Эта ель в лесу, на самой горе, была повалена ветром уже давно, года три назад. Она высохла, с вывернутых корней осыпалась земля, но упала не совсем, наклонилась гигантской стрелой в сторону поселка. Встал на ствол, пошел к вершине, поднялся, сколько мог, сел, верхушка опасно поскрипывает, если обломится, будет очень больно. Поселок как на ладони, кое-где из труб поднимается запоздалый для этого времени дым. Петухи один за другим нагло сообщают о своей силе и непобедимости. Парное жаркое утро. В самом центре поселка, на краю зеленого футбольного поля стоит пастух, ему лет тридцать, он страшно старый, у него худое, почти черное от солнца лицо. Пот стекает ручьями по его спине, но скинуть тяжелую, выцветшую плащ-палатку нельзя, во влажном еще воздухе висит столько комаров, что их можно раздвигать руками. К пастуху со всех концов стекаются коровы, они сбиваются в большой бесформенный круг, ждут команды. Вот все подтянулись, в воздухе раздается щелчок кнута и размашистый грозный мат - сигнал к движению. Коровы покорно выстраиваются в колонну и по пыльной улице неторопливо выплывают из поселка. Хозяйки еще немного смотрят вслед стаду, потом разбегаются по домам, отмахиваясь от комаров березовыми ветками. На полчаса становится тихо и пустынно, но вот захлопали двери, заскрипели калитки, люди пошли на работу. Да, рано я пришел, но все равно подожду. Жду. Наконец день окончательно укрепляется, раскрывается дверь моего дома, и я выхожу на крыльцо. Я босиком, на мне трусы и майка, в нестриженных с весны волосах гусиное перо, в руке лук из ветки рябины, на боку тряпичный колчан с куском хлеба и стрелами, на них настоящие наконечники из консервной банки. Трепещите, бледнолицые, жаль, томагавк вчера отобрал и спрятал отец. Срываюсь с крыльца и бегу к школе, там собирается мое племя, оно уже в сборе, оба друга, они поднимают вверх луки и издают грозное «У-у-у...». Мы выстраиваемся в цепочку и идем к лесу, постоянно меняя маршрут, чтобы никто не догадался, куда мы движемся. Оглядываемся, нет ли шпионов из вражеских племен, и, наконец, никем не замеченные, входим в лес. Начинается охота за скальпами. Я хочу туда, к ним.
Ель чуть заметно дрогнула и затем мягко пошла вниз, не упала до конца, остановилась метрах в двух, я прыгаю на землю. Из - под корней вывернулась земля, она вытолкнула наверх клубок змей, их штук десять, они еле-еле шевелятся. Гадюки, я их сразу узнал, хотя давно уже не видел. Мне с ними ничего не сделать, а им со мной, у них нет сил, они спрятались под корнями на зиму, им холодно. Прохожу к стволу, достаю из рюкзака пилу, отпиливаю столько, сколько смогу унести, затем обрубаю остатки сучков, поднимаю бревно на плечо и несу к дому. Тяжело, далеко, но все равно за день перенесу весь ствол. Надо все-таки что-то делать со змеями, надо вытащить их по одной и отрубить головы.
- Привет.
- Привет, Базилио, знал, что сегодня придешь. Приснился сенбернар, большой и добрый, значит, должен встретить друга, а из друзей у меня остался только ты.
- Называй меня Бахус.
- Обижаешься? Я же с уважением.
- Знаю. Все равно, привычка, память, Бахусом мне как-то уютней.
- Не вопрос, договорились.
- Убил?
- Убил.
- Всех?
- Всех.
- И сколько их было?
- Одиннадцать.
- Чем они тебе помешали? Зачем-то они этому миру нужны.
- Летом их бы стало сто. Видел, как они заползают на ветку ивы и, обвивая ее, выжимают из себя змеенышей, те падают на землю и расползаются.
- А я видел, как вокруг сидят вороны, ждут их и тут же расклевывают. Что ты прячешься? Почему вы, люди, даже себе боитесь сказать правду? Ты же не змей убивал. Ты свою боль хотел убить.
Шар висел между нами и смеялся, смеялся не над нами, смеялся надо мной. Я встал.
- Не надо, - сказал Бахус. Но меня было не остановить, я вышел в чулан, в темноте нащупал висящее на стене ружье, переломил его и вставил в оба ствола по патрону. Вернулся в дом, шар все так же висел над лампой и смеялся.
- Не надо! - взвизгнул Бахус.
Я вскинул ружье, прицелился, шар превратился в сгусток ярко - красной ненависти, нажал оба курка сразу. Залп споткнулся о шар и вернулся, меня плашмя бросило на стену, от удара содрогнулся дом.
- О, Господи! Как больно!
Я упал на пол и никак не мог вздохнуть, так со мной уже было, качели находились в верхней точке, когда порвалась веревка. Наконец воздух с болью ворвался в легкие, я с трудом поднялся, нашел ружье и снова пошел в чулан за патронами. Голова гудит, мыслей нет, только действие, зарядил, вернулся в дом. Шар не сдвинулся, он не смешной, не злой, суровый. Бахус стоял на столе, он явно хочет закрыть шар собой. Да, он, действительно, закрывает его собой. Я не могу стрелять в Бахуса, он мой друг. Он мой последний друг. Но мне больно, мне страшно, я не хочу больше жить. А значит, и не надо. Опустился на пол спиной к стене, снял ботинок, носок, воткнул стволы в переносицу, ногой нажал спусковой крючок. Пули уже движутся в стволах, шар срывается с места и отбрасывает ружье, пули пробивают дверь.
- Не-е-е-т! - кричу я, кидаюсь лицом в пол, царапаю ногтями половицы, снова кричу:
- Не-е-е-т! - и плачу. Плачу, как в детстве, горько, надрывно. Как в детстве, только вместо мамы прижимаюсь к холодному полу.