По стеклу, оставляя за собой длинный и причудливый след, сбегали вниз капли дождя. Всегда нравилось наблюдать, как они встречаются, иногда разделяются, как приносит пригоршню новых ветер. Хаос и неразбериха, постоянно меняющаяся картина, рисуемая дождем. Почти как огонь, на который можно смотреть вечно.
Уже почти стемнело, когда в окне мелькнула чья-то фигура под зонтом. Дверь моей кельи скрипнула, впуская молодого монаха.
– К тебе пришли, брат, – складывая свой зонт, произнес он.
Я перевел взгляд с окна на его красивое спокойное лицо, освещенное каким-то удивительным внутренним светом. Таких, как он, в монастыре было всего трое, включая настоятеля. Не фанатичные клерики, бездумно исполняющие устав и слепо следующие ритуалам, а спокойные, живые и рассудительные, с невероятно светлыми лицами.
– Разве мне можно принимать гостей? – наконец, спросил я, когда смысл сказанного дошел до меня.
– Настоятель разрешил одну встречу, – слегка улыбнулся монах и протянул мне свой зонт. – Тебя ждут в комнате для посетителей.
Я нерешительно поднялся с кровати, игнорируя предложенный зонтик. Посланник пожал плечами и вышел за дверь, снова его раскрывая над собой. Я торопливо влез в сапоги и поспешил за удаляющейся фигурой.
Пока мы дошли от келейного корпуса до домика, где находились комнаты для посещения, я успел порядком промокнуть. Почти весь дом был погружен в темноту, и только одно окошко ярким желтым пятном манило меня еще на подходе. Время, конечно, слишком позднее для визитов, но тем лучше, никто посторонний и не будет знать, что у меня был гость. Мне было любопытно, кому я понадобился.
Монах открыл передо мной дверь, и я шагнул в ярко освещенную комнату и замер, пораженный в очередной раз. Я не знал ни имени этой девушки, ни кто она по профессии. Но я хорошо запомнил это желтое пальто и шарф, с расписанными по белому малиновыми цветами.
Воспоминания о моей прошлой жизни вдруг обрушились и оглушили меня. А ведь я за эти несколько лет в монастыре уже начал потихоньку забывать всю эту мирскую суету. Все эти интриги и хитрые комбинации, бесконечные уловки, поиски лазеек и нужных людей.
Всю эту ложь и постоянный страх.
Страх, что тебя вот-вот поймают за руку. Что в чьем-то сейфе у кого-то лежит пухлая папочка с аккуратно собранным досье на тебя, среди таких же папок про других людей. Потому что все так делают. Потому что и у тебя таких папок почти ровно столько, сколько контактов в записной книжке.
Ложь, когда каждое твое слово, каждый жест, каждый поступок – всего лишь игра в этом насквозь фальшивом кино о том, как припрятать как можно больше в свой карман и не попасться как можно дольше. Когда каждое твое действие делает тебя все черствее и все дальше от когда-то очень близких тебе людей.
И ведь самый парадокс в том, что я при этом искренне верил, что делаю это исключительно ради блага своих близких. Своей семьи. И пропустил тот момент, когда совсем потерял в этой бесконечной игре и себя, и их, и удовольствие от жизни.
Всё закончилось в похожий дождливый вечер. Я сидел в припаркованной машине и размышлял, стоит ли воспринимать всерьез завуалированные в вежливой беседе с одним из партнеров по бизнесу угрозы или же наплевать на них и все равно поехать к одной из своих безотказных любовниц. Или попросту надраться до беспамятства.
Как вдруг в окошко постучала эта девушка в желтом пальто. Я опустил стекло.
– Простите, вы мне не поможете? – смущенно улыбаясь, как мне тогда показалось, спросила она. – У меня почему-то фары не горят, а я не могу найти причину.
Сам не зная почему, я согласился помочь и пошел за ней к её машине, припаркованной достаточно далеко от моей. В тот момент, когда я ковырялся в предохранителях, скрючившись в неудобной позе, раздался взрыв. От неожиданности я здорово треснулся затылком о рулевую колонку, матюгнулся и, растирая место ушиба, вылез из чужой машины, чтобы посмотреть, что случилось.
Там, где была припаркована моя машина, весело полыхали ее останки. Из магазинчика рядом, с разнесенной вдребезги взрывной волной витриной, выбегали перепуганные люди. Парочка не очень удачливых прохожих корчилась на асфальте рядом.
