- О, господин! Я прибыл из полночной страны, что зовётся Норвегией, где не так, как на вашей благословенной родине, на солнце вызревают фиги и лимоны, а лишь несколько месяцев в году земля зелёная и вынуждены мы выменивать у вас диковинные цветы и фрукты. Вам стоит послушать, если будет вам угодно, несколько сказок, что рассказывают у нас в тёплых избах, когда северное сияние простирается над бескрайними заснеженными равнинами.
В Норвегии недалеко от города Дронтхайм жил могущественный ярл, удачливый во всём. Ему принадлежала большая часть округи, на его лугах паслись бесчисленные стада, большая дружина и множество слуг украшали его двор.
Была у него единственная дочь по имени Аслауг, о красоте которой шла молва по городам и весям. Знатнейшие мужи страны приходили и добивались её руки, но никто не был удачлив в своём сватовстве: всяк, прискакавший с предчувствием и радостью, уезжал тихий и грустный.
Её отец, думавший, что она так долго выбирает, чтобы выбрать лучшего, радовался её мудрости; но когда в конце концов оказалось, что и богатейшие и знатнейшие напрасно, как и остальные, пытали удачу, впал он в гнев, призвал свою дочь и промолвил:
- До сих пор была ты вольна выбирать, но вижу я, что отвергаешь ты всех без разбору и даже лучший жених для тебя недостаточно хорош, и не хочу я боле тебе потворствовать. Ужель мой род должен вымереть, а моё наследство оказаться в чужих руках? Нет, разрушу я твои замыслы! До дня зимы* даю тебе срок, а после заставлю отдать свою руку тому, кого тебе я назначу!
Аслауг любила юношу по имени Орм, и был он столь же прекрасен, сколь благороден и смел; любила всей душой и предпочла бы умереть, чем отдать руку другому. Бедность вынудила его служить при дворе её отца и пришлось принцессе хранить свои наклонности в тайне, ибо отец её слишком гордился властью своей и богатством, чтобы дать своё согласие на бракосочетание своей дочери с каким-то неимущим.
Увидев потемневший лик своего отца и услышав гневные его речи, побледнела принцесса, словно смерть, ибо знала отцовский нрав и ничуть не сомневалась, что исполнит отец свои угрозы. Ни слова не сказав в ответ, вернулась она к себе в горницу, думала да гадала, как отвести приближающуюся тучу чёрную да беду неминучую, да всё напрасно. Большой праздник всё приближался, а вместе с тем и ей становилось всё страшнее с каждым днем.
Наконец решили они бежать.
- Я знаю одно безопасное место, - сказал Орм, - где мы сможем остаться неузнанными до тех пор, пока не найдём возможность покинуть страну.
Ночью, когда все заснули, повёл Орм дрожащую Аслауг по снежным и ледяным полям всё дальше в горы. Дорогу им освещали луна и звезды, что морозной зимней ночью сверкали ещё ярче. Они карабкались всю ночь, пока не достигли плато, окруженного валунами. Здесь Орм отвёл усталую Аслауг в пещеру с едва заметным низким и извилистым входом, вскоре приведшим в большую, высокую, уходящую глубоко в горы залу. Он развёл костёр и тихо сидели они на звериных шкурах в глубочайшем уединении, далеко-далеко от всего остального мира.
Эту пещеру, которую показывают и сегодня, Орм открыл первым и была она полностью защищена от отцовских розысков и погонь. Целую зиму провели они здесь, в своём уединении. Орм ходил на охоту, а Аслауг оставалась дома, в пещере, поддерживала огонь и готовила необходимую пищу. Иногда взбиралась она на вершину, но куда бы она не направила взгляд, везде до самого горизонта простиралась блестящая снежная равнина.
Пришла весна и лес зазеленел, окрасились луга и Аслауг смогла изредка и осторожно покидать пещеру. Как-то вечером пришёл Орм с известием, что ещё издали узнал слуг её отца и что зная их глаза, без сомнения не менее острые, чем молодого Орма, с трудом верится, что удастся остаться незамеченными.
