Писать о Достоевском очень сложно, он был не только великим писателем, но главное - генератором великих идей и провидцем будущего. Многие считали, что глубоко верующим человеком был Достоевский всегда. Но вот что писал он сам в записной книжке за 1880—1881 год, то есть незадолго до смерти: "Мерзавцы дразнили меня необразованною и ретроградною верою в Бога... Не как дурак же (фанатик) я верую в Бога. И эти хотели меня учить и смеялись над моим неразвитием! Да их глупой природе и не снилось такой силы отрицание, которое перешёл я. Им ли меня учить!.. Стало быть, не как мальчик же я верую во Христа и его исповедую, а через большое горнило сомнений моя осанна прошла, как говорит у меня же, в том же романе, чёрт". "Совесть без Бога есть ужас, она может заблудиться до самого безнравственного"- говорил Достоевский и считал именно православие той охранительной идеей, которая спасет русское общество и весь мир.
Существование в каждом человеке возможности совершенного добра, а, следовательно, и совершенного счастья, было любимою мыслью Достоевского. В его тетрадях есть следующая запись: «..Рай в мире. Он есть и теперь, и мир сотворен совершенно. Все в мире есть наслаждение – если нормально и законно, не иначе как под этим условием. Бог сотворил и мир, и закон и совершил еще чудо – указал нам закон Христом, на примере, в живье и в формуле. Стало быть, несчастья – единственно от ненормальности, от несоблюдения закона... «Радость о Господе» не остается только эмоциональным переживанием человека; она преображает также волю человека, делая все поведение его совершенным и потому доставляющим полное удовлетворение. В "Бесах" Достоевского Степан Трофимович в свои предсмертные часы говорил: «Каждая минута, каждое мгновение жизни должны быть блаженством человеку... должны, непременно должны! Это обязанность самого человека так устроить; это его закон, – скрытый, но существующий непременно...».
Герой его романа "Братья Карамазовы" Дмитрий, даже сидя в остроге и предвидя работу в рудниках на каторге, восклицает в беседе с Алешею: «О, да, мы будем в цепях, и не будет воли, но тогда, в великом горе нашем, мы вновь воскреснем в радость, без которой человеку жить невозможно, а Богу быть, ибо Бог дает радость, это его привилегия, великая... Врет Ракитин: если Бога с земли изгонят, мы под землей его встретим! Каторжному без Бога быть невозможно, невозможнее даже, чем не каторжному. И тогда мы, подземные человеки, запоем из недр земли трагический гимн Богу, у которого радость! Да здравствует Бог и его радость! Люблю Его!».
Когда читаешь эти строки Достоевского, то приходят на ум слова преподобного Серафима Саровского о сошествии на верующего Духа Божьего. И то как наяву показал он это явление своему ученику Мотовилову, явившись перед ним окруженным необыкновенным сиянием: "Представьте себе, в середине солнца, в самой блистательной яркости его полуденных лучей, лицо человека, с вами разговаривающего. Вы видите движение уст его, меняющееся выражение его глаз, слышите его голос, чувствуете, что кто-то вас держит за плечи, но не только рук этих не видите, не видите ни самих себя, ни фигуры его, а только один свет ослепительный, простирающийся далеко, на несколько сажен кругом" И то как объяснил это старец: "Благодарите же Господа Бога за незреченную к вам милость Его. Вы видели, что я только в сердце моем мысленно Господу Богу и внутри себя сказал: «Господи! Удостой его и телесными глазами видеть то сошествие Духа Твоего, которым Ты удостоиваешь рабов Своих, когда благоволишь являться во свете великолепной славы Твоей!» И вот, батюшка, Господь и исполнил мгновенно смиренную просьбу убогого Серафима..."
Очевидно, что человек глубоко верующий может испытать такую радость, сияние и высоту. И неважно, где он в это время находится- в келье, в лесном ските, или в остроге... И дворцы для этого не нужны, напротив нередко затрудняют они общение с Богом.
