К берегу причалила моторка. Привязанная к ней вёсельная лодка, ударилась носом об её корму.
– Не опоздал? – спросил меня, вылезая из лодки, мужчина лет шестидесяти.
– Нет, вовремя. – Я подал ему руку, мы поздоровались.
– Подтекает она где-то, уж неохота было искать, да латать, да и малость совсем течёт. Ковшик в носу лежит, черпнёшь, если понадобится.
– Хорошо, – сказал я, протягивая ему деньги.
– Да. Решите остаться подольше так, пожалуйста. Связи тут никакой нет, ни на этой, ни на той стороне. Чего надо вдруг, так на машину и километра три в нашу сторону, оттуда уже позвонить можно. А рыбалка здесь хорошая: щука, окунь. – Он вошёл в воду, отвязал привязанную к моторке лодку, подтянул её к берегу: – Пользуйтесь.
– А что за деревня на той стороне озера, Сергеич?
- Диблово.
– Как?
– Диблово. Дак, она уж нежилая деревня… Недавно семья жила ещё, да дачники в девяностые ездили, а теперь всё... Шесть лет назад старуха померла, а через год и старик – Виктор. Сын хотел дом продать, да кому он в этой глуши нужен. Стоит заколоченный. Остальные дома давно брошены. Дороги нынче нет туда посуху, три года назад разбили грунтовку лесовозами, а теперь зарастает. А место красивое. Да сколько их тут по озёрам мест таких. – Он махнул рукой. – Ну, поехал я. Отдыхайте.
Название деревни показалось мне знакомым. Диблово, Диблово… Я будто слышал его когда-то.
Ковшиком я вычерпал из лодки воду, собравшуюся в корме. Озеро ярко-синее под утренним солнцем дышало свежестью. Километрах в четырёх-пяти на противоположном берегу видна была деревня из пяти домов.
Я поднялся вверх по склону к стоящим под соснами палаткам.
– Настя, просыпайся.
– Лодку пригнали? – Настя высунула из палатки коротко стриженую крашеную в рыжий цвет голову.
– Да. Плывём. Собирайся. – Я взял сумку, удочку, спиннинг и пошёл к лодке.
Из второй палатки вылез Андрей, спустился к озеру.
– Саня, возьмите Светку с собой, – попросил он.
– Чего вдруг? – спросил я, не веря, неужели он только что это произнёс?
– Хочет посмотреть, может, что интересное найдёт для съёмки.
– Ну, хорошо.
– Отлично. Пойду, скажу ей.
– Но раньше вечера мы не вернёмся, пока доплывём до деревни, Настя напишет этюд, потом обратно, не заскучаешь без своей русалки?
– Не заскучаю.
Подошла Настя с этюдником и чистым холстом в руках.
– Что, Света с нами? – спросила недовольно.
– Ты против?
– А зачем ей плыть с нами?
– Поснимать хочет в заброшенной деревне. Подай этюдник.
Настя подала мне этюдник.
– Андрей один здесь останется?
– Кто-то же должен здесь остаться.
– Ну и оставалась бы с ним, с нами-то зачем плыть?
– Не нервничай, малявка, чем она нам помешает? Если не хочешь, чтобы она с нами плыла, скажи ей об этом. Вон и она идёт.
Настя, недовольно фыркнула.
– Доброе утро, – Света подошла к лодке. – Ничего что я с вами?
– Ничего. Завтракаем, и сразу плывём, – сказал я равнодушно, стараясь, чтобы она по интонации моего голоса не поняла, что я рад. Мне было приятно, что она плывёт с нами. Провести день вдвоём с Настей – двадцатишестилетней, младшей сестрой Андрея, казалось скучным. Со Светой мы были знакомы всего один день. Я знал о ней только то, что ей тридцать лет, что она дизайнер и фотограф, и что второй месяц она встречается с моим другом. Высокая, длинноволосая шатенка. Вчера, когда я впервые её увидел, она показалась мне ослепительно красивой. Её манера говорить, низкий тембр голоса, каре-зелёные глаза, улыбка. Вечером, у костра я ловил себя на том, что не могу оторвать от неё взгляд. Когда солнце уже заходило, и мы, разгорячённые вином, вчетвером пошли купаться я был удивлён её совершенной фигурой. Чтобы не обидеть Андрея я старался как можно меньше разговаривать с ней, он хорошо знал меня и мог легко догадаться о моём настроении.
После завтрака, стали собираться.
– Где я могу сесть? – Света подошла к лодке.
– Садитесь обе на корму, так мне легче будет грести, – сказал я, вставляя в уключины вёсла. Мне хотелось наблюдать за ней. Они уселись, я сложил вещи в передней части лодки, и оттолкнул её от берега.
Через узкую полосу тростника, мы выплыли в заросшую кувшинками заводь. Я стал грести осторожно, чтобы не рвать цветы и листья. Выплыли на чистую воду. Лодка шла легко, солнце – ласковое, утреннее, не слепя глаза, светило сбоку, озёрная вода пахла июлем. Мы молчали, я смотрел на моих спутниц, невольно их сравнивая.
Рядом со Светой, худенькая Настя казалась подростком. Домашняя кошечка рядом с рысью. Жеребёнок рядом с породистой скаковой лошадью.
Настя с детских лет была неравнодушна ко мне, и это всегда было предметом наших с Андреем шуток. И в эту поездку она напросилась, узнав, что я еду один.
Настя, опустив руку, чертила пальцами по воде. Света обняла её:
– Ты расстроилась? – прошептала на ухо тихо, но я услышал. Настя отрицательно мотнула головой. – Давай устроим фотосессию на середине озера?
Настя равнодушно пожала плечами и, опустив руку глубже в воду, свесилась с борта лодки.
– Жарко сегодня будет, – Света зачерпнула ладонью воду, обтёрла лицо. Она сидела в полутора метрах от меня, её близость волновала. Трудно было отвести взгляд от её длинных, сильных, загорелых ног в коротких шортах, от бронзовых плеч, от небольшой скульптурно вылепленной груди. Вдыхая воздух, я буквально чувствовал запах её волос, тела. Но я вёл себя так, как будто был в лодке один. И это было нелегко. Я завидовал моему другу. Вообще я всегда ему завидовал. С юности в него влюблялись самые красивые девчонки, я никогда не мог этим похвастаться. Мне было тридцать два года, и ни одна из моих подруг, как мне казалось, не любила меня по-настоящему. Настина привязанность была похожа на игру. Когда мы подолгу не виделись, она, казалось или на самом деле, забывала обо мне, но если нам случалось быть вместе, навязчиво проявляла симпатию. Я отделывался шутками и относился к ней по-дружески.
– Ух ты! Смотрите! – Настя рукой показала в небо. – Что за птица? Видите?
Недалеко от нас, казалось – лениво, тяжело – летел большой ястреб.
– Это ястреб.
– Да? Даже у меня этот хищник вызывает тревогу, что же чувствуют птахи при его приближении? – Настя, приложив руку ко лбу, смотрела в небо. А я подумал, что Настя рядом со Светой, похожа как раз на мелкую птаху рядом с хищной птицей. Хотя, почему хищной?
