Бродский и Марина Басманова.
На годы знакомства с Ахматовой Бродскому выпали самые серьёзные испытания: арест, суд, ссылка.
Но самым судьбоносным, центральным событием жизни для него самого стало знакомство и отношения с Мариной (Марианной) Павловной Басмановой.
Любовь к ней произвела то духовное преображение, которое и открыло его дар с лучшей стороны:
Это ты, теребя
шторы, в сырую полость
рта вложила голос
окликавший тебя!
Голос пропел те стихи, посвященные «М.Б.», про которые сам Бродский сказал: «Это главное дело моей жизни».
Из стихов, посвященных «М.Б», он составляет книгу «Новые стансы к Августе», считая ее своей «Божественной комедией».
Главному делу своей жизни поэт дает название, заимствованное у Байрона -«Стансы к Августе», добавив слово «Новые». Почему? Байрон, написавший единственное стихотворение с таким названием, написал его в знак прощания с Англией, посвятив своей сестре Августе Ли.
Сыграл ли здесь свою роль мотив прощания или понравившееся Иосифу название – не столь важно. Более существенно - желание написать свою «Божественную комедию». По видимому, отношения с «М.Б.» для него были тем Раем, но более Адом, в котором в силу своей гордыни и непомерного Эго оказался поэт.
Об этих отношениях сложилось такое устойчивое одностороннее представление, ставшее почти мифом, о котором можно сказать словами Дмитрия Бобышева следующее: «Дракон либерального мифотворчества или «прогрессивного» общественного мнения, против которого, оказывается, я выступил, был не менее когтист и клыкаст, чем его официально-государственный собрат… И - гораздо живучей… сегодня.»
Так что же является правдой, а что мифом, связанным с этим основополагающим периодом для «главного дела» жизни Бродского?
Попробуем составить психологические портреты участников любовного треугольника Бродский – Басманова – Бобышев и взглянуть на их поступки, предъявив свидетельства не только «наших» - ближнего круга Бродского», но и других действующих или бездействующих лиц.
2 января 1962 г. будущий композитор Борис Тищенко знакомит Бродского с Мариной Басмановой, художницей и дочерью художников Павла Ивановича и Натальи Георгиевны Басмановых. Марина была на два года старше Бродского.
По словам Льва Лосева: «Умная, красивая женщина производила сильное впечатление на всех, кто с ней встречался. Ахматова, например, так отзывалась о ней: «Тоненькая… умная.. и как несёт свою красоту» <….> И никакой косметики… Одна холодная вода».
Молодая девушка не старалась «произвести впечатление»,
понравиться, была молчалива, самодостаточна, не расставалась с карандашом и блокнотом, всё время что-то зарисовывая.
Красота и отстраненность, независимость сильной личности, не могли не притянуть к ней Иосифа. И через месяц, 2 февраля, он пишет первое посвященное Марине стихотворение: «Я обнял эти плечи и взглянул», а некоторое время спустя вместе с нею, Эрой Коробовой и Анатолией Найманом едет в Псков к Н.Я.Мандельштам.
Так начинается эта знаменательная история.
Но, как выясняется с течением времени, не совсем прав Лев Лосев, утверждающий, что Марина производила сильное впечатление на всех.
В своих мемуарах Дмитрий Бобышев пишет: «Первое впечатление от М.Б. не было каким-то особо впечатляющим: «миловидная внешность», шелестящий без выражения голос и как бы задёрнутый занавеской взгляд».
Наблюдая их отношения в комаровском домике у Ахматовой, Д.Бобышев замечает: «Иосиф на языке зверюшек и земноводных старался показать их близость, она, наоборот, независимость.»
Именно на этом языке «земноводных и зверюшек» - языке природы – пишет Иосиф лучшие свои стихи, объединённые в цикл «Песни счастливой зимы». Его отстраненная, замкнутая на себе душа оживает, распахивается навстречу полям, лесам, птицам.