«Христос и приходил за тем, – пишет Достоевский в заметках к «Бесам», – чтобы человечество узнало, что природа духа человеческого может явиться в таком небесном блеске, в самом деле и во плоти, а не то что в одной только мечте и в идеале. Последователи Христа, обоготворившие эту просиявшую плоть, засвидетельствовали в жесточайших муках, какое счастье носить в себе эту плоть, подражать совершенству этого образа и веровать в него во плоти». Эти же мысли выражены и его старцем Зосимою: «На земле же воистину мы как бы блуждаем, и не было бы драгоценного Христова образа перед нами, то погибли бы мы и заблудились совсем, как род человеческий перед потопом. Многое на земле от нас скрыто, но взамен того даровано нам тайное сокровенное ощущение живой связи нашей с миром иным, с миром горним и высшим, да и корни наших мыслей и чувств не здесь, а в мирах иных. Вот почему и говорят философы, что сущности вещей нельзя постичь на земле. Бог взял семена из миров иных и посеял на сей земле и взрастил сад Свой, и взошло все, что могло взойти, но взращенное живет и живо лишь чувством соприкосновения своего таинственным мирам иным; если ослабевает или уничтожается в тебе сие чувство, то умирает и взращенное в тебе. Тогда станешь к жизни равнодушен и даже возненавидишь ее».
***
Воззрения Достоевского на будущее России были во многом близки к славянофильству, хотя называл он себя почвенником. Основные принципы почвенничества были сформулированы им и его соратниками- Аполлоном Григорьевым, Николаем Страховым и братом Михаилом на страницах журналов «Время» и «Эпоха». В своих страстных публикациях они полемизировали с рупором нигилизма — «Русским словом» Д. И. Писарева и оплотом революционных демократов журналом «Современник», когда его редактором был Н. Г. Чернышевский. Устойчивым и неизменным «ядром» позиции Ф. М. Достоевского и А.Григорьева была «русская идея» и «вера в нашу русскую самобытность». Почвенники полагали особой миссией русского народа спасение всего человечества, проповедовали идею сближения «образованного общества» с народом, на народной или национальной «почве» с религиозно-этической основой.
Достоевский совсем не был оратором, но выступления этого внешне слабого тщедушного человека странным образом потрясали аудитории, заставляя слушателей не только ловить каждое его слово, но воодушевляться, плакать и даже терять сознание.
Сохранились воспоминания о впечатлении, произведенном на слушателей знаменитой пушкинской речью Ф. Достоевского в июне 1880 года:
«Речь эта, мало сказать, взволновала и потрясла внимавших ей, — нет, она ошеломила, раздавила, ослепила эту избранную публику, съехавшуюся на праздник интеллигенции со всех концов России. Мне просто жутко вспоминать, — писал Александр Амфитеатров, — эту эстраду, как бы световыми ореолами осененную или огненными языками озаренную, где рядом, бок о бок сидели Тургенев, Достоевский, Писемский, Островский, Майков, Полонский, Ключевский, Глеб Успенский, П. П. Чайковский, Н. Г. Рубинштейн, Н. С. Тихонравов и другие!.. Я видел и слышал всех этих людей и в том числе «и Его». Не удивляйтесь большой букве! Стоит! Его... Ибо Достоевский — это тот, от кого, или нет, лучше: то, от чего русскому человеку некуда деваться, даже если бы он того хотел. А какой же русский человек хочет уйти «отделаться» от Достоевского?..
Да, я видел и слышал Его и — как! В минуты величайшей моральной победы, какую Он когда-либо одерживал, в минуты, когда Он, вековечный страдалец, вдруг был весь осиян удачей и славой, в минуты Его, мало сказать триумфа, — нет вернее будет апофеоза... Вот она —как будто сейчас передо мною — странная фигура: рыжеватый, бледнолицый человек... Слышу странный, полный нервной силы, высокий, тенороватый голос. ..
И Бог знает, что было в нем, в этом голосе, но все мы, тогда весь зал, сразу вдруг почувствовали, что с нами говорит Некто... То, что я слышал из уст Достоевского, не было ни красноречием, ни ораторством, ни «речью», ни даже «проповедью». Лилась огненным потоком подобно расплавленной лаве, гласная исповедь великой души, самоотверженно раскрывшейся до глубочайших своих тайников — затем, чтобы себя хоть до дна опустошить, но нас, слушателей, убедить и привести в свою веру. Я не знаю, был ли Достоевский вообще «хорошим оратором». Очень может быть, что нет. По-моему, так говорить, как он тогда, человек в состоянии только однажды в жизни. Высказался — весь до конца выявился и довольно.., не жаль и умереть, — вправе!»