– Я думаю, этот ястреб старый, и не иначе он полетел в заброшенную деревню, кому там жить, как не старым хищным птицам? – Настя, немного привстав, смотрела на птицу. – Наверное, свил себе гнездо на чердаке брошенного дома, и высматривает добычу сквозь щели в крыше. Живёт и стареет, разрушается вместе с домом. Однажды гнездо его рухнет, и он умрёт под обломками.
– Все гнёзда когда-то рухнут, все умрём под обломками времени.
– Ой, ой, – Настя засмеялась, – Саша хочет казаться серьёзным и умным.
– Серьёзным и умным я могу только казаться, ты же знаешь.
И действительно, сказал банальную ерунду, лучше бы мне молчать. В присутствии Светы я почему-то чувствовал себя неловко, скованно.
– Саш, – Света улыбнулась мне уголками губ, – а ты можешь доверить мне одно весло? Мы могли бы грести вдвоём.
– Могу, но не уверен, что будет удобно, – сказал я, и подвинулся влево. Она пересела ко мне.
– Вообще-то я умею грести, – Света уверенно сделала несколько ровных и плавных гребков, стараясь подстроиться под мой ритм. Лодка была неширокая, мы стали биться друг о друга локтями.
– Нет, Свет, так мы далеко не уплывём.
– Уплывём, только нужно грести одной рукой. Попробуем?
– Попробуем.
Лодка пошла немного неровно, но мы уже не мешали друг другу. Наши голые ноги и руки тесно соприкасались, я чувствовал её горячее тело, её волнующий запах. Я старался не показать волнения, но оно было такой силы, что дыхание сбилось. Настя тут же оценила моё состояние и, достав из сумки телефон, сказала с усмешкой:
– Вот сейчас и устроим фотосессию.
– Хочешь, дам тебе камеру? – спросила Света.
– Мне и телефона достаточно. Так что тут у нас? Девушка с веслом. Мужчина… Двое в лодке и…
– И малявка с ядом за щёчкой, – усмехнулся я.
– О – точно. Я змейка маленьких размеров, но могу укусить очень больно, а ваши голые ноги, – она посмотрела, многозначительно улыбаясь, на наши соприкасающиеся колени, – удобны для укуса. Будь я и вправду змеёй, я бы укусила Свету, её ноги будто созданы для укусов. Вот сюда, – она наклонилась и положила руку Свете выше колена. Сюда…
– Хватит кривляться, – я ударил её по руке. Настя обиженно надула губы:
– Подло бить тех, кто не может дать сдачи.
– А давайте искупаемся? – предложил я, больше не в силах сидеть рядом со Светой, близость её, буквально мучила меня. Я скинул футболку, шорты, и сильно качнув лодку, прыгнул в воду.
– Болван! Утопишь нас! – крикнула, Настя.
– Ну! Прыгайте! – крикнул я, вынырнув. Света смотрела нерешительно, а Настя, скинув майку, встала на корму:
– Сейчас я утоплю тебя, гадёныш! – она прыгнула в воду. Я смотрел, как Света достаёт из сумки камеру. Настя подплыла ко мне и, обхватив за шею, прошипела:
– Прекрати на неё пялиться, или я откушу тебе ухо.
Я обнял её, и мы погрузились под воду, она оттолкнула меня, мы вынырнули, и наперегонки поплыли от лодки. Настя плавала отлично, я с трудом успевал за ней. Проплыв с минуту, мы остановились.
– Ну что, остудил свою плоть? – шумно дыша, спросила Настя. – Переволновался так, что жалко смотреть, – она рассмеялась.
– А что ты хочешь? Здоровый инстинкт.
– Ах ты, свинья! – Выкинув из воды руки, она надавила мне на затылок. Я погрузился под воду.
– Не ревнуй, малявка, – сказал я, вынырнув, – это чисто эстетическое возбуждение, как говорится – ничего личного.
– Только попробуй испортить мне сегодняшнюю прогулку, только попробуй. Ты даже не догадываешься, на что я способна.
– С чего бы такая ревность? Мы же друзья. Всего лишь друзья.
– Не будь скотиной, Саша! – И выбив мне в лицо струю воды, она поплыла к лодке. Я поплыл за ней.
Забираясь в лодку, я почувствовал тепло и запах крашеных досок. Помог залезть в лодку Насте. Света фотографировала нас всё это время. От взгляда Светы, от её нацеленного на нас объектива, вернулось чувство неловкости. Видимо почувствовав это, она перестала фотографировать.
– Да здравствуют – лето, озеро и солнце! – крикнула Настя. – Почему ты не купаешься? – спросила она Свету.
– Я боюсь воды. Никогда не отплываю далеко от берега. У тебя есть полотенце?
– Нет.
– Возьми моё. – Она достала из сумки полотенце, протянула Насте, та накинула его на плечи.
Света сидела на моём месте, мне не хотелось садиться с ней рядом, слишком это было волнительно.
– Меняемся местами? – спросил я её.
– Можно я буду грести? – вместо ответа спросила она.
– Хорошо. – Я сел на корме рядом с Настей.
– Сфотографируй нас, – попросила Настя, сняла с плеч полотенце и положила голову мне на плечо. – Ещё. Вот так! – Она меняла позы, а я чувствовал глупую улыбку у себя на губах. Почему в присутствии Светы я даже с Настей не могу вести себя естественно?
– Всё, фотосессия закончена. – Я отстранил от себя Настю, надел бейсболку надвинув её на глаза.
Какое-то время мы молчали. Света гребла, я сидел, опустив голову, так, чтобы она, под козырьком бейсболки, не могла видеть моих глаз. Тихо шелестела рассекаемая лодкой вода. Удалялся берег с нашими палатками. Я смотрел, как при гребле напрягаются мышцы на её ногах, как под оранжевой майкой двигается грудь, на казавшиеся флуоресцентно белыми на загорелых плечах бретельки купальника, пытался представить её обнажённой… Настя толкнула меня в плечо:
– Подай, пожалуйста, этюдник.
– Свет, остановись на минутку, я возьму этюдник, кстати, ты не устала?
– Нет.
– Всё же давай поменяемся.
Я передвинулся к центру лодки, подал Насте этюдник, сел за вёсла.
Настя открыла этюдник, стала перебирать краски.
– Какой красивый цвет, – Света взяла тюбик с краской: – Prussian Blue – прочитала она. – Немецкая голубая?
– У нас её называют: Берлинская лазурь.
– Красивое название. А эта? Permanent Blue. Голубая перманентная. Бесконечно голубая?
– Что-то вроде. В институте, сокурсник убеждал меня писать английскими красками, говорил, что без них не может быть настоящей живописи. А вот наша, – Настя подала Свете тюбик.
– Розовый хинакридон, – прочитала та. – Скорее похоже на название динозавра, чем краски.
– Вот ещё, – подала ей тюбик Настя.
– Payne's Grey. Серая?
– Серая пейна. Похоже на название дикой кошки. Я слышала, есть розовые французские краски: бедро взволнованной нимфы, и бедро испуганной нимфы.
– Красиво, – улыбнулась Света.
– Есть зелёная краска – цвет влюблённой жабы.
– Романтично.
– Розовый – дети Эдуарда. А вообще, мне всё равно какими писать красками.
– Я ведь не видела ни одной твоей картины, Насть.
– Я дарила несколько картин Андрюшке, но их передаривает, считая, что у меня архаичный вкус. Типа – я не в тренде. И вообще, он считает, что украшать картинами стены – это прошлое. Инженеры странный народ, – она посмотрела на меня, – что мой брат, что Саша.
