Язык не поворачивается назвать его Михаилом, тем более Михаилом Михайловичем. Впрочем, в библиотеке, где он работал, наверное, называли. Для близкого окружения он всегда оставался Мишей. Все считали его простым, и все просчитались, и мнения о нем от самых теплых до крайне брезгливых ничего не значили. Никто не знал, какие кошки скребут в его душе, и какие вихри бушуют в голове. Если кто-то решится написать роман о Мише Стрельцове и будет не только честным, но и вдумчивым, то поставив точку и перечитав готовый текст, с удивлением обнаружит, что его герой похож на Остапа Бендера, Хлестакова и кого-то третьего пока еще не зафиксированного в литературе.
В самом начале нулевых ко мне подошел хрупкий юноша с реденькими усиками, сказал, что приехал из Кемерово и передал (вроде как рекомендательное письмо) привет от Володи Ширяева. С Ширяевым я познакомился в Новосибирске на зональном совещании «молодых». Он называл себя критиком, который ради баловства пописывает иронические стишки. Стеснялся или кокетничал – не существенно. Когда переваливает за 30 и нигде не печатают, признаваться в детской болезни особого желания не возникает. Ходил он в паре с похожим на деревенского мужика, Виталием Крековым, которого считал гением и утверждал, что у них в Кемерово не менее десятка первоклассных поэтов. Через полтора года встретились уже в Москве на всесоюзном совещании. Красноярцев было четверо, нас заселили в один номер. Ширяев пообещал навестить. Пришел на другой день с утра. Весь в синяках. Пожаловался, что соседями оказались парни с Северного Кавказа, и выпивка завершилась дракой. Расторопные кавказцы пожаловались, объявив его зачинщиком. Нашего друга отчислили с совещания и выселили из гостиницы. Организаторам не пришло в голову, как рыхловатый мужичонка отважится затеять драку с тремя крепкими парнями. Но обижать малые национальности было нельзя, и виноватым назначили русского. До конца совещания он обитал в нашем номере. Пока мы выслушивали похвалы и разносы мастеров пера, репрессированный отлеживался, поправляясь портвейном, а ночами терзал пьяными рассуждениями о несправедливости и наивности наших суетных надежд на успех. Плюс ко всему, при расчете выяснилось, что нам предстоит заплатить солидную сумму за переговоры с Кемерово. Я почему так долго рассказываю о Ширяеве, потому как его рекомендация большой пользы Мише не принесла, скорее наоборот. И все-таки хочу досказать, поскольку личность далеко не ординарная. Когда появилась возможность издавать книги за свой счет, Ширяев продал урожай тыквы, с участка, доставшегося по наследству, и выпустил сборник стихов, весьма своеобразных. Потом еще два или три наполненных гимнами тыкве. Заявленных при знакомстве критических статей, я не видел. А закончил трагически – сделал харакири. Откуда у парня японская грусть?
А Миша обжился в Красноярске. Устроился в библиотеку Технологического института и сумел организовать издание книги бывших выпускников этого старейшего ВУЗа. Выпустил пару своих сборничков и вступил в Союз писателей. На одном из собраний он предложил выслушать его организационные предложения. От него пытались отмахнуться – куда мол лезешь, молод еще, но парень не смутился, выдержал и зачитал свой план развития. Никто, конечно, не прислушался. Все устали от демагогии. Смирились, уверовав, что ничего хорошего нас не ждет.
Прошло года три. После очередного пустого собрания, шли мимо его общежития, и Миша позвал меня и Мельниченко выпить по рюмке. Когда вышли покурить, Миша озадачил вопросом – как я отнесусь к тому, что на ближайших выборах он предложит свою кандидатуру. Я не сразу и сообразил, на что парень нацелился.
В свое время Олег Корабельников предлагал мне сменить его на этом посту, но я отказался. Не создан я для подобной дипломатической деятельности. В пятом классе меня выбрали звеньевым, но через месяц учительница русского языка услышала, нецензурное слово вылетевшее в споре с моим приятелем и меня разжаловали. Публично, на пионерской линейке отпороли лычку с рукава. Больше никаких выборных должностей ни в школе, ни в институте не занимал. Что я мог посоветовать? Предупредил на всякий случай, если выберут, времени на сочинительство у него не останется. Да и не верил я, что выберут. А он сказал, что ему нравится устраивать чужие дела, и чувствует, что у него получится.
Ну, коли нравится, нельзя лишать удовольствия, пусть и сомнительного. Дерзай!