Амфитеатров добавил, что выступал Достоевский перед публикой вовсе не так уж расположенной принять его в учителя. Его слушала либеральная интеллигенция, демократы, социалисты, народники, западники, ученики и поклонники Добролюбова и Чернышевского. Казалось, что трактовка Пушкина, как воплотителя русских национальных идеалов и пророка «всечеловеческого единения» должна была вызвать резкую критику, но случилось — наоборот: «С последним словом — вдруг что-то вроде землетрясения. Тысячная толпа сразу вся на ногах — стремятся к эстраде, гром, рев, вой, истерические взвизги... Сколько времени это продолжалось, ей-Богу не знаю: мгновенье совсем остановилось. «Стой солнце и не движись луна». Думаю, что для того, чтобы публика очувствовалась... понадобилось не менее полчаса».
В Пушкинской речи Достоевский сказал: «...Русский народ не из одного только утилитаризма принял [Петровскую] реформу... Ведь мы разом устремились тогда к самому жизненному воссоединению, к единению всечеловеческому! Мы не враждебно,.. а дружественно с полною любовию приняли в душу нашу гении чужих наций, всех вместе, не делая преимущественных племенных различий, умея инстинктом, почти с самого первого шагу различать, снимать противоречия, извинять и примирять различия, и тем уже выказали готовность и наклонность нашу, нам самим только что объявившуюся и сказавшуюся, ко всеобщему человеческому воссоединению со всеми племенами великого арийского рода. Да, назначение русского человека есть бесспорно всеевропейское и всемирное. Стать настоящим русским, стать вполне русским, может быть, и значит только... стать братом всех людей, всечеловеком, если хотите... Для настоящего русского Европа и удел всего великого арийского племени так же дороги, как и сама Россия, как и удел своей родной земли, потому что наш удел и есть всемирность, и не мечом приобретенная, а силой братства и братского стремления нашего к воссоединению людей... И впоследствии, я верю в это, мы, то есть, конечно, не мы, а будущие грядущие русские люди поймут уже все до единого, что стать настоящим русским и будет именно значить: стремиться внести примирение в европейские противоречия уже окончательно, указать исход европейской тоске в своей русской душе, всечеловечной и воссоединяющей, вместить в нее с братскою любовию всех наших братьев, а в конце концов, может быть, и изречь окончательное слово великой, общей гармонии, братского окончательного согласия всех племен по Христову Евангельскому закону!...".
В своей речи Достоевский превозносил Пушкина и приводил слова Гоголя о нем: «Пушкин есть явление чрезвычайное и, может быть, единственное явление русского духа». Но все присутствующие почувствовали, что, не менее чем Пушкин, а возможно что и более, таким явлением стал Ф.М.Достоевский - светоч русской культуры и гений не только национального, но наднационального и общечеловеческого масштаба!
***
Достоевский категорически выступал против политических переворотов и революций. Писателя тревожило брожение молодых умов в 19-м веке, возникновение нигилизма, диктат революционеров-демократов типа Чернышевского и Добролюбова, единственной целью которых было всевозможное отрицание и разрушение. Он был совершенно не согласен с тем, что достижения абсолютного идеала можно осуществить одним скачком (переворотом или революцией). В беседе со Ставрогиным епископ Тихон, в согласии с опытом христианских подвижников, «доказывает, что прыжка не надо делать, а восстановить человека в себе надо (долгой работой, и тогда делайте прыжок):
"А ВДРУГ нельзя? — спрашивал Ставрогин с упором на слово "вдруг". "Нельзя,- отвечал епископ, - из ангельского дело будет бесовское». Ведь медленность и постепенность совершенствования не означает отказа от абсолютного добра, если человек не упускает его из виду и неуклонно стремится к нему как конечной, хотя и отдаленной цели.
Пожалуй, что самым важным произведением Достоевского, является его последний роман "Братья Карамазовы", в котором он в полной мере сумел выразить свои философские взгляды и ценности. Во второй части романа Ф. Достоевского «Братья Карамазовы» вставлена притча под названием "Великий инквизитор". Притча эта представляет собой изложение взглядов писателя на общество, православие, католицизм и занимает ключевое место в романе.
Краткое содержание притчи "Великий инквизитор" рассказанной Иваном Карамазовым таково.
Её действие происходит в шестнадцатом веке. Прошло полторы тысячи лет с тех пор, как было обещано второе пришествие Христа, но человечество, как и прежде, верило в обещание пророка.
