— Света Загорянская, задержись! — велела мне Лариса Николаевна, наша классная. Пришлось снова сесть за стол.
Все мои друзья понеслись домой, литература была последним уроком, а вот я особенно не спешила и потому, проводив всех спокойным взглядом, осталась в классе.
На уроке Лариса Николаевна долго выносила нам мозг про творчество Пушкина, про интересные моменты его личной жизни (кому это интересно? Лично мне ни капли): оказалось, что у него было много детей и жена — первая красавица Петербурга, с такой тонкой талией, что ее можно было обхватить двумя руками, ладонями. И это красиво? По-моему, это уродство какое-то! Также мне было непонятно, чем так привлекает всех лебединая шея? Вы только представьте: длинная шея, изогнутая вопросительным знаком из-за своих размеров, а на самой верхушке маленькая голова с высокой прической — да это, вообще, монстр! Так я и сказала учительнице. Одноклассники от хохота повалились на столы, но классная только взглянула на меня:
— Загорянская, рот открывать будешь на перемене! Ты у доски так бы резво отвечала, как комментируешь с места!
А потом взяла и задержала после урока, но я так уже закалила нервы в тяжелой и неравной каждодневной борьбе за свободу со своими родственниками, что мне все было нипочем. Остаться, так остаться, с превеликим нашим удовольствием, лишь бы прийти домой попозже. Небось, сейчас мне прочтут персональную лекцию об изменчивости взглядов на женскую красоту, любит она конкретно загрузить ненужной информацией.
Лариса Николаевна долго что-то писала в журнале, копалась в тетрадках, листала толстую хрестоматию и снова писала, словно меня здесь и не было.
Я покашляла — ноль эмоций в мою сторону.
Может, она думает, мне заняться нечем, кроме, как рассматривать исписанный стол? Оставила после уроков — читай свою нотацию, да я пойду. Маринка заждалась уже на улице.
Но классная продолжала делать вид, будто страшно занята. Я вздохнула, погрызла ногти, изучила близлежащие стенды и портреты писателей, обнаружила, что нос Гоголя мало того, что длинный, а еще и скошен на бок, потом пошарила в своем рюкзаке на предмет еды и была привычно уже разочарована. Пусто. Яблоки я съела на перемене, а деньги не брала у родителей из принципа и соображений собственной независимости целых два дня, а те, которые мама совала в кармашек моего рюкзачка я приносила домой нетронутыми и оставляла на кухонном столе. Фрукты же из вазы брала, надо же мне чем-то питаться в школе, помимо одного обеда. От такой жизни я все время думала о еде, но война, есть война, со своими домашними я находилась в состоянии затяжного вооруженного конфликта.
Я застегнула молнию, перевела глаза на учительницу и наткнулась на ее изучающий меня взгляд, нехороший такой взгляд, прямо скажем. Такой взгляд означает одно: сейчас Лариса Николаевна начнет лезть ко мне в душу. Ненавижу это! Я подобралась и сгруппировалась, как перед прыжком в длину на физкультуре.
— Что там у тебя с математикой, Света? — начала она заход окольными путями. — Сергей Алексеевич на тебя жалуется, ты второй раз уже не выполнила домашнее задание.
Наш математик Сергей Алексеевич Карасиков, по прозвищу Карасик любит заваливать нас самостоятельными работами и тонной задач из решебника на дом. Ясен перец, без папы я не смогла одолеть и половины. Между прочим, они трудные! По мнению Карасика, я что, не должна вылезать из-за учебников, спать с ними, есть и пить, так что ли? Сразу побежал докладывать, а со мной поговорить сначала — не судьба?! А вот я, допустим, тему не поняла! Чего сразу жаловаться-то?! Карась!
— Я все сдала! — деланно возмутилась я. — Просто не до конца доделала.
— Выходит, Сергей Алексеевич говорит неправду?! — классная подняла брови.
Ну что прямо вот так сразу ставить ребром? Любят они нагнетать! Карасик, значит, врать не может, а я что, вру на каждом слове?!
Что ответить я не знала, поэтому просто перевела взгляд на свои ногти. Розовые ногти, коротко подстриженные, с кое-где обгрызенными заусенцами.
— Света! — Ларисе Николаевне, в отличие от меня, вовсе не нужно было собираться с мыслями. Она уже собралась с ними, когда мариновала меня в собственном соку, листая свои тетрадки. — Не молчи! Так что там с заданиями?
— Ну-у… просто… — я вздохнула, не отрываясь от созерцания собственных ногтей. — Просто я не поняла тему, — наконец, я придумала, что ответить.
— Почему же ты не подошла к учителю? — тут же поставила меня в очередной тупик классная. — Рассказала бы, что конкретно тебе неясно в новом материале. Я уверена, Сергей Алексеевич нашел бы для тебя несколько минут в своем расписании и объяснил бы непонятные моменты.
Ну ваще! Она притворяется или на самом деле такая наивная?! Да Карасик и разговаривать бы со мной не стал! Я представила, как он смотрит на меня изумленными глазами и цедит свозь зубы:
— Загорянская, на уроках надо слушать, а не обсуждать свои дела с Петраковой (это Маринка)! Вот, если бы не понял Калинин (это наш отличник), тогда я задумался бы, а объяснять тебе в десятый раз, как складывать десятичные дроби, не собираюсь, я только зря потрачу свое личное время. Значит придется тебе делать дополнительные упражнения вместе с родителями, пока не поймешь.
Картина так живо стояла перед глазами, а Карасик так яростно махал пальцем перед моим носом, что я даже отшатнулась, как бы он не задел меня, но говорить об этом Ларисе Николаевне было бесполезно, все равно не поверит, поэтому я снова промолчала. Классная руководительница поднялась со стула, немного походила возле доски, зачем-то выглянула в окно и снова принялась за меня:
— Я слышала, у тебя появилась сестренка? — она опять села за стол.
— Угу, — промычала я в ответ.
Если она ждала с моей стороны дикого и необузданного восторга по этому поводу, то жестоко ошиблась.
— Ты рада? — снова потрясла она меня своей простотой. Да кто же этому обрадуется?!
— Ага, — снова промямлила я и кивнула, пусть она не сомневается, что я рада до смерти!
— Расскажи мне про нее! — училка внезапно загорелась интересом, словно ей и в самом деле страсть как хотелось послушать про двухмесячных младенцев.
Я изумленно подняла на нее глаза, чтобы проверить, могу ли в дальнейшем доверять своим ушам — Лариса Николаевна сияла на меня ослепительной улыбкой и ждала.
Я выдохнула:
— Ну… она вот такая маленькая, — я развела руки, показывая размер сестренки. — У нее есть розовая шапочка… — рассказывать было трудно. — Она орет все время! — выдала я неожиданно для себя.
— Кто орет, шапочка? — удивилась учительница.
— Катенька, — поправилась я и прокляла себя.
Вот дура! Зачем разговорилась? Ведь не хотела никому ничего рассказывать! Надо же так подставиться! Просто я есть хочу, а когда голоден — ты сам не свой, реклама оказалась совершенно права.
— Ясно, — Лариса Николаевна зачем-то покивала головой и немного помолчала. — Света, сейчас придет твоя мама…
— Она не придет! — перебила я учительницу.
— Почему? — снова удивилась классуха.
Нарочно, что ли она так делает?
— Катеньку не с кем оставить, — мой язык съязвил против моей воли.
Вот же! Мой язык сегодня был моим врагом, так и болтал, но Лариса Николаевна не подала виду, что заметила мою язвительность и посмотрела на часы.
