Чехов. Кому на Руси жить хорошо
«…счастье – это разные состояния и ощущения. Они меняются, но главным в нем … является любовь. Когда она у тебя есть, то и все остальное вокруг наполнено счастьем и все вокруг воспринимаются счастливыми».
В.П.Самохвалов, психиатр
В Интернете на сайте Дмитрия Галковского можно прочитать про «испуганного русского» человека - Антона Чехова… Дескать, этот писатель отличался от прочих людей некоей «физиологической и этнической несообразностью». Чехов якобы «всю жизнь органически ненавидел» «украинцев, греков и евреев». Но он был «слишком хитер и учен жизнью», чтобы заявлять это открыто. Ксенофобия у него была «природной». Чехов, по Галковскому, «самый русский писатель… совершенно русский по своему происхождению… Нехорошее его отношение к инородцем проистекало, вероятно, из этой «русскости». Это был «естественный бунт против издевательской избыточности инородческого элемента в чеховской жизни».
Выдуманный Галковским испуганный и лишенный счастья Чехов практически никак не соотносится с реальным человеком - Антоном Павловичем Чеховым. Была ли у него еще и «ксенофобия», направленная против овощей и фруктов, биографическая наука умалчивает. А вот Галковский не преминул заметить, что Чехов всю жизнь терпеть не мог «хохлацкие овощи, все эти помидоры и баклажаны, южную грязь, мух, местную мутную воду». Виной тому, оказывается, было его таганрогское детство…
Уже в месте и обстоятельствах рождения Чехова, на взгляд Галковского, «есть что-то искусственное, ненужное, нелепо-бессмысленное. Великоросс по происхождению, он родился в совершенно нерусском городе Таганроге, с нерусским населением, нерусской природой, нерусским климатом». Рождение в греческо-еврейском городе привело к тому, что «концы и начала мира» оказались потеряны. «Деятельность, бодрость и счастье» (выделено мною - Г.Ш.) - чувства, для такого Чехова совсем не свойственные. Это, по выражению Галковского, «оставленный русский, притворившийся европейцем в пенсне».
Оставим на совести Галковского эти нелепые выдумки. Как ни странно, именно о счастье, или мечте о счастье Чехов пишет едва ли не в каждом своем произведении, в том числе и в программной повести «Степь». В этом повесть, кстати, перекликается со знаменитой поэмой Н.А.Некрасова, что вызывает особый интерес. Небезынтересен чеховский поворот темы счастья и с точки зрения современной этнопсихологии.
Как Чехов относился к Некрасову? Вот его ответ на анкету «Отжил ли Некрасов?» (1902 год): "Я очень люблю Некрасова, уважаю его, ставлю высоко… Долго ли он еще будет жить, решить не берусь, но думаю, что долго, на наш век хватит; во всяком случае, о том, что он уже отжил или устарел, не может быть и речи» (Соч., 16, 273). Судя по всему, это была деятельная любовь. В произведениях Чехова цитировался широкий список произведении Некрасова. К примеру, в мемориальной библиотеке Дома-музея А.П.Чехова в Ялте хранится Полн. собр. сочинений Н.А.Некрасова в одном томе (СПб., 1882?) В ПССП т.4 - упомянуто издание Собр. соч. Некрасова в одном томе СПб, 1884 - с. 508) Итак, 1882 или 1884 год? Надо выяснить в музее). Судя по всему, именно воспроизведенное в томе факсимиле Некрасова (авторский текст песни «Русь» из поэмы «Кому на Руси жить хорошо» обыграно в рассказе Чехова «Неудача» (Осколки, 1886). В студенческие годы Чехов был особенно увлечен поэтом. Брат писателя М.П.Чехов в книге «Вокруг Чехова. Встречи и впечатления» вспоминал о времени работы Антона Павловича в Чикинской больнице под Воскресенском (1883 г.): "Много говорили о Щедрине <...>, со смаком декламировали Некрасова". Однажды в Звенигороде молодежь за чаем у доктора Персидского запели запрещенную некрасовскую «Укажи мне такую обитель» - это послужило поводом для составления полицейского протокола. Доктор Персидский за «провинность» был исключен из звенигородской больницы. (Рейфилд Дональд. Жизнь Антона Чехова. М., 2005. С.142). Известно, что и позднее, работая в Ницце над рассказом "У знакомых", Чехов просил О.Р.Васильеву прислать ему стихотворение "Железная дорога" (1898 год). О пиететном отношении Чехова к поэту вспоминал актер А.Л.Вишневский. Чехов так отреагировал на чтение декадентских стихов в исполнении автора, К.Бальмонта: «…что, если бы кто из нас прочел сейчас хорошо Некрасова? Что бы от Бальмонта осталось?» (Вишневский А.Л. Клочки воспоминаний. Л., 1928. С. 101-102). В итоговой пьесе Чехова «Вишневый сад» строка из Некрасова («Выдь на Волгу, чей стон…») неожиданно объединился в пьяной фразе Прохожего со строчкой из Надсона (Чеховиана. Звук лопнувшей струны. М., Наука, 2005. С.67). Неожиданное сближение Чехова и Некрасова вдруг находим у человека, который очень хорошо знал Антона Павловича - А.С.Суворина. В частных беседах тот признавал, что Чехов и Некрасов - «наиболее популярные писатели в среднем кругу» (Литературное наследство, Т.68. Чехов. 1960). Не ошибусь, если скажу, что роднил их с широким русским читателем прежде всего демократизм.
