Заливайкин – ему только дай слово сказать и нипочём не остановишь. Будет молотить и молотить, тормозов у него нет! Тебе не даст даже слово втиснуть – до того любит рассказывать свои дачные истории!
- Юрка какое-то редкое растение припёр с Дальнего Востока. Теперь во сне и наяву бредит только этим растением. – произнёс Николай. – Теперь у него нет ни минуты времени, чтоб посидеть с нами, о жизни потолковать. – с горечью продолжил он.
- Без него как-то скучновато! – уныло заметил Пётр. – Умеет он рассказывать, и не поймёшь, где правду баит, а где привирает.
- Ну, вот он и сам! Лёгок на помине! – с каким-то облегчением промолвил Николай.
- О чём вы говорили, мои косточки зачем мыли? – поинтересовался Заливайкин.
- Да вот я начал было рассказывать о каком-то редком растении, да ты нарисовался, а лучше тебя никто не соврёт. – нечаянно бросил Николай.
- Поосторожней на поворотах, милый мой Колям, а то никогда ни о чём не буду рассказывать, а с тобой навеки поссорюсь! – обиделся Заливайкин.
- Да ты не обижайся! Это я так, к слову пришлось. – примирительно промямлил провинившийся.
- Мы то думали, что с тобой случилось – нет – и – нет, может, дуба дал, да, вроде человек ты не такой, чтоб так, ни с бухты-барахты оставить этот замечательный мир. – начал философствовать Пётр.
– А тебе, Петя, скажу – на Дальнем Востоке был, потому и не приходил, а после – некогда было, работа, да и новые растения-младенцы требовали ухода.
- Ну так слушайте, ежели есть желание, а то я ведь могу и не рассказывать. – начал Заливайкин.
- Рассказывай, чего-уж там!
- Прочёл я где-то, что на Дальнем Востоке растёт Актинидия Джиральди – ягода крупная, правда, не такая, как киви, но всё же! Наш климат не сравнить с южным курортным климатом, а там хоть и не Крым, но и не Сибирь. Зимой погода бывает и там не особо ласковая, но не сибирская зима – там потеплее, и растения растут не такие, как у нас. Так вот решил я сам смотаться ни Дальний Восток, привезти самых-самых крупных ягод, каких только удастся найти в дикой природе. Можно, конечно, и выписать, но неизвестно, пришлют семена или нет, да и шулеров много развелось, могут прислать семена какой-нибудь лабуды, в лучшем случае коломикты или аргуты, а мне надо именно Джиральди, а больше всего хотелось самому побывать на Дальнем Востоке, а именно в Приморской тайге. Честно признаться – голубая мечта моя с самых детских пор, с того самого времени, как прочёл роман Арсеньева “Дерсу Узала”.
Накануне празднования Дня Тигра, который празднуется 29 июля, в приморском посёлке Красный Яр, открыли памятник Дерсу, это я из прессы узнал.
Посмотреть и дань уважения легендарному охотнику и незаменимому удэгейскому проводнику Арсеньева Владимира Клавдиевича, да и всему малочисленному народу отдать. Настоящее имя - Дэрчу Очжал, писатель его в Дерсу Узала переименовал.
Не просто так решил ехать, а, чтобы ягоды покрупнее собрать и посеять семена из этих ягод, да и саженцев набрать. Так что поехал я в сентябре месяце – когда ягода созревает. Знаю, Актинидия Джиральди охраняется законом, но я ведь выкапывать приехал с целью интродукции интереснейшего растения.
- Ага! Это ты знаешь, а лесоохранники не знают, и им до фени, что ты будешь говорить, оштрафуют тебя, оберут, ощипят, как курёнка. Им не докажешь, что ты садовод-любитель-интродуктант. – резонно произнёс Николай.