— Да нет, мы договорились с ней на половину второго, сейчас она должна прийти.
Классная мне не поверила, мне, вообще, никто не верил, но в дверь действительно постучали. Мама тревожными глазами ощупала меня с головы до пяток и перевела взгляд на Ларису Николаевну.
— Света, ты подожди в коридоре, — выгнала меня Лариса Николаевна.
Я бодро вскинула на плечо рюкзак и гордо прошагала мимо мамы, не удостоив ее своим вниманием.
Пусть любуется на Катеньку!
Подслушать возле дверей мне не удалось. В коридоре толпились старшеклассники из второй смены, ждали, когда освободиться кабинет.
— Ну чего там? Скоро? — нетерпеливо закидали они меня вопросами.
— Отвали! — я отпихнула ближайшего восьмиклассника и прошла к окну, чтобы дождаться своей участи, сидя на подоконнике.
— Ты чего такая борзая? Эй! — парень навис надо мной и не давал спокойно набрать Маринкин номер. — Чего развыступалась-то, малявка?!
Я молча выставила перед собой рюкзак и протаранила парня, врезавшись головой ему в живот.
Да просто, чтобы не приставал. Лось Камчатский!
Мы рухнули на пол: вернее, он на пол, а я на него, и только я собралась обрушить ему на голову всю тяжесть моего рюкзака, как меня оттащили в сторону, ухватив сзади за шиворот.
— Пацаны, здесь мелочь совсем оборзела! — крикнул кто-то, держа меня за шиворот. — Кидается на старших! Во наглая мелюзга пошла!
— Стариков, а ну быстро отпусти ее! — широким шагом к нам приближался Карасик.
— Сергей Алексеевич, — пискнула я, болтаясь в руках у старшеклассника, предательские слезы вдруг посыпались крупным горохом прямо на натертый паркет коридора.
Парень бережно поставил меня на ноги и отошел к своим одноклассникам, а я осталась стоять в образовавшемся свободном пространстве, прижимала к себе рюкзак, и рыдала в голос. Просто остановиться не могла.
— Сергей Алексеевич, она первая начала! — позорно закладывал меня Стариков, оправдываясь перед учителем. — Кинулась на Конькова ни с того, ни с сего! Вон все ребята видели! А я просто оттащил ее.
— Мне что, нужно объяснять тебе и Конькову почему нельзя трогать девочек?! — Карасик аж побелел от злости и выплевывал слова сквозь зубы. — В таком случае, жду завтра у себя ваших родителей и объясню ИМ, чтобы они, в свою очередь, просветили ВАС! — Карасик все повышал и повышал голос, а я смотрела на него во все глаза, даже плакать перестала, и твердо решила, что буду делать сегодня математику, пока не сдохну!
— Извинитесь! — потребовал Карасик, то есть Сергей Алексеевич.
— Извини, — Стариков стрельнул в меня глазами и Коньков тоже пробормотал: — Извини.
— Что происходит? — из кабинета выходили Лариса Николаевна и моя мама. Вид у мамы был, честно говоря, не лучше моего. — Сергей Алексеевич, уж извините, мы вас задержали.
— Ничего, — пробормотал мой преподаватель и скомандовал: — Восьмой «Б», заходим! Не толпой! Дежурные, открыть форточку!
— Света, все в порядке? — Лариса Николаевна подозрительно разглядывала мою опухшую физиономию, а мы с мамой смотрели друг на друга. Она словно ждала чего-то от меня.
Чего интересно?
Я молча развернулась и направилась к лестнице, мама меня догоняла.
А началось все два месяца назад, когда родилась Катенька и разрушила мою жизнь…
* * *
— Свет, поедем со мной за мамой и за Катенькой, — папа радостно улыбался мне.
Вот оно — началось!
Буквально вчера у нас с Маринкой состоялся серьезный разговор на тему присутствия новорожденных сестер в жизни пятиклассников.
— Сразу ставь их на место!
Подруга имела в виду родителей, а также всяких баб и дедов.
— Не подходи, не смотри, в разговоры не вступай, иначе сядут на шею! Поняла? — сурово спросила она.
Я кивнула, потому что говорить не могла, слезы, которые я так долго сдерживала, дружным потоком пролились на джинсы.
Маринка доступно и со знанием дела рассказывала мне о мелких тонкостях обращения с младенцами, поэтому, когда папа, зная прекрасно, какую свинью мне подсовывает, позвал забирать Катеньку из роддома, я уже была слегка подкована в этом вопросе.
— Нет, спасибо, мне нужно делать уроки, — пресекая дальнейшие поползновения в мою сторону, я скрылась в своей комнате.
И приложила ухо к крохотной щелочке.
— Вадик, ты должен был настоять! — громко возмущалась баба Маша, папина мама. — Мало ли чего она хочет или не хочет — молода еще, так с отцом разговаривать! Упустите девчонку! — грозилась она.
— Да что ты прицепилась к ней? — защищал меня дед Степа, папин папа.
— Все, хватит! — папа оборвал их обоих. — не хочет, пусть не едет. — И хлопнул дверью.
Вот это да! Я победила! Не на ту напали, я вам не рабыня Изаура!
Пометавшись в радостном возбуждении по комнате, я плюхнулась на кровать: нужно было серьезно обдумать дальнейшую линию поведения и следовать ей неукоснительно.
Однако, хочется есть, да и в туалет не мешало бы прогуляться. Выход в коридор был подобен вылазке в стан врага в джунглях Амазонки, где за каждым банановым листом запросто может поджидать удав.
Противник, в лице бабы Маши, окопался на кухне.
С каменным лицом я прошла к холодильнику, достала колбасу и засунула в рот огромный кусок. Бабушка сначала делала вид, что меня не замечает, но тут же забыла про это.
— Светочка! — все-таки она не выдержала. — Ну как же тебе не стыдно? Ты так папу обидела! А мама-то как расстроится, а ей нельзя волноваться!
«Не подходить, не смотреть, в разговоры не вступать!»
Помня Маринкины наставления, я поспешила покинуть поле боя, чтобы не дать себя заговорить.
Баба Маша следовала за мной и уговаривала поесть нормально, расписывая мне в красках: супчик — типа зашибись, курочка — просто обожраться, и кисель. На этом месте я споткнулась и чуть не капитулировала, даже не начав толком военные действия. Обожаю кисель!
— Баб, а ты умеешь делать суши? — нанесла я ей запрещенный удар. Готовить было бабушкиной страстью, больше этого она любила только наезжать на родственников.
— Чего? — опешила бабушка, выведенная на время из строя.
Я торжествующе улыбнулась, проглотила колбасу и скрылась в своей комнате, закрыв дверь прямо перед носом бабы Маши.
Победа номер два!
Однако, надо признать, я не наелась, маленькому кусочку колбаски было одиноко в моем желудке.
Ах да! Я же еще уроки не сделала!
Ну спасибо, родители, удружили! А вы спросили меня, хочу ли я этого? Ваша безответственность привела к тому, что мне УЖЕ нет места в родном доме. Ни поесть, ни передвигаться свободно по квартире, уроки учи на голодный желудок! Мой внутренний орган согласно проворчал, он был со мной полностью солидарен. Пришлось заговаривать ему зубы: я отвлеклась на историю, географию, английский. Математику даже открывать не стала, без папиной помощи я все равно ничего не смогу решить, а там прорва заданий. До папы мне теперь не достучаться, я оказалась в полнейшем тупике.