Обратимся к специальной литературе, посвященной поэме «Кому на Руси жить хорошо». Как утверждает В.Жданов, поэт выбрал для поэмы форму путешествия и ввел в повествование элементы народной сказки – тут и говорящая птица-пеночка, и волшебная скатерть-самобранка…. Предполагаемые счастливцы - помещик, чиновник, поп, купец, вельможный боярин, министр, сам царь… Потом Некрасов ввел мужиков и женщину – но и тут не нашел счастливых… Поэт предполагал, что только пьяный может быть счастливым на Руси... Наконец, Некрасов ввел в поэму образ Гриши Добросклонова – «русского юноши», народного заступника, отмеченного печатью «дара божьего» (455). Это и есть счастливец, которого искали странники… Но - увы - они об этом не узнали…
В повести «Степь» вопрос о счастливом человеке не ставится с той остротой, как у Некрасова. Однако и Чехов построил свою повесть как познавательное путешествие, только вместо ватаги мужиков - любознательный мальчик Егорушки, которого везут в город для поступления в гимназию. Повесть представляет собой цепочку встреч впечатлительного ребенка с людьми разных сословий, разных характеров, разного имущественного положения, разных национальностей (русские, украинцы, евреи, поляки, калмыки)... Спутники Егорушки, обозники, так же, как и герои Некрасова, поголовно несчастны, у всех тяжелая судьба. Кто-то остался без дома, без семьи, без работы. Кто-то в поисках лучшей доли скитался по российским губерниям. У кого-то проблемы с законом. Но, в отличие от поэмы Некрасова, чеховская повесть дарит путникам встречу со счастливым человеком – простым украинцем, который влюблен в свою молодую жену… Чеховский вариант некрасовского сюжета имеет свои особенности, которые проистекают не столько из желания дать оригинальное решение проблемы счастливого человека на Руси, сколько из осознания того глубинного родства русского и украинского народов, о котором теперь в Киеве говорят с показным негодованием….
Если Некрасов решал проблему счастливого человека исключительно на русском этническом материале, то Чехов смотрел шире: русский мир органически включал в себя полиэтнический элемент, в том числе и украинский, близкой писателю по крови. Его бабушка по отцовской линии, как известно, была украинка Ефросинья Емельяновна Шимко, которая по-русски не разговаривала. В их доме языком общения был украинский. С детских лет, приезжая к деду в станицу Крепкую, затерянную в приазовских степях, Антон окунулся в стихию украинского быта, украинской речи. Став писателем, Чехов не отделял жизнь Украины от жизни всего русского мира. Это сказалось, в частности, в том, что писатель свободно переносил реалии, характерные для украинской культуры, на русскую почву. Это касается знаменитой пьесы «Вишневый сад» и последнего рассказа писателя «Невеста». На сей счет сложилась обширная литература.
Краснодарская исследовательница взаимоотношений Чехова с южнорусской культурой О.Спачиль задалась вопросом: откуда взял Чехов свой «вишневый сад»? И почему сад именно вишневый? Вопросы эти уже приходили в голову исследователям. Так поставлен вопрос у М.Ч. Ларионовой, посвятившей в своей докторской диссертации целый раздел символике пьесы А.П. Чехова «Вишневый сад». По мнению О. Спачиль, прав И.А. Бунин, который утверждал, что в России обширных вишневых садов не было, а вот в Малороссии были, и писатели XIX века, неизменно упоминали эти сады как один из основных признаков южного пейзажа.