В этих стихах есть место лишь музыке чувства, там нет других человеческих существ, пока они не вмешиваются в отношения влюбленных, где не может быть места посторонним, неизбежным диссонансом разрушая гармонию. Радость и безмятежность сменяются периодами отчаяния, разрушая чувство.
Почему появляется «другой», если, по словам Льва Лосева, «поступки героини этой истории свидетельствуют о натуре глубокой»? Тем более, если так велик «контраст между богатым и сложным интеллектуально-эмоциональным миром Бродского и пошловатым его соперника»?
Вновь обратимся к Ахматовой, беспристрастной свидетельнице любовной драмы.
Анна Андреевна в разговоре с Алей Шейниной, как-то сказала: «… У меня был Иосиф. Он говорил, что у него в стихах метафизика, а у Димы – совесть. Я ему ответила: «В стихах Дмитрия Васильевича есть нечто большее – это поэзия».
Для Ахматовой Бобышев – не «Иосиф – полтора кота», а Дмитрий Васильевич.
После изгнания Бобышева из круга «наших», Ахматова по- прежнему принимала Дмитрия Васильевича. Прослушав его поэму «Новые диалоги доктора Фауста», взяла её на прочтение, а по возвращении, сделав несколько замечаний, сказала: «Поэма состоялась».
В отличие от Рейна, который был для Бобышева и другом, и наставником, с которым они проводили вместе отпуска, объездив и повидав многое, с которым вместе ездили за благословением к Борису Пастернаку и другим московским «мэтрам», Анатолий Найман продолжал общаться с «неприкасаемым». Дмитрий Бобышев оценил Наймана словами «… блестящий французский язык», «… чья новизна стиха связывалась не с изобретательным вымыслом, а с личной неповторимостью, дыханием, сердцебиением». Бобышев общался с поэтом и секретарем А.Ахматовой и после отъезда того в Москву и Америку, называя их отношения «протяженной дружбой первого взгляда»,
Найман, вспоминая первую встречу с Бобышевым, отмечает, что, заговорив впервые друг с другом долго не могли расстаться, провожая друг друга до дома, читая беспрерывно свои и чужие стихи – Багрицкого, Тихонова, Пастернака.
И мог ли получить от Басмановой в подарок «ничтожество» Бобышев книгу, о которой давно мечтал: сборник стихов французских поэтов «От романтиков до сюрреалистов».
Миф о бездарности соперника Бродского опровергается и текстом мемуаров Дмитрия Бобышева. О первых днях отношений с Мариной, которые долго по его словам оставались «дистиллированными», пишет: «Разговоры с ней мне были интересны, даже захватывающи, <….> мы касались абстрактных , можно сказать, метафизических тем. Например, о пространствах и его свойствах. О зеркалах в жизни и в живописи. В поэзии. О глубине отражений. Об одной реальности, смотрящей в другую… Я воспринимал это как её собственные наблюдения и мысли. Отчасти так и было. Оставалось перевести этот скрутень и свиток в своё художество. Как у Пастернака: «Тетрадь подставлена. Струись».
Не потому ли Басманова и потянулась к Бобышеву, что он умел не только говорить, но и слушать, но и воспринимать?
Миф, повествующий о предательстве в самые трудные для Бродского дни жизни, совершённым «возлюбленной» и «другом», при внимательном изучении оказывается несостоятельным. В самые трудные дни – тюрьмы, психиатрической больницы, ссылки – Марина возвращается к Иосифу на некоторое время на свою беду.
Фельетон «Окололитертурный трутень», опубликованный в «Вечернем Ленинграде» 29 ноября 1963 г. вызывает преследование Бродского ленинградской писательской организацией лишь в конце декабря.
А отстранение от него Марины начинается значительно ранее. В кругу общих друзей она подчеркивает свою отстранённость от Иосифа. Так, находясь в гостях у Эры Коробовой, на предложение Бродского проводить её до дома, отвечает отказом.