Когда затрезвонили в дверь, я совсем забыла о своем особенном положении, и ноги сами вынесли меня в прихожую.
Мама приехала!
Мне было так грустно без нее. Целых пять дней мы с папой коротали время, как два старых холостяка, питались пельменями, гречкой и колбасой, пока не явились баба Маша и дед Степа.
Первый раз я с готовностью поехала с папой в больницу, посмотреть на сестренку, но увидев светящуюся улыбку мамы, предназначенную не мне, ее глаза, затопленные любовью не ко мне, испытала жестокое разочарование в жизни.
Мама едва обратила на меня внимание, нет, она обняла меня и расцеловала, и сказала, как по мне соскучилась, но я-то видела прекрасно, что вся она обращена в сторону кроватки, где спала крошечная Катенька, такая страшная, как кусок сырого мяса.
Мне хотелось крикнуть маме:
«Да посмотри же на меня! Это же я — твоя настоящая дочь, а не она вовсе!»
Я понаблюдала некоторое время за ней и за папой, а потом повернулась и вышла на улицу.
Так началась моя новая жизнь, в которой я оказалась никому не нужна, всех раздражала, всем мешала, и ненависть к моей младшей сестренке пустила длинную корневую систему в моем сердце.
Пока папа помогал маме раздеться, бабушка умилялась над большим кружевным свертком:
— Ах, какая у нас девочка! Какие у нее глазки, какие реснички, а носик-то у нас папин! Да-да-да, папин носик! — баба Маша трясла головой, чмокала губами, сюсюкала с глупейшим выражением на лице. — А где же наша сестренка? — вдруг вспомнила она обо мне, и я невольно попятилась.
«Не подходить, не смотреть, в разговоры не вступать!»
— Светочка, — с ласковой улыбкой Медузы Горгоны бабушка протягивала мне розовый конверт. — Ну-ка подержи Катеньку, она хочет с тобой познакомиться!
Роковые слова были сказаны, четыре пары глаз смотрели на меня: со страхом, с напряженным ожиданием, с недовольством. Одной Катеньке было наплевать, возьму я ее на руки или нет.
На выпад врага следовало отвечать решительным контрударом.
— Пожалуй, воздержусь, — я скосила глаза на обезьянье личико в розовой шапочке и быстрым шагом удалилась к себе.
— Света! — неслось мне вслед. Папа рассердился.
— Да ладно, Вадик, ей надо привыкнуть, — успокаивала его мама.
Я еле справилась со слезами. Из-за этой мартышки я не обняла маму, а мне так хотелось, чтобы она как следует мне обрадовалась и сказала бы:
— Детеныш, я так соскучилась по тебе. Как же вы тут жили без меня?
И я рассказала бы ей про нового учителя по алгебре Сергея Алексеевича Карасикова, про викторину по английскому языку, которая уже скоро будет, обсудила бы с ней летний лагерь: стоит ли мне туда ехать в этом году или лучше провести все лето у бабы Веры в деревне (это мамина мама). Много чего я хотела ей сказать, но мое место единственного и неповторимого ребенка в семье заняла Катенька.
А кто же теперь я для своих родителей?
Все еще любимая дочь или досадное недоразумение, которым не погордишься. Чем гордиться-то? Была бы я необыкновенная красавица, так нет, худая, бледная, с веснушками на носу, правда баба Вера говорит, что у меня колдовские глаза, но сама я не нахожу в них ничего особенного. Если бы я была послушной и работящей, как Золушка — тоже нет, в моей комнате легче сломать ногу, чем что-то найти. Конечно, убираться я помогаю, но для этого меня надо пинать с самого утра. Я не отличница, в моем дневнике есть тройки, а теперь еще и двойки по алгебре. В общем, сделала я вывод, любить меня не за что, поэтому они и переключились на Катеньку.
В растрепанных чувствах я углубилась в точные науки. Кто же это придумал, что они точные? Ответ получался весьма приблизительным и никак не желал совпадать с цифрами, написанными чьей-то доброй рукой в конце учебника. Я пыталась подойти к заданию со всех сторон, рассматривала возможные варианты решения, так обычно мы делали с папой, когда я была еще единственным и любимым ребенком, но уравнение упрямо не желало равняться нужной цифре и выдавало решение в 1,47 цыпленка.
Да чтоб тебя!
Придется завтра унижаться перед Соколовой Анькой и просить дать мне списать.
Я захлопнула учебник и прислушалась, в доме было тихо, все мои родственники обнаружились в комнате родителей, где стояла кроватка. Они все четверо любовались обезьянкой Катенькой.
Про меня уже никто не вспоминал, я была отработанным материалом.
— Света, — зашептала мама, увидев меня. — Ну подойди сюда, посмотри на сестричку.
Не подойди ко мне моя любимая, пусть и не единственная дочь, а посмотри на обезьянку Катеньку!
— Да не стоит, — я развернулась и уже сделала полшага к кухне.
— Все, мне это надоело! — тихим (чтобы не потревожить сон Катеньки!) злым голосом произнес папа, догнал меня в два шага и подтащил к кроватке.
«Не подходить, не смотреть, в разговоры не вступать!»
Я крепко зажмурилась, чтобы не видеть это обезьянье личико. Может, они думают, что я тоже стану пускать розовые сопли пузырями над их Катенькой? Ну так вот, они просчитались!
— Хватит уже издеваться над всеми! — тихо орал он на меня. — Привыкай, что теперь ты не одна. Твоему эгоизму пришел конец и плясать вокруг тебя никто не будет!
— Вадим, Вадим, ты чего говоришь-то? — испугалась мама. — Светочка, доченька!..
— Все он правильно сказал, — вступилась баба Маша. — Что же это такое? Много воли взяла! Все прыгают вокруг нее, как индейцы, а она ходит, губы кривит. Да я бы!..
— Цыц! — крикнул на нее громким шепотом дед Степа. — Отстаньте от девки! Ее, вообще-то кто-нибудь накормил сегодня?!
— Конечно! — чуть не задохнулась от возмущения баба Маша. — Да я ей только птичьего молока не предложила!..
Я была так благодарна деду, что чуть не расплакалась, но крепко стиснула зубы и удержалась. Не дождутся они! Вцепившись руками в решетку кроватки, я вдыхала кефирный запах и не открывала глаза.
И тут Катенька проснулась!
Этот исторический момент прошел мимо меня, понятно было лишь по звукам и по причитаниям бабы Маши:
— Ай наша Катенька! Да где тут наша золотая девочка?! Кто же здесь проснулся?! Солнышко наше проснулось и хочет кушать! — и дальше в том духе.
Про меня тут же забыли.
Еще минутка и меня точно стошнило бы прямо на их драгоценную Катеньку кипящими розовыми соплями.
Я прорвалась через стену родных, которые меня больше в упор не замечали и побрела к себе в комнату.
Родители были потеряны для общества.
— Света, иди поешь! — догнал меня дед Степа, но я только дернула плечом и закрылась у себя.
Моя жизнь превратилась в ад.
По дому толпами бегали стада родственников: одни уезжали, другие приезжали, чтобы помогать маме, но, по-моему, она от такой активной помощи только уставала еще больше, папа пропадал на работе и носился по магазинам, покупая подгузники для Катеньки, масло для Катеньки, шампунь для Катеньки.
Я самостоятельно собиралась в школу, самостоятельно приходила домой оттуда и старалась задержаться где только возможно.
Родителям я объявила войну! К своей сестренке не подходила, не смотрела в ее сторону, в переговоры с родней не вступала.