О.Спачиль справедливо отмечает, что понимание художественной символики чеховских произведений без проникновения в культуру того времени, в котором жил писатель, невозможно. В южно-российском фольклоре вишневый сад – распространенный образ, обладающий богатой семантикой, возводящей его на уровень символа. Вишневый садочек – наиболее дружественное и благоприятное для человека место: это укрытие, где жены ищут защиты, спасаясь от побоев мужа. Вишневый сад – архетипический символ дома вообще. Широко распространен сюжет, когда выданные в чужую семью дочки, тоскуют по дому, оборачиваются кукушками (зозулями) и прилетают домой куковать на ветках вишневого сада. Вишневый сад предстает собирательным воплощением отчего дома в известной песне на стихи Т.Г Шевченко «Садок вишневий коло хати»…
О.Спачиль отмечает, что образ вишневого сада, бытовавший в XIX веке в южно-российской культуре, имел целый ряд смыслов, которые вместе с этим образом-символом были восприняты Чеховым. Они вошли в художественную ткань его пьесы - стали его «претекстом». После пьесы вишневый сад, теперь уже как чеховский символ, бытует в литературе и шире – в культуре ХХ в. Этот образ, как и все творчество А.П. Чехова, стал «интертекстом» для современных авторов.
Не менее интересны наблюдения и над образностью последнего рассказа Чехова «Невеста». Современный украинский исследователь творчества Чехова В.Я.Звиняцковский писал об авторе «Степи»: он «в некоторых отношениях … чувствовал себя «хохлом», в некоторых – «москвичом», а в некоторых – «провинциалом», но «провинциалом» особенным: южным и немножко «хохлацким» (18-19). Это верно. Чехов, как человек южнорусский, спорадически использовал украинскую лексику как в разговоре, так и в произведениях. Характерный пример - украинское словцо «недотепа», которое часто звучало в устах старого слуги Фирса и которое, как выяснила автор фундаментальной книги о чеховском «Вишневом саде» Э.А.Полоцкая, не было отмечено даже в словаре В.И.Даля. Более того: он переносил на русскую почву украинские этнокультурные архетипы. Это касается и «вишневого садочка», и мотива «ухода в казачество».
«Невеста» - последний, обобщающий рассказ Чехова. В его сюжет включен эпизод ухода девушки из дома (учиться, на волю) - мотив, характерный именно для украинского этноса. У Чехова об этом уходе сказано: «это все равно, что когда-то очень давно называлось уходить в казачество» (10, 215). Как дань гоголевской традиции воспевания запорожского казачества (уход сыновей Бульбы в казаки) рассматривал этот пассаж В.Катаев. В.Звиняцковский - вослед Катаеву – пишет: возможно, именно мотив гоголевского «казачества» звучит у Чехова, потому что донские казаки, которые соседствовали с Таганрогом, состояли на царской службе, а казацкие струги Стеньки Разина занимались разбоем. Здесь «уход» имеет совсем иной смысл. (37). И добавляет, что уход от постылой жизни на волю, в казачество в украинской ментальности есть высшая, «эзотерическая ценность». «Казак в украинской культуре - образ архетипический» (38).
Известно, что Чехов в разговорах с московскими друзьями иногда именовал себя «казаком». Казаком называл себя его близкий друг Владимир Гиляровский. При посещении Львова приобрел двухтомник Кобзаря. Тут есть строки, которые поддерживают характерной именно для Украины мотив отказа от всех ценностей, в том числе и семейных, во имя воли:… Оженись на вольной воли, //На козацкой доли…(39)
Однако переносом архетипических мотивов с Украины на русскую почву у Чехова дело не ограничилось… Пользуясь терминологией Н.В.Гоголя, это был процесс «взаимопополнения» (выделено мною - Г.Ш.). Чехов, в принципе не разделявший русскую и украинскую культуры, так же свободно переносил специфические черты русской жизни на родственную украинскую почву. Я имею в виду один из коренных вопросов русской жизни, входивших в триаду: «Кто виноват!», «Что делать?» и «Где лучше?». Последний вопрос был вынесен в заглавие романа писателя народнического направления Ф.Решетникова. Роман был написан в 60-е годы Х1Х века, - примерно в то же время, когда Н.Некрасов создавал свою знаменитую народную поэму «Кому на Руси жить хорошо». Собственно, в заглавии поэмы перефразирован тот же вопрос: где русскому человеку жить лучше? Где возможно найти счастье? Отзвук некрасовской поэмы, на мой взгляд, нашел отражение в повести Чехова «Степь» (1888), и не только. Позднее, в 1890 году, Чехов предпринял беспримерное путешествие по Сибири на каторжный остров Сахалин, который стал символом все несчастий русского человека. В путевых очерках «Из Сибири (по Сибири)», которые публиковались в газете «Новое время», Чехов обрисовал несколько характерных образов людей, которые в поисках «где лучше?» решились на переселение в Сибирь.