Я так бы и стоял там, оцепеневший от страха, пока не приехала полиция, если бы всё та же девушка не потащила меня за руку в свою машину и не запихала бы меня на пассажирское сидение. Мы довольно долго ехали молча, и какое-то время я даже не обращал внимания, куда. Отъехав от города по моим прикидкам километров семьдесят, она съехала на стоянку для дальнобойщиков и заглушила двигатель.
– У тебя пока еще есть выбор, – не глядя на меня, спокойно произнесла девушка. – Я могу отвезти тебя в один монастырь, где ты будешь жить без права посещений.
Я фыркнул.
– Очевидно, второй вариант – это смерть? Спектакль с машиной был чертовски убедителен, – попытался я иронизировать.
– Это не спектакль, – она повернула голову и снисходительно посмотрела на меня. – Это был, скажем так, тест, который ты прошел и получил право выбора.
– Кто ты?
– Это сейчас не важно, – бросила она и отвернулась. – Сейчас важно сделать ход. – Она снова посмотрела на меня, прямо в глаза. – Твой ход.
– Монастырь? Кем? Узником? Насильно пострижете? – всё больше этот вечер походил на дурной сон.
– Послушником для начала, – криво улыбнулась она. – А дальше будет решать настоятель.
– Я весьма далек от христианства.
– У тебя будет несколько лет, чтобы пересмотреть свои взгляды.
В тот момент я сделал ход. На тот свет мне пока ещё не очень хотелось, и было тревожно за семью, хотя и дети, и бывшая жена давно уже стали чужими людьми...
***
– Присаживайся, чего стоишь-то? – знакомый голос вернул меня к действительности. Я осторожно открыл глаза, которые почему-то, как оказалось, закрыл. Сглотнул подступившую слюну и аккуратно присел на краешек второго стула у стола.
Интересно, тогда, в ту поездку, я не обратил внимания или просто не мог видеть этот освещавший её спокойное лицо внутренний свет?
– Чаю хочешь? – она подтолкнула в мою сторону белую эмалированную кружку. – Эк ты промок, замерзнешь ведь.
В комнате было довольно прохладно без отопления. Я молча взял в руки теплую кружку и сделал глоток. Это был не чай, а травяной напиток, и достаточно вкусный. Вполне возможно, что часть трав в его составе даже была собрана моими руками.
Какое-то время знакомая незнакомка с интересом разглядывала меня, ничего не говоря. Я молча пил из своей кружки, любуясь ею. Иногда она мне снилась. Иногда мне казалось, это был сошедший на землю ангел. Нет, нет, за эти годы я так и не стал истово верующим христианином. Но жизнь в монастыре мне нравилась. Спокойная, тихая, размеренная. Такая простая и искренняя, что за эти несколько лет я научился радоваться каждому дню.
– У меня есть к тебе только один вопрос, – нарушила она молчание спустя какое-то время. – Ты сожалеешь о том, что ты сделал в своей прошлой жизни?
Я посмотрел ей в глаза.
Всю жизнь мне казалось, что я делал какие-то выборы, между правильным и неправильным, что есть какая-то верная дорожка, а есть скользкая. И пусть я не принимал большого участия в воспитании своих детей, но я поставил их на ноги и дал им прекрасное образование.
Я врал, изворачивался, подставлял других, выбирая наиболее, как мне казалось, противных и плохих. Изменял и подтолкнул женщину, на которой женился когда-то по любви, к разводу. У меня не то чтобы не осталось настоящих друзей, у меня их никогда и не было, разве что в далеком детстве...
В моей монастырской жизни было намного больше радости и чистосердечности, чем за все предыдущие годы балансирования между властью, жадностью и страхом. Но смог бы я оценить эту душевность и правдивость, если бы не было долгих лет фальши? Попал бы я когда-нибудь сюда, или же спился бы от безнадежности и невозможности защитить свою семью как-то по-другому?
Я не раскаивался ни в чём и не искал прощения или искупления. Я и тогда знал, что поступаю плохо, и сейчас это знаю. Но в чём смысл сожалеть о сделанном, особенно, когда ничего уже нельзя исправить?
Вчера я разговаривал с настоятелем и сказал, что готов принять постриг.
– У меня нет сожалений. Спасибо за..., – я вздохнул, допил настой, поставил кружку на стол и встал, – чай. Мне, пожалуй, пора.