Катенька орала днем, орала ночью и затыкалась только, если ее брали на руки. Мама или папа ходили с ней по квартире и разговаривали. Стоило им по своей наивности опустить ее обратно в кроватку, как эта вредина снова начинала голосить.
— Ну-ну-ну, моя Катенька! — лебезили перед ней родители. — Все-все-все, хватит плакать!
Я накрывалась с головой и вертелась на кровати, слушая почти до самого утра бесконечные «уси-пуси! Сю-сю-ням-ням! Катенька, Катенька, Катенька!» У меня появились серьезные опасения подхватить аллергию на это имя и покрыться сыпью.
Хитрые бабы и деды не продержались и месяца, свалили все на меня:
— Света, ты должна помогать маме!
— Посиди с сестренкой!
— Что за бездушная девчонка?!
— Пожалей мать-то, иди погуляй с коляской!
— Вадик, вы сами виноваты! Вырастили эгоистку! Надо заставлять, а не можешь справиться — бей! Ничего, здоровей будет! — это бесновалась баба Маша.
Слава Богу, папа ей не внял, а, наоборот, что-то такое сказал тихо (не расслышала, как не прижималась ухом к двери), отчего баба Маша и дед Степа свалили на следующий день.
Без баб и дедов было слегка поспокойнее днем, но спать стало невозможно совсем. Интересно, все новорожденные так орут или только нам так повезло?
И это жизнь?! Никогда не стану заводить детей!
* * *
* * *
— Света! — прогремел над ухом голос папы. — Ты чего лежишь?! Уже пятнадцать минут восьмого!
Дальше были торопливые шаги, ясно: папа тоже проспал! Еще бы ему не проспать, когда он всю ночь бегал по круглосуточным супермаркетам.
Я победно улыбнулась, вспомнив ночную суету.
Катенька орала до хрипоты и мне хотелось запустить в нее чем-нибудь тяжелым, чтобы замолкла наверняка, руки чесались выкинуть ее из окна и погрузиться под одеялом в долгожданную тишину.
Родители суетились чего-то, бегали из ванной в комнату и обратно. Я заняла свой привычный пост у двери.
— Вадик, ты что, не купил подгузники?! — сердито шептала мама.
— Две пачки купил, вот же… — слышался папин растерянный голос. — Наташ, я правда покупал, честно!
— Ну и где они тогда? — возмущалась мама.
Родители бегали по коридору, переругиваясь между собой. Катенька вопила протяжно и требовательно.
Какое же она неприятное создание!
Нравится вам слушать это каждую ночь? Вот и слушайте! Ну-ну! Посмотрим, на сколько вас хватит?
Я мстительно улыбалась, стоя босиком и кутаясь в теплое покрывало. Ваши подгузники мирно валяются на помойке, куда я их самолично вынесла, не поленилась, пока мама спала возле заткнувшейся Катеньки. Подождите, туда полетят и остальные ее вещи, но не все сразу, дом надо освобождать постепенно, чтобы не было заметно.
— Может, я забыл их в магазине? — тревожно вспоминал папа. — Да, точно! Натусь, прости, я сейчас съезжу в супермаркет.
— Ну-ну-ну, моя рыбка! — ворковала мама. — Молодец ты! Вот беги теперь посреди ночи! Катенька, дочечка моя маленькая, ну не надо так плакать! Ты бы еще кошелек там оставил и ключи от машины! — прерывала она свое воркование гневными выговорами. — Тише, тише, мой птенчик! Сейчас папочка принесет нам подгузники! Если снова не оставит их на кассе! — рявкнула она шепотом.
— Натусик, ну я же не нарочно, — папа пыхтел где-то на заднем плане, видимо, одевался. — Я на ходу засыпаю, мог и забыть.
— Вот как?! — в голосе мамы зазвенели слезы. — Выходит, это я виновата?! Извини, что не даю тебе спать по ночам! Я-то ведь совсем не устаю!
— Ну что ты, в самом деле?! — в голосе папы проскользнула недовольная нотка.
Родители стояли на грани ссоры, а это не входило в мои планы.
— Мам, — я зажмурилась от света, выйдя к ним в коридор. — Чего вы кричите?
— Полюбуйся, ребенка разбудил, а ей завтра в школу!
Рассерженная мама львицей металась по коридору взад и вперед. Катенька на ее руках лупила глаза и орала, замолкала только, когда мама поднимала ее вверх головой. В положении стоя этой вредине нравилось.
Папа вздохнул и тихонечко притворил за собой дверь.
— Света, иди спать, — приказала мама.
— Да уснешь тут! — справедливо возмутилась я и отправилась на кухню, волоча за собой покрывало, без него было холодно.
Где-то я допустила ошибку в своем плане: Катенька-зараза снова вышла победительницей.
— Ах, ах, мой птенчик! — шепотом передразнила я маму, доставая себе йогурт из холодильника.
Как они не могут понять, что этот птенец — кукушонок, которому нужно разрушить жизнь гнезда изнутри, что она и делает. Родители уже ругаться начали из-за нее.
* * *
Так что, этим утром мы с папой дружно проспали. Глаза не открывались, я на ощупь выбралась из комнаты, подремала в туалете, поплескала в лицо холодной водой и только тогда смогла разлепить ресницы.
Мама сидела на кухне и кормила Катеньку. Злобный карлик с обезьяньим лицом и лысой головой спал и чмокал во сне.
Всех перебудила в доме, а теперь спит со спокойной душой!
Я раскрыла холодильник.
— Тише, Света, — устало прошептала мне мама, покачивая эту мелкую пиявку, которая сосала ее даже во сне.
Я достала колбасу, приготовила себе чай, делая все, по возможности, бесшумно и посмотрела на маму. Она любовалась на пиявку-Катеньку и улыбалась, слегка покачиваясь на стуле. Катенька держалась своей обезьяньей лапкой за мамин палец и чмокала, иногда засыпая на получмоке, им было хорошо вдвоем. Меня они не замечали, я была лишней в их уютном мире.
— Тебе надо это прекратить! — заявила я в полный голос. Пиявка вместе с мамой вздрогнули одновременно.
— Тише, тише! — зашикала мама и принялась усиленно качаться на стуле. — Что прекратить?
Я прожевала кусок колбасы, отхлебнула чай и принялась учить свою мать уму-разуму:
— Нельзя столько кормить ее, от этого женщины полнеют, ты что, хочешь остаться такой толстой навсегда?! — пристыдила я маму.
Она заморгала как-то беспомощно.
— Светочка, а я что, очень толстая, да?
— Ты сама разве не видишь? — изумилась я. — Конечно ты толстая! И если не прекратить кормить ее, у тебя грудь отвиснет до пупка! Кому это понравится? В приличном обществе не разденешься! (Так сказала Маринка. Слово в слово. Я сама не поняла эту фразу, но мама должна ее знать!)
Откусив от бутерброда, я рассуждала, говоря подружкиными словами и ее уверенным, безапелляционным тоном:
— Сейчас полно всяких смесей и все нормальные женщины кормят смесями, если, конечно, они хотят выглядеть красиво! А тебе еще и гимнастику надо делать, смотри, какой у тебя живот! Еще немного и он отвиснет, тогда уже ничего не сделаешь! А пластика знаешь сколько стоит? Бешенные деньги!
Вчера, сидя с Маринкой на лавочке перед школой, мы подробно обсудили с ней проблему похудения после родов и методы воспитания грудных младенцев, так что за базар я отвечала.