Уже в рассказе «Счастье» (1887) который можно рассматривать как своего рода эскиз к повести «Степь», задается вопрос: где оно, счастье? Может, сокрыто в заколдованных курганах, в кладах разбойников? Поэтический эскиз, посвященный поэту Я.Полонскому, не содержит глубоких философских обобщений. Он опирается на народные легенды о кладах: стоит только нагнуться и копнуть - вот счастье и привалит... Интересно проследить, как тема счастья пробивается у Чехова даже в пейзажных зарисовках повести. Вот изображается одинокий тополь, стоящий в степи на холма. «Счастлив ли этот красавец? - вопрошает повествователь. – Летом зной, зимой стужа и метели, осенью страшные ночи, когда видишь только тьму и не слышишь ничего, кроме беспутного, сердито воющего ветра, а главное - всю жизнь один, один…». Характеризуя в письме к Д.Григоровичу жизнь русского человека среди бескрайнего русского простора, Чехов, в сущности, опирался на тот же набор климатических обстоятельств, гнетущих людей… Есть смысл рассматривать образ тополя в контексте представлений писателя о русской жизни.
Проблема народного счастья остро встала перед Н.Некрасовым, автором знаменитой поэмы «Кому на Руси жить хорошо». Как известно, Некрасов в поисках счастливого человека пришел к мысли, что счастливым может быть только тот, кто посвятил свою жизнь борьбе за счастье народное. Его Гриша Добросклонов – идеал борца, которому судьба в условиях социальной несправедливости готовит не только «имя громкое», но и чахотку, и Сибирь. Это тот идеал, на который ровнялись поколения народников, народовольцев, да и марксистов тоже. К началу 90-х годов в представлениях о сущности революции, отвергающей эволюционный процесс развития общества, произошел перелом. Его остро приметил Чехов (см. «Рассказ неизвестного человека»), но не заметили многочисленные носители революционной «инфлюэнции». Революцию делают не столько и не только идеалисты, сколько «озорники» и убийцы вроде Дымова, для которых революция - праздник «непослушания», то есть, насилие и беспредел. Дымов убивает от скуки, от нечего делать! Так что Дымов - это несомненный пример скрытой полемики Чехова с предшествующей литературно-общественной традицией. Именно таких «дымовых» мы потом в изобилии найдем в произведениях И.С.Шмелева, которому довелось наблюдать ужасы революции во всей неприкрытой наготе.
Если же обобщить тему поиска счастья и «счастливого человека» в повести «Степь», то становится ясно, что вряд ли, наблюдая бесцветную жизнь армян-хуторян, уединенность старообрядца Пантелея, суету обитателей еврейской корчмы, сытость откормленного деревенского лавочника-великоросса, кружение по степи предпринимателя Варламова, размышляя о будущем богачки Драницкой, которую, судя по всему, пустит по миру ее Казимир, о рабе денег Иване Ивановиче Кузьмичове, - вряд ли можно назвать кандидата на звание счастливого человека.
Тем не менее, в повести счастливый человек есть. Не случайно именно ему посвящены проникновенные, светлые строки. Он возникает как бы ниоткуда – и уходит в никуда, но именно после его посещения «при виде счастливого человека» всем «захотелось <…> счастья», а бывший певчий Емельян умоляюще просит товарищей: «Братцы … давайте споем что-нибудь божественное!». Этот человек называет свое имя и фамилию - Константин Звонык, что с украинского переводится как «звонок»: «… все при первом взгляде на него увидели прежде всего не лицо, не одежду, а улыбку. Это была улыбка необыкновенно добрая, широкая и мягкая, как у разбуженного ребенка, одна из тех заразительных улыбок, на которые трудно не ответить тоже улыбкой». Именно улыбка и отражала сущность персонажа, которому суждено сыграть роль «человека с колокольчиком», который призван напоминать в этом мире не страданиях, но о счастье.