- Это мне в толкешку стукнуло, когда я уже был в приморской тайге, а до тех пор эйфория в голове была, привезу, мол, растений, посажу, разведу редкую актинидию, буду давать саженцы желающим заниматься ценной, но пока редкой культурой. Но, думаю, смогу увезти хотя-бы семена Джиральди. – и продолжил рассказ. - Дико, когда увидал, что вдоль железной дороги на многие-многие километры теплицы – китайцы выращивают овощи! Они свою землю загадили, а теперь взялись за наши земли – после нескольких лет роста “овощей” на этих землях даже чертополох не растёт – до того отравили землю удобрениями да пестицидами! Китайцам нужно как можно больше хапнуть, а то, что огурцы-помидоры несъедобны, так как в них химии больше-большего, что покупатели китайских овощей болеют и умирают намного раньше отпущенного природой срока их не колышет, им нужны только бабки, а “наши” “правители” всех рангов потворствуют им – энный процент от прибыли китайские бизнесмены отчисляют российским высокопоставленным чиновникам.
А Байкал как загадили! Наши тоже постарались – внесли свою лепту в дело загаживания – везде бутылки, разные банки-склянки, остатки костров – смотреть жутко! Некоторые умники ратовали на приход китайцев, мол, они постараются очистить Байкал. Ага! Дождались! Оккупанты никогда не делают блага, им бы только барыш получить. Байкал хотя официально ещё наш, но наводнён китайцами.
Получив очередной отпуск, а в нашем предприятии отпуска ещё дают, я и поехал осуществить свою голубую мечту.
Как говорил мальчик Мотл: - Знаю только, что это далеко, ужасно далеко! Туда надо ехать и ехать до тех пор, пока не приедешь*.
И вот наконец-то я приехал. Вот он, Дальний, самый Дальний Восток, откуда солнышко всходит.
Углубился я в дебри, вокруг меня лианы, на лианах ягоды спелые. Смотрю – на одной лиане крупнющие ягоды.
В свое время, примерно в 1910 году в актинидию буквально влюбился Иван Владимирович Мичурин. Культурой этой он занимался всю свою жизнь и восхвалял актинидию настолько, что считал второстепенными и требующими замены на актинидию такие культуры, как крыжовник и виноград.
Можно, конечно, и выписать, сейчас это не проблема, но мне хотелось побывать на Дальнем Востоке, и попом, может, найду какой мутант с крупными, хорошими на вкус плодами, и ещё, ни раз меня прокатывали недобросовестные “продавцы”, чувствующие лёгкую наживу.
Растения – удивительные организмы. Например, актинидии, да и лимонник китайский – лианы, тянутся вверх по стволам других растений. Представляете, какой технически совершенен и не нуждается в улучшении механизм лазания этих растений! “Растение при этом решает задачу тройственного характера. В первую очередь ему нужно найти подходящую опору, затем прочно закрепиться на ней и, наконец, позаботиться о том, чтобы механические нагрузки, создаваемые ветром либо движением самой опоры, не нарушали обретённой устойчивости. Реализация “технического задания” происходит в три этапа. Для того чтобы отыскать необходимую точку опоры, надо прежде всего провести систематическую и тщательную рекогносцировку окружающего пространства…”**.
Дай, думаю, насобираю ягод, а если удастся – корешок выкопаю, потом, приехав домой – посажу, а не удастся выкопать, так черешков нарежу аккуратно. Аромат от ягод идёт такой, что голова кружится. Но чувствую какое-то беспокойство, хотя ничего опасного не вижу. Оглянулся тревожно – никого! Но тревога нарастает. На небо взгляд кинул – голубизна чистейшая, ни тучки, ни облачка. Небо дождя не обещает! Солнце прямо надо мной зависло, горячими лучами так и жжёт, жарынь несусветная, а мне до зарезу надо и ягод набрать, и отводков выкопать. Да на душе стало муторно, не спокойно. Посмотрел внимательно вокруг – в одном месте вроде мелькнуло что. Не тигр ли? Этой кошке не скажешь: “Брысь!”