Колыма – это территория! Тайга, тундра, сопки. реки, моря, порты, аэродромы и, конечно же, колымская трасса. Не простая. Прижимы, серпантины, подъёмы, спуски, под колёсами чёрт-те что, и никакого разнообразия дорожного знака. За рулём не расслабишься, чревато, и пассажир в кабине всегда был персоной грата – это антисон, а случись и помощник. В таком драгоценном статусе я оказался третьим в кабине Урала. Познакомились, сплотились. Пошли анекдоты, байки, с пониманием, что бодрость и безопасность – суть нашего контекста... Вывернулись, наконец, наизнанку. Затихли. Пассажир пробурчал: – Сейчас бы в Сочи набраться мочи... Тепло. Море. Пляж. – У водителя своё: – А я бы на Алтай… Какие девки у нас! А как поют петухи! – Они задумались, замолчали. Наставал мой черёд.
И я вспомнил детство в Казани. Цыпки на руках, которые мазали глицерином, и который мне нравилось слизывать. О ногах тогда не думали вовсе, всё лето босиком, экономили обувь. Они темнели, черствели, становились не пробиваемыми, разве что гвоздём иногда. Босиком ходили даже в кино. Но кино и мороженое были редким удовольствием. Все с пониманием, только что кончилась война. И где пацану разгуляться?!
С утра всем двором отправлялись на озеро. Мимо суворовского училища спускались к «коровьему мосту» с продавленными досками. Пастухи его опасались и городское стадо гоняли вброд, рядом с мостом. Это сейчас Казанка на километр, а тогда узкой была, мелкой – коровы не мочили даже хвосты.
И мы тоже за коровами шли, они в луга, мы к озёрам. Купались, ползали в осоке, рвали камыши, а потом грелись у костра, пекли картошку. Потом снова купались и снова грелись, и так пока солнце не покатится вниз… Домой шли, упреждая коров. Они после нас поднимались в гору и сразу оказывались на главной улице города... Это сейчас Карла Марла закатана в асфальт, четырёхполосное движение, светофоры, а тогда булыжная мостовая, грохочущие трамваи и запряжённые в телеги лошади. Но улица главной считалась. Демонстрация, похороны – всё там. И ещё вот коровы… Эти без понятий об этике. Идут по центру улицы и во всю коровью глотку орут. Могут остановиться, задрать хвост на трамвайных путях, а могут на тротуар под ноги прохожим. Скотина!
Ну а мы, как начинало смеркаться, отправлялись на промысел. Половозрелый народ прятался в скверах и конечно был занят собой. А тут вдруг мы: – Дяденька, купи камыш за копеечку! Дяденька, купи! – Дяденька не жмотничал перед тётенькой и покупал как правило несколько… Мы далее, ещё и ещё. А уж как кончится товар, бежали за фруктовым мороженым по семь копеек за штуку. Это был апогей прожитого дня.
Конечно все учились, ходили в школу. Надо! Но мне нравилось учиться. Я соответствовал гордому званию советского школьника и старался быть в авангарде... Первая ступень – октябрёнок. Я сопричастным стал к великой революции, и Ленин с кепкой указывал мне цель. – Учиться, учиться и ещё раз учиться!.. Я старался изо всех сил, был воплощением соц-облико-морале... И вот она, следующая ступень – пионеры.
Актовый зал. Родители, гости. На стенах портреты великих, и мы, как положено, в строю… Под грохот барабана и вопли пионерского горна вносят знамя дружины. Ать-два!.. Помпа нас ошарашила, но характер проявили, не разбежались.
Потом старший пионервожатый декларировал лозунги, а когда нам повязывали галстук, я видел, как гости утирали почему-то глаза… Домой шёл пальто нараспашку, пусть все видят кто я теперь.