Мама заморгала и наклонилась к Катеньке что-то поправить.
— И вы ее разбаловали, тебе не кажется? — продолжила я распекать ее. — Что вы бегаете вокруг нее? Положили и пусть лежит! Поорет-поорет и перестанет, если никто не станет хватать ее по первому писку. Она должна понять, что никто к ней не подойдет, как бы не надрывалась, тогда она и орать не будет! Она издевается над всеми, а вы ей потакаете!
Пристыженная мама косилась на меня странным взглядом. Я допила чай, дожевала колбасу и снисходительно посмотрела на нее. Наивная! Она, небось, даже и не подозревала о таких вещах, живет в прошлом веке, да Маринка знает в сто раз больше, чем она!
— Свет, — мама подняла на меня заблестевшие глаза. — Ты где этого набралась? Тебе не жалко сестренку? Она же маленькая совсем.
«Не смотреть, не подходить!»
Преградой на пути моего взгляда стоял этот мудрый постулат. Я скосила глаза на лысую макушку.
Почему это я должна ее жалеть? Она меня пожалела?
— Нет, не жалко! — я поставила кружку на стол и вышла.
Позади меня заголосила Катенька.
Сейчас-то ей чего не хватает? Все утро кормилась и осталась голодная? Пиявка! Мама хлюпнула носом и сдавленным голосом принялась ее уговаривать:
— Ну-ну, моя Катенька!
Мысленно я чертыхнулась.
Просто хочется рвать и метать! Кажется, все ей разжевала и в рот положила, но, видимо, мои слова прошли мимо маминых ушей.
Когда я, покидав учебники в рюкзак, выходила из дома в старых брюках с масляным пятном на коленке, потому что не нашла новые вслед мне раздавались вопли рассерженной Катеньки.
И чего все так хотят детей? Пожили бы они у нас дома денька два, сразу переменили бы свое мнение.
С мамой надо что-то делать, она совсем от меня отдаляется, я так могу навсегда ее потерять.
На истории я бодрилась и задремала только под конец урока, звонок на перемену меня разбудил, на английском я откровенно спала, пока Маринка не ткнула в бок, нужно было списывать задание с доски.
После уроков мы с подружкой обычно уходили на школьный стадион и там я выплескивала на нее свои переживания. Подруга слушала меня с глубокомысленным видом.
— Ну, а чего ты хочешь? — философски изрекала она. — Твоя сестренка же маленькая, а маленьких любят больше.
— Получается, что я им больше не нужна? — с болью в сердце спрашивала я у всезнающей подруги.
— Ну почему не нужна? — возражала Маринка. — Только теперь ты должна привыкнуть к мысли, что любимая дочь у них — Катенька.
Подружка говорила мне такие ужасные вещи спокойно и даже обыденно. Я не хотела быть нелюбимой дочерью, отказывалась принять этот факт и роняла горькие слезы, глядя на то, как гоняют по стадиону старшеклассников.
* * *
Дома я уснула за столом, на секундочку положила голову на тетрадку по русскому и тут же отрубилась. С таким образом жизни я скоро съеду на твердые двойки по всем предметам, зомбаки из «Живых мертвецов» бодрее меня!
Хлопнула входная дверь, я проснулась, отложила русский и решила лучше подумать над математикой, хотя бы половину решить, пока Катенька молчала и набиралась сил перед долгой ночью, а упражнение напишу завтра перед уроком, подумаешь, разобрать предложения по составу.
Папа вошел ко мне в комнату, когда я мирно дремала над учебником, и сел рядом на стул, безжалостно разбудив меня.
— Света, ты чего маме наговорила? — он недовольно смотрел на меня.
— Когда? — сонные глаза разлепились и с трудом удерживали папу в фокусе.
— Утром, — напомнил он мне.
Ах это? От такой радостной вести сон тут же улетел. Значит, она все-таки прислушалась ко мне? Я смогла задеть струнку в ее душе? Отлично! Не все еще потеряно. Нужно продолжать и, может быть, я смогу вернуть ее, мою маму.
— Я все правильно ей сказала, — воодушевилась я. — Ты ведь тоже видишь, какая она стала толстая? А все из-за!..
— Что ты за чудовище такое?! — папа потрясенно смотрел на меня. — Ты хоть понимаешь, что ты ее обидела? Маме нельзя волноваться, молоко может пропасть!
— Вот и хорошо, — пробурчала я себе под нос, но папа меня услышал.
— Хорошо? — нахмурился он и засверкал глазами на меня. — Твоя маленькая сестренка останется голодной! Ты что же, будешь рада этому?
Опять они давят на жалость!
Папа, естественно, не знал, что выкинуть Катеньку в окно или придушить ее — моя давняя и заветная мечта.
Но что-то я снова упустила в процессе воспитания мамы. Оказывается, она вовсе не вникла в мои слова, а обиделась, хотя ничего нового я ей не открыла, но все равно, положение надо было срочно исправлять.
— Я только сказала ей, что сейчас все кормят смесями! — защищала я себя, больше некому было меня защитить. Я осталась одна в этом мире, пиявка-Катенька побеждала меня по всем направлениям.
— И еще ты сказала ей, что она безобразна, — напомнил папа.
— Такого я не говорила! — возмутилась я. Зачем придумывать?!
Папа провел рукой по лицу, словно умывался, и я не смогла разглядеть в его глазах ни одной, даже самой маленькой капельки любви ко мне.
— В общем так! — он хлопнул ладонью по столу. — Видно, зря я поругался с твоей бабушкой, потому что она оказалась совершенно права: ты эгоистка!
При этих словах я напряглась и забеспокоилась. Мне стало неудобно на стуле и неуютно рядом с таким отцом, который считает меня чудовищем, я заерзала, невольно отодвигаясь от него.
— Станешь посильно помогать маме с Катенькой, — решил папа. — Подберем тебе обязанности и будешь выполнять, — тяжело вздохнув, он поднялся со стула.
А это уже просто рабство!
Может, мне бросить школу ради этой пиявки?! Все ради Катеньки! А может, это ей заткнуться хотя бы на несколько дней, чтобы я смогла выспаться?
— Не буду! — крикнула я папе и кинулась на кровать, там я всегда чувствовала себя, как в домике. — Сами нарожали — сами и сидите!
Глаза папы на целую секунду стали страшными, рука поднялась и замахнулась на меня. Я сжалась в комочек возле стены, глядя на его ладонь, не отрывая от нее глаз, и она замерла над моей головой.
— Еще как будешь, — папа выдохнул и опустил руку. — Не хочешь по-хорошему, будет по-плохому! — и он вышел из комнаты.
После его ухода я долго не могла прийти в себя и успокоиться. Он чуть меня не ударил!
Он хотел меня ударить! Мой папа! Он еле сдержался! Как же мне жить после этого?
Удивляло то, что слез не было, настолько все было плохо, что невозможно было заплакать.
Я лежала на кровати, отвернувшись лицом к стене, прямо в одежде, джинсах и кофточке, и прямо в тапках, тупо разглядывала узор на обоях и спокойно, даже как-то отчужденно, вроде это и не я вовсе, размышляла о том, что пора уходить. Мелкая вонючка Катенька выжила меня из собственного дома.
Она победила.
Несмотря ни на что, родители выбрали ее, значит мне здесь больше делать нечего. Только куда пойти?..
— Света, — мама тронула меня за плечо.
