Старая яблоня

               

          Курашов вышел  на  автобусной  остановке. На  секунду  остановился  и посмотрел  вокруг. Все   было  знакомо  и незнакомо.   Он  не  был  здесь   больше   сорока  лет. Раньше  на  этом  месте  была деревня, его  родная  деревня, где  прошло  детство и начало  юности. Отсюда  его  провожали  в армию.  Пока  он служил,  деревню снесли, и на  ее месте начали  строить  новый   спальный  район.  Поэтому   возвратился  старший  сержант  запаса   Курашов  Андрей  Васильевич уже в новую городскую  квартиру, трехкомнатную, на  четверых  человек – на  отца, мать, бабушку и   на него  самого.        Мать  ему  еще  в армию   писала, что  дом  и всю  деревню  сносят, и будут  строить  большой микрорайон. Так  и писала – «большой  микрорайон». В их  семье  новому  жилью  были  только  рады. Еще бы, дрова  на  зиму  заготавливать теперь не  надо, не   нужно  печку  топить  зимой   два  раза  на дню, в баню  колхозную  ходить  по  субботам, -   ванная  своя - мойся, хоть  по  три  раза  на дню. Вода  вольная -  холодная и горячая. И удобства  теперь рядом, а не  на  улице. 
           Срок  к переезду назначили  на  осень, чтобы жители  смогли  урожай собрать. А о самом сносе деревни объявили еще в апреле. Тогда же и ордера  на  квартиры   начали  выдавать.   Мишка  Колбасов, сосед, сразу объявил: сажать  на огороде  ничего  не  стану,  пускай все травой  зарастает.  Все что  нужно  в магазине   куплю. Городской  теперь! И крепко  запил на  радостях.
       Некоторые деревенские   затужили, как же  теперь  без  своего  хозяйства? Хоть  оно было и не  велико – коров   уже никто давно не держал, - хлопотно. Так, мелочь – десяток  кур,  редко поросенок, да пес на цепи,  не  для  охраны, а так, по  привычке: как  без  собаки  в деревне жить?    Без  огорода тоже нельзя.  Картошку, морковь, лук и чеснок, капусту  на целый  год   заготавливали. Жалко  свою землю  оставлять, но  ничего  не  поделаешь – собой   не   увезешь.   За  всяким  овощем  теперь – в магазин.
На  собрании, когда  официально  объявили  о плане  сноса деревни  и строительстве  на  этом  месте  жилого  микрорайона,      какой-то  приезжий  начальник говорил, что  всем  желающим  дадут   по  шесть  соток  для  ведения  личного  подсобного   хозяйства. Потом дадут, сказал. Но  не  сказал, где  и когда. Попросил только  составить  списки  желающих.    Многие тогда   сразу отказались  от  участков,   не  нужны  им  эти   сотки, мол, хватит в земле  и навозе  ковыряться, поживем  культурно. Будем  в кино и в театры  после  работы  ходить!
    Бабушка, баба Настя, когда  слухи о сносе  деревни  пошли, не  поверила   сначала. Мало ли что  ей  при  ее жизни  власть  обещала. Коммунизм, например,   ее   поколению и изобилие  всеобщее, связанное  с ним. Думала, поговорят-поговорят, да  и успокоятся, и все  останется   по-старому. Но потом, когда  поняла, что   правда  все это, что  не  будет  здесь  деревни,   и дом  у них  отберут  и сломают, задумалась. Как же она  без  своего  дома, огорода и    привычной домашней работы? С кем  она   каждый  вечер перед  домом  на  скамейке  будет  делиться  деревенскими  новостями?
Это  был   многолетний деревенский ритуал: переделав  свои  дела, старушки  собирались  вечером перед  чьим-нибудь  домом –  лавочки  были   почти  у всех -  посудачить  о том - о сем, деревенские  новости  обсудить.   А вот теперь все разъедутся кто куда, и поговорить   будет  не  с кем.  Отец  успокаивал  ее, в городе   у каждого  подъезда   скамейки  стоят, найдешь  себе  новых  знакомых, с которыми  будет  о чем  поговорить. Баба  Настя  ухватилась  за  эту  фразу как за соломинку. Верно, и в городе  люди  живут. Последнее  время многие  из  деревни     в город жить  переезжают, говорят, там  лучше. Но, одно дело, когда  ты    выходишь за околицу  после  работы  по дому или с огорода, усталая  и довольная, что    много дела  переделала, и теперь  тебе  не грех  отдохнуть. Это  одно.  А когда  целый  день  в четырех  стенах и не  знаешь, чем  себя  занять  и скоротать  время, о чем  говорить  после  этого?    На  улицу из квартиры  тоже просто  так  не  попадешь, нужно  на  лифте вниз  спускаться.    Двери в лифте сами  открываются  и закрываются. А если  не  откроются? Или упадет  лифт? Страшно. А из  своего  дома открыл  дверь – и ты  на   свежем  воздухе!