В комсомол принимали тоже не абы, обсуждали каждого клиента – готов ли он быть в авангарде?! Все были готовы, только на Вовке замялись. Он не ахти как учился, покуривал и хвалился, что пробовал вино. Значит?! Но с другой стороны – это наш пацан, и болвана мы приняли. Райком утвердил тоже.
А я бредил небом! Всё подчинено было цели – летать. Спортом занимался, а то лез на верхушки деревьев и раскачивался там для вестибуляции духа. И уж конечно не подбирал окурки как все пацаны. Но в аэроклубе врачи завернули меня. Сердце лётное, а вот ноги…, прыгать с парашютом нельзя. Рухнула мечта. Нелегко с небес опускаться на землю, но к романтике интерес оставался.
По рейтингу это могло быть морское училище. Но и там после барокамеры не сочла медицина... Казалось всё – жизнь можно не продолжать, но народ запел песню Геологи. Меня вновь озарило и без напряга поступил на геофак университета.
Но кураж стал вскоре сдуваться, трудно после неба ковыряться в земле. Хотя романтика неведомых дорог увлекала. Палатка, лошади, ружья, зверьё и рыбалка – это стало изюминкой жизни.
А какая жизнь? Она опасная? Нам никто не говорил. В книжках были злодеи, но в жизни не предполагались. Кодекс коммунизма утверждал – человек человеку друг, товарищ и брат! И я верил в это. Мне действительно помогали незнакомые люди: когда советом, когда ночлегом. Я безоглядно шёл им навстречу, а потом и за ними… Видимо оберегал Бог от напасти, жизнь я не опасался совсем.
Юнцом приходил на ж/д вокзал и соображал, куда денег хватит доехать. И в степях таким образом работал, и в тундре, и в тайге... Глушь, казалось бы, но я был в курсе событий, слушал новости у полевой рации с наушником в кастрюле, и чрезвычайно гордился земляком, штангистом Курыновым. Железный американец Томми Коно так и не победил нас. А за Стрельцова я вообще все ногти изгрыз.
В рюкзаке носил не стихи Есенина, а повесть Аксёнова Коллеги. И ведь жил писатель на нашей улице в доме напротив, и учились в одной школе Белинского... Я даже бывал в его доме, где засиживался с другом. Пили портвейн, рассуждали о жизни и не предполагали, что дядька за стеной – писатель, который знаменитым будет чуточку потом.
Я был в экспедиционных разъездах, и военком счёл меня «без вести пропавшим». Но когда янки напали на Вьетнам, я сам объявился, и требование у меня было одно – в окопы, на передний край. Я готов был сражаться до Победы и водрузить красный флаг над Капитолием. И вообще к международному империализму я был беспощаден.
А друзья молча завидовали мне, и тянули студенческую лямку. Только один со мной решил махнуть на Камчатку. И махнули бы, если не обстоятельства... Через много лет в универе ещё будет профессор.
У меня своя была карма на задворках России. Там всё другое – жизнь, законы, специфика. Коренное население занимается тем, что на роду написано. А недра разрабатывают пришлые. Каково им в тяжёлой работе, без родного очага и близких людей? Ответ я осознавал на собственной шкуре… У зверя нора в лесу, у птицы гнездо на дереве, а у меня Казань ассоциируются с понятием Родины, где самый вкусный воздух, самое яркое солнце, и где живут самые понятные, близкие люди.
Много приключений было со мной, в которые сейчас трудно поверить. На Ямале предлагали жениться на ненке и не потому, что я красивый. Желания освежить кровь малочисленной народности было понятным. Но даже приданное в сто оленей меня не смутило.
Я знал, что вернусь в родной дом. С вокзала пойду пешком, и не замыленный глаз ничто не упустит… Афиши пианиста Якова Зака?! Мне в кайф… Запустили фонтан в Ленинском садике?! Мне в кайф... На улицах появились мусорницы?! Мне в кайф... Даже заборы освежат краской и это было в кайф. И всегда знал, что здесь меня ждут. Дверь распахнётся. – Здрасьте, это я.