Объём 29 печатных стр.
(Мемуары о моих родственниках по отцовской линии)
Сегодня, когда Бог дал мне возможность отсчитывать восьмой десяток, когда двум старшим внукам уже за двадцать, а племяннику, сыну моего старшего брата, за пятьдесят, и у него взрослая дочь, видимо, пришла пора «собирать камни» и передать потомкам эстафету памяти о наших пращурах.
Делать это можно, например, так, как это делали два моих двоюродных брата, скрупулёзно выискивая сведения в архивах, изучая записи в старых церковных книгах, собирая семейные документы и реликвии. Безусловно, это историческая база для наших потомков, но в доверительной беседе дедов с внуками вряд ли последним будут интересны сухие казённые фразы официальных документов.
Поэтому я решил пойти другим путём, написать родословную, исключительно по услышанным мною в разные годы из уст многих родственников, рассказам о наших предках. Есть в ней для меня и «белые пятна», требующие до осмысления, и предположения, не нашедшие пока документального подтверждения, и догадки, за абсолютную достоверность которых поручиться не берусь. В своём повествовании я попытаюсь собрать бусинки отдельных историй на нить, название которой – ЖИЗНЬ.
***
Часть первая.
Мой прапрадед Ермолай Пантелеймонович.
Моего прапрадеда звали Ермолай Пантелеймонович, и в 1851 году исполнилось ему сорок лет. Был он крепостным крестьянином и жил в деревне на границе смоленской и московской губерний. Была у него своя лошадь, и занимался он извозом при барском дворе. Возил дрова и сено, строительные материалы: доски, кирпич, песок и др. Зимой, когда купцы собирали товарищеские обозы, доставлял на санях в Смоленск и Москву на ярмарки мешки с барским зерном и бочонки с мёдом. А дома в хате его возвращения с подарками ждали жена и взрослая дочь.
Всё, что далее описано в этой главе, у меня лично вызывает много вопросов. Причина кроется в том, что подавляющее большинство моих родственников по отцовской линии уже в третьем-четвёртом поколении москвичи. Многие имеют высшее образование, в советские времена занимали руководящие должности на производстве, некоторые даже занимались наукой, а их дети неплохо устроились в наши дни, став частными предпринимателями. Вспоминать сейчас, что они потомки крепостных крестьян, видимо, стесняются. После 91го года многие ударились в поиски «благородных кровей», не исключением стали и некоторые представители нашего рода. «В мутной воде, как говорится, легче спрятать концы в воду», видимо, поэтому некоторые мои родственники и ищут в давно ушедших годах жизни прапрадеда и прадеда какие-то факты, подтверждающие их связь с дворянами. И порой даже находят, вроде бы, архивные документы. Попробуем и мы посмотреть на одну из таких версий.
ЖЕНА МОЕГО ПРАПРАДЕДА была дочерью отставного солдата, получавшего пенсион и имевшего от царя Вольную грамоту. Однако он не подался в город, как поступало большинство отставных солдат, а вернулся в деревню в родительский дом, и продолжил дело своего отца служившего пасечником во владениях их помещика. Женился и народил дочь, ставшую с годами женой Ермолая Пантелеймоновича.
Ещё лет пятнадцать назад до описываемого времени старый помещик умер, а его сын, выучившийся в Европе и имевший передовые взгляды, сутью которых был нарождающийся капитализм, начал вести хозяйство на западный манер. Признал Вольную грамоту отставного солдата, дал вольную и его жене, бывшей из его крепостных. И передал ему на выгодных условиях в аренду пасеку, раскинувшуюся на гречишных полях и окаймлённую липовыми рощами. Отменные вкусовые качества мёда позволяли отвозить его в Москву и продавать по более выгодным ценам, полностью окупавшим арендную плату и дававшим пасечнику-арендатору неплохой доход.
С годами пыл молодого помещика угас, в целом имение стало убыточным, и он решил его продать. Узнав об этом, пасечник упросил помещика продать ему пасеку с окрестными угодьями. Договорились о цене, и он стал копить деньги.
Но вернёмся в конец лета 1851 года, когда пасечник копил деньги уже несколько лет. Как-то, прискакал в дом Ермолая Пантелеймоновича парнишка из села, что за двадцать вёрст, в котором и жили родители его жены. Рассказал, что на мать и отца его жены какая-то неизвестная хворь напала, помирают оба и просят, чтобы дочь немедленно отправилась к ним.
Недели через две жена прапрадеда вернулась в сопровождении двух здоровенных мужиков, её родственников по материнской линии, живших в том же селе. Родителей своих она застала, но через пару дней они померли, сначала отец, а на следующий день к вечеру мать. Умирали мучительно, с кровавой рвотой. Назвать случившееся эпидемией нельзя, больше в округе никто так не болел и не умер.
Народ стал поговаривать, что их отравили, видимо, проведали, что в доме по сельским меркам денег много. Шептали имя управляющего помещичьим имением и даже самого помещика. Но история умалчивает о том, занимался ли кто расследованием причины их загадочной смерти. Все сбережения, слава Богу, дочь пасечника привезла в целости и сохранности, для того и сопровождали её в дороге два крепких мужика с вилами.
Казалось бы, Ермолай Пантелеймонович стал богатым мужиком, но в дальнейшем, большие деньги всегда приносили в семью и большое горе. Стала хворать его жена, месяца через два совсем слегла, а ещё через месяц с теми же симптомами, что и родители, но более медленно и мучительнее умерла. Видимо, отрава, но в меньших дозах и ей перепала за две недели, что она пробыла в родительском доме. Может, в каких продуктах была и домашнем скарбе или надышалась ими.
Похоронив жену, пращур мой утешал себя тем, что дочь его теперь самая богатая на всё село невеста. Зная, что дочь недолго в девках будет ходить, открыто, ни от кого не скрывая, стал искать себе новую хозяйку в дом. Не растрачиваемая сила зрелого здорового мужчины подгоняла его. И вскоре после Пасхи 1852 года он привёл в дом молодую жену, которая была ровесницей его дочке, и с которой познакомился на дворе барского дома, где она служила в прислугах у барина. Отца у неё не было, а мать болела и жили они крайне бедно, от того и согласилась выйти замуж за сорокалетнего вдовца, тем более, что он обещал со временем забрать будущую тёщу к себе в дом.
Оставлять двух одногодок в таком непримиримом качестве под одной крышей Ермолай не хотел, понимая, что и с дочерью слада не будет, и молодая жена слёз прольёт море, и утекут с ними и все добрые чувства, кои есть в ней к нему. Поэтому задача выдать дочь замуж вышла на первый план, и такой случай подвернулся. Но всё по порядку.
За околицей села, где они жили, протекала неглубокая извилистая речка – любимое место летнего препровождения редкого свободного времени сельской детворы. А за речкой начинались земли имения другого помещика, дворянина Суворова. Кем ему приходился великий русский полководец сказать не могу, но среди многочисленных портретов предков, украшавших парадную лестницу его усадьбы, был и портрет Александра Васильевича Суворова.
Сам барин царю-батюшке в армии не служил по причине плохого зрения. Но на смертном одре своего отца поклялся ему, что, если у него родится сын, он сделает из него военного. Едва женившись по большой любви, потерял родителей, но вскоре молодая жена подарила ему сына, потом лет семь болела по женской части, и, наконец, забеременев, умерла во время преждевременных родов, не выжил и плод.
Долго горевал барин, больше так и не женился, предпочитая проводить время на охоте, обедах и карточной игре с окрестными помещиками, перепоручив воспитание сына доморощенным учителям и гувернанткам, которые при первой возможности заменяли уроки в четырёх стенах на прогулки с целью «изучения естественных наук на природе». А когда сын подрос лет до тринадцати, и вовсе отпускали его одного резвиться с сельской детворой.
Здесь-то он и познакомился с дочкой Ермолая, с которой они были одногодками. Совместные игры и развлечения переросли в дружбу, какая может быть между мальчиком и девочкой. Позже, когда Суворов отдал сына в пятнадцать лет в юнкерскую школу, и тот приезжал домой на время летних отпусков, молодые люди при встрече хотя и стали смущаться друг друга, но в тайне испытывали взаимные симпатии, ещё не задумываясь над тем, что они относятся к разным сословиям и принадлежать друг другу, в принципе, не могут.
За годы учёбы сына, Суворов старший сильно изменился, стал много пить, перестал интересоваться делами имения, и его управляющий обворовывал его, как только мог, росли долги, и не только карточные. Имение пришлось заложить. Развязка наступила как раз в тот момент, когда молодой Суворов уже в офицерском звании подпрапорщика должен был приехать в отпуск перед отъездом к месту новой службы после окончания юнкерской школы.
Суворов старший умудрился проиграть в карты ранее заложенное имение. Афера вскрылась. Это могло обернуться не только позором и бесчестием, но и уголовным делом. За несколько дней до приезда сына Суворов старший ночью застрелился, падая, опрокинул зажженный подсвечник, случился пожар. Пока сонная перепуганная прислуга выскочила из дальних комнат первого этажа, второй уже полностью полыхал. Усадьба сгорела дотла, скрыв под своим пеплом не только позор хозяина, но и все его проблемы.