 Лида,   дочь,  мать Курашова, тоже  пыталась   успокоить, не  волнуйся, мама, там  тоже  можно  на  улицу  сразу – на  балкон. Сиди, себе, смотри  на  белый  свет  с высоты.
Баба Настя  неохотно  кивала, вроде соглашаясь, но  в душе     понимала,  что балкон - это   почти  как клетка. Одно  слово -  на  воздухе.  И что за  воздух там, в городе-то? Машин разных  много. В деревне вот одна  проедет, и чувствуешь запах   от нее. А в городе  их  тысячи.   Люди, верно, которые  давно живут, привыкли и ничего  не чувствуют.  И леса в городе  нет. Леса!    В жизни  бабы  Насти  значил    много.  Любила она  в  лес  ходить. Собирала землянику, грибы, когда  сезон.
Мать  Андрея   иной  раз  скажет:
- Мам, в огороде   ягод  полно,   той же клубники  две грядки, а ты  в лесу  за  каждой  ягодкой  гнешься. И охота тебе  спину  ломать?
Бабушка  отвечала:
- Земляника лесная  духовита, не то, что  клубника  с грядки. И вкус  у нее тоньше.
Из   принесенной  из  леса  земляники  она  варила варенье. Говорила, это  на  зиму. Варенье, правда,  было  замечательным,  чай  с ним  любили  пить все члены  семьи,   поэтому    до Нового  года  оно  редко  оставалось.
Убирая тогда со стола  чашки, баба Настя, как бы, между прочим, говорила:
- Лесная  ягода, не  сравнить с садовой-то.
И хитро  щурила глаза  при  этом.
И грибы  собирать  она  любила  и умела. Уходила  в лес  рано, часов  в шесть и даже  в пять. Пока до  меня  не  собрали, любила  отвечать, когда  ее  спрашивали, что  идет в лес в такую  рань. Корзину  брала   большую, и если  удавалось  набрать  ее  полной, любила  похвастаться.    Она  вынимала самый большой  гриб – белый,    подберезовик или  подосиновик  с красной шляпкой, который  всегда  оказывался  сверху в корзине, – вертела его в руках, показывая  со всех  сторон и любуясь  сама, и подробно   рассказывала,  где и как  его  нашла.
 Часто  брала  с собой в лес маленького  Андрюшу.
- Ба, что так  рано идем? – Всякий  раз  он  говорил  недовольно, - давай  поспим еще часик. 
- Ишь   ты,  какой! – бабушка несерьезно  хмурилась, - пока  мы с тобой  спать  будем, все грибы  наши  соберут.
- Да кому собирать-то? – Отвечал ей Андрюша  недовольно. – Кроме  тебя и еще  пятерых  человек  из деревни  никто  в лес не ходит.
- А дачники? – Не  унималась   баба Настя.
- Они, ба, нашего  леса  не  знают, - отвечал Андрей.
- Не скажи,  - серьезно говорила бабушка, -   у Бычиных живут дачники, так  там Анатолий  Петрович грибник заядлый, даром, что  городской, все  наши грибные  места  ему  известны. Без грибов  из леса никогда  не  приходит. Ладно, умывайся. Поешь?
- Нет, что ты, в такую  рань.
- Ладно, придем из леса,  позавтракаем.
 У бабушки  были  свои  заветные  места, которым она давала  названия. Осьминник, например, или Позадки.        Почему  были такие  названия, Андрей  не  спрашивал, они  были  ему  знакомы с детства и  потому были  привычными.   Однажды  он  нашел  несколько  белых  грибов  на  одном  месте, и это  место  после  этого бабушка назвала андрюшиным. Всякий  раз  в  лесу   приходила  на  это  место.  И если  случалось  там  найти  гриб, приходя  домой  говорила, показывая  его:
-  Вот,  на  андрюшкином  месте  нашла.