. В случае чего вмиг в оборот возьмёт. Стоит пасть разинуть – и всё! Поминай, как звали. Он то не знает, и не скажешь хозяину этих мест, что я тоже мужчина, а значит, в Красную Книгу, как и он, записан, слопает, чего доброго, и спасибо не скажет. У меня и ружья никакого нет, я ведь на зелёную охоту пошёл. Ох, и струхнул я тогда. Как Дерсу Узала я не умею, с тиграми говорить, так что тигр разнообразит мной рацион, облизывается, поди, зверь, от предчувствия легкой добычи. Лопата брякнула о металл. Ну, думаю, помирать, так с музыкой! И начал изо всех сил барабанить лопатой о топорик, а тигр улёгся, смотрит на меня, продолжай, мол, концерт, а я послушаю, да и съем тебя, как кончишь играть. Любитель поэзии, но и такой, если что не понравится, запросто пообедает мной и спасибо не скажет. Сколько времени барабанил да песни пел. Начал я петь “Белеет парус одинокий”, но голос мой не понравился – дрожал и хрипел весь репертуар, что помнил раз пять пропел, охрип даже – сказать не могу, начал стихи декламировать … лрочёл стихи из Джами, Низами, Физули, Омара Хайяма – не уходит. Перешел на наших, отечественных поэтов – стихи Николая Рубцова начал читать – зевнул зверюга. Заболоцкого, стихи Грибоедова, Тютчева, Пушкина, прочёл из Фета, Баратынского, Майкова, Брюсова, Есенина, не уходит, гад, слушает. Читаю стихи Евтушенко – тот-же эффект. Може, думаю, Маяковский не по нраву. Куда там! Слушает, поближе передвинулся. Читаю Хемницера, Апухтина, Ивана Сурикова, Фофанова, Аполлона Коринфского, перешёл на стихи Фруга, продекламировал Вяземского, Евтушенко… один чёрт, не уходит, поглядывает хитро. Всё, что помнил выдал я тигру, надеялся, уйдёт, вражина, оставит меня в покое, ан нет, не ушёл!
Тигр лежит, слушает, облизывается. Понравилось, видимо, моё актёрство. Стоит мне замолчать, как он подымает голову, начинает рычать – любит, видать, поэзию. Ждёт, когда репертуар у меня подойдёт к концу, тогда и слопает меня – а что, слушать уже нечего, и в знак благодарности за доставленное удовольствие можно и перекусить мной. Но ушёл хищник, не дождался конца моего выступления. Я, как понял - ушёл любитель поэзии, вспотел весь – ведь немного – и всё, никто бы не нашёл даже косточки моей. Пропел-таки я, продекламировал-таки стихи – а время-то идёт, его не остановишь, не скажешь, погоди-мол, пока я тигру весь репертуар не исполню, не торопись.
Выкопал я отводки понравившегося растения, обрезал лианы. Осторожно с земляным комом в ёмкость засунул, а черешки завернул аккуратно и в рюкзак осторожненько положил. Тяжеловато! Нести надо, километра четыре с гаком отошёл от железки, да ещё в дебри забрался. Арсеньев в дебрях уссурийского края был не один, а мне, в случае, помощи ждать не от кого, а принять смерть – ого-го от скольких желающих мною подзакусить, запросто можно – кроме хозяина здешних мест и медведь подзакусить мной не против, и росомаха с рысью запросто могут подзаправиться, и леопард отведать свежатинки стесняться не будет, да и гадов ползучих не считано. Рюкзак полон отводков да черенков, да ягод спелых. Оно, вроде и остановиться надо, да как остановишься, когда ягода одна другой краше, одна другой крупнее – соблазн велик, да и охота ягодная никем пока не запрещена. Кто знает, может, через год-другой и в дикие ягодники не сунешься, объявят ягоды лесные частными, тогда лицензию покупать придётся – это на сбор дикорастущих ягод! Такого никогда не было, но запросто придумать могут. Маразм в стране у нас крепчает!
Иду по дальневосточной тайге, а ухо востро держу – тигр ходит, поди! Чуть сучок где треснет, или листва зашебуршит, или тень какая покажется – оглядываешься в страхе – а не тигр ли или ещё какой хищник! Прислушиваешься к каждому шороху, приглядываешься к каждой тени.
Корейский кедр соседствует с аянской елью, пихта растёт рядом с монгольским дубом, а вот и маньчжурский ясень, красавица маньчжурская липа с огромными сердцевидными листьями, среди них мелколистный клен, а вот огромное дерево бархата амурского, ильм, калопанакс, маньчжурский орех, бамбук. Я всегда думал, что бамбук в России не растёт – зимы холодные, вымерзнет, ан нет-же, растёт и ещё как в Приморской тайге!
