«Аспид есть змея крылатая, нос имеет птичий и два хобота, а в коей земле вчинится, ту землю пусту учинит».
С ночного выпаса скотина не вернулась. Хозяйки долго стояли у ворот, вглядываясь в конец улицы, не идут ли довольные сытые Бурёнки, не послышится ли ласковое мычание рогатой кормилицы. По времени стадо давно должно было вернуться, а каждая хозяйка уже выйти из пригона с полным подойником.
«Да вот же, идут родимые», - кто-то уже разглядел приближающихся животин.
По улице брели две пёстрые коровёнки. Брели тяжело, странно раскорячившись и припадая на ноги.
«Матерь Божья!» - послышалось восклицание, и женщины испуганно замерли. Спины, задние ноги и бока животин были опалены так, как будто их прогнали под паяльными лампами. Шкура местами лопнула, обнажив прослойку желтоватого жира и красное не прожаренное мясо. Хвосты превратились в обугленные верёвки, а некогда молочное полное вымя у коровёнок болталось сейчас сморщившимся, багровым, водянистым куском. Нити тягучей слюны падали в дорожную пыль, а большие глаза застлало мутной поволокой. Над кучкой собравшихся женщин пронеслись горестные причитания, кто-то кинулся к своему двору, чтобы рассказать страшную новость домочадцам, кто-то остался стоять на улице, с опаской вглядываясь в сторону дальних выпасов.
***
Не было следов от кострищ, не бушевал лесной пожар. Над широкой просекой разливался едкий дух выпотрошенных внутренностей и горелых шкур. В вытоптанной траве то тут, то там проглядывали петли подсохших кишок и костистые остовы, разорванные и обглоданные. Оторванная бычья голова с торчащими шейными позвонками щерилась одним рогом, на месте второго - кровянистый обрубок. В воздухе стоял звонкий гул налетевшей на пиршество мухоты.
- Вот тебе дышло в коромысло! За что ж Бурёнок так?
- Что ли с вертолёту жгли, а здесь разделывали!
- Кости обглоданы, кишки разбросаны. Что за зверь лютовал?
- Зверь по воздуху не летает, люди это.
- Мясо пожрали тоже люди?
Мужики мрачно оглядывали место глумления на бедной скотиной. Версии сыпались одна фантастичней другой, но мало-мальски вразумительного объяснения произошедшему не было.
- Аспид пожёг, яко огнь Господень! Не ради насыщения, ради мести роду людскому. Прогневили сиё творение. А если аспид начал жечь да жрать с утра, то закончит только за полночь, – дед Емельян, сухопарый мужичок, разменявший восьмой десяток, потрясал в воздухе палкой, грозя карой от чёрного отродья. – Будет дюже ещё лютовать, воздавать за грехи и деяния!
Мужикам даже весело стало. Вот тебе и пророк, и коровий бог. Чего со старика возьмёшь, дожить бы до его седин в ясном рассудке и памяти.
***
Санька Малявин возвращался с рыбалки. Шёл не по круговой дороге, а напрямки – через колхозное пшеничное поле. Улов так себе, а на уху и кота побаловать хватит. Солнце давно вышло из зенита, но палило нещадно. На небе ни облачка.
Санька уже приближался к меже, когда земля под ногами заколыхалась и вздыбилась. Паренёк не удержался, замахал руками и упал. Неудержимая сила влекла вниз, в огромный провал, из которого на Саньку пялились янтарные глаза с узкими змеиными зрачками. Паренёк закричал, заскрёб ногами, попытался схватиться за смятые колосья, но земля оседала, превращаясь в развороченную воронку. Пахнуло гарью, из раскрывшейся глотки существа вырвался сноп огня. Кожа слезла, зашипела плоть, мышцы съёжились, обнажая кости. Занялись налитые колосья, выпуская вверх густой удушливый дым. Тварь выбиралась из норы, поигрывая чёрной отполированной чешуёй. Плоская морда ткнулась в скрюченные останки и заглотнула их, издав громкий чавкающий звук. Пламя набирало силу, пожирая хлебные колосья, а огромное тело уже змеилось прочь, пересекая распаханную межу.
Саньку хватились только к вечеру, когда весь посёлок гудел о выгоревшем поле и смердящем пепелище от случайного пожара, ударившего по колхозному хозяйству.
***
- Это раньше Калинов мост охранялся. Вкруг него всё костями усеяно, всё огнём сожжено, а земля кровью полита. Щас ни знаний, не воителей, некому ни границы охранять, ни бой принимать, - шамкал дед Емельян. - Аспид и раньше в наш мир лазейку знал, а теперь вовсе поселился.