Молодой Суворов, приехавший на пепелище, враз оказался без отца, имения, и хоть какого-то имущества или денег, не считая жалкого денежного довольствия в его кармане, предназначенного для проезда к новому месту службы. Приютил его в своём доме кто-то из не бедных суворовских крестьян. Ермолай отправил свою дочь в соседнее село в тот дом, якобы поручив ей какое-то дело, а того крестьянина предупредил, чтобы дал возможность молодому Суворову увидеться с его дочкой с глазу на глаз.
Встреча молодых прошла удачно. Дочь Ермолая осталась в восторге от молодого офицера, хотя, сказать по правде, ни фигурой, ни лицом в красавцы он не вышел, и молодые избалованные девицы из зажиточных дворянских фамилий вряд ли бы обращали на него внимание на балах. А молодой Суворов впервые разглядел в ней зрелую готовую к замужеству девушку, какая не может быть не красавицей в этом возрасте. На вопрос отца, пойдёт ли она замуж за Суворова, дочь с благодарностью его обняла. Оставалось главное: уговорить Суворова. На следующее утро Ермолай нарядился как на церковный праздник и отправился к молодому Суворову.
Ещё накануне вечером за ужином хозяин дома нашептал своему постояльцу о дочери Ермолая, что за нею дают по здешним меркам большое приданое, да и девица не глупая, церковно-приходскую школу окончила, грамоте обучена, да и часто в барском доме к работам привлекалась, господские манеры знает.
Встретившись с Суворовым, Ермолай выразил ему соболезнование по поводу трагической смерти батюшки. (официальная версия – просто сгорел при пожаре усадьбы) В разговоре ненавязчиво подвёл к мысли, что теперь ему в его положении трудно будет найти себе невесту подходящего ему сословия, если только не возьмёт ущербную или совсем бедную, без приданого и наследства.
А за свою дочь, молодую и здоровую он даёт вполне приличное приданое деньгами, которые им, ой как, сейчас будут нужны. Да и знает он её с пелёнок, вместе, на глазах друг у друга, выросли. Да к тому же считай не крепостная, если смотреть по материнской линии, на то бумаги сохранились. Думаю, наш барин в память о дружбе с Вашим батюшкой и, беря во внимание Вашу ситуацию, даст невесте Вашей и моей дочери вольную.
Суворов испросил разрешения на следующий день приехать к Ермолаю, и обещал дать ответ. Прискакал верхом на коне, с четверть часа говорил с дочкой Ермолая. Подарил невесте кольцо своей матери, которое, видимо, возил всегда с собой как талисман. Молодые вышли в светлицу, и припали на колени, промолвив в один голос: «Отец! Благослови нас!»
Вольную для дочери Ермолая у управляющего имением, уполномоченного на это барской доверенностью, за небольшое подношение справили быстро.
Через неделю их обвенчали в Вязьме, и они уехали к новому месту службы. Это был последний раз, когда они видели Ермолая и его молодую жену, которая в следующем 1853 году родила сына – моего прадеда Пантелея Ермолаевича.
Забегая вперёд, скажу, что в тридцатилетнем возрасте, став самодостаточным семьянином, уже имевшим несколько детей, прадед встретился со своей сестрой по отцу (старшей дочерью Ермолая), которой уже было за пятьдесят. Суворова к тому времени осталась вдовой с двумя или тремя взрослыми детьми. Судя по дому и обстановке, жила она на дворянский лад, с прислугой, видать, не бедствовала. Брата своего за родственника не признала, всё время, намекая на то, что она вдова дворянина, а он (Пантелей Ермолаевич) кто? Какого рода и племени?
Это была последняя встреча представителя нашего рода с ответвившейся линией Суворовых, считавших себя дворянами. Все попытки до наших дней найти потомков по этой линии успехом не увенчались.
А что же случилось с прапрадедом? Поздней осенью 1852 года вёз он груженую чем-то тяжелым свою подводу. На размытой дождями глинистой дороге при подъёме на холм подвода пошла юзом и накренилась. Пытаясь вытолкнуть и выровнять подводу, прапрадед встал под накренившуюся сторону, но подвода с грузом опрокинулась, придавив его насмерть.
Даже если посчитать, что отцом он стал в ночь перед трагедией, все равно над сроками рождения младенца, если принять, что крестили вовремя, витают некоторые сомнения. И по этому факту существует ещё одна семейная легенда.
(Часть вторая)
Мой прадед Пантелей Ермолаевич.
Мой прадед Пантелей Ермолаевич родился более чем через десять (!) месяцев после трагической смерти своего отца, моего прапрадеда Ермолая Пантелеймоновича. По воспоминаниям моего дяди, Дмитрия Михайловича Пантелеева, лично видевшего в церковном архиве церковную книгу с датами отпевания прапрадеда и крещения прадеда, между этими датами прошло более десяти месяцев. Отпевание, само собой, происходило на второй или третий день после смерти, а крестины тогда даже в самые лютые морозы не откладывали, как правило, более чем на две недели после рождения младенца, а крестили его в сентябре, хотя родиться он должен был в начале августа.
Молодая жена моего прапрадеда приписывалась в штат барской прислуги. Но жила и работала в барской усадьбе, только когда туда приезжал два-три раза в год барин, обычно без своих домочадцев, чтобы недели за три проверить дела у управляющего, поохотиться и покутить с соседями.
Барин происходил из потомственных, но не богатых гусар, храбрых служак и обольстителей молодых красавиц, правда, выйдя в отставку, готовых взять в жены любую, лишь бы за ней было приданое. В качестве которого он и получил это имение и крепостных, женившись на дочери бывшего хозяина, фамилии которого я не знаю. В браке новый барин был лет десять, родители его жены уже умерли, и все дела, связанные с семейной собственностью, легли на него. У него родились и росли две дочери, но сыновья умирали, едва появившись на свет.
Это обстоятельство барина сильно тяготило, он винил во всем свою уже не молодую и болезненную жену, отношения с которой, видимо, расстроились. С годами у него появилась маниакальная потребность совращать обещаниями молодых крепостных девок, которым за рождение сына обещались и вольная, и деньги, и даже рука и сердце в придачу.
Приехал барин в своё имение как раз через пару дней после похорон моего прапрадеда, и, узнав о такой трагической смерти своего крепостного, велел позвать к себе его жену. Да, как гласят семейные легенды, очень быстро и «утешил» вдову, что и подтверждают вышеприведённые факты. А фамилию этот дворянин гусар и помещик носил – Пантелеев.
Но перенесёмся в 1861 год, когда царским указом отменили крепостное право. Прадеду – Пантелею Ермолаевичу исполнилось восемь лет, а прошли эти годы так:
Мать его после родов управляющий имения перевёл в бабскую артель, в которой бабы занимались обработкой шерсти барских овец, пряли шерстяную нить, красили её и вязали шерстяные вещи на продажу. В барском доме она с тех пор ни разу так и не появилась.
Через год мать Пантелея вышла замуж за вдовца с двумя детьми, потом ещё своих двоих народила. Жили очень бедно, муж пил и часто бил её, работник он оказался никакой. И мать и муж её со своими старшими детьми с утра до вечера батрачили в прямом смысле за кусок хлеба. Старшие дети с отчимом к Пантелею относились враждебно, считая, что он уже подрос, чтобы батрачить. Но малолетние батраки зарабатывали меньше, чем проедали, поэтому посчитали Пантелея лишним ртом и решили отдать учиться на мастерового.
Забегая вперед скажу, что о жизни моего прапрадеда и его семьи со всеми подробностями прадеду Пантелею рассказала, когда тот уже стал взрослым, родная тётка, младшая сестра прапрадеда. К сожалению, я не знаю ни её имени, ни истории её жизни. От прадеда эта история передалась следующим поколениям, и таким образом дошла до меня.
И так, осенью 1861 года восьмилетнего Пантелея отвезли в небольшой уездный городок московской губернии, где жила и трудилась семья краснодеревщика, так тогда называли столяров-мебельщиков высокой квалификации. К сожалению ни название городка, ни фамилию этого краснодеревщика я не знаю, но точно могу сказать, что его звали Павел.
В это время крепостное право уже было отменено, и высочайшим указом Его Императорского Величества, бывшим крепостным стали давать паспорта и фамилии. Паспорт выдавался только главе семьи. Жену, детей и иждивенцев вписывали в паспорт мужа. Исключением были только вдовы, получавшие отдельные паспорта. Отдельные паспорта выдавались детям и иждивенцам, если они переезжали на постоянное место жительства в другую губернию. Именно на этом основании Пантелею и выписали паспорт на вновь присвоенную фамилию, т.к. его отправляли из смоленской в московскую губернию.