В это время в Германии появилась новая ересь — лютеранство. В смутное время Реформации, религиозных войн и инквизиции Христос пожелал явиться ненадолго людям, чтобы укрепить их расшатанную веру в Бога. Это не было окончательное пришествие Христа, обещанное Иоанном Богословом (Откр. 3:11), но лишь временное, вызванное необходимостью смягчить страдания измученного инквизицией народа Испании. Действие поэмы происходит в Севилье, где накануне было сожжено около сотни еретиков ad majorem gloriam Dei (к вящей славе божией). Внезапно появившегося Христа сразу же все узнают, он простирает к верующим руки, благословляет людей. Происходят чудеса исцеления и воскрешения: «Талифа куми» — «и восстала девица», словом, всё, как было описано в Евангелиях.
В этот момент на соборной площади появляется севильский кардинал. Он в грубой монашеской рясе, высокий, с иссохшим лицом, ему около девяноста лет. В Севилье он представляет Святую инквизицию. При виде воскрешения девочки лицо Инквизитора омрачилось. Повелительным жестом он приказывает взять Христа под стражу и увести с площади в тюрьму. В тюрьме Великий инквизитор учиняет допрос Христу: «Это ты? ты?» Не получив ответа, Инквизитор сам ответил на него себе: «Я не знаю, кто ты, и знать не хочу: ты ли это или только подобие Его, но завтра же я осужу и сожгу тебя на костре, как злейшего из еретиков, и тот самый народ, который сегодня целовал твои ноги, завтра же, по одному моему мановению бросится подгребать к твоему костру угли… Зачем же ты пришёл нам мешать?» Диалога с Христом не получается, и Инквизитор всё время говорит и рассуждает сам с собою. Ключевой момент этого монолога — рассуждения Инквизитора о человеческой свободе выбора.
Он вспоминает о стремлении Христа сделать всех людей свободными и говорит, что пятнадцать веков потребовалось католичеству, чтобы люди добровольно отказались от своей свободы и почувствовали себя вполне счастливыми в лоне инквизиции. Поэтому всё, что будет возвещено Христом вновь, будет посягновением на это принудительное людское счастье. Далее Инквизитор упрекает Христа за то, что тот отверг в пустыне дьяволовы искушения. Таким образом, становится ясно, что словами и делами Инквизитора руководит сам дьявол («Мы не с тобой, а с ним, вот наша тайна! Мы давно уже не с тобою, а с ним, уже восемь веков»). Мысль Инквизитора уносится в будущее, он развивает её в русле современного социализма (в понимании Достоевского): «преступления нет, а стало быть нет и греха, а есть лишь только голодные. „Накорми, тогда и спрашивай с них добродетели!“, а сломленное человечество заявит в отчаянии своим духовным отцам: «лучше поработите нас, но накормите нас».
В финале этой антиутопии настаёт царство дьявола на земле: слабое человечество подчинено инквизиции («мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы»), это слабосильное человечество сыто тем, что само выращивает, но что распределяет инквизиция, оно подчинено тайне и чуду инквизиции, её власти. Таким образом, Инквизитору удаётся «исправить» учение Христа о свободном волеизъявлении по всем трём пунктам: «Мы исправили подвиг твой и основали его на чуде, тайне и авторитете. И люди обрадовались, что их вновь повели как стадо». «Программа» Инквизитора оказывается весьма изощрённой даже в деталях: «О, мы разрешим им и грех, они слабы и бессильны, и они будут любить нас, как дети, за то, что мы им позволим грешить. Мы скажем им, что всякий грех будет искуплён, если сделан будет с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмём на себя. И возьмём на себя, а нас они будут обожать, как благодетелей, понёсших на себе их грехи пред Богом. И не будет у них никаких от нас тайн. Мы будем позволять или запрещать им жить с их жёнами и любовницами, иметь или не иметь детей, — всё судя по их послушанию, — и они будут нам покоряться с весельем и радостью».
Притча заканчивается словами Инквизитора, обращёнными к Христу: «Сожгу тебя за то, что пришёл нам мешать. Ибо если был, кто всех более заслужил наш костёр, то это ты. Завтра сожгу тебя». Старик умолк, а Христос, не проронив ни слова, приблизился к нему и поцеловал в бескровные губы кардинала. Вздрогнувший Инквизитор выпускает Христа из темницы и говорит: «Ступай и не приходи более… не приходи вовсе… никогда, никогда!» Иван Карамазов так прокомментировал финал своей поэмы: «Поцелуй горит на его сердце, но старик остаётся в прежней идее».