Я усмехнулся:
– Ну, положим, у меня-то висят твои картины.
– Ну, положим, висят не потому, что они тебе нравятся, а потому, что тебе неловко было их не повесить.
– По одной из Настиных теорий, – сказал я, – бог создал человека, чтобы посредством его творить искусство.
– Так и есть, – сказала Настя. – Лишь искусством можно оправдать человеческое существование. Чем ещё?
– Наукой. Способностью размышлять и делать выводы. Нет? – спросил я.
– Люди способны жечь друг друга в печах, а философией оправдывать свои поступки. Если бы не великое искусство, в нашем существовании не было бы смысла.
– Если бог посредством человека творит искусство, то почему бы посредством человека ему не творить зло? Может быть противопоставление зла искусству – и есть главный его эксперимент?
– Зло – это эксперимент дьявола, Саша. А искусство – эксперимент бога. Во всяком случае, так мне хочется думать.
– Интересно вы спорите, – Света посмотрела на меня, на Настю, – я никогда об этом не задумывалась. А какое, по-твоему, произведение искусства самое совершенное? – спросила она Настю.
– Одно из самых совершенных и моих любимых – бюст Нефертити. Я от него в восторге, с ним я всю жизнь могла бы спать в обнимку. Я люблю свои сны, и в них часто вижу великолепные картины, архитектуру, я уверена, что в снах вижу Рай.
– Рай? Ты серьёзно? – Света с любопытством смотрела на Настю.
– Да, абсолютно серьёзно. Рай – это бесконечное количество прекрасных планет, на которых во всех смыслах всё уже хорошо. Я путешествую по ним. Они невероятно красивы. Я счастлива в своих снах.
– Зачем ты пишешь этюды? – спросил я её. – Писала бы пейзажи райских планет из своих снов, обрела бы индивидуальность.
– Нет, это невозможно. Это нельзя передать живописью. Хорошо ещё, что я это понимаю, – она улыбнулась.
Минут через двадцать мы доплыли до берега. Вытащили вещи. Я подтянул лодку на берег.
Лёгкий ветерок шелестел в полосе густого прибрежного тростника. На камнях сидели стрекозы. От берега и до стоящих на возвышении у кромки леса полуразрушенных домов широкой полосой рос иван-чай. На берегу в глине были видны следы от обуви, у самой воды стояли высохшие рогатки для удочек, было видно, что иногда здесь бывают рыбаки.
– Как поступим? Прогуляемся все вместе, посмотрим деревню? – спросил я.
– Да, давайте, я бы поснимала интерьеры брошенных домов. Где ещё такое найдёшь? – Света повесила камеру на грудь.
– Возьми мой этюдник, – попросила меня Настя, – стоит сразу поискать место, чтобы не терять времени. – Она надела панаму, взяла пакет и холст.
Мы пошли от озера, по узкой полосе травы, где не рос иван-чай, видимо когда-то здесь была тропинка. По одичавшим яблоням можно было различить следы садов. Прошли мимо дома с провалившейся крышей, смотревшего на озеро пустыми без рам окнами. Чуть поодаль стояли два дома с кое-где уцелевшей обшивкой, выкрашенной в голубой цвет, сейчас казавшийся почти серым. У самой кромки леса виден был ещё один дом с высокими, заколоченными окнами, довольно большой, казавшийся не тронутым разрушением. Далеко в стороне, близко к озеру, на небольшом холме, стоял пятый дом.
– Давайте пройдём на тот холм, – Настя показала в сторону самого высокого места, где росли несколько сосен. – Оттуда наверняка откроется красивый вид.
Вид с холма действительно был красив: дома в остатках садов, сверкающее на солнце озеро, лес обрамляющий деревню с одной стороны высокой стеной. Звенящая, только жужжанием мух нарушаемая тишина.
– Да здесь можно снимать хорор, – Настя восторженно смотрела на деревню. – Почему я не режиссёр? Смотрите, каждый из домов – уникальный персонаж. В этом, с заколоченными окнами, я бы поселила… я бы поселила девочку, гуляющую вдоль озера по ночам, а вон в том…
– Хватит фантазировать, – перебил я её, – расставляй этюдник. В твоём распоряжении – три часа. Потом обедаем и уплываем.
– Саша, я напишу этюд и назову его – деревня крадущая память.
– Я возвращаюсь на берег, ты со мной? – спросил я Свету, увидел, как Настя прищурила глаза, ожидая её ответа.
– Я останусь с Настей, мне здесь нравится.
– Хорошо. Я буду у лодки.
Я вернулся на берег. Из-за того, что Света не пошла со мной, я немного расстроился. Она не пошла, чтобы не обидеть Настю. Я понимал это. Мне хотелось, чтобы она была рядом. Хотелось ей нравиться. Очень хотелось.
Насадив на крючок червя, с кормы лодки я закинул удочку. И почти сразу поплавок из гусиного пера ушёл под воду. Я поймал окуня размером с ладонь. Сделав из ветки ивового куста кукан, я насадил на него окуня, и опустил в воду.
Второй окунь был немного крупнее первого. Клёв задался. Я увлёкся. Через час на кукане уже не было места. Я подошёл к кусту чтобы вырезать ещё один, и тут увидел бегущую ко мне Настю, и сразу понял – она чем-то напугана.
– Саш, там кто-то есть, – выдохнула она подбежав.
– Где?
– В большом доме с заколоченными окнами. Я слышала голоса.
– Чьи?
– Не знаю. Я не поняла.
– Ты кого-то видела?
– Нет, не видела. Но там кто-то есть, это точно.
– Ну и чего ты так перетрусила? Даже если кто-то и есть…
– Туда пошла Света, и всё… её нет.
– Что значит, нет?
– Минут тридцать прошло, как она туда пошла, но так и не вернулась. Я спустилась к дому и услышала какие-то звуки, мне показалось, там кто-то разговаривает. А потом я точно различила несколько голосов.
– Пойдём, посмотрим.
– Нет, нет, подожди... Это что-то, голоса эти… я… боюсь.
– Почему?
– Поверь... там что-то не так.
– Оставайся здесь, я пойду один.
– Нет, нет… – она вцепилась мне в руку, – подожди.
– Так, ну-ка хватит! Будь здесь!
– Нет! Я пойду с тобой. Только давай возьмём что-нибудь. У тебя есть нож?
– На, будешь отбиваться от приведений. – Я вытащил из кармана шорт складной швейцарский нож, открыл и протянул его Насте.
– Нет, пусть он будет у тебя, держи его, пожалуйста, в руке.
Я посмотрел на неё с усмешкой, хотя неприятное чувство тревоги передалось и мне:
– Пойдём, куколка.
До дома было метров триста. Когда мы подошли к нему, она схватила меня за плечо:
– Давай не пойдём мимо окон? – спросила шёпотом. – Обойдём с той стороны.
– Окна же заколочены?
– Ну и что, через щели из дома всё равно можно что-то увидеть. И тише, пожалуйста, тише…
По густой выше пояса траве, из которой торчали ветки почти полностью засохших кустов смородины, мы подошли к покосившейся веранде, большое окно её, как и окна дома, были заколочены досками. Дверь в дом была закрыта на навесной замок.
– Давай послушаем, – она прижала палец к губам. Было тихо, две старых высоких сосны покачивали ветками под лёгким ветерком.