Повсюду лианы, они обвивают стволы деревьев, опутывают ветви. Здесь экзотичные у нас амурский дикий виноград, китайский лимонник, актинидии – коломикта, аргута, словно мощные канаты, побеги… лианы обвивают стволы деревьев, карабкаются по ним до верха и здесь, на открытом пространстве, образуют массу веток. Переплетаясь по верхушкам деревьев, они создают настоящие джунгли. Листья с плотной и блестящей пластинкой выглядят очень декоративно.
А вот та, за которой я приехал в эту тмутаракань –актинидия Джиральда (Actinidia giraldii). Крупная лиана, довольно быстро достигает 25 м высоты. По сравнению с предыдущими видами, её плоды самые большие (4х2,3 см), с грубой кожицей буровато-зеленого цвета. Вкус имеют сладкий.
И такой азарт взял ягоды собирать, что и не заметил, как с тропы сошёл, в самые дебри забрался. Чувствую – заблудился! Небо с восточной стороны темнеет – смеркаться начало, а в лесу незнакомом жутковато ночевать, тем более, костра не зажжёшь, вокруг деревья, кусты да лианы актинидии, лимонника – полыхать начнёт, и ноги не унесёшь, сгоришь в лесном пожаре. Струхнул я здорово. Иду, куда глаза глядят, авось на тропу какую выйду, а нет, так останусь в тайге дальневосточной, может, косточки когда и найдёт какой охотник. Сомлел я от усталости, пот градом льёт, рюкзак тяжеленный стал, а бросить никак нельзя. Вдруг тропинка полузаросшая попалась – решил по тропе идти, авось, в деревню какую выведет. Шёл, шёл, долго шёл, вдруг избушка впереди замаячила – сторожка охотника, или лесника домик, сколько в тайге можно ходить, отдохнуть когда-то надо!
Вокруг – дикие заросли элеутерококка, заманихи, амурской сирени, чубушника, леспедецы, встречается и аралия маньчжурская, и женьшень, за который бывало убивали нашедшего корень жизни. Лес чрезвычайно густой, увит лианами.
Заголубела небольшая речушка. Я увидел даурского журавля. Он не видел меня из-за лиан и сучков деревьев.
Впереди и немного сбоку увидел избушку. Много времени прошло с тех пор, когда в ней кто-то появлялся, всё вокруг поросло травой, избушка наклонилась на один бок, вошла немного в землю, окна в пыли, так что плохо видно сквозь стёкла.
Потянул дверь. Скрипнули ржавые петли, открылась дверь, запустением, застойным воздухом пахнуло на меня из избёнки. Сердце моё что-то бешено забилось, тревожно мне стало, но делать нечего, не ночевать же в лесу – тем более, рык послышался тигриный, голос медвежий что-то про-ворчал, какой медведь – бурый или гималайский – мне всё равно, я ведь не Эрнест Хемингуэй, приехал сюда не за черепами животных, это он привык хвастаться своими трофеями, а мне бы укрыться от хищников, что у них на уме я не знаю, хотя летом они и не особо нападают на человека, но лучше не попадаться на пути хищников, а вот и голосок амурского леопарда; где-то близко филин захохотал, душераздирающе прокричала выпь, послышалось отдалённое тявканье харзы.
Я скинул рюкзак, сел на покосившийся табурет, неприятно скрипнувший подо мной. Скинул с себя пропотевшую одежду. Ноги гудят от длительной ходьбы по тайге. Одежда обсохла, надел я её – неизвестно, что да как, жутко как-то в доме этом, неприятно, но уходить некуда – вне дома тоже не сахар. Потемнело небо, и в избушке стало сумрачно.
