Прошло три года. Три года, о которых Майкл не мог бы рассказать ничего занимательного. С одной стороны, он вроде бы вполне вжился в американскую действительность, имел достаточный для существования заработок, завел некоторые знакомства, и время от времени его даже приглашали на барбекю. Однако его не оставляло ощущение, что мир вокруг него не является реальным, что он смотрит какой-то затянувшийся телесериал, в котором принимает участие очень похожий на него актер, играющий роль Майкла Мелоса, но живущий своей самостоятельной жизнью, совсем не такой, какой хотел бы жить он, настоящий Майкл Мелос. Так часто бывает во сне: видишь сон со своим участием, общаешься там с людьми, совершаешь поступки, но краем сознания понимаешь, что это всего лишь сон, что «знакомые во сне люди» в реальности тебе совсем неизвестны, и что в действительности ты никогда не совершил бы того, что совершаешь во сне.
Взять, к примеру, его отношения с рыжекудрой Эммой. Вернувшись из Флориды, девушка как ни в чем не бывало позвонила ему и поинтересовалась, как у него дела, предложила встретиться. Майклу же было странно даже слышать ее голос. Странно было вообще воспринимать ее как свою знакомую, и не просто знакомую, а особу, с которой он делил постель, которой, в той или иной степени, открывал душу. Теперь она казалась ему невероятно чужой, невероятно далекой.
- Девочка, прости, но ты мне совершенно неинтересна, - сказал он ей, и ничего в нем не шелохнулось, когда в трубке воцарилось напряженное, выжидательное молчание. – Иди своим путем, а я пойду своим, - добавил он и, не дожидаясь ее ответа, прервал связь. Но через несколько дней она позвонила вновь, когда ей пришло извещение из банка.
- Майк! Это какая-то ошибка! Кто-то положил на мое имя кучу денег! Шестьдесят тысяч! Я не знаю, что делать!
- А причем тут я? – невозмутимо ответил Майкл. – Уж не думаешь ли ты, что это моих рук дело? Откуда у меня такие деньги, крошка? А если бы и были, с какой стати я стал бы дарить их тебе? Кто ты мне? Кто я тебе?.. Не понимаю, зачем ты мне звонишь! И вообще, что за проблемы? Считай, что это обыкновенное чудо. Тебе были нужны деньги для учебы в университете. К тебе пришли эти деньги! Бери и пользуйся!
- Ты знаешь, там так и записано: для обучения в университете. Действительно, чудо.
- Тем более. Иди учись и не приставай больше к дяде. Чао, бамбино!
Это было три года назад. С тех пор он ничего не знал об Эмме, и его не тянуло узнать что-либо о ней. Он надеялся, что она-таки учится в университете, и ее мечта – стать известным фоторепортером – когда-нибудь сбудется. Ну, а если нет – значит, не судьба! Все в руках Провидения!
Два года назад, когда Сайрус, первый муж матери Майкла, закончил строительство дома в пригороде, они все трое – Сайрус, Дороти и Памела – переселились туда и жили там в мире и согласии. Дороти, легкая и воздушная, как одуванчик, ухаживала за Памелой, которая давно уже не вставала, разговаривала с ней, читала ей книги. Сайрус, которому было уже под восемьдесят, обожал обеих женщин, любовался их дружбой и благодарил Бога за то, что тот подарил ему такую светлую и счастливую старость. Однако идиллия сия оказалась недолгой. В одно прекрасное утро, когда Дороти подошла к Памеле, чтобы спросить, хорошо ли та спала, она увидела, что супруга Сайруса не дышит. Лицо Памелы было белым и безмятежным, как лицо ангела, ладонь согнутой в локте правой руки уютно покоилась под щекой. Она спала сладким сном, в котором не бывает сновидений и которому нет конца.