Я потянул на себя навесной замок на двери, он был закрыт на ключ.
– Ну и как Светка могла зайти в дом? – спросил я Настю. Она пожала плечами.
Я подошёл к заколоченному окну и стукнул по нему кулаком. И тут же раздался звук, будто в доме упал на пол стул или что-то тяжёлое. От неожиданности я вздрогнул. Стало не по себе. Но чтобы не показать Насте свой испуг, я стал стучать по окну рукояткой ножа, крича: – Эй! Кто там? Кто там?! – В доме было тихо. – Света! Света?! – крикнул я.
– Саша, давай уйдём отсюда? – Настя вцепилась мне в руку и смотрела умоляюще.
– А Света?
– Я… я не знаю. Мне страшно.
– Ерунда, – сказал я, хотя неприятное, приторное чувство надвигающейся опасности овладело мной. – Обойдём вокруг.
Раздвигая высокую траву, мы пошли вдоль дома, брёвна его, нагретые солнцем, пахли прошлым. Останавливаясь, прислушиваясь, мы обошли дом со стороны освещённой солнцем, вошли в тень и увидели низкую дверь в подвал, трава рядом с ней была вытоптана, видно было, что кто-то ходит в дом через подвал. Ручки на двери не было. И тут Настя толкнула меня в плечо и, закрыв ладонью рот, показала на что-то лежащее у самой двери в траве.
Это была крышка от объектива. Я проглотил подступивший к горлу комок.
«Твою мать…» – я присел на корточки, поднял крышку, смотрел на неё и думал одно: «Что делать? Что делать?» Я не смотрел на Настю, чтобы она – не дай бог – не увидела страх в моих глазах.
Я попробовал открыть дверь в подвал – не получилось, просунул в щель между дверью и стеной нож, дверь не открывалась, она явно была заперта изнутри. В метре от двери было маленькое духовое окно забитое какой-то рухлядью. Продавив в подвал что-то похожее на полусгнившее одеяло, я заглянул в окно, но ничего не смог разглядеть, внутри было совершенно темно. Запах сырости, плесени, чего-то отвратительного шёл из подвала.
– Дай телефон, – попросил я Настю. Она, включив фонарик, протянула мне телефон. Я посветил в оконце, не увидел ничего кроме наваленных друг на друга разбитых ящиков и какого-то мусора рядом с окном. Дальше ничего не было видно.
– Так – пойдём. – Я взял Настю за руку. Мы обошли дом. Дверь в сарай пристроенный к дому была на замке, замок был закрыт. Вернулись к веранде.
– Надо ломать дверь, – сказал я Насте. Она молчала, я чувствовал: ещё немного и она расплачется.
Дверь открывалась наружу, выбить её было невозможно. Я стал бить в дверь ногой, пытаясь сломать доски, но они были прочны. Сбить замок было нечем.
– Настя, надо найти что-то металлическое, походи вокруг, поищи что-нибудь. – Но она испуганно посмотрела на меня и не сдвинулась с места.
– Ладно. – Я подошёл к большому окну веранды, оно было невысоко от земли, и заколочено старыми досками, ухватился за край нижней доски и без труда её оторвал. Вторая доска сломалась пополам. Оторвал третью доску и четвёртую, разбил стекло – одно и второе, вытащил осколки, ухватился за раму, попытался её вырвать, но мне это не удалось. Доской я попытался сломать поперечины на раме, но сгнившая доска рассыпалась от первых же ударов. Страх, казалось, отступил. Нужно было сломать раму, но чем? Пытаясь что-нибудь найти, я, раздвигая траву, стал ходить вдоль сарая, но найти ничего не удалось. Я подошёл к упавшему забору, доски его сгнили, но один из упавших столбов показался мне прочным. Я взял его на плечо и подойдя к дому сбил о стену сгнившую нижнюю часть. От нескольких ударов столбом поперечины на раме лопнули, я выломал её, вытащил осколки битых стёкол, прислушался. Дом не издавал ни звука.
– Ну вот, малявка, надо лезть. – Я попытался улыбнуться, но видимо улыбка моя была мало похожа на улыбку, потому что Настя вдруг заплакала:
– Саша, – сказала она сквозь слёзы, – мне кажется, через это окно в доме на нас кто-то смотрит.
– Давай сделаем так: я полезу в дом, а ты беги к лодке, отплыви от берега и жди меня. Это не трудно. Столкни лодку в воду и греби. Хорошо?
– Я боюсь за тебя, Саша.
– Слушай, нельзя ждать меня здесь. Давай, беги. Отплыви от берега и жди. Беги, – подтолкнул я её. Она умоляюще смотрела на меня. – Беги, к лодке! – крикнул я на неё.
– Будь осторожнее, пожалуйста, хорошо?
– Хорошо, хорошо, беги. – Я подтолкнул её. – Давай!
Подойдя к веранде, я подтянулся и влез в окно. Пахло затхлостью. У стены стоял коричневый местами прорванный, продавленный диван. Дверь из веранды в сени была приоткрыта. Я достал из кармана нож, раскрыл его, и стоял, не решаясь открыть дверь. Я старался не показать свой страх Насте, но теперь, когда остался один… я чувствовал, как онемели ноги, чувствовал пустоту в животе, будто меня выпотрошили. Но нужно было идти. И я открыл заскрипевшую ржавыми петлями дверь. И ничего не увидел. В сенях было темно. Слабый свет из разбитого окна веранды почти не проникал в сени. Я перевернул бейсболку козырьком назад, и с минуту стоял, всматриваясь, вслушиваясь, но слышал только удары своего сердца. Понемногу я стал различать предметы. Увидел лестницу на чердак. Лавку, два ведра стоящих на ней, дверь очевидно в уборную и ещё одну куда-то. Дверь в дом должна была быть справа. Стараясь не скрипеть половицами, я пошёл вдоль стены, нащупал дверь, оббитую чем-то похожим на войлок, железную скобу ручки, потянул, и, почувствовав, что дверь подалась – рванул её на себя.
В комнате было темно, но светлее чем в сенях, через заколоченные окна свет всё же проникал в дом. Первое что успел я понять – в доме накурено.
– Кто здесь?! – крикнул я, – прыгнул в комнату и прижался спиной к белёной печи, выставив вперёд руку с ножом.
– Есть тут кто? – И тут я увидел…
Прямо передо мной была перегородка, видимо за ней – ещё одна комната. Проход в комнату был чем-то завешен, но не полностью, и я различил железную спинку кровати и чьи-то ноги.
– Света… – позвал я. Крепче сжав рукоятку ножа я пошёл к перегородке, отодвинул занавеску, в комнате было совершенно темно, вглядываясь я подошёл к кровати, на ней кто-то лежал, сверху до колен накрытый одеялом, я взялся за край одеяла, потянул его на себя…
Очнулся я от приступа тошноты. Я лежал на чём-то твёрдом. Было темно и тихо. Ощущая тупую боль в затылке, попробовал сесть. Опёрся рукой и почувствовал что-то твёрдое у себя в сжатой ладони. Это был мой нож. По шее и щекам текло что-то липкое. Встал. Ощупал затылок, он был разбит, волосы были мокрыми от крови. Я пошёл на свет, пробивающийся сквозь узкие щели заколоченного окна, ударился обо что-то коленом, это был табурет. Тут же вспомнил про тело на кровати… Стало жутко. Но страх будто вернул мне силы. Я взял табурет в руки, и с размаху ударил им в окно. Стёкла посыпались на пол. Я ударил ещё несколько раз. Потом какое-то время стоял прислушиваясь, в доме было тихо. Я ухватился за раму и вырвал её из оконного проёма. Ногой выбил доски, в комнате стало светло. Стало не так страшно. Казалось, в доме никого не было. Но кто-то же ударил меня по затылку?
