распятие сердца

масло снижалось до моих губ, я им пел, восхваляя. родственны были мне эти души, эти ведра без дырок, эти оплеухи на грани забвения. стирка все предрекла - имя от имени отделила, губу от губы, в суровой власти она родилась, чтобы искоренять выспренние имена, чтобы задирать тушу жаворонка, чтобы терпеть все предпосланное и ниспосланное, чтобы снимать мерки с земли, с небес окаймленных. туда, во власть сердца мы влеклись, мы хотели доподлинно обладать. мы хотели пресекать, мы хотели обозначать свои пределы, чтобы потом их нарушить. чтобы потом их разрушить. я дико терпел эти нахлынувшие чувства, этот раскол быка, эта вдоволь отчужденная материя, эти рыбы без воды, без воздуха, четвертованные нагрянувшим вдохновением. в сплетении зеркал я был, коленопреклоненный, околдованный кандалами. меркою часа я был, стеклом снега, душою сердца, отделенного от туши воды. в топливе солнца я сгорал, претворяясь в крик, в шепот, потом опять в крик. зеркала меня насильственно отражали, я дорастал до воскресения, до зыбей ненареченного. в одном возгласе я возник, и шатко текли мои студеные часы, шатко я падал, казненный, на разрубленные колени. свист громыхал в царстве аида, гул и свист предрекал мою острую потерю. шелестом ив я запятнан, и сквозь невозможные губы вхожу я в свои пределы, отделяясь от мнимого. ростком сердца я становлюсь, кознями длани, вспышками крапленых факелов, приветствующих плененное страдание. мечтою становлюсь, но только чьей и зачем? зачем возвращаться на грани фантазии, зачем огульно трепетать, внимать, рыскать по рытвинам, зачем стонать фальшивым голосом, зачем воспевать обрамленные корни? хлопоты низки в этом удручении, хворь стягивает с меня тепло, я холодею, как отмирающие конечности, я прозреваю невыносимую поверхность вещей, и рыба съедает мое воображение, претворяя меня в скрип двери, в отрубленные головы преступников, в холодеющие звуки сердца. я холод, я холод навсегда, из этой сырости мне не выбраться, я не запнусь в околичности, не надорву распятие сердца.