Вдруг тихо, без скрипа, открывается дверь и в домишко входит древний старик. Борода седая, длиннющая, брови насуплены, нос картошкой, из-за широких и длинных растущих пучками бровей не видно глаз, рубаха на нём старинная русская косоворотка вышитая обесцвеченным местами орнаментом, руки совсем не загорелые, бледные, как у мертвеца, рост высокого, коренастый, ступает тяжеловато – годы не молодые, а половицы – хоть бы одна скрипнула, тогда, когда я проходил, то песнь половиц слышна была отчётливо. Подошёл к столу, открутил горелку керосиновой лампы, налил керосину из ёмкости, стоящей под столом, поставил горелку на место и начал зажигать лампу с помощью кресала, кремня и трута и всё это в полной тишине. В течение получаса, никак не меньше, он старался зажечь лампу. Я обалдел, сижу, не могу слова сказать, а он старается добыть хоть несколько искр из кресало, но ничего не получается. Я оробел, как так, по такому рассохшемуся скрипучему полу пройти так тихо! Наконец я смог подойти к столу, при этом половицы громко скрипели, но старик будто не слышал скрипа, топота моих шагов. Я подошёл, чиркнул спичкой и поднёс её к фитилю лампы. Старик будто очнулся, посмотрел на меня – во взгляде его столько ненависти, злобы – моя спичка догорела, обожгла при этом руку, но я успел в последний момент поднести горящую спичку к фитилю. Огонёк на фитиле вспыхнул ярким пламенем, затрепетал, заметался как будто от ветра. Я почувствовал ожёг, встрепенул, как обычно бывает от ожога спичкой, рукой, а руки старика начали подниматься выше и выше, тянуться к моей шее, я мгновенно ринулся к двери, прихватив рюкзак. Ночь чёрная, непроглядная, только равнодушные звёзды горят, блещут, сверкают и мерцают в чёрном бархате неба. Сквозь зелёную листву глядит с тёмно-синего, чернеющего неба серебристо-белая луна, ныряющая в клочья серых облаков. Эти клочья становятся всё реже и реже, расползаются словно дым, и луна снова глядит, белая, круглая, безликая.
Послышался тревожный крик птицы – тоже типичное соловьиное чаканье и потрескивание – кто-то потревожил соловья, с чего бы ради соловей запел в конце лета, сейчас ему не до пения, поёт-то он весной, приглашая подругу.
Посмотрел в окно негостеприимной избёнки – свет лампы пробивался сквозь слой пыли, но ужасного неведомого старика не видно. Он также таинственно исчез, как и появился. Мне, конечно, ни за что не хотелось вернуться в избушку, хотя на свежем воздухе было не менее жутко: филин захохотал, вдалеке недовольно прорычал тигр, какая-то птица тревожно, тоскливо прокричала; невдалеке бил родничок, от него бежал тоненький ручеёк, при свете фонарика я подошёл к роднику и припал пить холодную, очень вкусную воду. Я пил и пил освежающую воду, и чувствовал, как проходит напряжение увиденного, возвращаются силы. Такой вкусной воды я никогда не пил. Городская вода – помои после чистой, не травленной хлоркой воды. Ночь на редкость тёплая, глаза, привыкшие к темноте, различают деревья, обступившие тропу, я вижу, что кто-то невидимый и неслышимый закрывает звёзды, даже комары и мошка притихли, не беспокоят. Ночь! Удивительная летняя ночь, тёплая, прекрасная ночь, Млечный Путь широко раскинулся в чёрном небе! Прекрасная ночь, когда сердце даже самого чёрствого человека преисполняется поэзией, и его тянет куда-то в неведомую даль. Он погружается в созерцание, покой, глядит в опрокинутую чёрно-бархатную чашу, именуемую небом, и чувствует, что небо и земля о чём-то шепчутся, ведут тихую беседу о вечности, о бесконечности, о смысле жизни…
Из-за страха, что опять появится старик или какой-нибудь дикий зверь, да и философствовал вместе с природой о жизни, о её смысле; я не мог заснуть. Я всё думал о своей жене, ребёнке, всю жизнь, мы отдавали ребёнку, - он скрашивал наше существование, давал нам силы и энергию. Лично для меня ребёнок – источник тайных надежд. Ребёнок растёт, и с каждым днём у меня, да и у моей половины, расцветала надежда, что он увлечётся дачей, также, как и я, ведь для него и только для него я отправился на Дальний Восток, набрать посадочный материал ценных растений. Постепенно небо бледнеет, чёрный цвет сменяется серым, вот появился робкий первый солнечный лучик-разведчик, и затем яркие лучи солнца потеснили ночной мрак, брызнули уверенно, резко. Я ещё далеко не стар, мужчина в самой поре, между тридцатью и сорока годами. С содроганием я думал о будущем – что-то там будет – загадывать ничего нельзя, живём лишь сегодняшним днём, таково сейчас время. Я огляделся вокруг. Где-же избёнка, внушившая мне столько страха? Нет избушки! Нет, и как будто никогда не было! Что за наваждение, ведь я вчера вечером входил в привал усталых путников, видел древнего старика, внушившим мне непреоборимый ужас, а сейчас и трава не примята там, где стояла избёнка.