Баба Настя всегда    внимательно  обходила  места, где, по  ее  мнению, могли  расти  грибы, или  где  она    раньше их  находила.  Когда на знакомых  ей местах    недалеко  от  дома  грибов  попадалось  мало, то  шла  в дальний лес, который     местные жители называли «Дубки».  До них было  километра   два,   для бабушки  это  было  далековато, поэтому  ходила  туда  редко, в исключительных  случаях. Это  был  такой же  лес, и дубов  там было  ничуть  не  больше, чем в других  местах. Но название «Дубки» за тем  местом закрепилось прочно. Может,   раньше дубов  там и   было  больше?
В лесу баба Настя   никогда  не  торопилась, ходила  неспешно,   всегда с палочкой,    которую    выбирала себе  в лесу. Она опиралась на нее и, когда требовалось, шевелила  заросли  травы, где  мог   расти  гриб.  Если найдет,  то ходит  вокруг   этого  места и взад-вперед,  внимательно  осматривая   перспективную, по  ее  мнению, территорию. Говорила, что гриб один  не  растет.  И часто  находила  еще.
Часам  к десяти-одиннадцати они приходили  домой. Завтракали, и сразу  бабушка  садилась на  ступеньки  дома  перебирать и чистить грибы.  Сыроежки, опята, лисички и прочие - на  еду.   Грибы  благородные - белые   – сушить,  на зиму. Сушила  всегда  в печке.  Возьмет  кастрюлю  старую, насыплет  в нее  песка. На тоненькие  прутики  нанижет   грибы   и воткнет их  в песок. И кастрюлю  ставит в духовку печки, после  того, как  ее протопит, в  жар  умеренный. И так  несколько  дней. Печку  она топила  каждый день, даже  летом.   И  такой  ароматный грибной дух по  избе   распространяется!   Потом, когда  грибы  высохнут, с прутиков  снимет и сложит в наволочку, которая у нее  была вроде  мешка.
 К концу  лета и в начале  осени, когда    появлялись  сыроежки плотные,   белые   грузди - их  в деревне  называли  подорешницами -    солила    в небольшой  бочке.   Бочку  эту закрывала  деревянным  кругом, на который клала   тяжелый  камень сверху, для гнета. Бочка эта стояла  всю зиму  в доме  под  полом.  Эти  грибы   соленые, потом, когда  к столу, она промывала  холодной  водой, чтобы  удалить  лишнюю соль, добавляла  мелко-мелко  нарезанный  чеснок и поливала растительным маслом.  И ели  соленые грибы с  отварной картошкой! Вкуснота!
Бабушка любила  повторять: пока  лес  стоит, с голоду  не  умрем.
В войну, говорила, только  лесом  и держались. А еще  баба Настя делала  из сушеных грибов  икру.  Замочит  их  на  ночь  в воде, они   разбухнут  и станут  мягкими. Потом мелко-мелко  нарежет  их и  смешает с        луком  и чесноком, тоже   мелко  нарезанным. И все  это  обжарит  до  сухости. Но блюдо это  только  к празднику или  когда  гости. На  него  много  грибов   нужно. Обычное  блюдо на  праздничный  стол по  тем  временам.  Сейчас  это   деликатес  называется.
 Андрей Васильевич   пошел   от  автобусной  остановки   в сторону  парка,  где  была  раньше   деревня. От  нее  за  все  эти  годы  ничего  не  осталось.  Ничего  не  осталось  и от  леса, который   был  недалеко от дома,  за  околицей, так  небольшой перелесок.   Кругом  были   высокие дома.      Курашов  двинулся  по  одной  из  аллей  в центр  парка. Он  пытался   представить, где  мог  стоять  их  дом.  Вроде  здесь  была  центральная   деревенская  улица. Разумеется, она  носила  имя Ленина.  Недалеко  от  их  забора – он хорошо  помнил -    рос  небольшой   дуб. Интересно,  сохранился  ли  он?   Хорошо, если  его  оставили, легче  будет   место    найти, где  их земля  была.  Значит, нужно   искать   этот дуб.  Андрей Васильевич побродил  по  парку, но    дуба так и   не  нашел.  Почувствовал  усталость.