Фамилии бывшим крепостным давали царские чиновники, которых объединяли в паспортные комиссии, отправлявшиеся на места. Основой фамилии могли служить: ПРОФЕССИИ, например: столяр – Столяров, ямщик –Ямщиков, мельник – Мельников и т.д. МЕСТО ПРОЖИВАНИЯ, например: село Сосновка, а все его жители становились Сосновскими. ФАМИЛИЯ БАРИНА, например: барин Самойлов – Самойловский (как бы ответ на вопрос: чей ты был крепостной?)
Иногда «на веселе» чиновники «шутили». Едут мимо крестьянского подворья, видят яблоня в палисаднике растёт – будешь Яблочкин, у другого лужа во дворе – будешь Лужиным. А порой и совсем не блогозвучные фамилии давали, например, видят у хозяина свинья в грязи лежит – значит быть тебе Хрюшкиным или Грязновым. Но чаще фамилии давали ПО ИМЕНАМ: Иван – Иванов, Пётр – Петров, Николай – Николаев (оттого среди русских и много людей с такими фамилиями). Не избежал подобной участи и наш прадед Пантелей, получивший фамилию как производное от имени - ПантелеЙев, Буква «Й», фонетически делившая фамилию на две части скоро утратилась (или была упразднена), и фамилия приобрела окончательный вид – Пантелеев. Так получилось, потому что его отчим не оформил документы на усыновление, и мальчику не могли дать его фамилию.
Однако, сторонники дворянского происхождения нашего рода заверяют, что прадеду, как и ещё одному мальчику, родившемуся у незамужней молодухи, также служившей в доме барина Пантелеева, по его личному указанию дали такие же фамилии.
Сторонники дворянского происхождения, ну никак, не хотят верить в то, что причин затянуть с крещением более чем на месяц могло быть предостаточно, и то, что фамилия Барина – Пантелеев, может быть просто случайным совпадением.
Лет до двенадцати Пантелей работал в мастерской краснодеревщика лишь по несколько часов, большую часть дня, помогая по дому хозяйке. Зато в мастерской не только собирал опилки и стружки, но учил названия инструментов, их назначение, изучал породы древесины, её дефекты и пороки, текстуру (рисунок). Устраивая перерывы в работе, хозяин обучал двух своих сыновей и Пантелея грамоте, арифметике, черчению и рисованию эскизов мебели.
Годам к шестнадцати Пантелей уже перешел из учеников в подмастерья. Так случилось, что старший сын хозяина интереса к профессии не проявил, и отец разрешил ему пойти на военную службу. Через пару лет тот приезжал в чине фельдфебеля, когда умер от болезни его младший брат. Пришлось отцу-хозяину набирать наёмных рабочих, т.к. они с Пантелеем остались вдвоём.
Хозяин состарился и стал часто болеть. Пантелею приходилось всё чаще руководить в мастерской. Видя, что Пантелей проявляет симпатию к его дочери Агриппине, и то, что эти симпатии взаимные, он сам предложил Пантелею жениться на его дочери. И свадьба состоялась в 1872 году, когда Пантелею исполнилось 19 лет, а в 1876 году в семье появился уже второй ребёнок – мой дед Михаил Пантелеевич.
Потом у прадеда родились ещё двое сыновей и дочь, но информацией о них я не располагаю. После смерти родителей жена Пантелея стала единственной наследницей дома и мастерской, т.к. её старший брат, военный, фельдфебель, не вернулся с турецкой войны, зимой замёрз на Шипке.
Пантелей всех своих сыновей также стал обучать профессии краснодеревщика, правда, после занятий в начальной школе. До Первой Мировой войны прадед действительно жил зажиточно, т.к. имел свою мастерскую. Работали ли на него, как на предпринимателя, наёмные рабочие (кроме членов семьи) сказать не могу. В годы Первой Мировой войны прадед Пантелей бедствовал, так как заказов на мебель почти не было. Но, когда ему предложили делать для армии гробы, он сказал: « Я краснодеревщик, а не гробовщик. Я привык трудиться для радости людям, а не наживаться на их горе». Говорят, что его мастерская и дом сгорели или «погорели» (то есть обанкротились и ушли за долги) в 1916 или 1917 году. О дальнейшей его судьбе мне ничего не известно.
Часть третья.
Мой дед Михаил Пантелеевич.
МОЙ ДЕД МИХАИЛ ПАНТЕЛЕЕВИЧ поначалу помогал отцу в мастерской, но рано без родительского благословения и согласия взял в жены нашу бабушку, Феодосию Григорьевну, стал жить с ней до свадьбы и она забеременела. За это прадед его выгнал из мастерской и дома со словами: «Ума жениться хватило, вот и живи своим умом», - т.е. зарабатывай сам. Мой дед подался в деревню Рыжково смоленской губернии, где стоял заколоченный дом умерших родителей его молодой жены. Двадцатилетний, к тому времени, мой дед дом подремонтировал. Слух о молодом столяре и мебельщике быстро пошел по округе, и деду стали поступать заказы. Но, видимо, от перенесённых потрясений и переживаний его молодой жены, ребёнок родился мёртворождённым.
Но, тем не менее, всё-таки жизнь налаживалась, наступил 1904 год. Жена весной опять забеременела. Но началась война с Японией, и моего деда призвали в армию. Только после этого прадед Пантелей признал и простил и невестку, и сына, понимая, что неизвестно как может сложиться судьба сына на войне, если он будет думать не о том, как бить врага, а о своей жене с грудным ребёнком, брошенной всеми родственниками.
Осенью 1904 года моего деда, Михаила Пантелеевича, призвали в армию. Он числился молодым ранее не служившим резервистом, и поэтому на несколько месяцев попал в учебный полк. Только в конце 1904 года он эшелоном был отправлен на Дальний Восток. Добирались почти два месяца. По прибытии в расположение воюющей армии их часть была оставлена в резерве фронта. Однажды к ним в казарму проник японский диверсант, убивший ножом часового и дневального, а затем зарезавший во сне несколько солдат в кроватях. Японец так мог дойти и до кровати деда, но один солдатик проснулся и поднял тревогу.
Наконец, летом 1905 года пешим порядком стали двигаться к фронту, несколько раз натыкались на летучие японские отряды, так что дед тоже успел повоевать, за что получил «Георгиевский крест». Но к линии соприкосновения с главными силами японцев так и не дошли, в августе их часть повернули обратно, война закончилась поражением российского генералитета. Опять на несколько месяцев встали лагерем севернее Хабаровска. И только зимой 1906 года погрузились в эшелон ехать домой, причиной задержки стала революция и декабрьское вооруженное восстание в Москве. В Екатеринбурге разоружились, и демобилизованных солдат небольшими группами ежедневно отправляли поездом в центр России.
Позднее мой отец вспоминал, что любимыми рассказами Михаила Пантелеевича об этой войне были воспоминания о затянувшемся возвращении домой. О том, как некоторые солдатики прогуляли выданные им на дорогу деньги, отставали от своих поездов, подрабатывали себе на пропитание, кто как мог, или попрошайничали. Любимой песней деда была:
- «Шел солдатик из похода 906 года…»
Среди множества куплетов был и такой, как солдатик своим ходом шел домой, попал в одном городе на ярмарку, где проводились показательные полёты первых аэропланов и …«пока смотрел на «эраплан» вор залез ко мне в карман…» . Здесь дед прерывал песню, смеялся, обращаясь к своим сыновьям:
- Какое бы чудо ни увидел, не стой с «раскрытой варежкой», о деле помни: зачем и куда шел, что в руках да карманах нёс.
Были куплеты и о том, как солдатик пока домой шел, сапоги сносил, а денег, купить новые, нет. Видит, на ярмарке цыган подвесил на вершине столба призы – сапоги новые, и за 5 копеек предлагает, мол, кто заберётся на столб, тот и приз достанет. Солдатик отдал цыгану последний «пятак» и полез. Никто не мог до верха добраться, а солдатик приз снял. Радуется обнове, переобулся. Видит, гармонист играет, и народ танцует, тут и солдатик, девку подхватил, да и пошел с ней в пляс. Три коленца в танце прошел, глядит, а портянки по земле размотались, видит, сапоги уже дырявые. Цыганские подошвы, то, не кожаные, а из картона сделанные. Да только цыган тот давно уже «ноги с ярмарки унёс».
И после этого снова учил сыновей:
- Не гонись за дешевизной, десять раз проверь товар, прежде чем деньги отдать.
После войны мой дед остался жить в доме в деревне Рыжково, к своему отцу в мастерскую не вернулся. По возвращению впервые увидел своего первенца, моего отца, Семёна Михайловича. К слову сказать, дед с бабкой вырастили до совершеннолетия одиннадцать детей - семь сыновей и четыре дочери, правда, одна из дочерей умерла во время родов в двадцати шестилетнем возрасте. У бабушки был нагрудный знак «Мать-героиня». Остальные дети родились в период с 1907 по 1928 год, поэтому мой отец, как самый старший, родившийся в январе 1905 года, почти половине своих братьев и сестёр по возрасту годился в отцы. И когда в 1937 году умер Михаил Пантелеевич, Семён взял на себя все заботы о семье. К тому времени он был уже офицером Красной Армии.