Осветился восточный край небосклона – наконец-то утро настаёт! В природе всё ещё спит, лес выглядит как жених, чистый, умытый, принаряженный. Не видать разных птиц и животных, что несомненно толкутся здесь целый день. Слышен писк и свист тысяч маленьких поющих, чирикающих и щебечущих, прыгающих с ветки на ветку, перелетающих с дерева на дерево, купающихся в капельках росы, упавшей на деревья и травы и висящей переливаясь и сверкая от коснувшихся солнечных лучей. Варакушка взвилась вверх и, трепеща в воздухе крыльями подобно жаворонку, роняет на землю журчащие трели. Послышался голос — глухой, слегка гортанный трёх-пятисложный крик «уд-уд-уд» повторяемый несколько раз подряд - удод запел. Странно, в конце лета запел удод!
Вдруг в стайке птичек, приземлившихся недалече от меня и не обращающих внимание на стоящего неподвижно человека у притухшего костра, возникает шум, писк, гам – птахи поссорились из-за червячка, которого нашла одна птичка, взлетевшая с ним на веточку, и желающая полакомиться завтраком в сторонке от других гомонящих птах, но не тут-то было – другая птичка увидела, что её товарка не хочет делиться с ней добычей, подлетела к ней, и начала нападать на ту, с червяком. Как они поделили червячка, я не видел – любовался рассветом, лесом…
Нет, надо поскорее делать ноги отсюда!
Через несколько километров пути мне встретилась лесосека, но в каком она состоянии! Ветки валяются как попало, отдельные спиленные деревья, видимо, по каким-то причинам не вписавшиеся в “стандарт” брошены как попало, пни возвышаются на полметра, а то и больше. Лесосека захламлена продуктами человеческой деятельности – бумага, полиэтиленовые пакеты, брошенные, видимо поломавшиеся орудия труда лесозаготовителей, признанные не подлежащими восстановлению, различный бытовой мусор – это у нас в крови: мусорить, ведь у нас страна велика, всё выдержит наша земля-матушка! Сколько по России брошенных, вымерших, запустевших сёл и деревень, сколько городов дышит на ладан лишь потому что кто-то вверху посчитал их нерентабельными. Сколько судеб людских покалечено: предки, да и нынешнее поколение, жили и работали в этих заброшенных посёлках и малых городах, а теперь они вынуждены оставить обжитые места, искать, где притулиться на новом месте и неизвестно, найдут ли работу, пойдут-ли дети в школу на новом месте, а малые – в детский сад в подзвёздном мире.
Недалече заброшенный посёлок заготовителей - здесь жили люди, работали, учились дети, одним словом, жизнь кипела, и вот этот посёлок превратился в очередной Коппи с горами мусора, искорёженными, покосившимися от времени домами, в которых люди могли жить и жить, держа их в нормальном состоянии. Праздношатающийся человек, возможно бомж, что-то искал в горе мусора.
К сожалению, мы, русские, не бережём природу, а лишь лицемерим, сажаем деревья, отчитываемся, столько-то посадили, а принялись саженцы или нет – никому дела нет! Славянский народ ценил, и берёг природу и по-своему смотрели на эту необъяснимую загадочную и порой злую силу. Наши мудрые предки не брали от Матери-Природы лишнего! Китайцы, к примеру, обращаются со своим лесом, как со своей ценностью, а у нас обращаются со своим лесом как с какой-то бросовой вещью, которую можно вырубить, продать и на этом заработать.