И вот теперь, простившись с последней своей подругой, Дороти задумалась: а много ли лет или дней ей самой осталось жить на этом свете? Не уйдет ли она из него также внезапно? И она решила открыть сыну тайну, которую много лет назад доверила ей юная русская женщина Вера, и которую она хранила глубоко в себе – отчасти по просьбе самой Веры, отчасти потому что хотела покоя для своего сына, желала, чтобы он не оглядывался назад, в холодную и, по-прежнему, неприветливую Россию, нашел своей счастье здесь, в благополучной Америке. Сама она старалась не вспоминать годы, проведенные в Советском Союзе. Да, она любила Эла, и побег в СССР был ее инициативой, она спасала любимого мужчину от тюрьмы, а возможно и от электрического стула. Из песни, как говорится, слова не выкинешь. Но жизнь в почти азиатской, почти варварской стране, отставшей от Америки по быту чуть не на столетие, была испытанием, которое она, дочь преуспевающего калифорнийского врача, могла вынести только, стиснув зубы. Для них обоих это была вынужденная добровольная ссылка, которую надо было достойно пережить, не зная даже, какой срок ей отмерен. Элу, как она считала, было легче: у него была работа, в которой он мог реализовать себя, он мог убедить самого себя, что «все к лучшему в этом лучшем из миров»; она видела, она слышала, что в России и в «шарашках» люди творят и радуются жизни. У нее такой кислородной подушки не было, она просто несла свой крест, крест жены и матери. И сейчас, вернувшись на родину, вновь получив возможность пользоваться привычными ей благами цивилизации, окруженная любящими ее людьми, она радовалась каждому новому дню и не хотела даже в мыслях возвращаться к прошлому. А Эл? Эл был по-прежнему с ней, в ее сердце и в белой керамической вазе, что стояла на столике подле ее кровати.
Итак, тайна. Тайна заключалась в том, что Вера, неудавшаяся невеста Майкла, много лет назад сообщила ей в письме, что ожидает от ее сына ребенка. Майкл в те времена рвался в Америку, на историческую родину, а времена были сугубо советские, и все его отговаривали. Отговаривала ее и Вера, но узнав, что ждет от него ребенка, Вера не захотела, чтобы именно ребенок оказался той цепью, которая прикует Майкла-Михаила к нелюбимой им стране, не захотела лишать его свободы выбора. Однако и совсем лишать своего будущего сына отца она не захотела. Поэтому Вера попросила Екатерину Ивановну не говорить Мише ничего до тех пор, пока та сама не сочтет нужным сделать это. И вот сейчас, почувствовав, что, может быть, ее последний час не за горами, Дороти решила, что дальше молчать нельзя. Через несколько дней после похорон Памелы она позвонила сыну и попросила приехать к ней для разговора.
- Что-то случилось? – насторожился Майкл. – Ты в порядке? – По большому счету он был рад, что мама на склоне лет не осталась одинокой, что в лице Сайруса она нашла надежную опору, но жизнь штука сложная, проблемы часто возникают даже там, где их совсем не ждешь.
- Да нет, - ответила она, - ничего не случилось. Просто мне надо обсудить с тобой одну вещь.
- И что, прямо сейчас?
- Да, я хотела бы не откладывать.
- А по телефону нельзя? У меня сегодня занятия, через час.
Майкл работал учителем фехтования в приватном спортивном клубе, занимался индивидуально с каждым клиентом.
- Это не для телефона. Приезжай, как освободишься. Сайрус тоже будет рад с тобой повидаться.
- Хорошо, мам, я приеду, - пообещал Майкл. Они попрощались. «Все-таки у нее что-то случилось, - подумал он. – Что-то такое, что нужно обсудить со мной. Не с Сайрусом, не Каролиной, а именно со мной. Значит, это касается меня? Может, ребята из ФБР опять на нее вышли, обо мне расспрашивали? Потому и не хочет по телефону. Ладно, навещу наших божьих одуванчиков!»
Он взглянул на часы и начал собираться в клуб.