"Братья Карамазовы" были напечатаны в московском журнале "Русский вестник" Михаила Каткова. В письме соредактору Н.А.Любимову от 11 июня 1879 года Достоевский говорил, что считает поражение анархизма и социализма своей миссией, гражданским долгом. В письме от 7 июня 1876 года Достоевский пояснил основную мысль, заключенную в его притче: «Нынешний социализм в Европе, да и у нас, везде устраняет Христа и хлопочет прежде всего о хлебе, призывает науку и утверждает, что причиною всех бедствий человеческих одно — нищета, борьба за существование, „среда заела“»... «На это Христос отвечал: „не одним хлебом бывает жив человек“»... «Дьяволова идея могла подходить только к человеку-скоту»... «Если притом не будет жизни духовной, идеала Красоты, то затоскует человек, умрёт, с ума сойдёт, убьёт себя или пустится в языческие фантазии».
Роман "Браться Карамазовы" Ф.М.Достоевский закончил в ноябре 1880 года, за 2 месяца до смерти. Великий писатель несомненно обладал даром пророчества. Корректор типографии В. В. Тимофеева вспоминала о словах Достоевского, относящихся к российской либеральной интеллигенции, подпевающей революционерам: "«Они и не подозревают, что скоро конец всему… всем ихним „прогрессам“ и болтовне! Им и не чудится, что ведь антихрист-то уж родился и идёт!» — он произнёс это с таким выражением и в голосе, и в лице, как будто возвещал мне страшную и великую тайну... — «Идёт к нам антихрист! Идёт! И конец миру близко, — ближе, чем думают!»". Ну чем не провидец, ведь он уже тогда предвидел близкий конец России!
***
Как глубоко религиозный человек на первое место среди человеческих и христианских ценностей ставил Достоевский чувство любви. Об этом говорит то, что все положительные лица романов Достоевского от князя Мышкина до Алеши Карамазова характеризуются высокоразвитою способностью к личной любви. Алеша Карамазов изображен им как «ранний человеколюбец». В ответ на слова Ракитина «любят за что-нибудь, а вы что мне сделали оба?» – Грушенька говорит: «А ты ни за что люби, вот как Алеша любит». Любовь «ни за что» и есть настоящая любовь. Если любят за что-либо определенное, за ум, за доброту, за храбрость, то предметом любви оказывается не столько конкретный человек, сколько ценность отдельных ее качеств и проявлений. Настоящая же любовь направлена на индивидуальное "я" любимого существа во всей его целости.
Даже и недостатки человека, часто не составляют препятствия для этой любви; скорее, наоборот, кто усмотрит просвечивающую сквозь них своеобразную единственность личности, тот привязывается к ней особенно ревностною любовью, как бы защищающею ценность любимого от осуждений. «Любите человека и во грехе его, – говорил герой Достоевского старец Зосима, – ибо сие уже подобие Божеской любви и есть верх любви на земле». На вопрос же, как достигнуть веры в Бога и бессмертие души, старец Зосима отвечает: «Доказать тут нельзя ничего, убедиться же возможно. Как? Чем? – Опытом деятельной любви. Постарайтесь любить ваших ближних деятельно и неустанно. По мере того, как будете преуспевать в любви, будете убеждаться и в бытии Бога, и в бессмертии души вашей. Если же дойдете до полного самоотвержения в любви к ближнему, тогда уж, несомненно, уверуете и никакое сомнение даже и не возможет зайти в вашу душу».
Достоевский категорически выступал против политических переворотов и революций. Писателя тревожило брожение молодых умов в 19-м веке, возникновение нигилизма, диктат революционеров-демократов типа Чернышевского и Добролюбова, единственной целью которых было всевозможное отрицание и разрушение. Он был совершенно не согласен с тем, что достижения абсолютного идеала можно осуществить одним скачком (переворотом или революцией). В беседе со Ставрогиным епископ Тихон, в согласии с опытом христианских подвижников, «доказывает, что прыжка не надо делать, а восстановить человека в себе надо (долгой работой, и тогда делайте прыжок):
"А ВДРУГ нельзя? — Нельзя. Из ангельского дело будет бесовское». Медленность и постепенность совершенствования не означает отказа от абсолютного добра, если человек не упускает его из виду и неуклонно стремится к нему как конечной, хотя и отдаленной цели.