Но вот наконец-то какой-то посёлок. Здесь можно будет отдохнуть, а то так тяжел рюкзак, плечи так и ноют. К счастью, в посёлке есть почта, столовая. Наконец-то можно перекусить по-человечески, отправить посылки с посадочным материалом, расспросить людей, как идти дальше, чтоб выйти к железной дороге. Успел я до конца рабочего дня отправить посылки, столоваться, расспросить аборигенов, как выйти к железной дороге. Расспросили меня селяне, кто таков, откуда и куда путь держу. Рассказал я всё без утайки, и о странном домишке, внушившем мне ужас промолвил. Переглянулись аборигены сельские, удивлённо и тревожно переглянулись, а затем рассказали, что никак нельзя подходить даже близко к этой избёнке. Пропадают люди неизвестно куда бесследно, и никто их после никогда не видел. Бывали смельчаки, ходили в заколдованную халупу, свидетели костры жгли недалече, так несколько храбрецов только и вышли, но какими! Потеряли они память, ничего абсолютно не помнят, бред какой-то несут, ничего не разобрать из их путаных речей – одним словом были здоровыми парнями, а вышли из заколдованного жилья инвалидами никуда не годными. Вам, говорят, здорово повезло, а то бы вас и не нашли никогда, или память и всё человеческое потеряли-бы. Ужаснули меня рассказы о таинственном домишке, не захотелось испытывать судьбу вдругорядь, ни в жизнь теперь не войду в незнакомый домишко, даже если и промокну на дожде или замерзать буду.
Переночевал я в посёлке, и лишь раздалось пение петуха, вторично приветствовавшего рассвет, который следовал по пятам истекающей ночи, гостеприимные хозяева разбудили меня, как я того просил, покормили меня и я отправился в путь Живут люди в деревеньке этой полупразднично-полубуднично – хватаются за любую зацепку – есть работа – работают до потери пульса, лишь бы заработать хоть немного, а нет работы – “праздник” у них.
Кое-как, с грехом пополам, выбрался в посёлок Красный Яр. Пожурили меня, что сам в тайгу сунулся.
Побывал я у памятника знаменитого проводника Арсеньева В. К., увековеченного им в замечательных книгах “По Уссурийскому краю” и “Дерсу Узала”.
- Как тебе удалось провезти саженцы в поезде? Ведь сейчас драконовские законы. – поинтересовался Пётр.
- А почта на что? Запаковал в посылки – и отправил. – резонно ответил Юрий. – Всё пришло в лучшем виде. Мне ведь помогали собирать посылки удэгеи, а они мастера в этом деле.
Прижились саженцы Актинидии хорошо, да я ведь за ней, как за дитём малым ухаживал. Теперь у меня хорошая аллея Актинидии Джиральди, да и других актинидий, и лимонника впридачу. – с гордостью сообщил он. - Семена посеял в рассадные ящики, предварительно смешивав их с крупнозернистым песком, словом, по технологии посеял. Так что нынче ожидаю всходы. Волнуюсь, конечно, очень уж хочется получить это интереснейшее, реликтовое растение, сохранившееся со времен третичного периода на Дальнем Востоке. Не погубила его смена климата с оледенением, сумели Актинидия, лимонник и другие эндемики приспособиться, выжить, а нам нужно акклиматизировать ценнейшее растение, приспособить к нашему климату. – подчеркнул он слово “нашему”!
- Почвы у нас на дачах – сами знаете, глинистые, неструктурные, а актинидия – растение капризное, так что песку навозил немеряно, в каждую яму компоста ещё насыпал. Зато ягоды будут ни какие-нибудь заморыши, а настоящие, крупнющие! Придётся, конечно, повозиться немало, но, как говорится, овчинка стоит выделки! – с гордостью закончил он своё выступление.
Дальний Восток, говоря между нами, интереснейший край! Богатейшая, уникальная флора и фауна заповедного уголка нашей Родины требует самого бережного обращения! Но ведь где люди появятся, там ничего хорошего ждать не приходится – горы мусора, отвалы пустой породы, вместо зеленеющих лесов – пни да гарь, и началось это безобразие с тех пор, как человек начал поддерживать огонь, и с тех пор уже сотни тысяч лет человек старается уничтожить всю жизнь на земле! Вот вам и венец природы! Человек, по-моему, ошибка природы.
* Мальчик Мотл – герой повести Шолом Алейхема “Мальчик Мотл” Собрание сочинений т. 4
** Ф. Патури “Растения – гениальные инженеры природы”
P.S. