал? Прыгнешь ещё раз?
— Не знаю, а зачем мне прыгать?
— Так ведь Купала на суженую укажет.
— Мне с Машей быть, она моя суженая.
— А ты прыгай, и пусть Купала решит!
Сомневался Степан, не знал как быть. Тянуло его сегодня к Варе как никогда, и прыгнуть действительно хотелось. В глаза Варе заглянет и уж мысли только о ней, но стоит только взгляд её потерять, как Маша перед глазами. Чуяла Варя сомнения Степкины, знать помогает обряд любистковый, известное средство сердце парня зацепить. Нельзя его отпускать сейчас, уйдёт, и все, опять в Машины чары окунётся. И потому настаивала, в глаза смотрела, завораживала.
Решился Степан, молод, задор не растрачен, и к костру побежал, над огнём взлетел, пламя дрогнуло, пропустило. А в тени за костром вдруг очнулся, марево колдовское развеялось, и на мир вокруг другими глазами глянул и понял — Варя! Только она судьба его! Как он мог Машей увлечься, столько мучений от неё принял, ведь не любит она его. Варю окликнул, к себе позвал, и столько нежности в голосе его было, что Варя поняла, нет больше приворота, теперь все хорошо будет, к костру побежала, в огне растаяла. Что ей огонь, она теперь со Степаном будет. Снял Купала приворот ведьмовской!
– Вот такая история, внученька, да ты спишь никак? – заметила бабушка, вздохнула и опять в воспоминания ушла.
Купалов костёр догорал, тени на стенке совсем блеклыми стали, девочка давно спала крепким сном, а с рощи доносилась грустная, печальная песня.
Колышется лугом белая ромашка.
Полюбила девушка чернявого Иванка,
Но судьба коварная счастье отобрала.
Женщина улыбалась, на костёр смотрела, и там, среди парней у костра, виделся ей молодой и весёлый Стёпка, так сладко и нежно целовавший её в ромашковом поле.