Когда незнакомца разглядели, он оказался человеком лет тридцати, с внешностью непримечательной. «Это был высокий хохол, длинноносый, длиннорукий, и длинноногий; <…> одет он был в чистую белую рубаху с шитым воротом, в белые шаровары и новые сапоги и в сравнении с подводчиками казался щеголем». В названии человека «хохол» Чехов не вкладывал никакого негативного смысла, поскольку и самого себя он не раз называл тем же словом. Из рассказа Константина (греческое имя означает «постоянный») стала ясна причина его неискоренимой улыбки: он всего восемнадцать дней как женат; ему неудержимо хочется поделиться своей радостью со всем светом. Его молодая жена оправилась навестить мать, а он от счастья не мог усидеть дома, оправился бродить по степи.
Вот как он описывает свою возлюбленную: «Так такая хорошая да славная, такая хохотунья да певунья, что просто чистый порох! При ней голова ходором ходит, а без нее вот словно потерял что, как дурак по степу хожу». Радость так и выпирает из молодого человека - не слушая вопросов, он продолжает изливать душу: «… такая хорошая да славная, такая хозяйка, умная да разумная, что другой такой из простого звания во всей губернии не сыскать». Он подробно излагает историю своей любви и женитьбы, смакуя каждую деталь и как бы еще не веря своему счастью: «Не хотела за меня выходить!... Три года с ней бился! Увидел я ее на ярмарке в Калачике, полюбил дл смерти, хоть на шибеницу полезай (шибеница - дыба, виселица - Г.Ш.). … Засылаю к ней сватов, а она: не хочу! Ах ты, сорока! Уж я ее и так, и сяк, и сережки, и пряников, и меда полпуда - не хочу!».
Автор повести избегал воспроизведения фонетических особенностей украинской речи - лишь изредка в тексте проскальзывали отдельные местные словечки. Здесь же насыщает речь счастливого человека украинизмами. Это и сама интонация речи с характерными сравнениями («такая хохотунья и певунья, что чистый порох», и оборот со словом «ходор» («ходором ходит» - ходит ходуном. Г.Ш.), и украинская форма слова «степь», и «шибеница», и характерное украинское «Не хочу», и украинское название молодых парней - парубки…
В характерных формах украинского юмора он рисует рядом с молодой красавицей-девицей и свой ироничный облик: «Она молодая, красивая, с порохом, а я старый, скоро тридцать годов будет, да и красив очень: борода окладистая - гвоздем, лицо чистое - все в шишках». Очень выразителен этот оборот: борода окладистая - гвоздем». Стало быть, бороденка торчит как гвоздь… Читатель волен задаться вопросом: как же эта певунья-красавица могла полюбить такого нескладного хлопца? У Чехова есть ответ: «…за слова полюбила!». Известно, что мужчина думает глазами, а женщина - ушами. Богатая и выразительная украинская речь способна вызвать самые сильные чувства.
В речевой характеристике Константина нет утрирования, карикатурности, которые наблюдались при изображении семьи содержателя корчмы. Это настоящий украинец по языку, по образной речи, по восприятию мира. Его счастье близко и понятно каждому человеку... Характерно, что именно образ влюбленного хохла отмечался корреспондентами Чехова и критиками как несомненная удача писателя (П.Н.Островский – Чехову от 4 марта 1888; А.Н.Плещеев – Чехову от 10 марта 1888).
Как отмечено в литературе, идея всеобщей любви, единственно возможной базы для человеческого общения, для достижения счастья, завладела Чеховым во второй половине 80-х годов под влиянием нравственной проповеди Толстого. Она выражена у Чехова в целом цикле произведений этой поры. К примеру, всепобеждающая сила любви утверждается в рассказе 1886 года «Любовь» (Бердников, ЖЗЛ, с.183-84) Почему в повести «Степь» именно украинцу «доверено» автором представить идею счастья, которое содержится не в богатстве, не в знатности, не во внешней даже красоте, а в любви?
Ответ надо искать в украинском фольклоре, в особенностях национальной жизни, где женщина не была столь унижена, как в собственно-русских губерниях. Надо помнить, что именно на Украине Чехов наблюдал не традиционную для России борьбу людей с природой, которая подавляет человека, делает его ожесточенным, но гармонию доброго, умного, веселого, верующего человека с мягкой, «широколиственной» украинской природой.