Но вернёмся в 1906 год. Михаил Пантелеевич зимой продолжал столярничать, а с весны до поздней осени с артелью мужиков подряжался на сельхозработы к землевладельцам, у которых львиную долю заработка в «натуре» составляли сельхозпродукты, так необходимые растущей семье. Но в году 1912 или 1913 он перешел работать десятником на железную дорогу, проходившую в 5ти верстах от деревни Рыжково. Это событие произошло очень кстати. Семья росла, и постоянный неплохой заработок был не лишним, не взяли деда и в армию, когда началась Первая мировая война, как железнодорожного служащего. В годы войны кроме жалования давали ему и продовольственный паёк. Обошла его стороной и революция, и Гражданская война, ведь железная дорога худо-бедно, но продолжала функционировать при любой власти.
Михаил Пантелеевич презирал и считал царя, царских генералов и буржуазию виновными в поражении России в войне с Японией, но публично никогда и нигде об этом не говорил. За новую власть тоже не стучал себя кулаком в грудь. Всегда скромно считался «сочувствующим», хотя детей, особенно старших, в их поддержке советской власти одобрял. Ведь на их детские годы выпали тяжелые испытания: Первая мировая война, революция, гражданская война, принёсшие стране разруху, а их семье в дом бедность, голод, обнищание, он понимал, что ответственность за это лежит на мировой и российской буржуазии, с которой так активно борется советская власть и большевики.
Михаил Пантелеевич исправно работал на железной дороге, надо было кормить младших детей. Дожил он до 64 лет, и повторил судьбу своего деда Ермолая Пантелеймоновича, придавленного обозом. В 1937 году, помогая своим подчинённым рабочим переносить какое-то тяжелое оборудование, надорвался, образовалась грыжа с внутренним кровотечением, которое врачи не обнаружили, и он угас за несколько дней.
(часть четвёртая)
Мой отец: П а н т е л е е в С е м ё н М и х а й л о в и ч.
Семён Михайлович Пантелеев был старшим из (выживших и достигших совершеннолетия) десяти детей в семье. Семён родился 28 января (по новому стилю) 1905 года, в Смоленской губернии в д. Рыжково. В семье участника Русско-Японской войны, а позднее десятника на железной дороге Михаила Пантелеевича Пантелеева и крестьянки – домохозяйки Феодосии Григорьевны Пантелеевой. В советское время бабушка получила медаль «Мать-героиня».
Среди всех описываемых мною родственников отец первый с кем я общался лично, и о ком я имею личные представления. Когда он умер, мне не было ещё и десяти лет, но даже за эти годы я от отца многое узнал, и он меня многому научил. Дед мой, Михаил Пантелеевич, умер за десять лет до моего рождения, а с бабушкой по отцовской линии виделся всего пару раз, будучи ещё несмышлёным ребёнком.
Отец вспоминал, как в детстве гостил у своего деда Пантелея, где часто встречался со своим погодком двоюродным братом Андреем. Дед их называл ласковым, но непонятным словом – «Анчутки». У деда была кубышка с мелкими монетками, использовавшимися для закрытия цифр при игре в лото. Часто «Анчутки» просили деда пересчитать монетки, вроде как они учатся счёту. При пересчёте специально роняли под стол по несколько монет, вроде нечаянно, но, когда собирали их под столом, часть клали себе в карман. Дед это видел, но ничего не говорил. «Пересчитав» кубышку, внуки под разным предлогом спешили пойти гулять на улицу, где тут же направлялись в сторону булочной за сдобой или баранками, а дед, «просёкши», что они увели копейки, за ними наблюдал в окно, спрятавшись за занавеску. Когда Семён повзрослел, его мать ему рассказывала, что дед Пантелей не давал им – пацанам, деньги на «пирожны» не от жадности, а говорил: «Неча баловать и потакать, не девицы – гимназистки», - но в душе понимал, что они ещё малы, и что сахар, мёд и мука из выпечки им нужны для роста детского организма.
Семилетнее образование получил Семён в 1922 году (на два года учёба прерывалась из-за временного закрытия местной школы во время революции и Гражданской войны). В эти годы он помогал отцу по хозяйству. После окончания школы Семён поступил на работу на маслозавод во вспомогательный кузнечно-слесарный цех подсобным рабочим. Завод находился около той же железнодорожной станции, где работал десятником на железной дороге мой дед (его отец). В те годы заводы, получавшие или отправлявшие по железной дороге сырьё и продукцию, должны были сами ремонтировать подаваемый им подвижной состав: вагоны, цистерны и платформы.
Ещё в 1920 году Семён вступает в комсомол. Комсомольская ячейка, первая в окрУге, как раз находилась в посёлке при железнодорожной станции. После поступления на завод Семён создаёт там первичную комсомольскую организацию, и становится её руководителем.
Работа на заводе была физически тяжелая. Отец вспоминал:
- «Девятиметровый рельс переносили впятером, редко вшестером. Вагонную полуось (два вагонных колеса на оси) переносили вдвоём. В одиночку поднимал её до пояса (вес более 100 кг.). Помимо зарплаты рабочим разрешалось выпить на обед пол литра свежего тёплого только что отжатого ароматного растительного масла. За забором располагалась хлебопекарня, где рабочим разрешалось взять один «кирпичик» ржаного хлеба. Происходил обмен: мы перебрасывали через забор бутылку растительного масла, завёрнутую в телогрейку, а они нам возвращали в ней «кирпичик» ржаного хлеба. Для такого обмена мы объединялись парами, одну бутылку кидали пекарям, а вторую делили между собой (выходило по стакану масла на человека), и переброшенный нам «кирпичик» делили пополам на двоих. А наши соседи наоборот делились между собой оставшимся у них хлебным «кирпичиком» и нашей бутылкой масла пополам. Получался обед на четверых, каждому по стакану масла и по полкирпичика свежего тёплого ароматного хлеба. Работая на заводе, поднабрал вес, возмужал и физически окреп. Но от этого коренастость моя стала ещё более заметной».
В 1928 году Семён призывается на действительную срочную службу в армию. Сначала в кавалерию, а затем в пулемётную роту. «В кавалерии, куда меня коренастого едва достигавшего среднего роста поначалу призвали, закрепили за мной здоровенного коня, какой в пору для двухметрового амбала. Во время джигитовки из-за нехватки длины руки нечаянно отрубил саблей своему коню пол уха. За профнепригодность, коня списали в хозвзвод, а меня перевели в пулемётную роту», - вспоминал Семён Михайлович.
На годы детства и юности Семёна выпадают такие исторические события как: Первая Мировая война (1914-1918г.г.), Февральская революция 1917г., Октябрьская революция 1917г., Гражданская война (1918-1920г.г.). Этот период времени принёс семье Пантелеевых сложные бытовые проблемы: недоедание, безработицу, бедность. Агитация и пропаганда большевиков, обвинявших во всём богатеев, окончательно укрепила в сознании С.М. правоту бедняцких слоёв общества, к коим их семья в силу вышеприведённых обстоятельств к тому времени и принадлежала. Это выразилось в том, что после призыва в армию он решает стать профессиональным военным, чтобы защищать интересы трудящихся в рядах Рабоче-Крестьянской Красной Армии, В 1930 году его принимают в ряды ВКП(б), активным и преданным членом которой он оставался всю жизнь.
В это же время он поступает во 2ю московскую пограншколу (позже училище) НКВД, После окончания которого, служит на командирских, а позже офицерских должностях. Рассматривая личную жизнь Семёна Михайловича (далее С.М.) в этот период, теперь, уже много лет спустя после его смерти, возникают некоторые догадки и предположения, что первый брак с Аграфеной Васильевной (далее А.В.) был договорным. Семён не мог быть зачисленным в пограншколу не будучи женатым, ведь её выпускники порой всю жизнь служили на границе, т. е. в отдалённых местах, где порой практически невозможно обзавестись семьёй. «Грушенька», как звал жену С.М., была старше его на пару лет, для неё это был второй брак. Детей у них не могло быть, т.к. А.В. знала о своём бесплодии и не скрывала этого от С.М., и характеризовалась она как скрытная, не гостеприимная хозяйка, т.к. не хотела посторонних глаз, которые могли бы заметить признаки отсутствия семьи. Аграфену устраивало, что С.М. ей помогал материально.
Пограншкола базировалась в нескольких городках московской области, и курсанты по несколько месяцев жили в разных местах, но А.В. никогда не ездила с мужем, встречались они только когда С.М. приезжал домой. Впоследствии развод также был оформлен без проблем для С.М., сразу же после рождения сына от второй жены. Взвесив все эти факты вместе взятые, и напрашивается такое заключение.
По окончании погранучилища С.М. был направлен не на границу, а получил назначение в дивизию НКВД, дислоцированную в подмосковье. Его определили командиром пулемётного взвода. Не исключаю, что руководство училища знало о сомнительном браке С.М. , и не отправило его в приграничную глухомань, чтобы он смог по настоящему решить свой семейный вопрос.