Кстати, о сочинительстве, не помню, чтобы Миша рвался почитать собственные стихи, вроде как скромничал, хотя скромником никогда не был. Единственный раз в редакции ДиН слышал его посвящение теннисистке Анне Курниковой – игривое, но остроумное. Предложил дать в журнал, но Миша отказался, видимо уже заботился о репутации.
В Москве Союз писателей размежевался на две неравных половины еще в перестройку, а в Красноярске, усилиями Олега Корабельникова и Задереева, долго держались вместе. Делить было нечего. Плохой мир лучше хорошей войны. Но в город нагрянул генерал Лебедь с командой собственных летописцев, и военные люди профессионально организовали развод, подготовив место для себя. Образовалось две организации с двумя начальниками. Так случилось, что в Союзе, в котором оказался Стрельцов (до сих пор путаю их аббревиатуры) в отличие от параллельного, не оказалось рьяных желающих порулить. Приходилось упрашивать принять на себя «бремя власти». Писатель соглашался, но после двухгодичного срока, отбыв номер, молил о пощаде. Конкурентов у Стрельцова не ожидалось. Но неожиданно выставил свою кандидатуру Успенский. Что возбудило в нем желание призрачной власти, судить не берусь. Писатели из разных весовых категория. Один – широко известный в столичных рядах любителей фантастики, лауреат многих премий, второй – автор двух тоненьких поэтических сборников. Но, как ни странно, Успенский победил с преимуществом в один, или два, голоса. В Москве посчитали победу неубедительной и предложили провести второй тур. Успенский от него отказался и Стрельцов стал председателем. После этого приятель сказал мне, что перестанет ходить на собрания.
Есть два распространенных типа писательских функционеров: первый заставляет собратьев пригнуться, вскарабкивается на чужие плечи и превращает их в собственный пьедестал, второй подставляет свою спину, чтобы другие стали чуточку заметнее. У Стрельцова выбора не было. Ему оставался только второй вариант.
Не сразу, разумеется, но постепенно к нему начали прислушиваться. Методом проб и ошибок овладел высоким искусством переговоров с чиновниками и в городе после долгого перерыва начали выходить книги местных авторов. Появились хорошо изданные коллективные сборники стихов, рассказов, фантастики. Ожила литературная жизнь у молодежи с ежегодными выборами «Короля поэтов». Следом за коллективными сборниками стали выходить и авторские книги. И следует особо подчеркнуть, что в число авторов попадали не только, так называемые, «Нужные люди». Издавалось много тех, у кого другой возможности выпустить книгу не было вообще. Единственным мерилом служило качество текста. Роман Александры Николаенко, изданный Стрельцовым, получил Букеровскую премию. Миша не только открыл неизвестного автора, но и сделал знаменитым. И опять же премия Фазиля Искандера полученная Эдуардом Русаковым. И как не вспомнить любовно изданный том Льва Тарана, вобравший в себя почти полное собрание сочинений замечательного, но недооцененного поэта.
Выдвигая себя на выборы, он собирался работать на других. И работал. Не потому что обещал, а потому что получал удовольствие. Подобного в нашей организации до него не припомню. Кто-то может возразить, что он и себя не забывал. Да, не забывал. Но нас приучили, что человек при власти в первую очередь заботится о себе и напрочь забывает об остальных.
Как бы сложилась его жизнь, если бы он проиграл те выборы, гадать не хочется. Знаю точно, что до харакири бы не дошло – слишком жизнелюбив.
Но выиграл и раскрылся.
Удивляюсь, как ему удавалось располагать к себе серьезных людей. Явно не анекдотами, которые любил рассказывать и сам смеялся, опережая слушателей, и не историями о родственных связях с коронованными криминальными авторитетами. Врал он вдохновенно. Как-то привез ко мне московского поэта Гену Калашникова. Речь зашла о моем друге хирурге Гамлете Арутюняне, и Миша заявил, что Гамлет ему постоянно докладывает если кто-то из писателей попадает в онкологию. Я попробовал возразить, что такого быть не может. Миша даже глазом не моргнул: – «Нет, Данилыч, ты просто не в курсе, у нас тайная договоренность». Не хотелось при госте уличать его. А потом вообще перестал обращать внимание, когда Мишу заносило. Тормозить его было бесполезно.