Держа нож в руке, я крадучись пошёл к кровати. Увидел на полу свою бейсболку с разрубленным козырьком. До боли сжав нож, я отдёрнул занавеску, в большой комнате никого не было. Заглянул в кухню, увидел открытую крышку в подпол. Тот, кто был в доме, видимо ушёл через подвал. Я толкнул крышку ногой, она захлопнулась.
Подойдя к кровати, я осторожно приподнял одеяло…
На лице её лежала подушка, я снял её. Рот был заткнут тряпкой, одна сторона лица посинела и заплыла от удара. Я взял её за запястье, и отдёрнул руку, поняв, что прикоснулся к мёртвому телу, хотя рука её и не была холодной. Неужели это реальность? Неужели такое возможно? А если я ошибаюсь? Если она жива? Я вытащил тряпку из её рта, нагнулся, вздрогнул от прикосновения ухом к её губам… Дыхания не было. Голое, мёртвое тело её завораживало, хотелось отвернуться, я чувствовал неловкость, будто подглядываю за ней. Я оцепенел и не мог заставить себя что-либо сделать. И тут я вспомнил о Насте. Страх холодом прокатился по позвоночнику! Настя!
Выпрыгнув в окно, я побежал к берегу озера. Пробежав совсем немного, я почувствовал сильный приступ головокружения и тошноты, упал на колени и меня вырвало. Встал, голова кружилась. И я уже не бегом – шагом пошёл к берегу. Ещё издали я увидел, что лодка стоит у берега, воображение тут же стало рисовать картины одна страшнее другой.
Я дошёл до лодки и увидел, что днище её было в нескольких местах прорублено. Я стоял, не понимая что делать. Но где же Настя? Что с ней? И тут я её увидел. По грудь в воде, она шла ко мне из полосы прибрежного тростника. Я бросился к ней навстречу. – Жива, жива, – говорил я, обнимая её. Она тряслась толи от холода, толи от страха.
– Что там, Саша, что? – смотрела она на меня.
– Там… – я не нашёлся, что сказать… Не рассказывать же ей про Свету?
– Что? Что?! – трясла она меня. – Что со Светой?
– Ты видела кого-нибудь? – спросил я её.
– Видела, видела. Где Света? Света где, Саша?!
– Я не нашёл её, – соврал я. – Кто-то ударил меня по затылку, когда я залез в дом.
– Ты весь в крови, я думала, они убили тебя.
– Кто они?! Ты кого-то видела?
– Их двое, – прошептала она. – Когда прибежала к лодке, решила не плыть, а ждать тебя здесь. Я вовремя их увидела, они бежали сюда от дома. Я забралась в тростник. Саша,
они искали меня. Я слышала, как один говорил: «Она где-то здесь, он отправил её к лодке». Потом они побежали по берегу в разные стороны, мне так показалось, из тростника я уже ничего не видела. Я только слышала, как будто что-то рубят рядом.
– Они рубили дно лодки. Как они выглядят?
– Тихо, тихо… – вдруг зашептала она. Закрыв мне ладонью рот. – Нагнись, нагнись, – она потащила меня за руку к тростнику. Мы забрались в гущу тростника, опустились по плечи в воду. Слышались голоса. По-видимому, двое мужчин вполголоса о чём-то говорили между собой. Я напрягал слух, но из-за шелеста тростника не мог расслышать о чём они говорят.
Они убили Свету, а я спрятался в тростнике и сижу, боясь пошевелиться. Я с трудом засунул руку в мокрый карман, достал нож. Настя, с широко раскрытыми от ужаса глазами, умоляюще на меня смотрела и трясла головой. Да я и сам не чувствовал в себе ни сил, ни уверенности выйти к ним. Увидев мёртвую Свету, я понимал, как легко сейчас оказаться на её месте. Тем, кто стоял на берегу, терять было уже нечего. Нужно было увидеть их, хотя бы условно оценить их возможности. Если я выйду и не смогу с ними справиться, я подставлю не только себя, но и Настю. Да и что я могу сделать в этом состоянии, с разбитой головой? – говорил я себе, понимая, что на самом деле просто боюсь, боюсь… что лучше сдохну здесь стоя в воде, чем выйду к ним на берег.
Голоса стихли.
– Ушли? – одними губами спросила Настя. Она дрожала всем телом, губы её посинели.
– Наверное. – И тут мы опять услышали их. Они остановились на берегу, по-видимому прямо напротив нас. Но говорили они настолько тихо, что смыл произносимого нельзя было уловить. «Сходи, посмотри» – вдруг услышал я громко произнесённую фразу. Стало тихо. Настя прижалась ко мне, я чувствовал дрожь её тела. Я почувствовал сильный приступ тошноты, голова закружилась, я прикрыл веки, зелёные полосы побежали перед глазами, почувствовав позыв рвоты, я зажал рот, но не смог сдержаться и меня вырвало.
– Здесь! – раздалось с берега, и тут же кто-то побежал в воду.
– Плыви! – оттолкнул я Настю и рванулся к берегу. Мы встретились глазами через несколько секунд. Никогда раньше я не испытывал такого чувства. Только что мне было страшно, жутко страшно, но вот тело моё будто перестало существовать, я почувствовал спокойствие, ледяное спокойствие, как если бы передо мной стоял не убийца, а безобидный манекен.
– Живуч сучёнок, – прохрипел он, тряхнув длинными грязными волосами. Я заметил, что лицо его и шея расцарапаны, и понял кем. В руках его был топор. Взмахнув им, он шагнул ко мне, но воды было выше пояса и шаг его получился коротким, топор рассёк воздух не достав меня. Я тут же полоснул его ножом по руке выше локтя. Он крикнул, и сделал шаг назад. Я ударил ещё раз, и ещё, попав оба раза по рукам. Он выронил топор, развернулся и попытался бежать к берегу, но я поймал его за пояс брюк и ударил ножом в бок. Лезвие вошло в тело на всю глубину. Он осел на колени, я навалился ему на спину, несколько раз ударил ножом в шею. Тело его обмякло и с головой ушло под воду. Подняв голову, я увидел второго: лет сорока, маленький, сухой, чуть не до глаз заросший чёрной с проседью щетиной, он стоял метрах в десяти от меня, по колено в воде, в руках у него была небольшая садовая лопатка. Я выпрямился.
– Думал, пришиб тебя. Недоглядел в темноте-то, – сиплым нервным голосом сказал он. – Не уйти тебе отсюда пацанчик, не… Ну, поживи пока, подружку погрей, гляди дрожит-то. – Он кивнул головой мне за спину. – А потом и мы об неё погреемся.
Я обернулся, Настя, стояла у полосы тростника, скрестив на груди руки, дрожа худеньким телом. Я ногами стал переступать по дну, ища выроненный напавшим на меня топор. Найдя, я опустился в воду и поднял его. Голова кружилась. Опять подступила тошнота. «Нельзя показать ему, что мне плохо», – подумал я.