 Последнее  время он стал  замечать  за  собой, что  быстро  устает, если  пройдет  немного, особенно, когда  с сумками  из  магазина. Был  у врача  в поликлинике. Сдавал  анализы, ему  сделали  рентген. Потом  дали  направление  в больницу. Сказали, какое-то  затемнение  в легких.  В больницу  нужно  было  ехать   завтра  к девяти  часам. Жена  собрала  ему  вещи, уложила  их  в две  сумки. Собралась  завтра  ехать  вместе  с ним.
 Уже  несколько  лет, как он  все  время   хотел  съездить  на  то место, где  раньше  была    деревня, но  всякий  раз   находились  дела  или   он  забывал, и  поездка  переносилась  на  будущее  время. С отцом  покойным тоже все  собирались, да так  и не  собрались. 
Еще  вчера  он  никуда  не  собирался  ехать, но  сегодня  утром вдруг  как-то  сразу  решил, что  если  сегодня  не  поедет, то  не  поедет  уже  никогда.  И поехал. Так  и сказал  жене, что  хочет  посмотреть, что  сейчас  на  месте  его  деревни. Жена  ничего   не  сказала, только  кивнула. Спросила только:
- К обеду будешь?
- Да, - ответил  он, - посмотрю и обратно.
   Поняла, должно быть, что  хочет  на  свою малую  родину   съездить  перед  больницей.  Она  не знала, что  у него  за  болезнь  в легких, но  раз  в больницу  направили, значит что-то  серьезное. Волновалась,   но  вида  не  показывала.

    Осенью, в начале  октября, за год до  переезда  на  квартиру, Андрея  провожали  в армию. Собрались  родственники, соседи, все, как  положено, чтобы все,   как у людей, и  чтобы ему служилось  хорошо. Провожали  честь по чести.  Маша, девушка, с которой  он тогда  дружил,  писать ему обещала. Тогда  им  обоим  казалось, что     любовь  у них,   и что   когда  Андрей  вернется  из армии, они поженятся.
 Первое  время  Маша  писала ему часто, потом письма  от нее  стали  приходить  реже. Потом  перестали  вовсе. Маша выучилась  на  медсестру, вышла  в городе  замуж.  Об этом  ему  писала  мать.  Андрей  принял  это  спокойно.  Никакая это  была  не  любовь,  а  так –  погуляли и разошлись. Дело житейское.
Женился   Андрей   через  несколько  лет   после  демобилизации,  когда  работал  на  фабрике. Там и познакомился  со  своей  будущей женой.  Жили хорошо,  двоих  детей  вырастили, нечего Бога  гневить. 
    Переезжали  на  новую  квартиру  без него, в начале  декабря  следующего года.  Мать  обстоятельно  ему  в письмах  писала  об этом.   Торопились  переехать, чтобы  Новый год  встретить  на  новом  месте. 
Зима  в том  году      была   ранняя. Морозы, правда, были   не  сильные, зато  снега  намело  много. Снег   в деревне  уже  не  чистили. Сугробы   выросли  в рост  человека. И между ними   дорожки  тоненькие, протоптанные, чтобы   только  пройти  одному  человеку.  И ходить  было      некому, почти все  разъехались. Семья Курашовых  уезжала  из  деревни одной из последних, все  тянули. В деревне  уже  стояла  разная  техника,  завозили  бытовки  для  строителей.  Пустующие  дома      сносили,   вырубали   деревья  в садах.    Расчищали  место  под новое  строительство.
- Давайте  переезжать  скорее, - тогда  сказала баба  Настя, - мочи  нет  смотреть, как деревню  ломают.
 Собирались,  долго  спорили, что  взять  на  новое  место, а что  оставить.  Оставить - означало бросить.  Баба  Настя, первое, что  стала  укладывать,  это  иконы. Она  бережно  сняла   их с полки, висевшей   почти у
 самого  потолка   в углу  избы,  и сказала  Виктору,  зятю, чтобы   полочку  снял.  Вместе  с иконами  на  новое  место  поедет.  Отец  тогда  заартачился, заспорил с ней, зачем?  Я, говорит, в новой квартире  иконы  вешать  не  стану, так  и знай.  Ведь в городе жить  теперь  будем! А ты  со  своими  пережитками.