Сегодняшний клиент был у него новеньким. Днями раньше он позвонил, расспросил об условиях занятий, о расценках, сегодня должна была состояться первая встреча. Три года назад, когда Майкл начинал работать в клубе, ему было в диковину, что заниматься фехтованием приходят взрослые люди, некоторые даже очень взрослые, за шестьдесят. Когда он занимался этим в Советском Союзе, фехтование, как, впрочем, и практически весь спорт, было делом молодых. Оно и естественно: с возрастом у человека падает скорость реакции, да и вообще скорость движений, что в работе с клинком имеет значение первостепенное. В спортивные секции набирали детей в семь-восемь лет, и к восемнадцати-двадцати они становились мастерами и чемпионами, а потом уступали дорогу новым юным дарованиям.
Сам Майкл (Миша Мелос) пришел в фехтовальный зал, когда ему и семи не было. О том, что человек может захотеть взять в руки спортивный клинок в сорок и в пятьдесят – не для чемпионства, а просто для удовольствия, - никто в стране победившего социализма не задумывался. Кино, вино и домино – вот что предлагалось строителю коммунизма зрелого возраста, ну а для совсем уж созревших фольклор прописывал еще более «достойный» комплект – кефир, клистир и сортир. В Америке все было иначе. На фоне юных звезд, выступавших на чемпионатах (от физиологии никуда не уйдешь), вся страна была покрыта сетью частных спортивных залов и клубов, где каждый желающий мог заниматься всем, чего его душа пожелает: хоть полетами на реактивных истребителях. Плати деньги и учись! Ну, конечно, для полетов на истребителе еще и суровую медкомиссию надо пройти.
Для занятий фехтованием никакой особой медкомиссии проходить не требовалось. Главное, чтобы у человека имелись в наличии две ноги и две руки. Впрочем, две руки – это уже перебор. Спортивный фехтовальщик работает одной рукой, вторая часто даже мешает, подставляет себя под клинок противника. Но с другой стороны – помогает балансировке, как шест помогает канатоходцу.
У нового клиента руки и ноги были на месте. Имелись в наличии и иные части тела. Некоторые оказались для Майкла даже неожиданными. Клиентом оказалась женщина, молодая дама лет тридцати, с короткой светлой прической а ля Мэрилин Монро, пышным бюстом и дерзким взглядом больших синих глаз. Под этим взглядом Майклу вдруг вспомнилась светлая, спокойная голубизна глаз Верочки, ее стройный стан, русая коса… Господи, как близко было счастье, как просто он его потерял!..
- Простите, мэм, - стараясь сохранять невозмутимость, приличествующую коммерческому тренеру, сказал он, - но со мной, вроде бы, договаривался мужчина. Или мне показалось?
- Это был Барни, мой муж, - как ни в чем не бывало ответила блондинка. – Но заниматься буду я. Если вы не против, конечно! Да, кстати: меня зовут Кейси! Кейси Стексон.
- Очень приятно. Майк Мелос. Я конечно не против. Мы рады любому клиенту. Как я понимаю, раньше вы фехтованием не занимались?
- Именно!
- А, позвольте спросить, что вас подвигло? – На лице Кейси возникло легкое недоумение, и Майкл откорректировал свою лексику: - С чего вам это накатило?
- Я обязательно должна отвечать? – с вызовом улыбнулась она.
- Не обязательно. Просто мне интересно. Обычно такие эффектные женщины занимаются теннисом или конным спортом. Здесь вы все время будете в проволочной маске и в громоздкой закрытой одежде. Боюсь, вас это разочарует.
- В самом деле? – В ее голосе и на лице проступило недоумение. – Но в фильмах фехтуют без всяких масок! Вы видели «Пираты Карибского моря»?
- В фильмах совсем другое фехтование, - снисходительно улыбнулся Майкл. – Если вам хочется фехтовать как карибские пираты, вам надо идти в другое место. Например, в театральную студию. Мы обучаем спортивному фехтованию.