И здесь я хочу сделать некоторые пояснения. В обществе бытует мнение, что все сотрудники НКВД изверги, хватавшие и истязавшие ни в чём не повинных людей, особенно начиная с 1937 года. Поэтому, давайте рассмотрим направления деятельности различных структур НКВД, а именно: внешняя разведка и контрразведка, это было элитарное и очень закрытое структурное подразделение с узким и специфическим кругом задач, работавшие за рубежом.
Следующее это погранвойска, также не имевшие отношения к репрессиям.
Внутренние войска НКВД предназначались для борьбы с ВООРУЖЕННЫМИ ФОРМИРОВАНИЯМИ, проникшими на территорию СССР или созданными на её территории для вооруженной борьбы с Советской властью. Внутренние войска были наиболее обученные, оснащённые, состоящие из самых надёжных, стойких в бою, проверенных людей на 90% из комсомольцев и членов партии, по сути это была гвардия РККА. Созданная И.В.Сталиным армейская гвардия в июле 1941 году носила больше политико-мобилизующий характер, т.к. пополнялась людьми без специального отбора и подготовки, и по надёжности и стойкости мало чем отличалась от обычных войсковых частей.
А вот службы внутренней разведки и контрразведки и служба исполнения наказаний, куда зачастую переводили провинившихся сотрудников других подразделений и были теми, кто очернил славное имя чекистов в конце 30х и конце 40х годов.
А что касается военной контрразведки, в которой бОльшую часть своей службы прослужил С.М., то к гражданскому населению она имела весьма отдалённое отношение. А если говорить об обоснованности репрессий конца 30х годов, то вот подтверждённый многими источниками факт:
К концу тридцатых годов прошло лишь чуть больше 20ти лет после революции. Более половины населения страны были старше сорока лет, т.е. стали взрослыми ещё при царизме. Среди этих людей ещё были сильны корни монархизма, помещичье-купеческого и буржуазного уклада жизни, сторонниками которых они оставались и после революции, жили они, всячески способствуя и надеясь на возвращение прежней жизни. Были и «обиженные» советской властью, это те, кого в соответствии с законами пролетарской диктатуры ущемили в правах, притесняли в жилищных условиях, экспроприировали нажитую наёмным трудом собственность и богатства. Поэтому 2 миллиона граждан СССР недовольных этим, оказавшись в годы ВОВ на оккупированной территории, либо став дезертирами, перешли на службу фашистской Германии и ещё 3 миллиона ДОБРОВОЛЬНО сотрудничали с фашистскими оккупационными организациями. Так что почва для репрессий в эти предвоенные годы ОБЪЕКТИВНО СУЩЕСТВОВАЛА.
В 1936 году С.М. направил рапорт с просьбой послать его в числе советских воинов-интернационалистов в Испанию. В загранкомандировку его не отправили, но повысили в должности, назначив командиром пулемётной роты. Летом 1939 года С.М. вновь пишет рапорт с просьбой отправить его на Холкин-Гол, где в это время разворачиваются боевые действия с Японией. Ему вновь отказывают, но назначают на должность старшего инструктора-инспектора по пулевой стрельбе дивизии и переводят в штаб дивизии. Теперь он отвечает не только за стрелковую подготовку пулемётчиков, но и снайперов и всего личного состава дивизии, включая командиров. Осенью 1939 года началась война с Финляндией, и С.М. вновь пишет рапорт об отправке на фронт. Только в январе 1940 года его вызывают в Москву в связи с его рапортом, Но отправляют на финский фронт не воевать, а в качестве одного из инспекторов-инструкторов стрелковой подготовки Генерального штаба РККА.
Дело в том, что первые месяцы финской кампании показали слабую тактическую подготовку, как пулемётчиков, так и снайперов, что вело к неоправданно большим боевым потерям личного состава, и, как следствие, к невыполнению стратегических задач. Особо тщательно С.М. должен был изучить маскировку и тактику финских снайперов –«кукушек». Ему всё время приходилось быть на самых передовых рубежах линии фронта.
Однажды финны предприняли контратаку, командир нашей обороняющейся роты был убит. Тогда С.М. взял командование ротой на себя, умело расставил пулемётчиков, в результате чего финская атака была отбита с большими для них потерями. За этот бой С.М. получил свою первую награду – медаль «За Отвагу», которая давалась только за личную отвагу в бою.
Перед поездкой в Москву, на Новогоднем вечере в конце декабря 1939 года, С.М. встречается с одной из своих сестёр, которая знакомит его со своей подругой по учёбе в медицинском училище Ольгой Дементьевной, окончившей уже училище и получившей назначение в военно-полевой госпиталь, отправляющийся на финский фронт. После окончания финской кампании они вместе с С.М. возвращаются в Москву и начинают жить как муж и жена, но, не регистрируя брак, т.к. С.М. официально женат, хотя давно с женой не живёт. В апреле 1941 года у них рождается сын, которого С.М. записывает на себя. В это же время С.М. разводится с первой женой. С началом ВОВ он отправляет Ольгу с грудным ребёнком в эвакуацию, с этого дня они фактически расстаются, т.к. Ольга с 1942 года начинает жить в эвакуации с другим мужчиной, официально регистрируя с ним брак, в то время как С.М. находится на фронтах ВОВ.
Но вернёмся в 1940 год, В апреле, после завершения финской кампании С.М. возвращается в Москву. Здесь он готовит отчёт о своей командировке на финский фронт, и в мае выступает с 10ти минутным докладом на всеармейском совещании по итогам войны с Финляндией. И.В.Сталин, открывший короткой речью совещание, поблагодарил солдат и младших командиров за их мужество и самоотдачу, но пожурил старший командный состав, сам же оправдывая их инертность устаревшими уставами РККА. «Принято считать, что воинские уставы написаны пролитой солдатской кровью, а пролитой в этих боях, хватит на то, чтобы уставы переписать полностью», - сказал вождь. Давая оценку генералитету, планировавшему прорыв линии Манергейма напролом, вождь сказал: «Таким военначальникам оценку давно дал народ. Вспомните поговорку «пошли дурака богу молиться, он и лоб расшибёт» и покинул совещание. Таким образом, И.В.Сталин в глазах присутствующих фронтовиков переложил всю ответственность за потери на устаревшие уставы и командиров Красной армии, безропотно их соблюдавших.
Вопреки утверждениям некоторых современных «историков», следует сказать, что В.И.Сталин, правительство и командование РККА знали об истинном положении дел, об отставании Красной армии в стратегии и тактике современного боя, выявившиеся в ходе финской кампании, и сделали правильные выводы. Весь вопрос только в том, что до начала ВОВ оставалось 13 месяцев, за которые предстояло разработать новые уставы и положения, и отработать, начиная от Генштаба, и до каждого подразделения, каждого бойца РККА новые стратегии и тактику современного боя.
Основными причинами больших боевых потерь в ходе финской кампании стали плохая разведывательная и контрразведывательная работа, успешная снайперская война финнов, диверсионная деятельность врага в нашем тылу и прифронтовой полосе, при полном отсутствии таковой с нашей стороны, плохая маскировка личного состава и техники РККА, отсутствие скрытности в подготовке операций и передислокации войск. Одним из принятых решений было создание при НКВД отделов разведывательно-диверсионной работы в тылу противника. Столь подробно я пишу об этом совещании потому, что оно стало поворотным в службе моего отца. Его перевели во вновь создаваемую структуру НКВД по Москве и Московской области. В это время он уже был капитаном НКВД. Став одним из первых сотрудников новой структуры, С.М. вынужден был заниматься подбором кадров. Вероятно ни для кого не секрет, с какой тщательностью это делается в органах госбезопасности. Эта работа многому научила С.М. и дала бесценный опыт.
С началом ВОВ С.М. работал в здании Московского горкома ВЛКСМ по адресу Колпачный пер. №5. Здесь из числа комсомольцев и комсомолок, не призванных в ряды РККА, формировались: санитарные дружины, отряды ПВО пожарных (т.е. людей, обученных сбрасывать с крыш домов зажигательные бомбы во время авианалётов немецкой авиации на Москву), а также диверсионно-разведывательные группы для работы в немецком тылу. Подбором конкретно этих последних групп и занимались чекисты. Именно здесь формировалась группа Зои Космодемьянской. Отец рассказывал, что эту группу формировал не он, а другой сотрудник, но отец их всех видел, в т.ч. и Зою.
С 22 августа 1941 г. отдел разведывательно-диверсионной работы Московского региона НКВД был передан в состав Западного фронта. Этот день совпал и с первым выездом С.М. на фронт, где он обеспечивал переход разведгрупп через линию фронта в немецкий тыл и их возвращение обратно. Жертвы были огромными, каждая вторая группа не возвращалась, а в вернувшихся группах всегда были потери. С.М. фактически до конца декабря 1941 года с фронта не уезжал. С началом разгрома немцев под Москвой было много работы по выявлению и поимке оставленных на освобождённой территории немецких шпионов и диверсантов и их местных пособников. Если не удавалось взять их врасплох, они оказывали упорное сопротивление. В 1942 году С.М. был награждён медалями: «За боевые заслуги» и «Оборону Москвы».