В письме к Н.Лейкину из Сум от 21 июня 1888 года он сообщал о свежих впечатлениях от Украины: «Вокруг в белых хатах живут хохлы. Народ весь сытый, веселый, охотно общающийся, смекалистый… Нищих нет. Пьяных я еще не видел, а матерщину слушал крайне редко, да и то в форме более-менее художественной. Кроме природы, ничто не поражает меня так в Украине, как общее довольство, народное здоровье, высокая степень развития здешнего мужика, который и умен, и религиозен, и всегда весел и сыт» (выделено мною - Г.Ш.). На мой взгляд, за этой обобщающей характеристикой, которая включает в себя и оценки природы, может крыться мысль писателя об идеале народной жизни, основанной на гармонии человека и природы. Не случайно именно здесь рождается желание бросить постылые города и отдаться самой гуманной профессии – профессии врача.
Наиболее интересен и актуален в смысле этнопсихологических наблюдений Чехова рассказ «Именины», написанный вскоре после возвращения чеховской семьи из Сум и опубликованный в журнале «Северный вестник» (ноябрь 1888 г.). Здесь довольно четко просматриваются контуры двух типов «украинофилов», как тогда называли поклонников всего украинского. Один из них — владелец хутора в Полтавской губернии Петр Дмитрич:
«Хохландия милая страна <...> Деревни громадные, тянутся верст на шесть, на семь <...> Какая чистота, какие тоны, какой рисунок! Белые хатки тонут в зелени по самые трубы, через плетни глядят на проезжих красивые женщины и дети. Что за народ!.. Верите ли, когда я пил у колодцев с журавлями воду, а в жидовских корчмах — поганую водку, когда в тихие вечера доносились до меня звуки хохлацкой скрипки и бубна, то меня манила обворожительная мысль — засесть у себя на хуторе и жить в нем, пока живется, подальше от этих съездов, умных разговоров, философствующих женщин, длинных обедов...» Характерна ремарка автора, сопровождавшая текст: «Петр Дмитрич не лгал».
Как отмечено в научной литературе, данный текст на девяносто с лишним процентов совпадает с собственно чеховскими впечатлениями, изложенными в письмах А. Плещееву, И. Щеглову-Леонтьеву, Н. Лейкину и другим адреса-там. 21 июня Чехов пишет Лейкину: «Был я и в Лебедине, в Гадяче, в Сорочинцах и во многих прославленных Гоголем местах. Что за места! Я положительно очарован. На мое счастье, погода все время стояла великолепная, теплая, ехал я в покойной рессорной коляске и попал в Полтавскую губ. в то время, когда там только что начинался сенокос. Проехал я в коляске 400 верст, ночевал в десяти местах … Все, что я видел и слышал, так ново, хорошо и здорово, что во всю дорогу меня не оставляла обворожительная мысль - забросить литературу, которая мне опостылела, засесть в каком-нибудь селе на берегу Псла и заняться медициной. Будь я одинок, я остался бы в Полтавской губ., так как с Москвой не связывают меня никакие симпатии. Летом жил бы в Украине, а на зиму приезжал бы в милейший Питер…».
В то же время Чехов дистанцировался от некоторых знакомых украинцев: «Хохлы упрямый народ; им кажется великолепным все, что они изрекают, и свои хохлацкие великие истины они ставят так высоко, что жертвуют им не только художественной правдой, но даже здравым смыслом» (П.,5, 252-254). Чехов отмечал у них качества, с его менталитетом несовместимые. В некоторых случаях Чехов бывал даже резок: «Я … имел в виду тех глубокомысленных идиотов, которые бранят Гоголя за то, что он не писал по-хохлацки» (П., 3, 18-20).
Симпатичные украинские лица находятся в явном контрасте другому типу «украинофила», кратко очерченному в первой публикации рассказа «Именины»: «...бородатый, серьезный, всегда нахмуренный; он мало говорит, никогда не улыбается, а все думает, думает, думает... Он одет в рубаху с шитьем, какое носил гетман Полуботок, и мечтает об освобождении Малороссии из-под русского ига; кто равнодушен к его <...> мечтам, того он третирует, как рутинера и пошляка». В полемике с А. Плещеевым Чехов дополнил иронический портрет явно не симпатичного ему типажа: “Я ... имел в виду тех глубокомысленных идиотов, которые бранят Гоголя за то, что он писал не по-хохлацки, которые, будучи деревянными, бездарными и бледными бездельниками, ничего не имея ни в голове, ни в сердце, <...> стараются казаться выше среднего уровня и играть роль.....». К этому — ни добавить, ни прибавить: «суровый тип» продолжает играть роль и теперь.