Достоевский отмечал, что русские юноши сделали крайние и радикальные выводы из учений «всех этих Миллей, Дарвинов и Штраусов»: «Мне скажут, пожалуй, – продолжал он, – что эти господа вовсе не учат злодейству; что если, например, хоть бы Штраус и ненавидит Христа, и поставил осмеяние и оплевание Христианства целью всей своей жизни, то все-таки он обожает человечество в его целом, и учение его возвышенно и благородно, как нельзя более. Очень может быть, что это все так и есть, и что цели всех современных предводителей европейской прогрессивной мысли – человеколюбивы и величественны. Но зато мне вот что кажется несомненным: дай всем этим современным высшим учителям полную возможность разрушить старое общество и построить заново, – то выйдет такой мрак, такой хаос, нечто до того грубое, слепое и бесчеловечное, что все здание рухнет под проклятиями человечества, прежде чем будет завершено. Раз отвергнув Христа, ум человеческий может дойти до удивительных результатов. Это аксиома».
Вот как говорил об этом времени герой "Братьев Карамазовых" старец Зосима: «Если у нас мечта, то когда же вы-то воздвигнете здание свое и устроитесь справедливо, лишь умом своим, без Христа? Если же и утверждают сами, что они-то, напротив, и идут к единению, то воистину веруют в сие лишь самые из них простодушные, так что удивиться даже можно сему простодушию. Воистину у них мечтательной фантазии более чем у нас. Мыслят устроиться справедливо, но, отвергнув Христа, кончат тем, что зальют мир кровью, ибо кровь завет кровь, а извлекший меч, погибнет мечом. И если бы не обетование Христово, то так и истребили бы друг друга даже до последних двух человек на земле. Да и сии два последние не сумели бы в гордости своей удержать друг друга, так что последний истребил бы предпоследнего, а потом и себя самого». Пророческие слова великого человека и писателя!
К сожалению, в наше время исполнилось это пророчество. Люди, обоготворившие коммунистические идеалы, захватили власть и сочли, что им «все позволено» ради достижения их целей. Они были фанатически одолеваемы своими идеями и стремились облагодетельствовать народы против их воли путем деспотических революционных насилий. Достоевский предвидел это и поэтому начал в своих романах обличать насилие и задался целью изобразить «положительно-прекрасного человека», руководящегося в своей деятельности образом Христа, которого он описал в романе "Идиот". Он считал, что земной человек, часто эгоист, он есть существо «неоконченное», «переходное». Из человека разовьется существо, свободное от эгоизма, осуществляющее заповедь «возлюби всех, как себя»; человек, достигнувший такого совершенства, настолько изменит свою природу, что «вряд ли будет и называться человеком».
***
В 1876-1877 и 1880-1881 годах Достоевский издавал ежемесячный журнал философско-литературной публицистики под названием "Дневник писателя". Под тем же названием писатель вёл рубрику в еженедельнике «Гражданин» в 1873 году. Писал он "Дневник" в форме беседы с читателем и излагал свои мысли о самых разных предметах, обсуждая "действительные события" и рефлектируя по поводу их.
Например, сокрушался о распространении пьянства и писал о том, что надо бы "поспособствовать хоть немного уменьшению в народе пьянства и отравления целого поколения вином!... Да и одно ли вино свирепствует и развращает народ в наше удивительное время?"- писал Достоевский. "Носится как бы какой-то дурман повсеместно, какой-то зуд разврата. В народе началось какое-то неслыханное извращение идей с повсеместным поклонением материализму. Материализмом я называю, в данном случае, преклонение народа перед деньгами, пред властью золотого мешка. В народ как бы вдруг прорвалась мысль, что мешок теперь всё, заключает в себе всякую силу, а что всё, о чем говорили ему и чему учили его доселе отцы, — всё вздор. Беда, если он укрепится в таких мыслях; как ему и не мыслить так?.. Повторяю, что-то носится в воздухе полное материализма и скептицизма; началось обожание даровой наживы, наслаждения без труда; всякий обман, всякое злодейство совершаются хладнокровно.." Ну разве не актуально все это, написанное еще полтора века назад великим русским писателем?