Бабушка    завернула  иконы  в  новую простыню и твердо  сказала:
- Иконы  не  оставлю. Вот  этой, - она  показала на икону Казанской Богородицы, - меня  мама благословила, когда в четырнадцатом  году я замуж  выходила. Отец  еще   что-то  сказал, что  там  стены  из  бетона и гвоздь  просто  так не  вобьешь, стену  долбить  придется.  Баба  Настя не  знала, как  стену   бетонную  долбить  и полку  вешать, но  была  тверда:
- Уж, как-нибудь  у себя  приспособлю.
Иконы  она  положила  к своим   немногочисленным  пожиткам в чемодан. Лида,   видя, как  мать  собирает  свои  старенькие  платья, халат, кофточки, сказала:
- Мам, неужели ты  в городе   это  старье   оденешь? Мы тебе  новые  купим. Оставь.
 - Купим, - повторила  бабушка с иронией, -  сперва   квартиру   надо  обделать. Много  денег  на это нужно. 
- У нас  приготовлено, - отвечала  ей мать, - к тому же  там уже  все      почти   сделано: и кафель в ванной  комнате,  и обои  в комнатах. Кафелем, правда, были  выложены  только три  стены со  стороны  ванны.   А одна   стена  только  покрашена. Может, кафеля  на  нее  не хватило, а может, так  было  задумано  с самого  начала.  Решили  потом    сами стену     плиткой  обложить.   
- Ладно, -  не желая  спорить, сказала  бабушка, -  пока  в этом  похожу, а дальше  видно  будет.- И после  небольшой  паузы:
- Как  кровать-то  повезем? Она,  вроде,  разбираться  должна.
- Да ты что, мать? – Василий  Иванович указал  рукой  на   бабушкину  кровать, - с собой  потащишь? Ну,  уж, нет! Мы  тебе  новую кровать,    деревянную  купим, а это  железо  свое  отслужило, ему  дорога  в металлолом.  Никто   на  таких  кроватях в городе    не  спит. К тому  же  она  ржавая.
Кровать, и правда, была  совсем  старая, купленная   еще  до  войны. Никелевое  покрытие  потемнело, местами  отслоилось тонкими  зеркальными  металлическими  чешуйками, осыпалась   кое-где  краска, обнажив   темное с налетом  ржавчины железо. Бабушка  промолчала.
    Еще  с осени, когда  выдали  ключи  от  квартиры, отец с матерью –  иногда в будни  после  работы и по  выходным – ездили  на  новую  квартиру кое-что   подремонтировать и  расставить купленную  мебель. Отец   сделал   карнизы  на  окна  и  повесил люстры  в комнатах,   мать  -  занавески. И совсем  другой  вид  у квартиры стал - жилой. Купили  мебель  на кухню.  Это  было  большой  удачей. И стол  и полки были  одного  цвета.  Радовались   все,  мать  особенно. Когда   всю мебель  расставили, квартира  показалась  не  такой большой, когда  в первый  раз  ездили  ее  смотреть. Тогда     казались     хоромы! Правда, и    дом-то   их в деревне, тоже  не  ахти  какой  большой: две  избы и две  небольшие  веранды.   Зато  участок  тридцать  соток. Вот   где простор!   Сельский житель, он ведь   большую часть  времени  своего проводит  не дома, а на  улице, на работе колхозной или в делах  по  своему  хозяйству.  Поэтому и  дома     в деревне строили  так,  лишь бы, где  поесть  и  поспать, и   чтобы  лишнюю  площадь зимой  не  греть. А то  дров  не  напасешься.       Для  сельского  человека   стесненность  жилища  не  ощущается так, как  в городе, где  человек    большую часть  своего   времени  проводит  в помещении.
     Много лет  спустя, когда он и отец   строили  дом  на  своих  шести  сотках, полученных  от  завода /обещанный неизвестным  мужчиной  участок  никто   в деревне, конечно же, не получил/,   Андрей понял,  почему городские  жители   стараются  большие    дома    себе  строить. После  тесных  городских  квартир  им страстно  хотелось  простора.