– Об дружка своего ты сейчас погреешься, а не об неё, – сказал я и медленно пошёл на него, держа в левой руке выставленный вперёд топор, в правой нож.
– Ну, ну… борз пацанчик, – сказал он, выйдя на берег. – Позже поговорим. – И он быстро пошёл, почти побежал от берега в сторону домов. Я стоял, провожая его взглядом, пока он не скрылся из виду, вышел из воды и лёг на траву. Блефует или нет? Неужели ещё кто-то здесь есть?
– Настя, иди сюда, – позвал я. Она продолжала стоять. – Иди сюда! – повторил я. Она будто меня не слышала. Я встал, вошёл в воду, подошёл к ней:
– Пойдём, – обнял я её за плечи. Всхлип прорвался сквозь её сжатые губы, она прижалась ко мне, тело её выгнулось, и она заплакала, зажимая рот ладонями. Я вывел её на берег.
– Не смотри, – сказал я ей. Вошёл в воду, где плавало по поверхности красное, и, взяв обеими руками за волосы, вытащил труп на берег. Этому тоже было лет сорок, может больше. Апатия и равнодушие овладели мной. Я чувствовал только одно – усталость. Голова болела невыносимо. Хотелось лечь и закрыть глаза… Но опасность была рядом. Я поднял с земли топор.
– Пойдём, – я повёл её вдоль берега. – Надо найти безопасное место.
Мы дошли до одинокого полуразрушенного дома с выбитыми окнами, стоящего на возвышении недалеко от озера, сели у стены, прислонясь к горячим, нагретым солнцем брёвнам. Я прикрыл глаза и тут же провалился в бездну, окутавшую меня мягкой негой.
– Саша, Саша, очнись, пожалуйста, умоляю, очнись, – услышал я Настин голос. Я открыл глаза.
– Успокойся, я в порядке.
Господи, неужели всё это происходит на самом деле? Почему? Зачем? Два часа назад мы плыли сюда, купались в озере. А какой красивой была Света… Была. Была… И что делать? Лодки нет. Сил тоже нет… Закрыл глаза и увидел Свету – задушенную подушкой, с тряпкой во рту. Хорошо, что они не нашли Настю. А ведь если бы они не услышали, как я прогонял её к лодке, они не побежали бы её догонять, и наверняка бы добили меня. А если бы мы не пришли к дому, и я не стал стучать в окно, они бы возможно не задушили Свету, и всё могло быть как-то иначе… И я бы не убил человека. Убил… Подумав об этом я не почувствовал сожаления, или отвращения, лишь удивился своему равнодушию.
– Саша, что со Светой? Они ведь не убили её?
– Не знаю, я её не нашёл. – Что я мог ей ответить?
– Что со Светой, Саша?! Что со Светой? – она схватила меня за предплечье и стала трясти. Я застонал от головной боли.
– Что? Тебе больно? – спросила она.
– Если не трясти меня, то ничего, только подташнивает, а так ничего. – Я чувствовал сильную боль в затылке, голова кружилась, изменилось зрение, казалось, всё размыто жёлто-зелёным цветом.
– Скажи мне, пожалуйста, что со Светой? Не ври мне.
– Я не знаю. Я не нашёл её.
– Ты врёшь?
– Нет.
– Получается, она где-то в доме? Где же ей быть ещё? Надо пойти туда, Саша, надо что-то сделать. Надо её найти. Зачем им её убивать? Они же не станут её убивать? А? Ну что ты молчишь?
– Не истери. – Я зло на неё посмотрел. – Сам решу, что нужно делать. Мне нужно отдохнуть.
– Что? Ты… – Губы её задрожали, из глаз брызнули слёзы. – Может он насилует её сейчас! Убивает её… а ты… ты… – глаза её стали, как у сумасшедшей, – сидишь и не хочешь ничего сделать! – И она вцепилась зубами мне в плечо. Я схватил её за волосы, оторвал от плеча, по руке потекла кровь, она прокусила кожу.
– Дура! – Я влепил ей пощёчину. – Отвали от меня! – Я толкнул её в грудь, она опрокинулась на спину, но в ту же секунду вскочив на ноги, стала визжать во весь голос, сгибаясь и приседая. Это был припадок.
– Трус! Трус! – кричала она.
– Светы нет, – тихо сказал я. И повторил ещё тише: – Светы нет.
Она замерла, и упала на траву.
Через минуту подняв мокрое от слёз лицо, она спросила:
– Что они сделали с ней?
– Задушили.
– И ты, ты не убил его, этого гада на берегу? Дал ему спокойно уйти? Ты…
Я вдруг почувствовал злобу, почти ненависть к ней, задрожали руки, и я, захлёбываясь в собственных словах, заорал на неё:
– Заткнись, дура! Ты что думаешь, я герой?! Супермен?! Бэтмен, твою мать?! Думаешь, я хочу быть на её месте?! Или на месте ублюдка на берегу?! Думаешь, мне нравится резать людей ножом?! Да?! Я боюсь! Я – боюсь, ты понимаешь? Я хочу выбраться отсюда живым! И тебя – дуру – увести отсюда живой! Понимаешь ты это? А?!
Я почувствовал, как от моего крика она понемногу приходит в себя.
– Саша, нужно уходить отсюда. Теперь они знают где мы.
– Кто они? Думаю – он один. Он блефовал. А один он не станет рисковать, уйдёт, уже ушёл.
– А если нет? Если он не один?
– Мне нужно немного подремать, хоть пять минут… – Я чувствовал: если сейчас не закрою глаза, голова лопнет от боли. – Хорошо?
Что-то хрустнуло за углом дома, мы одновременно вздрогнули, и в туже секунду я оказался на ногах, забыв про боль. Сжав обеими руками топорище, я отошёл от стены, так чтобы было видно, что за углом. Никого там не было. Жестом я попросил Настю подойти ко мне. Мы обошли дом вокруг – никого, но мы увидели, что дом, дом в котором убили Свету, горит. Из-под крыши шёл дым, из окон вырывалось пламя.
***
Звук лодочного мотора мы услышали, когда уже солнце скрылось за горизонтом. Андрей приплыл с Сергеичем. Настя побежала по берегу им навстречу. Пошёл и я. Шёл и не представлял, как сказать Андрею о Свете.
– Саня, что она говорит? – ещё издали крикнул мне Андрей. Хорошо, что в летних сумерках я не видел его глаз, но мне и без того было страшно смотреть ему в лицо.
– Что случилось, объясни толком? – спросил Сергеич.
– Света погибла. Я убил человека.
В общем, трудно передать тот разговор. Это было чудовищно – пытаться рассказать о том, что произошло. Андрей был в ступоре и никак не мог поверить случившемуся. Тела убитого мной человека на берегу не было.
– Всё, ребятушки, – сказал Сергеич, после того, как мы попытались различить хоть что-то в остатках всё ещё горевшего дома, – в лодку. Надо ехать в посёлок в участок. Сами мы тут ничего не сделаем.
Мы переплыли озеро, сели в машину Андрея, поехали в посёлок. Километра за четыре до посёлка появилась связь, и Сергеич позвонил участковому. Сбивчиво, долго объяснял ему, что произошло.