- Они окружат эту область, - сказал он, - и не успокоятся, пока нас не найдут; мы должны не мешкая покинуть наше убежище.
Они спустились с горной гряды по другому склону и достигли пляжа, где по совершенно счастливой случайности обнаружили лодку. Орм оттолкнулся от берега и корабль понесло в открытое море. Так спаслись они от преследователей, но другая напасть поджидала недалече: куда им править, коли нигде не могут пристать они к берегу; ведь хозяином побережья был отец Аслауг, в руки которого они бы непременно попали. Ничего другого не осталось, как доверить судно и самих себя воле волн и ветра.
Они шли вперёд целую ночь. Как настал день, так исчез берег и виднелись только небо вверху, море внизу и вздымающиеся и спадающие волны. Они не взяли с собой ни крошки и вскоре стали истязать их жажда и голод. Три долгих дня шли они по морю в этой нужде и Аслауг ослабла так, что верилось ей, что прямо перед собой видит она верную смерть.
К вечеру третьего дня они наконец обнаружили остров довольно больших размеров, окружённый несколькими островками поменьше. Орм тотчас же стал править к архипелагу и когда он был уже довольно близко, поднялся вдруг жестокий штормовой ветер и покатились навстречу волны, одна выше другой. Он повернул обратно с рассчётом подойти с другой стороны, но преуспел он в этом ничуть не больше, чем в прошлый раз: откуда бы он не подходил, каждый раз корабль словно бы отбрасывала его назад невидимая сила.
- Господи! - воскликнул он, взмолился и посмотрел на бедную Аслауг, которой, казалось, на глазах становилось все хуже и хуже. Но только лишь воззвание слетело с его губ, как шторм прекратился, волны улеглись и корабль беспрепятственно пристал к берегу. Орм спрыгнул на берег; несколько раковин, что нашёл он на берегу, освежили и придал и сил бедной Аслауг, что вскоре уж смогла встать и покинуть корабль.
Остров был усажен низким кустарников и выглядел безжизненным, но когда достигли середины острова, то обнаружили дом, что наполовину возвышался над землёй, а наполовину, казалось бы врос в землю. В надежде найти людей и кров подошли они поближе. Они прислушивались, не окликнет ли их чей-то голос, но стояла гробовая тишина. Наконец Орм открыл дверь и они вошли внутрь; как же они удивились, увидев, что всё будто бы вполне готово для проживания, однако вокруг не видать ни одной живой души. В печурке посреди избы потрескивал огонь, над ним висел котёл с рыбой, будто бы только и ждавший, чтоб его сняли и опорожнили. Кровати, казалось, были заправлены и готовы к тому, чтоб принять уставших путников.
Какое-то время Орм и Аслауг стояли сомневаясь и робея, но наконец, влекомые голодом, принесли они плошки и уже после, насытившись, пройдя весь остров вдоль и поперёк, до последнего вечернего света, и не найдя ни одной живой души, поддались они усталости и легли на кровати, удовольствия лежать на которых они так долго были лишены.
Они думали, что будут разбужены вернувшимися домой владельцами, но их ожидания не сбылись: они проспали до тех пор, как им в глаза не начало светить утреннее солнце.
Также и впоследствии никто не показывался им на глаза и стало им казаться, что какая-то невидимая сила заранее соорудила для них дом. Они прожили целое лето совершенно счастливые, хоть в одиночестве, но без тоски по людям; у них было всё, что им было нужно, яйца диких птиц и рыбалка даровали им вдоволь пищи.
Осенью родила Аслауг хорошенького мальчика. В разгар веселья новоиспеченные родители были удивлены ещё одним чудесным появлением: внезапно открылась дверь и в горницу вошла пожилая женщина. На ней было прекрасное голубое платье; что-то благородное, но вместе с тем странное, будто не от мира сего таилось в её образе.