Писал он и о несчастной доле потребителей. А что если бы "говядины хватило бы по три фунта на человека, как мечтают наши русские социалисты, — словом, ешь, пей и наслаждайся. «Вот, — закричали бы все филантропы, — теперь, когда человек обеспечен, вот теперь только он проявит себя! Нет уж более материальных лишений, нет более заедающей «среды», бывшей причиною всех пороков, и теперь человек станет прекрасным и праведным! Нет уже более беспрерывного труда, чтобы как-нибудь прокормиться, и теперь все займутся высшим, глубокими мыслями, всеобщими явлениями. Теперь, теперь только настала высшая жизнь!»..
Но вряд ли и на одно поколение людей хватило бы этих восторгов! Люди вдруг увидели бы, что жизни уже более нет у них, нет свободы духа, нет воли и личности, что кто-то у них всё украл разом; что исчез человеческий лик, и настал скотский образ раба, образ скотины, с тою разницею, что скотина не знает, что она скотина, а человек узнал бы, что он стал скотиной. И загнило бы человечество; люди покрылись бы язвами и стали кусать языки свои в муках, увидя, что жизнь у них взята за хлеб, за «Камни, обращенные в хлебы». Поняли бы люди, что нет счастья в бездействии, что погаснет мысль не трудящаяся, что нельзя любить своего ближнего, не жертвуя ему от труда своего, что гнусно жить на даровщинку и что счастье не в счастье, а лишь в его достижении. Настанет скука и тоска: всё сделано и нечего более делать, всё известно и нечего более узнавать.. И тогда, может быть, и возопиют остальные к богу: «Прав ты, господи, не единым хлебом жив человек!»"
Не мог не коснуться в отдельных местах своего "Дневника" и насущного еврейского вопроса. "Да, Европа стоит на пороге ужасной катастрофы... Все эти Бисмарки, Биконсфильды, Гамбетты и другие, все они для меня только тени... Их хозяином, владыкой всего без изъятия и целой Европы является еврей и его банк... Иудейство и банки управляют теперь всем и вся, как Европой, так и социализмом, так как с его помощью иудейство выдернет с корнями Христианство и разрушит Христианскую культуру. И даже если ничего как только анархия будет уделом, то и она будет контролируемая евреем. Так как, хотя он и проповедует социализм, тем не менее он остается со своими сообщниками-евреями вне социализма. Так что, когда все богатство Европы будет опустошено, останется один еврейский банк. (…) Революция жидовская должна начаться с атеизма, так как евреям надо низложить ту веру, ту религию, из которой вышли нравственные основания, сделавшие Россию и святой и великой!"
«Интернационал распорядился, чтобы еврейская революция началась в России. И начнётся... Ибо нет у нас для неё надежного отпора ни в управлении, ни в обществе. Бунт начнётся с атеизма и грабежа всех богатств. Начнут низлагать религию, разрушать храмы и превращать их в казармы, стойла; зальют мир кровью... Евреи сгубят Россию и станут во главе анархии.
"Предвидится страшная, колоссальная, стихийная революция, которая потрясёт все царства мира с изменением лика мира сего. Но для этого потребуется сто миллионов голов. Весь мир будет залит реками крови».
Надо заметить, что после 1917 г. за чтение книги Фёдора Достоевского «Дневник писателя» расстреливали. На многие десятилетия она была запрещена и подвергнута искажениям… Русофобы всех мастей ненавидели и продолжают ненавидеть идеи и творчество Достоевского.
Вот что пишет в наше время всем известный А.Б. Чубайс: "Я перечитал Достоевского, и я испытываю почти физическую ненависть к этому человеку. Он, безусловно гений, но его представление о русских, как об избранному святому народу, его культ страдания, и тот ложный выбор, который он предлагает, вызывает желание разорвать его на куски".
Список литературы:
1.Гроссман Л. П. Достоевский. — М.: Молодая гвардия, 1962. — 543 с. — (Жизнь замечательных людей; выпуск 357).
2.Достоевский, Федор Михайлович // Русский биографический словарь : в 25 томах. — СПб.—М., 1896—1918.
3.Достоевский, Ф. М. Полное собрание сочинений : в 30 т., Л. : Наука, 1972—1990.
4.Орнатская Т. И. Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского. — Санкт-Петербург: Академический проект, 1999. — Т. 1.
5.Сараскина Л. И. Достоевский. — 2-е изд.. — Москва: Молодая гвардия, 2013.
6.Якубович И. Д. Летопись жизни и творчества Ф. М. Достоевского. — Санкт-Петербург: Академический проект, 1999. — Т. 1. — С. 13—281.