– Фу, будет сейчас кутерьма. Ну, теперь уж…
Когда подъехали к участку, участкового там ещё не было. Минут десять ждали. Пришёл молодой, крепкий парень в спортивном костюме:
– Так, говорим по одному, никто никого не перебивает, – сказал он, открывая дверь в участок. – Если я правильно понял, речь идёт о двойном убийстве?
– Убита девушка, и тот, кто её убил, – сказал я. И дальше около часа подробно рассказывал ему о случившемся. После этого он дал мне и Насте по листу бумаги:
– Пишите.
– Я сейчас ничего писать не могу, – сказал я. Он посмотрел на меня, подумал. – Хорошо. Нож которым вы по собственному заявлению убили человека при вас?
– При мне.
– Положите на стол.
Я положил. Он взял его кончиками пальцев, убрал в сейф. Потом стал куда-то звонить, говорить о двойном убийстве.
– Ждём. Да. Ждём. – Сказал он в конце разговора. – Вы – он посмотрел на меня, – как себя чувствуете?
– Так себе, – пожал я плечами. Он встал за моей спиной, осмотрел рану на голове.
– Так говорите лопатка садовая?
– Предполагаю. Я видел лопатку в руках у того, что стоял на берегу.
– Тут и не поймёшь. Ладно... Можно спать, устраивайтесь. Раньше, чем часа через три-четыре не приедут. А ты Сергеич, домой иди что ли?
– Так, что ж теперь… Лодка только там у меня, напротив Диблова-то?
– Думаю, не пропадёт. Кстати, нам ещё одна лодка нужна.
– Ну, так, пойду? – спросил Сергеич.
– Иди, иди.
Участковый стал звонить кому-то, договариваться о моторной лодке:
– Часа через три заводи и дуй к бору. Там и жди нас напротив Диблово, – он положил телефон на стол.
Я сел в старое кожаное кресло и видимо в ту же секунду уснул. А в следующую секунду, так мне показалось, кто-то положил мне руку на плечо:
– Просыпаемся, просыпаемся.
Участок был полон людьми. Кроме нас и участкового было ещё двое мужчин и женщина. Один из мужчин был в форме с погонами лейтенанта, второй в гражданском. У двери сидела овчарка.
Ко мне подошёл высокий худощавый мужчина в гражданском, представился:
– Капитан Рябов. Сядьте, пожалуйста, к окну.
Я пересел к окну.
– Давайте смотреть, сказал он женщине, – и они вдвоём стали осматривать рану у меня на голове.
– Сначала надо обработать, – сказала врач или медсестра. – Так мы ничего не увидим.
Она намочила мне волосы на затылке, обработала рану.
– Пиши, – сказал Рябов лейтенанту. – Похоже на удар. Удар мог быть нанесён сверху, вскользь, не слишком сильно, металлическим предметом. Вполне могла быть и лопатка. Но удар, повторяю, не сильный.
– У меня была бейсболка на голове, козырьком назад, в козырьке слой плотного картона, когда я очнулся, я её увидел, козырёк был разрублен пополам, – сказал я.
– Замечательно. Повезло, – сказал Рябов. – А где кепка?
– Осталась в доме.
– Осталась в доме, – повторил он. – А кровь у вас на руке? Он приподнял край рукава футболки. – Это что? Укус?
– Да.
– Чей?
– Это я его укусила, – сказала Настя.
– Что так?
– Истерика.
– Прекрасно. Так, сейчас я сфотографирую. – Он несколько раз со вспышкой и без вспышки сфотографировал мой затылок. – Теперь боком к окну, – и он стал фотографировать укус у меня на руке. – Всё, обрабатывайте окончательно.
Врач или медсестра подошла ко мне:
– Зашивать поздно, – сказала она, – рана спеклась, поэтому – только повязка.
Она ещё раз обработала рану, перевязала мне голову, сделала три укола.
– А у вас, что с губой? – Спросил Рябов Настю?
– А что у меня с губой?
– Дайте-ка посмотрю. – Он наклонился над Настей. – А губа то у вас разбита. Кем?
– Мной, – я повернулся к капитану. Он вопросительно посмотрел на меня.
– Когда с ней случилась истерика, она укусила меня, я дал ей пощёчину. Успокоить хотел.
– Ясно. Записал? – спросил капитан полицейского за столом. – Теперь снимок. – Он несколько раз сфотографировал Настино лицо. – Губку поднимите пальцем.
– Зачем? – Насте это явно не нравилось.
– Так нужно. Поднимайте. – Он сфотографировал ещё раз. – Готово.
Сели по машинам. Меня посадили в машину, приехавшую с полицейскими. Настю к участковому. Женщина, перевязывавшая меня, осталась в участке. Андрей поехал за нами.
Капитан спрашивал подробности произошедшего вчера. Я отвечал.
Как только отъехали от посёлка, пошёл дождь, сначала несильный, но, когда приехали на место, он уже лил стеной. С возвышения, на котором стояли наши палатки, бурыми ручьями текли в озеро потоки воды. Две моторных лодки стояли у берега. Из палатки вылез мужик, видимо тот, что пригнал вторую моторку, подбежал к машине участкового, сел в неё.
– Не повезло, – сказал лейтенант сидевший за рулём машины, – что делать будем?
– Подождём, – Рябов протёр запотевшее стекло. – Зря собаку брали, после такого ливня, ей след не взять.
Машины Андрея не было.
– Видать застрял твой приятель, – сказал мне лейтенант. – На обратном пути вытащим.
Минут через тридцать дождь стал понемногу слабеть и вскоре стих.
Вычерпали воду из лодок, у одной не могли завести мотор. Я стоял на берегу, смотрел на озеро, и мне казалось, озеро это – совсем не то, по которому мы плыли вчера. Тёмное, оно дышало влажным воздухом, и казалось мрачным, страшным.
Наконец мотор завёлся, по трое мы расселись в лодки и поплыли. Я уткнул лицо в ладони и сидел, закрыв глаза, не в силах смотреть.
Моторки причалили к берегу, рядом с нашей лодкой, кормой утонувшей в озере.
– Где на вас напал человек с топором? – спросил меня капитан.
– Где-то там, – я показал место, хотя и не узнавал его. Мы пошли вдоль берега.
– Здесь?
– Да.
– Где вы вытащили труп из воды?
– Видимо здесь. Да, здесь. Там, – я показал рукой на тростник, – мы прятались.
– Хорошо. – Рябов стал сфотографировать.
В это время лейтенант о чём-то говорил с Настей.
– Валентин! – участковый позвал мужика, стоявшего у лодки. – Принеси багор.
Мужик и участковый пошли вдоль берега, проверяя дно багром.
Собака след не взяла. Участковый ничего на дне не обнаружил. И мы все вместе пошли к сгоревшему дому.
– Где вы рисовали? – спросил Настю Рябов.
– Там, – Настя показала в сторону холма.
– Поднимемся, посмотрим.
Этюдник стоял там, где его оставила Настя. Рядом лежал, видимо сорванный ветром, холст, с начатым на нём пейзажем. Рябов всё сфотографировал.
– Надо забрать этюдник, – сказал я Насте.
– Нет, нет, – затрясла она головой, я не хочу его забирать. Он будет напоминать мне о случившемся. Я не буду его забирать.
– Я соберу, – сказал участковый Рябову.