- Не пугайтесь, - промолвила она, - что я так внезапно у вас появилась. Я владелица этого дома. Благодарю вас за то, что вы содержите его в чистоте и благообразии и нахожу я у вас всё в таком порядке. Я бы хотела прийти пораньше, но сие было невозможно, пока этот маленький нехристь ( так она намекнула на новорождённого) не появился на свет. Теперь вольна я сюда приходить. Только не зовите на крестины священника с большой земли, иначе придётся мне снова удалиться. Если вы моё желание сочтёте для себя приемлемым, то вы здесь не только можете оставаться дальше жить, но и я вам сделаю столько добра, сколько вы и представить себе не могли: всё, что вы начнёте, обязательно удастся, да-да, удача непременно будет ходить за вами по пятам; а не выполните условие - знайте, что страшнейшее из зол к вам прокрадется и через ваше дитя вам буду я мстить. Если вам что-то понадобится или будет угрожать опасность - произнёс те трижды моё имя и я приду к вам на помощь. Я из рода старых великанов и зовут меня Гуру. Но берегитесь поминать в моём присутствии имя того, кого нельзя слышать великанам, креститься и вырезать кресты на балах и досках. В доме можете вы жить круглый год, только будьте любезны освободить его для меня в зимний вечер праздника Йоль, когда солнце глубже всего заходит в море, ибо мы устраиваем большой праздник, ведь это время, когда нам позволено всласть повеселиться. По крайней мере, если вам не захочется уходить из дома, ходите по полу как можно медленней и пока не минёт полночь, не смотрите в комнату, коли вам жизнь дорога. А после владейте вам, как и прежде.
Сказавши это, старуха исчезла. Аслауг и Орм, приняв новые обстоятельства, жили и дальше без потрясений, радостно и весело. Ни разу Орм не забрасывал невод чтоб не вытащить его с богатой добычей, ни разу не пускал он стрелу из своего лука, словом, любое начинание, даже самое ничтожное, венчалось успехом.
Когда приближалась Рождество, прибрали они избу как полагается, расставили всё по местам, зажгли огонь в очаге и, когда солнце близилось к закату, сели они тихо на пол. Как стемнело, послышалось им пронзительное шипение и гогот, какое обычно лебеди издают зимой. Над очагом в крыше имелось отверстие, которое возможно было открывать и закрывать, иногда, чтобы сверху падал свет дневной, а иногда, чтоб была тяга. Орм откинул обтянутую кожей крышку и высунул голову наружу. Какой чудесный вид открылся перед его глазами! Все островки вокруг светились, бесчисленные голубые огоньки, что суетливо носились, подпрыгивая то вверх, то вниз, затем опустились на берег, собрались и подходят всё ближе и ближе к острову, где жили Орм и Аслауг.
Наконец они вытянулсь и сложили крест у камня неподалёку от избы, хорошо знакомого Орму. Каково же было его удивление, когда камень приобрёл черты человека, хотя и чудовищно гигантского.
Теперь мог он точно рассмотреть, что голубые огоньки несли на себе карлики, чьи бледные, землистые лица были обезображены мощными носами, красными глазами, а у иных нос смахивал на птичий клюв и глаза были большими и круглыми, как у совы, располагались на бесформенных телах, качались туда-сюда, и казалось, одновременно были и радостными, и недовольными. Вдруг крест раскрылся, коротышки отшатнулись, Гуру, только выше ростом и ещё чужовищней, чем тот камень, подошла мощными великанскими шагами. Она обняла лицо истукана обеими руками и оно тотчас же ожило и зашевелилось.
С первым же его движением начали карлики сопровождаемую прыжкам и кривляниями песню, или вернее завывание, накрывшее весь остров, и, казалось, заставившее их самих трепетать. Орм растерянно засунул голову обратно, и они тихо сидели с Аслауг в темноте, едва осмеливаясь дышать.