В конце весны 1942 года С.М. получил новое назначение, его перевели на Закавказский фронт во вновь формируемую дивизию НКВД на должность заместителя начальника разведки и контрразведки дивизии. Планы немцев на лето 42го года ещё никто не знал, дивизию создавали на случай волнений на Северном Кавказе, где обстановка среди местного населения вызывала беспокойство. Попал С.М. в эту дивизию по случайности. Гористая местность с перепадами высот, бурными, но не глубокими горными речушками и ручьями, отсутствие дорог предполагали передвижение в основном на лошадях, поэтому офицеров-чекистов отбирали в эту дивизию из числа лиц, имевших кавалерийскую подготовку. С кавалерии, как уже говорилось, начинал службу и С.М.
Штаб дивизии первоначально дислоцировался в г. Орджоникидзе. В течение лета 1942 года контрразведчики во главе с С.М. обезвредили несколько немецких развед-диверс. групп и их центр на Северном Кавказе. За это С.М. награждён орденом «Отечественной войны» 2й степени. С конца августа дивизия принимает непосредственное участие в боях по защите Северного Кавказа. В начале ноября немцы на участке обороны дивизии предпринимают попытку прорыва с целью захвата одного из перевалов Кавказских гор для выхода в Закавказье. С.М. всё время на передовой, ценой огромных потерь немцев останавливают. В одном из этих боёв С.М. получает тяжелое осколочное ранение в голову и сильную контузию. Немецкая миномётная мина взорвалась в нескольких шагах от него. Командующий фронтом даёт распоряжение всех погибших офицеров дивизии представить посмертно к ордену «Красной звезды», в том числе и С.М., лишь позже узнают, что его тяжело раненого, без сознания с большой кровопотерей удалось эвакуировать в госпиталь.
Лечился С.М. в тыловом госпитале в г. Баку до поздней весны 1943года. К этому времени немцев разбили под Сталинградом и на Северном Кавказе. В госпитале моего отца находит орден «Красной звезды» и медаль «За оборону Кавказа». К этому времени его дивизия передислоцирована на Апшеронский полуостров в Азербайджанской ССР, с целью защиты от диверсий бакинских нефтепромыслов и транспортных коммуникаций к ним.
Во время лечения в госпитале С.М. знакомится со своей будущей третьей женой, моей матерью, Анель Иосифовной, работавшей бухгалтером на бакинском рыбокоптильном заводе и отбывавшей трудовую повинность (по 4 часа в день) санитаркой в военном госпитале. Первый муж А.И. профессиональный художник Василий Дубровин был призван в начале войны в армию, умер от ран осенью 1942 года в госпитале. В Баку и сейчас сохранилось несколько домов, украшенных его барельефами и мозаикой. А в 30е годы несколько его картин были выставлены в художественном музее города. Кстати, несколько его картин маслом, багетные рамки для которых после войны сделал мой отец, хранятся у меня в доме.
Поскольку после госпиталя С.М. был ещё очень слаб, командование откомандировало его для совместной работы в военную прокуратуру Закавказского фронта, где готовились документы для публичного суда над группой офицеров-интендантов бакинского гарнизона, которые обвинялись в хищениях, фальсификации документов и передаче секретной информации иностранной разведке. Разоблачили и взяли их контрразведчики дивизии, в которой служил С.М.. В прокуратуре С.М. познакомился и подружился с офицером, следователем-аналитиком А.Шмелёвым, высокообразованным интеллигентом бакинцем, пригласившим его к себе домой в гости. И здесь произошел, прямо-таки, «киношный» случай. С.М. увидел у него в квартире фотографию моей матери, к которой испытывал чувства, по мере возможности встречался с ней там же, в Баку, отдавал часть денежного довольствия в помощь ей и её малолетней дочери от первого брака. Оказалось, что жена А.Шмелёва – (Ядвига Иосифовна) старшая сестра моей матери.
Здесь я хочу сделать коротенькое отступление. Моя мать, её сестра и все родственники по материнской линии были этническими литовцами. Моего деда и всю его семью царь сослал в г.Баку в 1913 году за участие деда в революционных волнениях в Литве, организованных социалистами в 1912 году. Дедушку звали Иозус Францевич Янкевичус, а бабушку Барбара Стэфания Янкевичене, но паспортист, выдававший в двадцатые годы советские паспорта нового образца, сказал, что литовцы это те же белополяки, поэтому, чтобы у моих родственников не возникли неприятности с «органами», он всех запишет на русский манер. Дедушка стал Иосифом Франциевичем, а бабушка – Варварой Степановной, также он «перекрестил» и всех детей, наделив всю семью одной фамилией – Янкевич.
С.М. пробыл в г.Баку до октября 1943г., когда в связи ликвидацией Закавказского фронта его дивизию перебросили на северо-запад, в состав формировавшегося 2го Прибалтийского фронта. Когда в конце 1944 года, после освобождения г.Риги от немецких оккупантов, стало ясно, что дивизия останется здесь не на один год, и офицерам предложили занимать квартиры в домах, где хозяева сбежали за границу, С.М. сделал вызов А.И., её 10ти летней дочери (которою он вырастил и дал образование, она стала врачом) и моей бабушке по материнской линии (будущей тёще), проживавшей вместе с А.И. и перевёз их в Ригу. В феврале 1947 года С.М. и А.И. официально расписались, а в ноябре родился я.
Но вернёмся в начало лета 1944 года. С.М. по прежнему заместитель начальника контрразведки дивизии, но уже майор НКВД. Разведчики дивизии, имевшие хорошие связи с местными партизанами, установили, что в штаб немецкого корпуса, противостоящего дивизии С.М. и ещё двум нашим дивизиям, приезжает какая-то генеральская «шишка» из Берлина. На встречу с ним планируется собрать в штаб всех командиров, офицеров немецкого корпуса уровнем от батальона и выше. Разведчики установили точное местоположение штаба и день проведения совещания. Командованием было принято решение провести большую войсковую операцию, техническую проработку которой возложили на моего отца.
О приезде в штаб «гостя» и «зрителей» разведчики доложили в наш штаб по рации. В воздух подняли эскадрилью «илов» под прикрытием истребителей. Они пересекли линию фронта в километрах тридцати от штаба немцев, долетели до немецкого небольшого нефтехранилища и сбросили с десяток маленьких бомб, потом развернулись, якобы, улетать обратно, но на нужном расстоянии, после вышеописанного отвлекающего манёвра, резко повернули в сторону немецкого штаба. О приближении самолётов нашим разведчикам сообщили по рации, и они зажгли на некотором отдалении от штаба дымовые шашки, образовавшие на земле квадрат, центром которого был немецкий штаб корпуса и его узел связи. Немецкие истребители, поднятые по тревоге, наши истребители сопровождения связали боем, а наши штурмовики, выиграв время, неожиданно и беспрепятственно заходили на указанную цель.
С началом бомбёжки, обстрел штаба стали вести дополнительно пять миномётов, заранее доставленных партизанам вместе с боеприпасами самолётом. Штаб немецкого корпуса, окруженный бойцами двух партизанских отрядов и взводом разведчиков-диверсантов, полыхал. Оставшиеся офицеры и солдаты охраны в панике бегали вокруг руин штаба и узла связи, сражаемые огнём наших снайперов, диверсантов и партизан. Немцы, планировавшие провести мероприятие скрытно, за счёт маскировки и секретности, а не за счёт усиленной охраны на земле и в воздухе, допустили просчёт.
В это же время началась артиллерийская подготовка наших частей, стоявших против немецкого корпуса, после которой наши части перешли в атаку. Немцы смогли оказать сопротивление лишь отдельными подразделениями, но в целом оборона корпуса, лишенного командования, затрещала по швам. За сутки наши части на этом участке фронта продвинулись километров на десять. Только к середине следующего дня немцы подтянули резервы и стабилизировали положение. Это был хороший отвлекающий манёвр, через два дня южнее, в Белоруссии, начиналась главная операция года «Багратион».
За подготовку самой ответственной разведывательно-диверсионной части этой операции, в которой ликвидировали двух генералов и бОльшую часть старших офицеров корпуса, С,М. хотели даже представить к званию Героя Советского Союза. Берия Л.П. по письменному представлению В.Г.Судоплатова, руководившего всей контрразведкой страны, докладывал на эту тему И,В,Сталину, на что вождь ответил:
- А где он (имея ввиду, С.М.) был во время операции, за линией фронта или в штабе?
- В штабе, товарищ Сталин», - ответил Берия.
- А что нам скажут наши бойцы, закрывающие вражескую амбразуру грудью, если мы будем давать «Героя» штабным офицерам, разрабатывающим над картой в штабе со стаканом чая в руке операции корпусного масштаба?
И моего отца наградили орденом «Боевого Красного знамени».
Когда в 1950 году С.М. уходил в отставку, вопрос об этой операции и звании «Героя» московские кураторы моего отца поднимали снова, но Берия Л.П. сказал, что к Сталину он с этим вопросом больше не пойдёт.