Блондинка задумалась.
- А вообще, к вам женщины ходят?
- Ходят. Но я лично до сих пор занимался только с мужчинами.
Кейси тряхнула белокурой головкой.
- Давайте я попробую, раз уж пришла! Может быть, мне и понравится. С таким мачо как вы, мне вполне может понравиться!
«Это я-то мачо? – удивился Майкл. – Что ж за муж у нее, если она меня за мачо почитает?» Однако он пожал плечами.
- Давайте. Тем более, что за первое занятие мы денег не берем. Пойдемте, я покажу женскую раздевалку и подберу вам костюм и маску. Из оружия я рекомендую рапиру. Она легче и проще технически.
- Как скажете! – улыбнулась она в полный регистр своего очарования. – Я вся в вашей власти!
«Ну, ну!» - усмехнулся про себя Майкл и повел новую ученицу в складскую каморку, где хранилось фехтовальное снаряжение. Хоть он и не занимался ранее с женщинами, он конечно знал, что в отличие от мужчин в их экипировку входит так называемый нагрудник – своего рода бюстгальтер, сделанный из легкого, но прочного пластика. Подобрать нагрудник для Кейси в точном соответствии с ее параметрами оказалось задачей невыполнимой. К ее разочарованию пришлось удовлетвориться самым объемным из имевшихся. С набочником и курткой особых проблем не возникло (подошли мужские), а вот штанишек, соответствующих пышной попе блондинки, не нашлось.
- Ничего, по первому разу можно и в шортах, - успокоил клиентку Майкл, - а потом закажете на свой размер. Если, конечно, не передумаете. Давайте еще подберем маску, ну а рапиры все одинаковые.
Кейси недоверчиво взяла в руки рапиру, провела пальцем по избитому, иззубренному клинку, потрогала защитную шишечку на конце…
- И вот этим я буду сражаться? Она совсем тупая! А поновей и поострей у вас нет?
- Поострей – это в цирке, мэм. Или в кино. Чтоб зрителя ахали. У нас – техника безопасности. Мы учим фехтовать, а не убивать. Бывают, конечно, несчастные случаи, когда клинок ломается… Но не будем о грустном! Примерьте вот эту маску. Думаю, она будет вам впору.
Маской «мэм» осталась еще более недовольна, чем рапирой. С непривычки, сквозь проволочную сетку она почти ничего не увидела, а ее собственная красота полностью исчезла в нелепой помеси кастрюли и дуршлага.
- Отлично! – заверил ее Майкл. – Вам очень идет. Теперь вы – вылитая Жанна д’Арк.
Кейси сняла маску и посмотрела настороженно:
- А это кто?
«Как они все похожи – эти американки! – подумал Майкл. – Красивые пустые головки. Зато сколько уверенности в себе! Сколько самомнения!»
- Знаменитая французская фехтовальщица, - ответил он. - Она уже умерла.
Урок, который он провел с Кейси, не особенно отличался от других его занятий с новичками. В фехтовании нет особой разницы между мужчиной и женщиной, правила для всех одинаковые и нагрузки одинаковые. Для многих новичков оказывается неожиданным, что основная нагрузка ложится не на руки, а на ноги, именно ноги у мужчин часто оказываются слабы. У Кейси были сильные ноги, реакция тоже оказалась неплохой. В конце урока Майкл сказал ей, что, в принципе, у нее есть данные, и если она будет заниматься, то через годик сможет выступать на любительских турнирах.
- Через год? Так долго? – удивилась блондинка. – Вот уж не думала!
- Это если будете упорно заниматься, три раза в неделю, - строго пояснил Майкл.
- Трижды в неделю? – ее глаза расширились, делая ее похожей на Белоснежку. – Ну, ну, я подумаю!
- Подумайте.
- Пока, Майк!