Процессия двинулась к дому; это можно было определить по приближаюшимся крикам. Теперь они вошли, карлики ловко и легко попрыгали на скамейки и меж их копошениями тяжело и мощно звучали шаги великанов. Слышалось, как накрывают стол, стучат мисками и и радостные крики, которыми праздновали трапезу. Закончив есть ближе к полуночи, принялись они приглашать друг друга на танец и зазвучала наводящая морок эльфийская песня, что люди часто слышат в рассщелинах скал и подземельях.
Когда Аслауг услышала ту песнь, овладело ей непреодолимое желание хоть одним глазком взглянуть на этот танец и Орм не в состоянии был её удержать.
- Дай мне увидеть, - умоляла она, - или сердце моё разорвётся, - взяла она дитя и села в том краю комнаты, где могла она видеть всех, при том будучи никем не замеченной.
Долгое время смотрела она не отрывая глаз на танец, на причудливые, но уверенные прыжки странных тварей, что казалось бы плыли по воздуху, не касаясь земли, пока восхитительная мелодия эльфийской песни переполняла её душу. В это время чадо, лежавшее в её руках, сонно засопело, и совсем не думая о том, что когда-то пообещала старухе, сотворила она по обыкновению крестное знамение у младенческого ротика и вымолвила:
- Христос да хранит тебя, дитятко.
В тот же миг раздался страшный, пронзительный крик. Сломя голову нечисть продиралась с давкой и толчеей на выход через узкую дверь, погасила свои огни и минуты не прошло - а дом уже был покинут и будто опустел.
Орм и Аслауг, сильно напугавшись, спрятались в самом укромном уголке хижины. Лишь после рассвета осмелились они выглянуть из укрытия, и только после того, как солнце сквозь люк осветило очаг, смогли они спуститься на пол.
Стол был всё в том же накрытом виде, в каком оставили его подземные жители и стояла на нём тончайшей работы серебряная посуда. Посреди горницы на полу стоял огромный медный чан, наполовину наполненный сладким мёдом, поодаль стоял рог чистейшего золота; в углу, прислоненный к стене, стоял инструмент с натянутыми струнами, не иначе, как те самые цимбалы***, на которых, как в это веруют, обыкновенно играют великанши. С удивлением смотрели на всё это наши герои, не осмеливаясь хоть к чему-то прикоснуться; более всего поразились они, когда, повернувшись, увидели огромную фигуру, сидящую на столе.
Орм тотчас же узнал великана, которого Гуру ночью оживила в своих объятиях; теперь же это был холодный грубый каменный истукан.
Когда стояли они перед окаменевшим изваянием, в избу вошла и сама хозяйка в великанском обличии. Рыдала она так горько, что слёзы ручьём стекали на землю. Долго из-за слез не могла она вымолвить ни слова; наконец она произнесла:
- Страшный урон вы мне нанесли и плакать мне теперь до конца дней моих горючими слезами; но ведомо мне, что не злонамеренно сие вы сотворили, посему прощаю я вас, хотя для меня сущие пустяки, обрушив на вас дом, раздавить вас, словно яичную скорлупу. Горе! - закричала она, - мой хозяин, которого люблю я больше жизни, сидит теперь навечно окаменевший и боле не откроет он своих глаз! Триста лет жила я подле отца на острове Куннан, счастливая в девстве и прекраснейшая из всех великановых дев! Могущественнейшие мужи претендовали на мою руку; всё ещё лежат в море вокруг этого места острова, каждый - кусок скалы, которыми бросались они друг в друга во время поединка. Андфинд одержал в нём победу и мы с ним обручились. Но когда ходила я в невестах, на нашу землю пришёл презренный Один, одолел моего отца и изгнал нас всех с острова. Отец и сестры сбежали за кряж; мы же, я и Андфинд, спрятались на этом острове, где жили в покое и радости и верили, что худшее уже позади. Но судьба, от которой не скрыться, рассудила иначе. Из Британии