«Хороший дом будет, сердцем чую!»
Ведет парень кладку, ровно, крепко. Кирпич в кирпич, в связку, под расшивку. Правда, есть кое где махонькие кривулины, трещинки, но он их старательно заделывает, сглаживал, подравнивал.
Давно строит, с ранней юности. И помощник у него хороший, вернее, помощница: чернявая, волосы волной, особенно как обрушит каскадом до самой…Эх, хороша! Сколько ей было, когда они вместе положили первый кирпичик? Наверное, четырнадцать? Нет, это ему было столько, а ей на два года меньше…
Да! Рвануло время как один короткий день, как одна пьяная ночь распухших губ…Уложило, вмяло в считанные часы уйму лет.
По сути, в дом можно было заселяться и достраивать по ходу, но что то мешало, останавливало. То он отвлекался, то помощница куда то убегала: ветреная, все бы ей игры, танцы – шманцы… Маета, суета, бестолковость…Однажды, стены осиротели без них почти на год. Ходили мимо, поглядывали и не решались возобновить начатое.
Намаявшись друг без дружки, торопливо бежали к недостроенному. Знали, несмотря ни на что, встретятся там. Спешно заделывали образовавшиеся дефекты и снова, опьяненные счастьем, принимались за дело. И так, почти девять лет.
Но теперь все в прошлом: работа спорится. Еще немного и пора выводить крышу: вместе так решили, твердо…
Вечер. Парень спрыгнул с подмостей. Отошел, любуется кладкой.
- Ну как?
Подмастерье не отвечает. Смотрит в сторону. Туда где свет, музыка, молодежь веселится. Даже, украдкой, махнула кому то рукой.
…Утром снова встретились у стен. Но работа идет неважно: помощница вялая, сонная. Копошится без настроения, раствор забывает подать, кирпичики из рук роняет.
- Что с тобой? – спросил.
Подошел, за плечи взял. В глаза любимые смотрит.
Мимо проехали: из салона музыка бухает аж дорога вздрагивает. Махнули рукой, только не ему, ей…
Оглянулся на стену, а она трещинками змеится: много их, как черная паутина по красному.
Подошел, тронул рукой и все обрушилось. Нагнулся, взял кусок сухого раствора, а он растерся, пылью, песком потек меж пальцев: тонкой, сухой струйкой.
Парень понял, затосковал глазами и душой. Все девять лет она подавала ему раствор замешанный на пыли, без цемента. А он, ослепленный любовью и доверием, не осмелился проверить. Или – не хотел!
- Зачем ты так?
- Не знаю! Я думала…
Недоговорила. Посмотрела на груду кирпичей, рассыпались острыми разломами, не собрать их. Глянула на парня и ушла.
Стройная, чернявая. Косынку сняла, волосы распустила до самого пояса, черным водопадом играют…
************
Евгений Петрович был занят. На столе, возле портретика любимой внучки, завертелся телефон, ударил волной музыки из заставки программы «Время». Федоров поморщился, забыл отключить перед совещанием. Всмотрелся в экран: номер не проявлялся. Хотел выключиться, но удержался.
- Секунду! – сказал людям, и уже в трубку: - Слушаю!...Да, это я…
Разговор был очень коротким. Буквально несколько слов. Сотрудники услышали голос и почти сразу сигналы прерванной связи
Евгений Петрович с недоумением посмотрел на подчиненных, пожал плечами, положил телефон.
- Продолжим! – сказал он, и вдруг осекся, побледнел.
Снял очки, протер их вынутым платком, забыв вытереть выступившую на лице испарину. Строгие, еще секунду назад, глаза стали голубыми, беспомощными и растерянными. Он смотрел на телефон. Робко протянул к нему дрогнувшую руку.
- Евгений Петрович, вам плохо? – всполошилась сотрудница.
- Нет! – хрипло ответил босс: - Извините! На сегодня всё… вы свободны…
…Телефон молчал, хранил в себе три коротких слова, которые подспудно жили в сознании Федорова больше тридцати лет, и которые, он уже перестал ждать:
«Женя…Прости меня!»