     Андрей Васильевич   повернул  с главной  аллеи направо, ближе  к  небольшой речке, которая  протекала  здесь неподалеку.  Их  дом  находился как раз  недалеко  от нее, значит, место должно быть  где-то  здесь.   Курашов поискал  глазами  кругом, пытаясь  отыскать    знакомые приметы,  воскрешая  из  своей  памяти какие-нибудь  подробности,   но  ничего   его  память  не  могла  ему  представить  определенного, так  все     поменялось  здесь за   прошедшие  годы.  Он  снова  вспомнил  про дуб.  Вот, если    бы  отыскать  его!
Медленно   проходя  по  узкой  дорожке, он  внимательно  смотрел  вокруг. Росли   высаженные кустарники,  липы, ели,  но  дуба среди них не  было. Курашов  собрался   дойти  до  конца  дорожки,  и  вернуться.  Он  прошелся  немного, и тут он увидел  дуб.     Он  помнил  его   небольшим деревцем,  метра  три   в высоту.  Сейчас    же  увидел  высокорослого кряжистого  гиганта с толстыми  ветвями,  широкой   и густой  кроной.
Вымахал, ты, однако, вверх  и вширь,  радостно  подумал Андрей Васильевич.    Поживешь  еще  на  этом  свете! Это  был  тот  самый  дуб и то  место, где  находился   их дом.    Сейчас  здесь была детская  площадка.
   Новой   волной  на  него  нахлынули   воспоминания.  Курашов  ясно  представил    себе их  старенький  дом,   окрашенный  зеленой краской, от  времени  местами  потрескавшейся и облупившейся, с  шиферной  крышей, сплошь покрытой  лишайником. Он  ясно  представил  ступеньки, на  которых  любила  сидеть  баба Настя, отдыхая  в течение дня.   Вот где-то тут  был  сарай, где   держали  поросенка, и   кудахтали  куры.   Курашов    присел  на  корточки и взял  горсточку  земли. Земля  была серая с твердыми  комочками.  Ему  вдруг  захотелось  взять  с собой эту горсточку    родной земли  с собой  на  память.    Недалеко   валялась  пустая  пачка  от  сигарет. Сгодится, подумал Андрей  Васильевич и ссыпал в нее     землю со  своей   ладони. Скомкал  пачку, чтобы  земля  из нее  не  просыпалась, и положил  в карман. Дома в  баночку какую-нибудь    переложу, подумал  он.

     Через год     после  переезда  на квартиру баба Настя  стала  прибаливать.
- Сижу тут в четырех  стенах без  всякого  дела,- жаловалась  она вслух не  понятно  кому, в деревне бы  сейчас…
- На  улицу  выйди, по двору  пройдись, у подъезда  на  лавочке  посиди, -  говорил  ей отец.
Она  отвечала неохотно:
-  Не  привыкла  я без дела сидеть. Без  работы   слабею.
И правда, она  слабела, у нее  пропал  аппетит,   похудела  сильно, и ее   положили  в больницу  на  обследование. Оказалось,   у нее  рак  на  последней  стадии. Прописали  лечение и  выписали    домой.       Дома она бодрилась до  последнего,    очень хотела  Андрюшу  дождаться  из армии. 
 Когда  Андрей  вернулся  из  армии, бабушка  была еще  жива,  но  совсем  плохая, и уже   не  вставала с постели.   Ей трудно стало глотать, пища  и даже  вода проходили  с трудом. Она  высохла и превратилась почти  в скелет, обтянутый  кожей.     Говорила  с трудом  и мало. Когда  Андрей  подошел к ее кровати  и   наклонился  к ней,  она  слабо  улыбнулась и заплакала, потом с трудом         обняла  его  своими руками, больше похожими на   канаты  с узлами  суставов, и  прошептала:
- Дождалась.
     Когда    умерла, мать  с отцом  обмыли  ее  маленькое  высохшее  тельце, одели в «смертное», которое  она  себе  еще  раньше   приготовила, и положили на стол.   Отец  отправился  в поликлинику  за медицинской справкой,  и   хлопотать  насчет  похорон.
Похоронить   на деревенском  своем  кладбище  не  получилось. Его  хоть  и  оставили, но  хоронить   там   уже  было  нельзя. Можно  только  урну после  кремации. Кремировать, разумеется, не  стали, хотя  баба  Настя незадолго  до смерти  говорила:
- Сожгите, когда…
Знала, что  хоронить  будет  хлопотно. Облегчить  хотела   работу  своим, даже  после  смерти  своей не  хотела  быть им в тягость.   