- Вот что, выдвигайте его (т.е. С.М.) по совокупности заслуг перед Родиной на орден «ЛЕНИНА», я подпишу представление, - резюмировал Берия.
Так в 1950 году мой отец получил свою высшую и последнюю награду. А до этого в 1946г. отца наградили орденом «Отечественной войны» 1ой степени за активное участие в ликвидации курляндского котла, медалью «За победу над фашистской Германией», и в 1948г. медалью «Тридцать лет РККА». Столь подробно я пишу о наградах отца не с целью похвалиться, а показать его боевой путь, где каждый день мог оказаться последним, где за каждой наградой стояли пролитые им пот и кровь.
Многие операции, в которых он принимал участие лично, или которыми руководил и разрабатывал, до сегодняшнего дня имеют гриф «Секретно». За боевые заслуги перед Родиной награждён также личным именным наградным оружием: пистолетами «ТТ» и «Вальтер». Имея полную выслугу лет, по состоянию здоровья вышел в отставку в 1950 году в звании подполковника с правом ношения формы, наград и именного оружия. Одной из негласных причин ухода в отставку можно считать и чувство обиды, какое испытывали тогда многие сотрудники НКВД. Всё дело в том, что до реорганизации НКВД в МГБ, а затем в МВД, звание у С.М. было – Старший майор, а это звание вместе с властью, правами и привилегиями приравнивалось к общевойсковому званию генерал-майор. Например: общевойсковой генерал-майор должен был первым отдавать честь старшему майору НКВД. После же реорганизации звание ст.майора приравняли к званию подполковника, т е ,как бы, понизили на два звания.
После ухода в отставку С.М. остаётся на постоянное место жительства в г Риге. По направлению советских органов поступает на работу председателем (директором) крупнейшей в Риге производственной артели «Калвис», являясь одновременно и секретарём её партийной организации. Заканчивает трёхгодичный вечерний университет марксизма. (Курс административно-управленческих работников). С.М. по характеру был твёрдым, авторитарным лидером, преданным членом партии, безжалостным к врагам и предателям, но заботливым и внимательным к простым людям и своим соратникам.
С.М. ненавидел Н.С. Хрущева, т.к. в отличие от широких масс населения знал о трусости Никиты, бросившего армию при отступлении из Киева в 1941 году. После ХХ съезда КПСС, в 1956 году, на котором Хрущев низверг Сталина, С.М. потерялся, лишился идеалов, веры, ориентиров. Начала действовать хрущёвская конъюнктурная установка на изоляцию активных проводников политики партии до хрущевского периода. В этих условиях обострились его хронические болезни, лечиться от которых он предпочитал «народным средством». Эта его депрессия продолжалась вплоть до марта 1957 года, когда он окончательно слёг и был помещён в госпиталь с диагнозом – рак печени, так и, оставшись на постах председателя правления артели «Калвис» и секретаря её парторганизации.
После его преждевременной смерти в возрасте 52х лет, последовавшей 30 июня 1957 года, артель «Калвис» была разделена и преобразована на четыре госпредприятия: Завод игрушек и эл.бытовой техники «Страуме», позже ставший известным во всём Союзе, художественный комбинат «Максла», фабрика сувениров «Дайльраде», экспериментальный завод осветительной арматуры, а также переведено в г. Лиепаю производство детских колясок на одноимённом заводе.
Семён Михайлович, будучи самым старшим из всех братьев и сестёр (некоторым по возрасту годился в отцы), и, занимая высокое служебное положение в обществе, после смерти в 1937 году их отца Михаила Пантелеевича, взял на себя заботу о всех братьях и сестрах, в первую очередь ещё живших с матерью и не имевших своих семей. В 1950 году привёз на воспитание своего старшего сына Валерия, забрав его (по взаимному согласию) у бывшей жены (О.Д.), которого в 1952 году отдал в Калининское суворовское училище, тем самым устроив его судьбу. Валерий Семёнович в дальнейшем окончил военное училище, Военно-политическую академию им.Ленина и адъюнктуру, дослужился до полковника, стал орденоносцем. В 1992 году, занимая генеральскую должность, мог бы получить и это звание, но отказался присягать новой власти, сказав на партсобрании: «Отец меня учил, что военные присягают только один раз», - и подал рапорт об увольнении. Валерий Семёнович имеет 15 научных работ по военной психологии, которые и сегодня носят гриф «секретно, только для служебного пользования».
Семён Михайлович был трудолюбив, любил всё делать своими руками, особенно столярничать и слесарить. Здесь я хочу привести ещё одно, лично мною услышанное, доказательство профессии и рода деятельности моего прадеда Пантелея Ермолаевича. В году 1953ем, мой отец привёз с работы отходы листов фанеры, рейки, бруски и с помощью нехитрого столярного инструмента, какой был у него в те бедные послевоенные годы, смастерил на даче буфет (сервант). В нём даже были дверки со стёклами и модными тогда пластмассовыми ручками, какие в те годы продавались в хозмагазинах. Отец покрасил своё изделие морилкой и лаком. Увидев его творение, один его хороший знакомый очень удивился: «Семён Михайлович! Вы же кадровый офицер, откуда у Вас такой талант?» Я при этом присутствовал и слышал, как мой отец ответил ему: «Это у меня наследственное. Мой дед был краснодеревщиком».
С.М. много занимался самообразованием, проявлял любознательность, следил за политической обстановкой в мире, интересовался новостями спорта, любил научную фантастику. Обожал кино и цирк, особенно клоунов, силачей и фокусников. Был очень гостеприимным, хлебосольным хозяином, умел слушать гостя, любил шутить, дружески с любовью подкалывать. Например, он привёз откуда-то с курорта тарелку с муляжом из воска фруктового ассорти. Тарелку эту ставили в центре стола среди прочих настоящих кушаний. Когда кто-то из гостей пытался взять сливу или грушу и тянул за неё, не видя тонкой резинки, вся тарелка подпрыгивала на этой резинке, вызывая дружный хохот. Любил и умел рассказывать разные байки, причём так, что слушатели не могли отличить, где правда, а где выдумка.
Некоторые мои родственники, и об этом я уже писал в предыдущих главах, стараются высосать из пальца и доказать, что наши предки имели дворянские корни. Например, старшая сестра нашего прадеда (кровная ему лишь по отцу) вышла замуж за дворянина Суворова, но это ведь по женской линии, да и все связи с ней и её потомками на этом оборвались. Или, что прадеду фамилию дал дворянин Пантелеев, и наш прадед его незаконнорожденный сын. Этот вывод делается лишь на основании того, что между датой отпевания прапрадеда и крещением прадеда прошло более 10и месяцев. Мало ли по какой причине могли крестить на 3-4 недели позже принятых сроков. А внебрачный дворянский отпрыск должен был быть хотя бы признан отцом-дворянином, чего в жизни не случилось, и скорее всего, фамилию ему присвоили исходя из его имени - Пантелей. Кроме того, Мой отец (С.М.) никогда не стал бы секретарём комсомольской ячейки и даже рядовым комсомольцем, и не был бы принят в пограншколу НКВД, если бы в нашем роду были дворяне. Так как окружавшие отца в те годы люди ещё хорошо помнили его дедушку и бабушку и непременно «донесли куда следует» об их дворянском или пусть даже купеческом происхождении. Да и комсомол, и ЧК рьяно проверяли всех своих новых членов.
Семён Михайлович, несмотря на своё высокое положение, в жизни был очень скромным человеком. Похоронить себя он просил не в парадном мундире, а в полевой гимнастёрке, подпоясанной офицерским ремнём, и в галифе, как будто он собирался не в мир иной, а на службу. В 1957 году ещё разрешалось похоронным процессиям двигаться пешком вместе с духовым похоронным оркестром через весь город от дома до кладбища, следуя за машиной с опущенными бортами и, драпированной тканью под катафалк, на которой был установлен гроб. Впереди машины шли офицеры с орденскими подушечками в руках, за ними солдаты несли огромное количество венков, а за гробом следовала похоронная процессия более 300 человек, растянувшаяся на целый квартал. Постовые милиционеры перекрывали движение, пропуская колонну. Прохожие - военные и ветераны войны снимали головные уборы, поворачивались лицом к процессии, приняв стойку «смирно» и склонив голову, стояли, пока вся процессия проходила мимо них.
Будучи исключительно требовательным к себе, он не переносил лени, всегда говорил: «Вот, когда меня положат на деревянную кровать с табличкой «Спи спокойно», тогда и отдохну и высплюсь, а сейчас ещё дел много». Он имел в виду гроб, в изголовье которого крепилась жестяная, покрашенная бронзовой краской тесненная табличка с такой надписью. Такая табличка на его гробе была. Он её заслужил.
(Часть пятая)
АТЛАНТЫ
Описав корни и ствол моего родового древа, не могу ни сказать и о его могучих ветвях. Как я уже говорил выше, у моего отца к началу ВОВ было шесть братьев и три сестры, и все они внесли свой вклад в Победу. Четверо из братьев остались на полях войны, сложив свои головы.