- Пока, Кейси!
Расставшись со сделавшейся сразу задумчивой клиенткой, Майкл принял душ, переоделся и поехал к матери.
В доме Сайруса он уже бывал, в частности, видел даже, как шло его строительство. Строил дом Сайрус, конечно, не своими руками, строила специальная фирма, но проект принадлежал ему, приглашенный архитектор лишь слегка его подправил и привязал к местности. Майкл уже привык, что в Америке можно заказать любую вещь и любую работу, были бы деньги, и все равно он был восхищен тем, как быстро и с каким качеством был выполнен этот проект. В глухом сосновом лесу, в трех милях от ближайшей дороги, в нескольких милях от ближайших соседей! Асфальтированная дорога? Пожалуйста! Водопровод? Артезианская скважина. Электричество и световолоконный интернет? Бес проблем. Канализация? Глубокая шахта с особым, биоактивным дренажем. Сам дом, трехэтажный, с крутоскатной крышей, на манер альпийских шале, был выполнен из добротного соснового бруса, имел высокие стрельчатые окна с зеленоватыми стеклами и большой камин в просторной гостиной на первом этаже. Майкл не считал, сколько всего в доме комнат, но на вскидку подозревал, что в нем без труда смогли бы разместиться человек пять-шесть гостей. Чувствовалось, что Сайрус хотел реализовать мечту своей жизни, и это ему, кажется, удалось.
Майкл ехал через солнечный сосновый лес и мысленно возвращался к утреннему разговору с матерью. И его окутывала какая-то неясная тревога. Что-то определенно случилось. Майкл хорошо знал свою мать, знал, что она женщина закаленная и сдержанная, и не стала бы специально приглашать его для какого-то «нетелефонного» разговора, если бы могла обойтись без этого. Значит, возникла некая причина, требующая неких срочных действий. Дороти обмолвилась, что хочет посоветоваться с ним. Значит, действия требуются от нее. Но посоветоваться она хочет с ним. Не Каролиной и с ним, а именно с ним. Следовательно, действия эти касаются его, Майкла. Может быть, речь пойдет о деньгах, которые он отдал ей два года назад, о тех шальных двадцати тысячах долларов, которые образовались у него после поездки по Америке, сверх шестидесяти тысяч, подаренных Эмме. Дороти положила деньги в банк, но считала их деньгами сына и, возможно, сейчас захотела потратить их на что-нибудь и решила обсудить это с ним. Такой вариант выглядел логичным, правдоподобным. Более того, иного разумного объяснения маминому звонку Майкл не видел.
Первым, кого он встретил, еще не войдя в дом, был Сайрус. Одетый в синий рабочий комбинезон и в кепку-бейсболку, он возился во дворе с разобранной электрической газонокосилкой.
- Привет, Майк! Рад тебя видеть! – воскликнул он радушно, отрываясь от работы и глядя, как Майкл выходит из машины.
- Привет, Сайрус! – поздоровался Майкл. – Нужна помощь?
- Пустяки! Трава попала в контакты. Сам виноват: позарился на дешевку, купил китайскую. А китайцы, все-таки, халтурят! Проходи, Дороти ждет тебя. А я сейчас закончу и подойду.
Майкл вошел в дом.
Холл был залит светом, но в комнате царила прохлада, истекающая из невидимого кондиционера. Дороти сидела в кресле за маленьким круглым столом, стоявшим у камина, перебирала страницы альбома со старыми фотографиями. В камине горел легкий огонь, плечи Дороти укутывал тонкий шерстяной платок насколько помнил Майкл, привезенный из России.
При виде сына Дороти закрыла альбом, поднялась из кресла и подошла к нему.
- Майк! Как мило, что ты приехал!
- Здравствуй, мама! – Он наклонился, и они поцеловались. – Отлично выглядишь.
- У тебя все в порядке? – спросила она. – Провел занятие?