  Похоронили на кладбище, как  положено, чтобы  могилка  была, куда  можно   приходить  и   помянуть.
 На  похоронах  народу  было  немного -  свои,  в основном, родственники. Соседи  по  деревни  к тому  времени разъехались, кто  куда, не  собрать.  Схоронили бабу Настю, помянули, и жизнь дальше  пошла  своим  чередом.

   Родители Андрея  ушли  в свой  черед.  Дети  выросли.   Сын сейчас  на  обувной  фабрике  работает,    к отцу     пошел,   работает мастером,   дочка  в детском  саду, воспитателем. У нее самой  двое  детей.  Курашов    с женой  давно  на  пенсии. 
 Андрей Васильевич   увидел     пустую  скамейку,  и  опустился  на  нее. 
    Несколько  малышей под  присмотром  мам качались  на качелях и катались  на небольшой  горке. Некоторое  время  он  наблюдал  за ними, не  о чем  не думая.     Посидев    немного,    он  оглянулся вокруг.  В стороне  был  небольшой  перелесок с высокими  старыми  деревьями,  что   остался  от  некогда  большого  леса,  и он решил   дойти до него.  Поброжу  на  этом  месте  своем  немного  и домой, подумал он.       Тут  он заметил у  самого  края площадки       одинокую     яблоню.  Это было все, что  осталось  от их,  когда-то  большого,  сада.
 Надо же,  подумал Курашов, сохранилась! Яблоня  была  старая, большинство  ее ветвей засохло,  и кора   с них  отвалилась, обнажив   голую безжизненную, в трещинах, древесину. Но  одна  ветка  была  живой, с     листочками, и даже  одно желто- зеленое яблочко   висело на  ней.     Он подошел к  дереву,  ласково погладил  шершавую  древесину рукой. Засыхаем  мы  с тобой  оба, пронеслась  в его голове  мысль. Но  грустно   от   этой мысли  не  стало. Наоборот, он  почувствовал  умиротворяющую  радость  в душе, будто  старого   друга  встретил  после  долгой  разлуки.   Ему   очень  захотелось  сорвать это  яблоко, последнее  яблоко из   своего сада.   До  него  ему было  не дотянуться, и     Андрей Васильевич попытался   потрясти  ветку, чтобы  яблоко  упало. Но, то ли  ветка  была   слишком  толстая, то ли  сил было  не достаточно,  чтобы тряхнуть   ее  посильнее, но яблоко  едва  качнувшись, осталось  висеть  на  ветке. Он хотел  попробовать еще  раз, но  услышал  мужской  недовольный  голос:
- Чего  дерево  ломаешь? Яблочка  тебе  захотелось? В магазин  иди.
Андрей Васильевич  обернулся  на  голос.
Напротив него через  площадку   сидели  мужчина  и женщина с коляской.   Он  смутился,   подошел  к сидевшей  паре и, извиняясь, сказал:
- Дерево это, яблоня,  из  нашего  сада. Здесь  деревня  раньше  была. На этом  месте  дом  был  и сад. Вот, -  указал   он  рукой  на  яблоню, -  одна  она сохранилась.
Хотел  еще что-то добавить, но  промолчал.  Потом  повернулся  и пошел.
Женщина  что-то  сказала  мужчине  на  ухо, и тот  быстро  кивнул.
- Погоди, отец, – услышал   Курашов  и обернулся.
- Погоди, - повторил  он.
 Потом  подошел  к дереву, влез  в развилку  ствола, одной рукой   пригнул   ветку, на  котором   висело  яблоко,  другой рукой  сорвал  его. Спустился  на  землю и протянул  Курашову.
- Возьми, отец, свое  яблочко.
И вернулся  на  скамейку.
- Спасибо, - растроганно сказал Андрей  Васильевич и поднес  яблоко  к лицу. Он  уловил  нежный  яблочный  аромат с легким  ананасовым  оттенком.
Аркат,  пронеслось  в голове. Это был  сорт    яблони. Надо же, вспомнил!
Он    благодарно  кивнул  мужчине  и женщине.
Через  десять  минут  он стоял  на  остановке.  Подъехавший  автобус остановился  и громыхнул  открывающимися  створками    дверей. Андрей  Васильевич  вошел  в салон.