пришёл Олаф****. Его называют Святым и Андфинд немедля обеспокоился, как бы сие путешествие не накликало беду на великанов. Услышав сквозь волны, что корабль Олафа приближается, спустился он на пляж и дунул изо всех сил на море, и поднялся шторм такой силы, что волны вздымались, будто горы. Но Олаф был ещё более могущественным: его конь морской неудержимо нёсся сквозь волны словно пущенная из лука стрела. Он держал курс прямо на наш остров; когда он был так близко, что подумал Андфинд, что сможет достать его рукой, схватил он нос корабля своею десницей и хотел потянуть на дно, как часто делал он с другими кораблями, но Олаф, ужасный Олаф вышел вперёд, скрестил руки и громким голосом крикнул: "Стоять тебе здесь, словно валуну, до последнего дня!" - и в тот же миг Андфинд превратился в кремень. Без помех пошёл его корабль дальше и прошёл сквозь гору, как нож сквозь масло, отколов от неё островок, что лежит поодаль. С тех пор не ведала я больше счастья; одиноко и тоскливо проживала я на острове за годом год; лишь в ночь праздника Йоль мог окаменевший великан на семь часов вернуться к жизни, если кто-то из соплеменников, готовых отдать за это сто лет отпущенного срока, обнимет его. Великан же здесь - редкость. Я слишком любила своего господина, чтобы не желать, коли могу, отдавать куда большую цену, чтобы вызвать его к жизни, и никогда не хотелось мне пересчитывать, сколько раз я это делала, ибо неведомо было мне, сколько прошло бы времени, прежде чем и сама я окаменею. А теперь и этого утешения меня лишили! Больше ни одним объятием не разбудить мне любимого, после того, как услышал он имя, которое я велела не произносить, и боле глаза его не увидят света до последнего дня.
И теперь ухожу я, и мы не свидимся боле; всё что в доме дарю вам, только лишь инструмент хочу я оставить себе, ибо Андфинд мне дал его. И никому не позволено строить себе жилища на тех островках, что лежат вокруг! Там живут маленькие подземные жители, которых видели вы на празднике, и пока я жива, находятся они под моим покровительством.
Сказавши это, Гуру исчезла. Орм же следующей весной отправился с золотым кубком и серебряной посудой в Дронтхайм, где его никто не знал; ценность благородных металлов была столь высока, что он купил всё, что требовалось для обеспеченной жизни и с этими приобретениями прибыл обратно на остров, где безмятежно и счастливо провёл долгие годы. Отец же Аслауг вскорости примирился с богатым зятем. Каменное изваяние так и оставалось сидеть в доме, ведь никакая человеческая сила не в состоянии была сдвинуть его с места, а камень был столь прочным, что топоры и молотый отскакивали от него, никакого вреда ему не доставляя. Сидел он так до тех пор, пока не пришёл на остров святой, что произнеся несколько слов заставил его переместиться на то место, где он стоял раньше и где стоит он до сих пор. Медный же котёл, что оставили после себя подземные жители, сохранили на память об острове, что и по сей день называется так же: домашний остров.
* День Зимы, он же зимние ночи - в Скандинавии праздник начала зимы, а также нового года. Отмечается в последнюю субботу октября.
**Йоль (др.-сканд. j;l, др.-англ. ;;ol) — праздник середины зимы у исторических германских народов.
***Цимба;лы — струнный ударный музыкальный инструмент трапециевидной формы. Звук извлекается ударами двух деревянных палочек или колотушек с расширяющимися лопастями на концах.
****Олаф II (Олаф Святой, Олаф Харальдссон, Олаф Толстый; норв. Olav den hellige/Heilag Olav; 995—29 июля (либо 31 августа) 1030) — король Норвегии с 1015 года по 1028 год, представитель династии Хорфагеров, сын Харальда Гренландца. Возвращение Олафа II в Норвегию датируется 1015 годом).