Брат Дмитрий Михайлович (1915 – 1995)
По стопам моего отца пошел и его брат Дмитрий, окончивший военное авто-тракторное училище и ставший ещё в конце 30х годов кадровым военным, прошедшим путь от зам. командира авто взвода до командира автобата в звании майора. Участвовал в Польской кампании 1939г., Финской войне 1939-40гг., ВОВ 1941 – 1945 гг. с первого до последнего дня, и закончил свой боевой путь на Дальнем Востоке в Корее. Служил после войны в Польше, ГДР, Венгрии. Имеет боевые награды. После выхода в отставку жил в Москве, где работал начальником отдела кадров и был секретарём парторганизации одной из московских спец. автобаз. Водители, имеющие стаж работы на этой автобазе не менее трёх лет имели возможность получить характеристику-рекомендацию для работы водителем в советских посольствах, представительствах и строительных организациях за границей. Дмитрий Михайлович неоднократно избирался в московский городской комитет партии.
Брат Николай Михайлович (1928 – 1995)
Самый младший из всех детей Николай всегда очень завидовал старшим братьям, которые в силу своего возраста уже успели многого достичь в своей жизни. А в годы войны рвался на фронт, чтобы отомстить фашистам за погибших братьев. В 17 лет ушел добровольцем в армию в январе 1945г. Моя бабушка писала старшему сыну (моему отцу) :
« Помоги, Семён! Коленьку не удержать, как исполнится 17 лет, в тот же день сбежит в военкомат. Войне скоро конец, неужели без него Гитлера не добьют. Я не перенесу смерть пятого сына. Попроси нашего районного военкома, ты его хорошо знаешь, пусть оставит Колю в тылу».
Зная подростковый неуправляемый характер Николая, готового без нужды лезть напролом, только чтобы выставить себя напоказ, отец написал письмо военкому, и Колю отправили в инженерную часть в освобождённые районы нашей страны восстанавливать мосты и дороги. Но не успел он принять присягу, часть срочно по решению ставки Верховного командования отправили в Венгрию под Будапешт. Там Николай всё-таки успел побыть на фронте две недели. Демобилизовали его в начале 1946 года, засчитав ему срочную службу. Грудь рядового украшали медали: «За Будапешт» и «Победу над Германией». Мой отец помог ему устроиться помощником следователя в милицию, за год справить экстерном аттестат за среднюю школу и поступить, как фронтовику по льготному приёму, на вечернее отделение юридического факультета, после окончания которого он рос по служебной лестнице, работая в органах МВД и прокуратуры. Завершил карьеру Следователем по особо важным делам республиканской прокуратуры одной из союзных республик, где также стоял под №1 в списке на выдвижение на должность зам.главного прокурора республики. (тогда в союзных республиках был установлен порядок, что главным ставили национального кадра, а его замом - русского).
Остальные четверо братьев моего отца остались на полях войны.
Брат Александр Михайлович (1918 – 1941\42)
Александр Михайлович Призванный в 1939 г. на срочную службу во флот, в 1941 году оказался на службе в береговой батарее недалеко от мыса Колка в Латвии, оборонявшей Ирбенский пролив. 22 июня 1941 года немцы бомбили батарею, им удалось разбомбить склад боеприпасов. Взрыв был такой силы, что обломки камней и кирпичей оплавились, сгорели и фрагменты тел и одежды погибших. Не имея тел, всех отсутствующих записали в списки ПРОПАВШИХ БЕЗ ВЕСТИ, в том числе и Александра. Но если Александр остался жив, то, не имея возможности отступать на Ригу, оставшиеся краснофлотцы на рыбацких лодках могли переплыть Ирбенский пролив на эстонские острова и далее на материковую часть Эстонии. В августе 1941 года при оставлении Таллина более 100 военных и гражданских судов караваном плыли в Ленинград, но большая часть судов немцами была потоплена. В архиве нашли записи, что на одном из потопленных судов плыл краснофлотец Пантелеев Александр Михайлович. Есть и ещё одна архивная запись в одном из ленинградских госпиталей: краснофлотец Пантелеев Александр М. умер от обморожений в январе 1942г. Сколько воевало на северо-западе нашей страны Александров Михайловичей Пантелеевых, к сожалению, не может сказать ни один архив. Факт остаётся фактом, но с 22 июня 1941 года и за все прошедшие годы Александр Михайлович никаких признаков своего существования не подавал.
Брат Пётр Михайлович (1907 – 1944)
Пётр Михайлович с началом ВОВ был призван в армию, воевал танкистом. Погиб при освобождении Польши в августе 1944года. Остались жена и двое сыновей. Один из сыновей (Анатолий Петрович 1934 г.рожд.) стал учёным. Приобрёл известность как автор распространённого среди специалистов неоднократно переизданного «Справочника по проектированию оснастки для переработки пластмасс». И ныне здравствующий Анатолий Петрович пишет стихи, книжку с которыми он недавно издал.
Брат Иван Михайлович (1909 – 1943)
Иван Михайлович по заданию партийной организации остался в подполье во время немецкой оккупации. Вместе с партизанами оказался в районе Брянска. По архивным данным : « находясь в партизанах погиб в 1943 г. при невыясненных обстоятельствах, место захоронения неизвестно». Т.к. его годовалый сын и грудная дочка с его женой погибли в это же время, можно предположить, что Иван был подпольщиком-разведчиком или связным. Вероятно, немцы выследили или его сдал предатель и его с семьёй расстреляли и сожгли вместе с домом, где они находились.
Брат Виктор Михайлович (1925 – 1943)
Виктор Михайлович , находясь в оккупации, безуспешно пытался найти связь с партизанами. По достижению 18 лет был включен немцами в списки на вывоз в Германию на работы. В теплушке встретил своего знакомого из соседней деревни, который хорошо знал семью Пантелеевых. Стали думать, как им совершить побег. В теплушке оказался один бывший зек, имевший опыт побега из теплушки. Втроём им удалось отвинтить ( или выломать) три доски от боковой стенки, и они на ходу выпрыгнули. Но немцы, ехавшие на платформе за составом, их заметили, и стали стрелять. Зека убили, а Виктора ранили в ногу, другую ногу он повредил (вероятно, сломал бедро) при падении с насыпи, поэтому сам передвигаться не мог. Знакомый дотащил его на себе до ближайших домов, но дома были брошены, жильцов в них не было. Там товарищ оказал Виктору, какую смог, первую помощь и уложил его в старую оцинкованную ванну, которую нашел во дворе. Стал тащить её по снегу за верёвку, как санки. Решили двигаться в сторону дома обратно вдоль железной дороги, не удаляясь от неё более 1км. Виктору становилось всё хуже, и на следующий день он умер. Земля была смёрзшаяся, кирки и лопаты не было, не знал, как похоронить. Увидел болото с не замерзшими прогалинами топи, загнал туда ванну и дождался, пока вся скроется в ней. Потом ещё две недели плутал, пока добрался домой, хорошо, что старушки помогали, кто картофелину даст, кто кусок хлеба, кто переночевать в тепле пустит. Болото то сейчас уже не найду. Товарищ Виктора по побегу это всё рассказал после войны сестре Виктора Нине.
Сестра Клавдия Михайловна Пантелеева (Симонова)
(1921 – 1985)
Клавдия Михайловна (сестра моего отца) после окончания медицинского училища зимой 1939 года(это она познакомила на новогоднем вечере моего отца с его будущей второй женой) по распределению попала медицинской сестрой в военный госпиталь. Во время ВОВ была старшей мед.сестрой санитарного поезда. Войну окончила лейтенантом медицинской службы, награждена боевыми и памятными медалями.
Сестра Ульяна Михайловна Пантелеева (Штарёва 1911 – 1987)
И
Сестра Нина Михайловна Пантелеева (Панарина 1921 – 2002)
Сёстры моего отца Ульяна и Нина трудовую повинность (т.е. дополнительно 4 часа к основному рабочему времени) отрабатывали в московских военных госпиталях в качестве младшего мед. персонала.
***
Иногда я жалею, что не могу воскресить свою бабушку Феодосию Григорьевну, мать этих десяти детей, защищавших Родину, чтобы ей посмотрели в глаза современные «мамашки», устраивающие митинги перед военкоматами, готовые на всё ради того, чтобы их откормленных самодовольных отпрысков не взяли на службу в армию. Подчёркиваю: НА СЛУЖБУ, а не на войну.
Развал нашей великой страны я всегда сравниваю с гибелью Атлантиды. Может быть, учёные зря ищут её остатки на дне океанов, Атлантида исчезла подобно нашей стране. Дома остались, люди остались, а страны нет, РУХНУЛА, потому что ушли из жизни АТЛАНТЫ – ТЕ, КТО ДЕРЖАЛ ТУ СТРАНУ НА СВОИХ ПЛЕЧАХ.
Букулты 2017 -2020гг.
Владмир Пантелеев