В существование твари с той стороны Гришка верил. Там, где другим смешно, истина кроется. Больно дела странные творятся: пожары нечаянные, человек пропал, скотину опалили да порвали. Понаехало всяких инстанций, толку-то, а к старику прислушаться надо, позвонить Никите Тимофеевичу, тот давно обещал на «учёбу» отправить.
- Знаешь, почему торфяники летом горят? Аспид из болот выползает, огнём плюётся, про себя забыть не даёт, дескать, вот я, живите да бойтеся. Яко змеюка подколодная на болотах прячется, под камнями большими гнездится, в трущобах столетних лесов обитает. По ночам над миром летает, вот откуда берутся пожарища.
- Так чего раньше не показывался?
- Показывался, деянья не видели. А лютует оттого, что пакость ему кто-то сделал. Может, владенья порушил и змеёнышей потоптал. Ему всё равно, кого жечь да жрать.
- У аспида и змеёныши?
- А то! Если тварь в нашем мире изничтожить, она в другом мире возрождается. А по эту сторону законы тоже чтит. Раз в сто лет потомство змеиное выхаживает.
- Таких же тварей крылатых?
- Не, аспид только на той стороне рождается. Здесь гадюки болотные, крупные, страсть каки ядовитые.
- Ты откуда дед это знаешь? – подозрительно спросил Гришка.
- Книжки читал. Не перебивай! Ни крыльев, ни глотки, плюющей огнём. Змеи да змеи, от них много людей смерть приняли. Так вот, если племя аспида из гнезда забрать, будет тварь искать да пепелища творить, пока змеёнышей не отыщет.
- Дед, а как тварь уничтожить знаешь?
- Про то в книжках не писано. До нас не сничтожили, нам уж где, - широко зевнул дед Емельян, поднимаясь с заваленки.
***
Тётка Ганка проснулась оттого, что тревожно и жалобно тявкнула собака во дворе, закудахтали потревоженные куры, а в окно проникли яркие всполохи. «Батюшки, горим!» - завизжала тётка, поднимая истошным воплем домочадцев. Горела собачья будка да угол дровяного сарая. Через двор к курятнику тянулся глубокий след, словно канаву прорыли. Ливанув ведро воды на полыхающий угол, тётка резко повернулась и обомлела. У курятника копошилась и извивалась чёрная громадина. Вот длинное тело вытянулось, и плоская голова впилась ножами острых зубов в низкую крышу, яростно шипя и посвистывая. Послышался хруст ломаемого шифера. На улице захлопали ворота, раздались голоса, собирался народ, привлечённый шумом и запахом дыма. Кольчатое тело проскользнуло по скату крыши, показав светлое брюхо, и провалилось в предрассветную дымку.
***
«Не верят мне», - вздохнула тётка Ганка, - говорят, спросонья да со страха померещилось. А борозду в ограде кто пропахал?»
Никита Тимофеевич приехал сразу. Тот же уазик, те же болотные сапоги, только лицо хмурое и озабоченное. Отведя Гришку в сторону прошептал: «Дом не спалил, хозяйку не тронул. В курятник полез. Запечённую курицу захотел?»
- У вас, наверно, птица особенная?
- Какой там! Восемь несушек, петух да квочка на яйцах. Вот и все особенности.
Гришка с Никитой Тимофеевичем переглянулись.
- Ну, давайте, хвастайтесь хозяйством.
Несколько кур с петухом греблись в углу небольшого загончика, а вот в самом курятнике важная нахохлившаяся квочка добросовестно сидела на яйцах в старой корзине, устланной сеном.
- Ага, вот это понятно, а эти откуда? – не обращая внимания на яростные удары крепким клювом, Никита Тимофеевич приподнял птицу с гнезда.
Среди желтоватых одинаковых яиц лежали два, явно не принадлежащих куриному народу. Крупные, тёмные, покрытые густыми пятнами.
« Ох ты, язве-то», - всплеснула руками тётка Ганка. – Это кто ж подложил-то?»
Пока тётка Ганка разбиралась, откуда взялся сей достаток, Никита Тимофеевич осторожно вынес найденное добро на свет. «Это, Гришка, наш пропуск в змеиное логово», - многозначительно подмигнул он.
- Ванька, мальчишка соседский у кромки болот на камнях нашёл. Сунул нашему обалдую, мол, под квочку положи, утята вылупятся. А какие утята в это время!
- Изымаем болотных утят, - грозно сказал Гришка, выслушивая гневную речь тётки Ганки.
-Вот пацаньё! До самых болот доходят. Ещё и гостинцы за собой тащат, утяток будущих, - возмущался Никита Тимофеевич. – Дорогу знаешь?
- Знаю.