Я так углубилась в свои мысли, что и не заметила, как она вошла. Еще вчера я бы очень обрадовалась этому факту, но сегодня!.. Сейчас!.. Не хочу никого видеть и ни с кем разговаривать тоже не хочу! Зачем она пришла? Я дернула плечом, сбрасывая ее руку.
— Что с тобой творится, Светочка? — мама погладила меня по спине и я взорвалась:
— Не трогай меня! Иди к своей Катеньке!
Из глаз внезапно хлынули целые потоки слез, словно они дожидались удобного момента, я вывернулась от нее и побежала. Куда побежала я не видела из-за потоков, позади меня кричали звериным криком:
— Света, стой! Вади-и-им, она убежала!
Ноги несли меня вперед, вниз по лестнице, через какие-то кусты, сквозь какие-то ветки. Я отбивалась от них руками и не видела ничего вокруг себя из-за неиссякаемых потоков жидкости, заливающих глаза. В моем организме, наверное, просто не осталось воды, не могло остаться, столько ее вылилось.
Не видя ничего вокруг себя, на полном ходу я врезалась во что-то мягкое и отлетела назад.
— Ай! Куда ты так несешься?!
Мои высушенные глаза показали мне компанию парней и девушек, вернее так: я сшибла с ног парня из этой компании, и сама тоже оказалась на земле. Один тапок я безнадежно потеряла, другой удерживался просто чудом.
Где это я?!
Баба Вера (мамина мама) постоянно грузила мне мозг про всяких маньяков, которые сидят на темных улицах и ждут, когда в них врежутся такие дуры, как я. Ее рассказы, от которых у меня стыла кровь в жилах, в красках пронеслись передо мной, сердце стрелой ухнуло вниз и трусливо забилось в левой пятке.
— А-а-а!!! — я заорала, что было сил и рванула назад, двигаясь на четвереньках.
— Подожди, подожди! Стой, говорю! Эй! — парень кинулся за мной, а я вскочила на ноги и ломанулась через кусты.
Без тапка бежать было больно, скоро я потеряла темп и заскакала на одной ноге, а маньяк сопел совсем рядом, ему-то что, он был обут.
Я быстренько юркнула за какую-то деревянную стенку и, еле-еле переводя дух, слилась с окружающим миром.
— Девочка! — крикнул маньяк. — Выходи! Я отведу тебя домой!
Ага, нашел дуру!
Он меня не видел, а я затаилась в темном углу и перестала дышать. Подавать признаки жизни я не собиралась: выйду, а он меня станет пытать ножом! Баба Вера говорила, что девочек маньяки режут на куски. Лучше уж посижу здесь, а утром соображу, куда меня занесло и как добраться до дома.
Сидя на земле в одних джинсах, тонкой кофточке и босиком, я совсем замерзла и забыла, что всего меньше часа назад хотела уйти из дома. Жить на улице было холодно. И страшно!
— Вот ты где! — маньяк меня нашел.
Ой-ой!
Я вжалась в деревянную стену, такую ненадежную мою защиту и боялась поднять глаза.
Вот и пришел мой конец. Радуйтесь, родители, вы избавились от меня, теперь у вас только ваша ненаглядная Катенька!
— Не бойся, давай руку!
Парень наклонился ко мне, и я немедленно спрятала свои руки за спину.
— Как тебя зовут? — грязно пристал ко мне маньяк.
Баба Вера говорила, что они грязно ко всем пристают.
— Сань, ну что, догнал ты ее?
— Саш, ты ее нашел?
— Поймали?
Рядом с маньяком выросли фигуры остальных парней и девушек, все тяжело дышали, видно спешили успеть за нами. Завтра утром на кустах будут одиноко висеть мои кишки.
Вот так бесславно окончится моя жизнь, а ведь я могла бы дождаться утра и уехать на автобусе к бабушке Вере, почему же такая дельная мысль пришла мне в голову только сейчас, когда жить остается считанные минуты?
— Да нашел! — оглянулся на остальных маньяк Саша. — Перепугана насмерть! Ну, скажешь мне, как тебя зовут? — снова пристал он ко мне.
От страха, сковавшего все мое тело, я не могла разжать зубы и молчала.
— А живешь где?
Я пробовала разжать губы, но не смогла.
— Ты язык проглотила?! — заругалась на меня девушка-маньячка. — Куда тебя отвести? Ты адрес свой знаешь?
Я стрельнула в нее глазами и мысленно дала себе клятву унести ее за собой в могилу. Разорву ей горло голыми руками, будет знать, как пытать!
— Давайте ее в полицию что ли отведем! — выступила еще одна из них. — Может, она немая, как мы узнаем адрес?
— Да! — согласился маньяк Саша. — Ты права, пошли.
Он просунул руки мне под мышки и поднял на ноги. Я поджала босую ногу.
— Да она же босиком! — ужаснулась девушка, которая ругалась на меня.
— Ох, как же мне хочется познакомиться с ее родителями, прямо руки чешутся, — пробормотал еще один парень-маньяк.
— Она вся ледяная! — поежился Саша, а второй маньяк снял с себя свитер и закутал меня в него.
Саша посадил меня к себе на шею и накинул сверху куртку, закрыв босые ноги (второй тапок тоже необъяснимым образом пропал).
На плечах маньяка сидеть было тепло, ноги скоро согрелись, и я смогла глубоко вздохнуть.
Над головой плыло звездное небо, темные деревья покачивались с обеих сторон тротуара, ко мне больше никто не приставал, и сердце потихоньку поднялось из пятки забилось на своем месте.
А может, жить на улице не так уж и страшно? Живут же они, почему бы и мне с ними не остаться? Конечно, никого пытать я не буду... Только тогда они вряд ли оставят меня у себя.
Я завозилась в огромном свитере, стараясь угнездиться поудобнее. Свитер пах табаком, шерстью и еще чем-то уютным, успокаивающим, а глаза закрывались…
* * *
Лежать было ужасно неудобно, воняло шерстью, отчего-то болели шея и спина, я разлепила глаза.
А где это я? Лежу на жесткой кушетке, в чужой комнате.
Проснувшаяся память подсказала: я не дома, меня же вчера поймали маньяки и чуть не запытали до смерти.
Я вспомнила, как папа замахнулся, и как мама закричала: «Вадим, она убежала!». Сердце дрогнуло, а вдруг они только обрадовались, что меня теперь нет?
Как хочется к маме!
Я обреченно вздохнула тихонько, перевернулась на бок и услышала, как в другом углу этой неуютной комнаты кто-то разговаривает.
За большим столом сидел здоровенный дядька в форме полицейского и смотрел на моего папу, который что-то тихо ему рассказывал, махал рукой и без конца проводил ладонью по глазам, словно снимал невидимую паутину, волосы у него были всклокочены, взгляд какой-то очумелый, или мне так показалось из моего угла.
— … Вот и замахнулся, а кто бы выдержал?! Мы к ней и так, и сяк, и задом об косяк, в общем танцуем два месяца вокруг нее ритуальные танцы, а она смотреть не хочет, ни разу!.. — он потыкал пальцем в полицейского дядьку, — ни разу не подошла сама, я подтащил насильно — она глаза зажмурила! Жена переживает, нервничает, а от этого младшая не может успокоиться, орет сутками, к тому же у нее какие-то колики долго не проходят! В общем сорвался я на Светку! — он махнул головой в мою сторону.
Я поспешно закрыла глаза, будто все еще сплю и навострила уши.
— Ревнует, — покивал головой дядька-полицейский.