- Да, все в порядке. Приезжала дамочка, насмотревшаяся Джека-Воробья и возмечтавшая сравняться с его подругой. Наверное, она больше не появится.
- Ты голоден?
- Есть немного. Никуда не заскакивал, торопился к тебе.
- Ну и отлично. Я приготовила форель. Сейчас разогрею и мы пообедаем. Присядь пока. Если хочешь, посмотри фотографии. Это наши владивостокские.
Майкл пожал плечами, присел, придвинул к себе альбом. Дороти легкими, совсем не старушечьими шагами прошла в кухонный угол гостиной комнаты, открыла холодильник.
Майкл открыл альбом, пролистал пару страниц и закрыл. Владивостокские воспоминания его не волновали. Его волновали ленинградские, но их он старался загонять подальше вглубь памяти.
Вошел Сайрус. Он уже переоделся где-то (наверное, в гараже) и был в светлых полотняных брюках и белой рубашке-апаш с короткими рукавами.
- Что-нибудь выпьешь? – спросил он.
- Немного пива, - ответил Майкл. – Я же за рулем.
- Останься на ночь, - предложил Сайрус и с нескрываемым удовольствием ухмыльнулся. – Места хватит!
- Увы! Зубную щетку не взял! – сделал грустную мину Майкл.
- И этого добра вдоволь.
Майк улыбнулся и ничего не ответил. Он привык уже к своей одинокой жизни, к своему распорядку. Зачем менять его без нужды?
Дороти закончила свои кухонные приготовления и позвала мужчин к обеденному столу.
За обедом поговорили о Памеле, о том, как мужественно и кротко прожила она свои последние годы и дни.
- Это большая удача, что ты встретил ее в своей жизни, Сайрус, - сказала Дороти.
- Да, большая удача, - подтвердил Сайрус. – С ней я был почти также счастлив, как с тобой.
- Я благодарна ей. Я ей об этом говорила.
- А я благодарен Элу. Он дал тебе то, что не смог дать я.
Они смотрели друг на друга, умиротворенные и светлые, как голуби.
«Вот парадокс! – слушая их разговор, думал Майкл. – Женщина ушла от мужчины к другому, и мужчина благодарен этому другому. Мужчина нашел свое счастье с другой, и женщина за это тоже благодарна. Моя мама и Сайрус и впрямь какие-то неземные!»
После обеда Сайрус извинился и ушел заниматься хозяйственными делами, а Дороти пригласила сына опять к камину, который к тому времени совсем догорел. Они опустились в кресла и некоторое время сидели молча. Майкл ждал, что же скажет ему мать, Дороти собиралась с духом и придумывала, с чего начать. Наконец она решилась.
Выслушав ее, Майкл несколько минут сидел без движения, откинув голову на спинку кресла, закрыв глаза и беззвучно шевеля губами. Наконец он открыл глаза и спросил:
- Это в самом деле так? Ты ничего не напутала? Столько лет прошло! – Он смотрел на мать недоверчиво, испытующе.
- Конечно, так! Как я могла напутать. Она написала, что не хочет связывать тебе руки, но хочет, чтобы ты в конце концов узнал, что у тебя есть сын.
- Ты сохранила письмо?
- Где-то оно у меня было, но сейчас я не смогла его найти. Наверное, затерялось при всех этих переездах. Или осталось в Ленинграде.
- Веселенькое дело! – воскликнул Майкл, не на шутку вскипая. – У меня есть сын, а я ничего об этом не знаю! Как она могла?! Как ты, мама, могла?! Вот почему она исчезла! Она хотела, чтобы я ничего не узнал о сыне. Чтобы я был свободен, как птица! Но разве о такой свободе я мечтал? Почему ты молчала, мама? Ведь я еще долго жил в России! Десять лет! Я искал Верочку, но не смог найти. И я смирился, дурак! Я решил, что она меня разлюбила, устала он моих метаний, и где-то спокойно живет свей жизнью. А она растила моего ребенка, моего сына!..