Не разделяя русскую и украинскую культуры на некие самостийные явления, Чехов во многом следует традиции, утвержденной в работах Н.Костомарова, в частности, в его статье «Две русские народности». Чехов свободно переносил украинскую национальную символику на русскую почву – так, мы это видели, было с пьесой «Вишневый сад». Благодаря этому локальный символ преимущественно бытового наполнения, распространенный на юге России и в Украине, обретал значение не только в общероссийском масштабе – благодаря Чехову он становится, как отмечено в литературе, одним из самых распространенных мировых символов.
То же самое Чехов сделал при написании итогового своего произведения – рассказа «Невеста», где мы видим характерную для России бытовую ситуацию, русских персонажей, русскую ментальность. Однако уход Нади Шуминой от постылого брака осознается как «уход в казачество». Уход в казачество – образ с преимущественно украинским наполнением. Чехов свободно перемещает его на русскую почву, и он не кажется инородным телом. Точно так же он перемещает ситуацию, характерную для русского фольклора и русской литературы (поиск счастливого человека в поэме «Кому на Руси жить хорошо») на украинскую почву (повесть «Степь»). Для Чехова, в жилах которого, не разделяясь на фракции, текла русская и украинская кровь, украинцы и русские - две ветви одного народа. Чехов свободно переносил архетипы украинские на русскую почву, а русские - на украинскую.
О соотношении русского и украинского начал до сих пор идет дискуссия, имеющая давние истоки. Здесь есть несомненные переклички с тем образом Украины, который культивировался в среду русской интеллигенции второй половины Х1Х века. Он сформировался под влиянием исторических трудов Н.И.Костомарова, П.А.Кулиша, романов Д.С.Мордовцева и др. Работы Костомарова («Очерки домашнего быта и нравов великорусского народа в ХУ1 и ХУ11 столетии») Чехов изучал при подготовке своей научной работы «Врачебное дело в России», которую замыслил после окончания в 1884 году медицинского факультета (С.,16, С.300). Отмечена среди источников и «Славянская мифология» Костомарова (С.,16, С.350) С Мордовцевым Чехов был знаком лично, имел возможность читать его произведения на страницах еженедельного приложения к суворинской газете «Новое время» - тут они сотрудничали оба. Кроме того, писатели регулярно встречались на так называемых «литературных обедах», которые проводились в Петербурге по инициативе Чехова с 1893 года (С.,16, С.516-17). В литературном табеле о рангах, составленном Чеховым в 1886 году, Мордовцев числится среди «коллежских асессоров» (С.,5, С.143).
Облик Украины и его народа в этих исторических трудах и романах дается в сравнении с нравственной и бытовой физиономией великорусской народности. В развернутом виде сравнительный анализ исторического бытия великороссов и малороссов можно найти в статье Н.И.Костомарова «Две русские народности» (журнал «Основа», 1861, №3). Отличительными чертами жизни великороссов, по мнению историка, являются «перевес общинности», стремление к единовластию и государственности. У малороссов (южнороссов), напротив, преобладает «перевес личной свободы». Если первым свойственны склонность к материализму, погруженность в обыденные расчеты, в мелкий омут материальных потреб, то вторые отличаются особой духовностью, любовью к природе, стремление сохранить «право личной свободы». Исторический путь привел великороссов к уничтожению личных побуждений под властью «законной общей воли». Если суммировать эти различия, то самым значительным в жизни великороссов было создание крепкой государственности, «южнороссов» - сохранение духовности и свободолюбия.
Художественную реализацию этой концепции можно проследить в романах Д.Мордовцева, посвященным украинской истории. Страницы, посвященные Малороссии, ее природе, песням, быту, нравам народа, у русского писателя Мордовцева проникнуты искренним восхищением. Он создает «пресимпатичный и препоэтичный тип вольного казака, который не терпел никакой узды, ни повода». Украина предстает многокрасочной, окутанной «дымкой очарования, поэзии, чего-то чудесного». По контрасту даны картины русской жизни: «дурна Москва», построившая «вавилонскую башню» авторитарного государства, изнурившая народ барщиной, непосильными налогами и рекрутскими наборами… В какой-то степени - особенно в оценках социальной жизни и природных условий, - Чехов перекликался с этой традицией.