Он тоже был всклокоченный, смотрел таким же очумелым взглядом и время от времени прихлебывал чай из стакана. — У меня Лешка, старший мой, тоже, знаешь, какие концерты устраивал! Мне потом знакомый психолог объяснял: вот ты свою жену ревновал когда-нибудь?
Что-что?! Я превратилась в одно большущее ухо и приоткрыла глаза. Папа молча моргал и снова проводил ладонью по лицу.
— Вот и прикинь, что она чувствует! — продолжил дядька, не дождавшись ответа. — Сколько ей?
— Одиннадцать, — пробормотал папа.
— Ну! — обрадовался полицейский. — Самый возраст детского вампиризма! В этом возрасте они из нас всю кровь вытягивают вместе с нервами!
— Знаешь, что она мне сказала?
Родной отец сдавал меня полицейскому с потрохами, я просто отказывалась верить в происходящее. Меня же посадят в тюрьму, он что, этого хочет?!
— «Сами нарожали — сами и сидите!» Прикинь! — делился папа с полицейским.
— Гы-гы-гы! — затрясся дядька на стуле. — Молодец она! Остроумная девчонка! Надо запомнить. Да не волнуйся ты так, подойдет и все будет путем, никуда не денется — их же двое теперь!
Наверное, я была слишком возмущена тем, что мои слова и поступки стали достоянием гласности, поэтому выдохнула слишком громко и они меня услышали. Папа кинулся ко мне, но дядька-полицейский его становил жестом. Махнул рукой, и папа опустился на стул.
Они смотрели, как я путаюсь в огромном свитере, который напялил на меня маньяк, не Саша, а второй. Я попыталась выбраться наружу, но не смогла высвободить руки из длиннющих рукавов, которые падали до самого пола, сам свитер доставал до пяток и в нем было ужасно жарко.
— Проснулась?! — дядька-полицейский снова усадил моего папу обратно, а сам подошел ко мне.
Я задрала голову, чтобы увидеть его лицо, но поняла, что это безнадежно, его голова маячила где-то высоко-высоко, под самым потолком, и мне гораздо легче было разглядывать пальцы ног, торчащие из-под свитера маньяка. Рукава я кое-как подобрала с пола и придерживала руками.
Высоченный полицейский прожег взглядом мою макушку, так что она внезапно ужасно зачесалась, но пришлось терпеть.
— Значит так, Загорянская! — прогремел из-под потолка полицейский. — За такие выходки я обычно сажаю вон туда!
Я посмотрела в ту сторону, куда махнула его рука — там была клетка. Самая настоящая клетка, как в зоопарке, и в ней уже кто-то сидел.
Вот это да!
Вырваться живой из лап маньяков и угодить в клетку?! Туда мне совершенно не хотелось, уж лучше бы я оставалась с маньяками, чем гнить теперь в неволе. Я бросила на папу испуганный взгляд, неужели он такое допустит? И тут я увидела такое, что почва, вернее пол, закачался у меня под ногами, а по голове словно стукнуло дубиной — папа смотрел и улыбался.
Мой папа УЛЫБАЛСЯ!
Меня собирались посадить в клетку, а он веселился. Помощи ждать было неоткуда и жалобные полу-вздохи сами собой вырвались из моей груди.
— А-а! А-а! — не могла я сдержать невольные всхлипы, глаза наполнялись слезами.
— Сергей, Сергей! — папа вскочил со стула в третий раз, но подойти опять не смог.
Дядька-полицейский снова усадил его на стул и повернулся ко мне.
— Все зависит от тебя, Загорянская! — сказал он мне тоном нашего учителя по физкультуре. — Пойдешь с отцом домой и будешь вести себя прилично, так и быть, на первый раз я забуду об этом безобразии! — он помолчал, я напряженно ловила каждое его слово — решалась моя судьба. — Или… заходи прямо сейчас! — он гостеприимно сделал приглашающий жест к прутьям.
Изнутри клетки на меня смотрела страшная, заросшая морда дикого человека! Все, что происходило со мной, как две капли воды, напоминало мне страшные истории бабы Веры и ледяные мурашки пронеслись по моей спине, несмотря на жаркий свитер. Я быстро шагнула к папе и вложила в его руку свою ладонь вместе с куском рукава.
— Так-то лучше, — кивнул дядька-полицейский. — Имей в виду, Загорянская, я слежу за тобой! Все поняла?
Я поспешно закивала.
— Свободна! — отпустил меня полицейский, а папа поднял на руки вместе со свитером и отнес в машину.
* * *
Что интересно имел в виду дядька-полицейский, когда говорил, чтобы я вела себя прилично?
Я постаралась загрузить себя уроками и исправила все тройки по алгебре, Сергей Алексеевич даже похвалил меня перед всем классом за то, что я взялась за себя и Лариса Николаевна похвалила, может, этого уже достаточно, чтобы снять с меня полицейский надзор?
Свою подпольную войну против Катеньки я продолжала, дома-то за мной не могли наблюдать, но мои подрывные действия никто из родителей не замечал, даже странно, на месте испорченной вещи появлялась новая, как будто, так и должно было быть.
На ближайшие выходные я наметила удрать к Маринке на целый день, не может же полицейский следить за мной целыми днями.
В парке открылись новые аттракционы, которые стоило опробовать, потом у нас было в планах посмотреть мультики у нее дома, пока ее родители уехали на дачу, и купить мороженого, но все сложилось не так, как я рассчитывала.
— Ребенок, вставай! — папа тряс меня за ногу.
Хихикнув, я поддернула ее под себя, но папа затряс меня за плечо, пощекотал по спине и окончательно разбудил.
— Света, просыпайся!
— Сегодня же выходной, — укорила я отца.
Мне хотелось поваляться в постели.
Катенька орала почти всю ночь и уж в выходной-то можно дать мне выспаться, пока она молчит. И тут папа меня ошарашил, как выяснилось, он не собирался оставлять мне выбора.
— Света, мама заболела, уже приезжал доктор и сказал, что ей надо лежать и, как можно реже подходить к Катеньке, чтобы не заразить ее, так что сегодня тебе придется остаться за старшую.
— А ты? — резонно возразила я.
— А мне нужно на работу, — обрадовал папа. — На полдня, приду после двух.
— Ну прекрасно! — возмутилась я, выбираясь из-под одеяла. — А кто же будет с Катенькой? — подозрительно посмотрела я на папу.
— Ты будешь. Полдня. Мама подскажет, как и что делать.
Как?! Что?! Я?!
Меня вот так запросто поставили перед фактом, и даже мой лозунг «не подходить, не смотреть, и так далее…» не смог мне помочь. Нет-нет, я не могу! Не могу! Слышите меня? Не могу я!
Только я открыла рот, что все это выпалить, как папа вышел из моей комнаты и зашуршал курткой в прихожей.
Ну ни фига себе!
Я заметалась по комнате. Надо его остановить, пока он еще не ушел, надо что-то придумать, не сидеть же мне и правда с этой пиявкой!
После моего освобождения из полиции родители больше не делали попыток заставить меня приблизиться к сестренке — это слегка нервировало и напрягало. Когда такое затишье, так и жди беды, вот и дождалась! Все-таки они добились своего: с Катенькой сидеть некому, кроме меня.
Выходной летел коту под хвост — все из-за этой мелкой обезьянки, из-за нее все только страдают: папа вынужден работать, я не могу спокойно гулять, а мама, вообще, заболела — это пиявка довела ее, выпила все соки!
И отказаться нельзя, я же под надзором полиции, опять же из-за Катеньки!
Что делать, что делать? Должен же быть какой-то выход?