Когда увлекаешься и не очень следишь «за базаром» легко нарваться на неприятности. Миша (толи устно, толи письменно) назвал одного пенсионера, сочинявшего детективы бывшим судьей, а тот обиделся и заявил, что бывших судей не бывает. Возражение, мне кажется надуманным, потому как любой человек, ушедший из профессии по законодательству, становится бывшим. Неважно – судья он, актер, политик или сапожник. Мелкую обиду можно было ипростить, но Миша заявил, будто многочисленные награды и титулы этого писателя куплены. Оскорбленный лауреат подал в суд. Мише советовали найти адвоката, но герой отказался, самонадеянно заявив, что сумеет защитить себя сам. Все знают цену большинству нынешних титулов и орденов, однако не все об этом говорят и готовы сознаьься. Миша проиграл. По суду он должен был выплатить 100 тысяч, которых у него никогда не было. Да он и не собирался их платить.
Но ведь ему приходилось вести и деловые переговоры. И как-то получалось убедить партнеров.
После Букеровской премии Николаенко Миша объявил, что Гарик Сукачов ставит по роману пьесу и приглашает его завлитом в театр, и параллельно зовут редактировать прозу в альманахе «Лед и пламень». Он согласился, как только расквитается с красноярскими обещаниями, переезжает в Москву и женится на Ирине Горюновой. Но вдруг сорвался в Италию учиться варить сыр. Заявил, что хочет открыть выгодное дело и наконец-то купить собственную квартиру. Дело, скорее всего, затеяли более опытные люди. Зачем им понадобился Миша? Не знаю. Может быть, для каких-то рекламных услуг. Когда я попросил его угостить обещанным сыром, он только отмахнулся. Но я подозреваю, что вписываясь в эту авантюру, он был уверен, что у него получится. Мне кажется, что он никогда не сомневался в успехе любого своего начинания, и если что-то не срасталось, не раскисал и подыскивал новые варианты. Сыр оказался не по зубам, в театр Гарика Сукачова , так и не уехал и на Горюновой жениться не успел. Маленький, толстый, лысый, в дурацкой розовой шляпе – он не комплексовал по поводу внешности и всегда выбирал красивых женщин. Завзятым бабникам оставалось только удивляться, чем он их завоевывает. Не исключаю, что и сами женщины удивлялись.
В 18 году нас вдвоем пригласили на Байкальский фестиваль поэзии. Перед поездкой я умудрился порвать связки. Рука висела на перевязи. Миша полностью взвалил на себя заботы о багаже и об устройстве. Поселили нас в маленькой частной гостинице с уютным двориком, куда можно было выйти перекурить. Основная поэтическая масса жила в отеле «Ангара». Лично меня жизнь на отшибе вполне устраивала, тем более, что по Мишиной просьбе иркутский поэт Юра Якобсон не только заезжал за нами, но и возил на экскурсии по городу. Раздражало другое – слишком подобострастно организаторы фестиваля лебезили перед двумя заморскими поэтами Цветковым и Кенжеевым. На заключительном концерте в Доме культуры сибирякам даже слова не дали. Словно охранник при особо важных персонах рядом с эмигрантскими звездами неотлучно шествовал фундаментальный грузин. Стихи читал он на русском языке и почти без акцента, но назойливо подчеркивал свою национальность. Держались они особняком, но Миша успел с ними познакомиться. Его никогда не смущала разница в статусе. Он даже пытался подарить Кенжееву одну из своих шляп купленных в Коктебеле, но тот отказался принять подарок, приобретенный уже в русском Крыму. А мне хватало общения с прекрасными поэтами Димой Мурзиным и Аней Гедымин. Запомнились красивые иркутские поэтессы и живописный монгол Галсансух Баатарын.
На третий день после завтрака Миша привел в номер бурятку. Она работала в гостинице, услышала мою фамилию и попросила познакомить. По ее рассказу подучалось, что я спас ей жизнь. Не лично я, но герой повести. Оказалось, что на выпускном вечере после интерната ей подарили мою книгу, которая очень понравилась. Она перефотографировала портрет и повесила на стенку в общежитии. Когда ее бросил парень, пошла на мост, чтобы утопиться, но вспомнила книгу и вернулась домой. Миша утверждал, что когда она рассказывала, смотрела на меня, как на шамана. Мне даже стыдно стало, что рядом со мной на тумбочке стояла недопитая бутылка пива. К вечеру Мишиными стараниями о спасенной бурятке знали почти все гости фестиваля. А у меня до сих пор, нет-нет да и мелькнет сомнение, а не Миша ли подговорил наивную женщину, чтобы сделать мне приятное.
Он любил делать приятное людям. Уверен, если бы не ранняя смерть, Миша продолжал бы удивлять нас