Когда подошли к сгоревшему дому, я вдруг почувствовал острую боль в затылке, какой не чувствовал раньше, присел на корточки, опустил голову. Участковый наклонился ко мне:
– Что случилось?
– Ничего, ничего. Сейчас. – Боль отпускала понемногу. Я встал. Настя взяла меня под руку.
– Всё нормально? Побелел весь, – смотрел на меня участковый.
– Ничего, проходит. – Увидев, как капитан, лейтенант и мужик с багром пошли по пепелищу, к месту, где видна была покорёженная металлическая спинка кровати, я отвернулся.
***
Пошли вторые сутки в изоляторе временного содержания. Я сидел в камере один. Вспоминания не оставляли меня ни на минуту. Навязчиво, липко, вспоминалось, как в лодку грузили чёрный полиэтиленовый мешок с останками Светы. Как долго ехали в небольшой городок в Вологодской области.
Я закрыл глаза, пытаясь задремать.
Дверь открыл дежурный сержант:
– Идём.
Мы прошли по коридору, поднялись по лестнице на второй этаж здания. Вошли в кабинет следователя. Рябов кивком указал мне на стул. Я сел.
– Ну что, подумал? – спросил он.
– Подумал.
– Ну?
– Может… пусть всё остаётся, как есть?
– Как есть?
– Как на самом деле было.
– На самом деле?
– Да.
– Ты знаешь, что я сейчас сделаю… – Рябов задумался.
– Догадываюсь.
– Нет. Не догадываешься. Я могу предъявить тебе обвинения в убийстве. И не человека, по твоим словам, напавшего на тебя, тело ведь не найдено, а в убийстве Светланы Никитиной. А что? Изнасиловал и убил. Плечо вон у тебя прокушено. И сжёг дом весте с телом. А?
– Любопытно.
– Любопытно? А может у Насти Глинской был мотив избавиться от Никитиной? Мало ли чем могла помешать ей подруга брата? Поссорились. Никитина её ударила, губа же у Насти разбита кем-то?
– Мной.
– Почему бы не заподозрить сговор между тобой и Настей Глинской? Ну как мог взрослый, сильный человек ударить тебя лопаткой и при этом всего лишь нанести лёгкое ранение? Может это Настя тебя ударила? А? Убили Никитину и инсценировали нападение на тебя? Как расклад? А где следы тех двух мужчин? Нет следов. Мало ли рыбаков топтались на берегу. Фоторобот, который вы составили, по картотеке ни с кем не совпадает.
– Глупо, капитан.
– Глупо? Слушай, Настя не уехала, живёт в хостеле. Ждёт, когда тебя выпустят. Ведь она тебя любит?
– Какая любовь? Так…
– Не знаю, так или не так, но она показания изменила. Что и тебе советую сделать незамедлительно.
– Она действительно не уехала?
– Сейчас в дежурке сидит. Тебя ждёт.
– Что же она написала?
– Написала, что вы спрятались в тростнике. Что никакого нападения на тебя на берегу не было. Ты был в состоянии почти бессознательном. Бредил. Ну, сам посуди, парень, что ты написал?
Капитан достал мои показания. Стал читать:
– Он замахнулся на меня топором, ударил, но промахнулся. После этого я несколько раз ударил его ножом по рукам. Он выронил топор и пытался бежать к берегу. Я поймал его за ремень и ударил ножом в бок. Он упал на колени, после чего я три раза ударил его ножом в шею, и по всей видимости убил.
– Но… так и было.
– Так и было? Ты понимаешь, что ты написал? Это уже не просто превышение самообороны, это убийство, намеренное убийство.
– Что же мне было делать?
– Да, правильно ты всё сделал. Правильно. Повезло тебе, что живём мы в такой глуши. Участковый и лейтенант – ребята надёжные. Но времени нет. Если твои показания ещё кто-то прочитает, я их уже уничтожить не смогу. Изменить ты их, и в этом случае сможешь, скажешь, что находился в состоянии аффекта, но советую, забудь ты эту историю с напавшим на тебя с топором. Думаю, он притоплен напарником, иначе собака бы нашла. И молчи. Как рыба об лёд молчи. Если кто и рискует сейчас, так это я. Бери бумагу. Пиши.
Настя ждала у входа. Увидев подбежала, повисла у меня на шее.
– Ну, наконец-то. Я думала – не дождусь…
– Спасибо, что не уехала.
– Ты изменил показания?
– Да.
– Повезло нам с этим Рябовым.
– Помнишь, тебе хотелось снять хорор в той деревне? Жизнь оказалась талантливым режиссёром. А мы с тобой реальными действующими лицами. А? Каков сценарий…
– Хочу избавиться от этих мыслей, – она взяла меня за руку.
– Я тоже хочу.
– Ты ужасно выглядишь.
– Немудрено… Переодеться бы во что-нибудь. И в душ…
– Я тут живу рядом, в хостеле. Пойдём?
– Душ там есть?
– Есть.
– Надо зайти в магазин. Бутылка вина мне сейчас просто необходима.
– Пойдём.
– Хочу в горячий душ, хочу пить вино, и… – я взял её за плечи, развернул лицом к себе, – знаешь, чего я ещё хочу?
Она кивнула, ничего не сказав.
***
На этом могла и закончиться эта история, но…
Прошло одиннадцать месяцев. Настя, прожив у меня три месяца, вернулась домой. С Андреем мы изредка виделись, и о чём бы ни говорили, в воздухе будто висело: Диблово, Света, Диблово. Иногда мне кажется, что он так и не поверил до конца в эту историю.
В начале июня я поехал к матери в небольшой городок в Ленинградской области. Ей я ни разу, ни словом не обмолвился о том, что случилось со мной прошлым летом. Я всегда приезжал к ней на годовщину смерти отца. Он умер шесть лет назад. Отец был старше матери почти на двадцать лет, когда я родился, ему было сорок.
Придя с кладбища, мы с мамой и её старшей сестрой поминали отца. Обычный разговор, воспоминания. Я отвлёкся, смотрел что-то в телевизоре, и вдруг услышал, как мама в разговоре с сестрой произнесла «Диблово».
– Что?! – крикнул я.
– Что с тобой, Санечка? – она смотрела на меня, удивлённая моим криком и видимо выражением лица.
– Как ты сказала?
– Что?
– Название. Ты что-то назвала.
– Диблово?
– Да, да. Что это?
– Это деревня, папа родился там во время войны в эвакуации. Диблово, да ты разве не помнишь? Папа часто вспоминал.
– Я помнил рассказы отца о голодных послевоенных годах в какой-то деревне на берегу озера, в которой родила его моя бабушка во время войны в эвакуации, из которой уехали они, когда ему было пять или шесть лет. Так вот почему название деревни казалось мне знакомым! Но как я мог сопоставить те давние рассказы отца и это страшное Диблово? И всё же мне казалось невозможным такое совпадение, не хотелось, чтобы это оказалось правдой, и я спросил:
– А сохранилось его свидетельство о рождении?
– Лежит, куда ему деться.
– Мам, принеси пожалуйста.
Она принесла свидетельство. Всё совпадало: и название деревни и район и область. Я положил свидетельство на стол, отошёл к окну, и стоял, думая: каким же провидением, занесло меня в далёкую деревню, где военным летом 1942 года родился мой отец, и где случилась эта страшная, до сих пор мучающая меня история?
2020