Той же осенью Бобышев после очередного скандала, устроенного Бродским у тех же Коробовых и вслед за тем последовавшего оскорбления, «… посчитал себя свободным от каких-либо дружеских обязательств».
Басманова в те осенние дни заходит иногда к Бобышеву по-дружески в гости и они, разговаривая, долго-долго гуляют, осматривая Смольный собор, Кикины палаты, Бобкин сад. Тогда-то Дмитрий Васильевич и разглядит её красоту: «… тонкий профиль, вытянутые, как для поцелуя губы».
Бродский не придавал значения разворачивающимся вокруг него событиям, связанным с опубликованием статьи, но в конце декабря по совету друзей уезжает в Московскую психиатрическую больницу имени Кащенко в надежде, что диагноз душевного расстройства поможет избежать дальнейшего преследования.
Ему удается получить справку с диагнозом «шизоидной психопатии».
Марина и Дмитрий встречают Новый, 1964 год вместе. Прежде, чем стать по-настоящему близкими, Бобышев задаёт Марине, приехавшей к нему на дачу, вопрос: «Как же Иосиф? Ведь он считал тебя своей невестой». И слышит в ответ: «Я себя так не считаю, а что он думает – это его дело…». Эти слова говорят о Марине, как личности сформировавшейся, тонко понимающей психологию человека-эгоиста, заботящегося лишь о своём душевном покое. Бобышев, в отличие от подруги, понимал, что теперь против них ополчится весь мир. Басманова, называя «аликами-галиками окружение Бродского, прекрасно представляла, как был прав Дмитрий Васильевич. Но не позволяла себе такую «роскошь», как зависимость от мнения кого–либо, о влиянии посторонних на её жизнь.
Уже 2 января Бродский удрав из больницы, в которую с таким трудом его устроили друзья, на ужине у Рейнов узнаёт, что произошло на даче в Зеленогорске, и отправляется в Ленинград для объяснений. Его гордость, его самолюбие уязвлены настолько – как мог этот «моральный ублюдок» и «носитель мирового зла» забрать у него Его Марину – что через несколько дней он пытается перерезать себе вены.
На фоне преследования Бродского властями начинается травля Бобышева, который в отличие от Марины «…за «аликами-галиками» признавал их большую, даже неограниченную возможность вешать собак, подкладывать свиней и еще многое-многое». Осада длилась многие годы. Бобышеву отказывали в публикациях, А.Битов одного из своих низких героев награждает его фамилией, Бродский в своей поэме «Феликс» изображает своего соперника карикатурно, как эротомана и инфантильного объекта.
Марина скрывается в квартире у родителей, никогда не симпатизировавших Иосифу, а теперь ещё и подвергающихся общественному суду: как их дочь посмела оставить – и кого? – «Первого русского поэта»
Басманова под натиском уговаривающих её голосов мечется между очередной психиатрической больницей на Пряжке и судом. Едет к Бродскому в Архангельскую область, откуда её забирает Бобышев, который готов принять у себя её и будущего ребенка Иосифа после возвращения того в Ленинград.
После рождения сына Басманова и Бродский некоторое время живут у художника БДТ Кочергина, согласившегося их приютить, но в январе 1968 г. расстаются окончательно.
Бобышев опустошен: «столько веры в неё вложил, столько риска. Планы нарушены, жизнь испорчена».
Еще в ссылке, 8 сентября 1964 года, Бродский пишет стихотворение «Во вторник начался сентябрь», называя ею «Новые стансы к Августе».
Отголоски этой поэзии слышны и в последующих стихах поэта, таких как «Шесть лет спустя». Но с конца семидесятых годов стихи, включенные в «Новые стансы к Августе», становятся всё более отстраненными, рассудочными, ироничными: «Подруга, дурнея лицом, поселилась в деревне». Поэт, когда-то благодаря истинной женщине приобретя Голос, теряет вместе с нею человечность и теплоту, становясь просто «продуктом эволюции» («Элегия»), существом, чья абсолютная гордыня порождает абсолютное одиночество.