— Позвони бабе Маше, пусть приезжает! — выскочила я в прихожую, выпалив первое, что мне пришло в голову.
— Света, не начинай опять, — попросил папа каким-то измученным голосом. — Тем более, баба Маша уехала в деревню, так что звать некого.
— Да как я с ней справлюсь?! — возмущалась я, кстати, совершенно справедливо. — Я не умею!
Оставаться с Катенькой-пиявкой один на один мне вовсе не хотелось, я прямо вспотела вся от таких переживаний. Так вот и отмирают нервные клетки, а потом их восстанови, попробуй! Так я, пожалуй, скоро превращусь в какого-нибудь невротика с трясущимися руками и головой, но родного отца это не волновало.
— Что мама скажет, то и сделаешь, — спокойно ответил он мне, продолжая одеваться.
— А тетя Оля? Может ее позвать?
Я лихорадочно цеплялась за соломинки, а также за прочий мусор, плавающий на поверхности воды. Наша соседка иногда заходила к маме и с большим удовольствием нянчилась с Катенькой. Что если ее охватить? Ну не мне же с ней сидеть, в самом-то деле?!
— Свет, тетя Оля — чужой человек. Я не могу стучаться к ней, ни свет ни заря, чтобы просить посидеть с ребенком. Она не обязана.
Вот так! Просто ни убавить, ни прибавить! Чужого человека неудобно просить, а меня, значит, можно пнуть в любое время суток, чего стесняться?!
Я стояла перед папой, зло сопела и, второпях, соображала, кого еще из баб и дедов можно привлечь. Баба Маша отпадает, баба Вера тоже по причине их отдаленности от цивилизованного мира, а может, баба Рая (сестра бабы Маши), правда она совсем старенькая?..
— Баба Рая! — крикнула я папе в отчаянии. — Звони ей!
— Хватит! — отец понемногу выходил из себя. — Никому звонить я не собираюсь! Посидишь полдня со своей сестренкой — не развалишься! — закончил он уже грозно.
Капец! Все мои усилия пошли прахом. Да что же это такое?!
— Папа! — взывала я к бессердечному и безжалостному отцу. Он натягивал куртку, а я стояла рядом и взывала, дергая его за полы и мешая одеваться. — Ну папа!..
Я готова была заплакать, но что бы это изменило? Поэтому я решила со слезами повременить.
Застегнув последнюю кнопку, он посмотрел на меня.
— Света, — голос папы стал слегка помягче. — Мы терпим твои выкрутасы уже третий месяц. Не подходишь, ладно, мы с мамой решили дать тебе привыкнуть к мысли, что у тебя есть сестренка, но вредить-то зачем?
О чем это он?
Такие разговоры не входили в мои сегодняшние планы. Я разволновалась и даже отступила на всякий случай, а то отец в последнее время стал слегка неадекватный (так говорила баба Вера), и я это уже испытала на своей шкуре. Папа теперь запросто мог наругаться и даже замахнуться!
— Не делай такое невинное лицо! — разоблачал меня папа. — Думаешь, я не знаю, кто выбрасывает памперсы, кто сломал подвеску на кроватке, кто выливает детское масло и мамину белковую смесь? Ты хочешь, чтобы мама узнала об этом?
Да это шантаж! А он-то откуда это узнал?! Я все незаметно делала!
Загнанная в угол, я помотала головой, совсем не нужно рассказывать обо всем маме, об этом и он-то знать не должен был.
Ведь я всего лишь хотела, чтобы они поняли, как безрассудно поступили, чтобы увидели, сколько хлопот им доставляет их Катенька, сколько денег на нее уходит, тогда, как я не причиняю им столько страданий и затрат. Они перестали замечать меня, а мне, может, тоже хочется услышать от мамы: «Ну, ну, моя Светочка!» Мне хочется, чтобы баба Маша мне сказала: «Садись обедать, любимая моя внучка, сейчас я подам тебе три тарелки супа, наложу гору картошки, налью три литра киселя из смородины!», а папа чтобы предложил посмотреть новую серию «Ледникового периода», скачанную им только что специально для меня, и, чтобы мы уселись с ним на диване с большим пакетом чипсов и отнимали последнюю картошинку друг у друга. Разве можно все это предложить Катеньке? Мысли галопом проскакали в моей голове.
— Все, — папа прервал мои муки. — Я сейчас опоздаю. Разговор исчерпан, все ясно?
Он вышел, а я поплелась в их комнату.
Пришлось перешагнуть через лозунги.
Мама дремала на кровати, зато пиявка-Катенька лупила бессмысленно глаза и возилась под одеяльцем.
«Не подходить, не смотреть, не разговаривать?»
Я глубоко вздохнула и подошла к кроватке. Легко Маринке учить, а если обстоятельства сильнее нас?
Я разглядывала свою сестренку.
Катенька уже не была похожа на кусок сырого мяса, она была симпатичная, с пухлыми розовыми щечками, серыми глазками и носом-пуговкой. Она трепыхала ручками в крошечных рукавичках, задирала ножки в розовых штанишках и ухала:
— У! Ух!
Потом она увидела меня и начала выпендриваться: попробовала перевернуться на бок и обратно на спинку, задрала на меня лысую голову в розовой шапочке и еще раз ухнула — это так она пугала меня.
Шапочка у нее съехала на одну сторону, как модная кепка, а одеяльце сползло на самый край кроватки.
Я помахала Катеньке рукой, и она принялась таращить на меня глаза.
— Я здесь главная, поняла? — тихо просветила я ее.
Катенька рубанула воздух руками, задрала ножки, округлила рот и выпустила из него большой пузырь.
— Все терпят твои выкрутасы уже третий месяц! — выговаривала я сестренке. — Не делай такое невинное лицо. Из-за тебя мы поругались с бабой Машей, мама из-за тебя заболела, а я не выспалась!
Катенька замерла, прислушиваясь ко мне. Круглые серые глаза внимательно смотрели на мою пижаму ровно одну секунду, а потом залюбовались яркой красной игрушкой, прищепленной перекладине кроватки. Ножки она опускала и снова задирала к самому рту.
— Ты думаешь, легко учиться в пятом классе? — продолжала я распекать ее, шепча потихоньку, чтобы мама не услышала.
Сестренка нахмурила тонкие бровки, стрельнула глазками на новую подвеску с пестрыми бабочками и снова внимательно мне внимала.
— Ты знаешь, сколько мне приходится учить уроков — вздохнуть некогда, а еще нужно с тобой сидеть, не звать же чужих людей!
Катенька протестующе взмахнула ручками в варежках, дрыгнула ножками и попыталась мне возразить:
— Уууу!
Моя младшая сестренка была смешная!
На крошечном личике, как ни странно, умещались и глаза, и ротик, и маленький носик. Его она постоянно задевала своими руками и потешно морщилась. Она постоянно находилась в движении, словно бежала куда-то, а рот то и дело открывала, делала вид, что хочет мне что-то сказать.
В довершение своего выговора я сообщила ей свой взгляд на наши отношения:
— Я старше тебя, а значит, ты всегда должна будешь меня слушаться! Больше я терпеть не намерена! Все от тебя зависит, дорогая моя, или ты ведешь себя прилично и прекращаешь орать по ночам, или попадешь под строгий надзор! Имей в виду, я слежу за тобой!
Катенька состроила мне удивленные глаза и прогудела:
— Уууу!
Маленькие губки открылись, показывая мне розовые беззубые десны.
Моя сестренка полностью приняла мои претензии и улыбалась мне.