Однако, в русско-украинском вопросе Чехов более следует за Гоголем. Можно даже сказать, что гоголевские образы стали художественной рамкой, в которую были обрамлены собственно-чеховские впечатления от Украины. Сумской уезд в глазах писателя — достопамятное место «недалече от Полтавы и тех маленьких, уютных и грязненьких городов, в которых свирепствовал некогда Ноздрев и ссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем». Естественно, что и поездка Чеховых в Полтавскую губернию совершается в коляске — той самой, которая «перешла в наследство Линтваревым от тетушки Ивана Федорыча Шпоньки». Более того, и подписываться после переезда на Украину Чехов готов в духе той же гоголевской мистификации: «Полтавский помещик, врач и литератор Антуан Шпонька».
Тезис о русско-украинской душе Чехова подтверждается емким высказыванием Гоголя: «… Сам не знаю, какая у меня душа, хохлацкая или русская … Никак бы не дал преимущества ни малороссиянину перед русским, ни русскому пред малороссиянином. Обе природы слишком щедро одарены Богом, … каждая из них порознь заключает в себе то, чего нет в другой – явный знак, что они должны пополнить одна другую».
Итак, не идея «особистости», не выискивание мифических преимуществ друг перед другом, а идея взаимодополнения достоинств русских и украинцев волновала Гоголя. Писатель Чехов, постоянно подчеркивая в себе украинское начало, явственно ощущал этот благородный гоголевский посыл… Он дополнял украинскую специфику русскими мотивами, а свои русские сюжеты – обертонами, почерпнутыми в Украине… И это при том, что сам Толстой называл Чехова самым русским писателем! В.Розанов также отмечал: «В Чехове Россия полюбила себя»…
***
Совершенно очевидно, что поднятая тема соотносится со злободневной проблемой сосуществования русского и украинского начал в славянском мире. Противопоставление «кацапов» и «хохлов», которое вылилось в кровавый конфликт в Донбассе, - тупиковый путь. Печально, что бои шли как раз в тех местах Донецкого края, которые были с детства знакомы Чехову. Многие места - Саур-могила, к примеру, - воспеты им во многих произведениях. Чехов, следую мысли об органическом родстве народов-братьев, прослеживает и намечает пути взаимопроникновения двух ветвей одной и той же славянской культуры. Он переносит архетипы украинской народной культуры на русскую почву, а русские мотивы переносит на почву украинскую. Наверное, в этом ключе и следует развиваться нашим народам в поисках счастливой жизни.
В статье использована следующая литература:
1. Чехов А.П. Полное собрание сочинений и писем. В 30 тт. (С.- сочинения, П. - письма). М.: Наука. 1974—1983.
2. Чехов А.П. Степь. История одной поездки. Серия «Литературные памятники». М.: Наука, 1985.
3. Чехов М.П. Вокруг Чехова. Встречи и впечатления. М.: Московский рабочий. 1964.
4. Чехова М.П. Из далекого прошлого. М.: Художественная литература. 1960.
5. Бердников Г. Чехов. Серия ЖЗЛ. М.: Молодая гвардия. 1978.
6. 6. Качур М.Д. Художественное мастерство А. П. Чехова в использовании этнографического материала. // Идейно-художественная функция изобразительных средств в русской литературе XIX в. М., 1985.
7. Крутикова Н. Чехов и украинская проза // Дружба народов.1960, №1.
8. Сапухин П. А. А. П. Чехов на Сумщине. Сумы. 1993.
9. Агеева О.Г. Послесловие к роману Д.Л.Мордовцева «Царь и гетман» М., 1990.
10. В.Катаев («Невеста» // А.П.Чехов / Энциклопедия.
11. 3виняцьковський В.Я. А. П. Чехов і Украіна. Киів. 1984.
12. Ларионова М.Ч. Архетипическая парадигма: миф, сказка, обряд в русской литературе XIX века. Дисс. … доктора филол. наук. Таганрог, 2006.
13. Чехов и украинская культура. Сборник научных статей. Киев, 2011.
14. Катаев В.Б. «Вишневый сад» как элемент национальной мифологии // Чеховиана / «Звук лопнувшей струны»: к 100-летию пьесы «Вишневый сад» М.: Наука, 2005.
15. Гоголь Н.В. Полное собрание сочинений в одном томе. М., 2009.
16. Спачиль О.В.«Вишневый сад»» А.П.Чехова и «Вишневий сад» малороссийского фольклора: вопросы генетической преемственности. Сб. научных трудов SWorld. 2011. т.21, №2.
17. Жданов В. Некрасов. ЖЗЛ,. М.,1971.
***
Статья опубликована в сб.: Чеховские чтения в Ялте. От Пушкина до Чехова. Симферополь, 2020, с. 77-100.