Дороти смотрела на сына с участием, но и с некоторым испугом. Она не ожидала такой бурной реакции. Майкл, в детстве и юности, неуравновешенный и упрямый, уже давно казался ей перегоревшим, переболевшим, неспособным на сильные чувства. Ее это и огорчало, и радовало. Менее всего ей хотелось, чтобы в результате этого разговора ее сын сорвался с места (ведь у него наконец все стало складываться) и ринулся назад в Россию. Ей хотелось, чтобы все ее дети были рядом с ней – и Кэрол, и Бетти, и Майк, - до самой ее смерти. Она не хотела разлучаться с Майком. Она уже жалела, что рассказала ему Верочкином письме. Может быть и нет никакого ребенка. Если женщина беременна, это еще не значит, что она благополучно родит. А родившегося надо еще уберечь от болезней. А для Майка и благо, что ребенок рос (если рос) без его участия. Он не создан для роли заботливого отца семейства. Тут уж надо смотреть правде в глаза.
- Прости меня за то, что я не рассказала об этом раньше, - сказала она. – Мне казалось, что ты еще не созрел. Я хотела, чтобы ты прижился в Америке, нашел здесь себя.
- Спасибо, мама! – ответил он с горечью. – За эти три года я как раз понял, что искать мне здесь нечего. Себя можно найти только внутри себя.
«Жаль, что ты до сих пор один!» – хотела сказать Дороти. Но не решилась. Сообразила, что сын в этот момент думает о своей утерянной русской Верочке. Но сорок два года – это уже крайний срок, как ни крути. Добро бы еще его холостяцкая жизнь радовала (есть и такие мужчины), но Майк не выглядел счастливым.
- Спасибо, мама! – повторил Майкл уже с ожесточением. – Слава Богу, что вообще рассказала. Интересно, зачем? Могла бы и дальше молчать. Так ведь спокойнее, правда? Тебе ведь так хорошо здесь! Все дети рядом, все внуки! Первый муж в тебе души не чает! С чего это тебя вдруг на откровенность потянуло?
Дороти смотрела на сына прозрачными глазами, умудренными долгой и полной испытаний жизни. В ее глазах не было обиды, хотя в ее уши бились обидные слова. Она понимала сына, понимала его страдание, его боль. Она знала, что такое потери, что такое горе, и знала, что не все и не всегда можно вернуть. Многое, увы, уходит безвозвратно. И надо находить в себе силы жить дальше. Но когда он замолчал, она ответила на его вопрос.
- Я могу умереть. В любой день. Как Памела. Я не хотела унести с собой твоего ребенка. Ты должен знать о нем. Это была просьба Веры. А уж что ты будешь делать, это тебе решать.
- И о чем же ты хотела со мной посоветоваться? – спросил он, слегка успокаиваясь от ее спокойных, выдержанных слов, как вода разбушевавшегося моря успокаивается вылитым в нее маслом.
- Ни о чем. Я не знала, как привлечь тебя к разговору, вот и придумала. Но если ты хочешь посоветоваться со мной – я готова. Ты хочешь?
Майкл опять закрыл глаза и откинулся на спинку кресла.
- Не знаю, - произнес он негромко. – Не знаю. Мне надо подумать. То, что ты сказала, для меня очень неожиданно и очень важно. Мне надо подумать.
Он поднялся и как-то странно огляделся вокруг. Словно бы видя все тумане.
- Я поеду. Я потом тебе позвоню.
- Может, тебе лучше остаться на ночь у нас? – с тревогой спросила Дороти, тоже вставая. – Ты в таком состоянии!
- Ничего, все нормально, я доеду. Мне надо побыть одному.
Она покачала головой.
- Ну, смотри. Позвони, когда доедешь. Я буду волноваться.
Майкл грустно улыбнулся матери и вышел из дома-шале.