- Ну, вот сейчас рюкзачок соберу и двинемся. До темна управиться надо, пока тварь весь посёлок не выжгла.
***
Земля под ногами постепенно становилась зыбкой. Сосенки да берёзки сменил сухостой, обросший мхом, да одиночные чахлые деревца, борющиеся за жизнь. Вот и кромка, последний сухой островок, дальше – верная смерть. Болото обманчиво. Под манящими зелёными островками прячутся жадные пасти гиблых трясин. Рядом чавкнуло, болотный пузырь лопнул, окатив две фигуры гниющим смрадом. Под корягами завыли болотницы, обещая путникам отдых и усладу. В ядовитом тумане замаячили мавки, рассыпая по кочкам не созревшую ещё ягоду заманиху.
Никита Тимофеевич осторожно вытащил из рюкзака берестяную коробочку, на дне которой в хлопьях ваты лежали два пятнистых яйца – будущий змеиный приплод.
- Здесь ждать будем. Почует - приползёт, приплывёт, прилетит. Ты, Гришка, это, на рожон не лезь. Огнемётов да гранат у нас нет. Чем располагаем, тем и побеждаем.
Из того же рюкзака на свет появился позеленевший от времени пионерский горн, моток верёвки и несколько картонных цилиндров. Гришка недоумённо повертел в руках пионерский горн. Такой он только на картинках видел.
- По всей вероятности, жечь он нас сразу не будет, а вот сожрать попытается. По древним преданиям, трубный глас на аспида действует, как молитва на беса. Оглушает и дезориентирует. А в это время мы ему под брюхо взрывной порох Нобеля, известный как динамит обыкновенный. Ибо с одной молитвой и такой-то матерью на аспида не пойдёшь. Горнить-то умеешь?
Позади затрещали сухие валежины. Гришка с напарником резко повернулись, в то время, как со стороны топи раздалось мерзкое шипение. Из зловонной жижи поднималось чешуйчатое тело с плоской головой, покрытой безобразными наростами. По бокам от зубастой пасти висело два слоновьих хобота. Тварь медленно выползала на сухой островок, расправляя чёрные кожистые крылья, усеянные разноцветными яхонтами. Вот она замерла, готовясь к стремительному броску.
- Гришка, труби, давай!
Гришка надул щёки и со всей силы дунул в узкую щель мундштука. Раздался невнятный сиплый звук.
- Чего дуешь, как баба на одуванчик! Губы сожми, труби, давай!
Над болотом поплыл трубный глас пионерского горна. Аспид замер, дёрнулся вбок, а Никита Тимофеевич уже подсунул под брюхо порох Нобеля с дымящимся фитилём. Раздался взрыв, и тут же ударил тяжёлый хвост, отправляя Никиту Тимофеевича в полынью застоявшейся зелёной воды. Гришка на минуту оглох, замотал головой, а когда опомнился, увидел нависшую морду твари, с извивающимися тянущимися к нему хоботами.
Древний инструмент сдох, отказываясь издавать какие-либо звуки. Эх, ни огня Ярилы, ни динамита в руках, выиграть хотя бы минуту. Гришка размахнулся и со всей мочи всадил острый мундштук в клювообразный нос существа. Этих секунд хватило, чтобы старая надёжная зажигалка наградила тонкий фитиль маленькой ползущей искрой. В раскрытой глотке, за острыми ядовитыми зубами рождалось оранжевое пламя, но навстречу ему уже летел сильный и надёжный противник - взрывной порох Нобеля. Голова лопнула, как воздушный шарик, рассеяв вокруг сопливое вонючее месиво и крупную чешую. Парень лежал на земле, прикрывая затылок руками и вдыхая нутряную вонь аспида.
«Гришка, верёвку кинь», - из болотной тины торчали голова и руки Никиты Тимофеевича, пытавшегося схватиться за гнилую осоку. Развороченное безголовое тело аспида погружалось в пасть бездонной топи.
Они сидели рядышком, наблюдая, как белый туман отступал, клубясь над болотом рваными клочками. Гришка, покрытый бурыми ошмётками и Никита Тимофеевич, заляпанный густой грязью и мелкими гниющими корешками.
- А с потомством что? – Гришка кивнул на берестяную коробочку.
- А вот что.
Крепкий кулак опустился вниз, расплющил коробочку и превратил содержимое в желтково-скорлупную кашу.
- Куда змея, туда и племя, - сказал старший напарник, швыряя сырой омлет подальше от берега.
«Это раньше Калинов мост охранялся, а сейчас ни знаний, ни воителей. А мы тогда кто? В нашем мире изничтожится, в другом мире возродится», – шептал Гришка, вспоминая слова чудаковатого деда Емельяна.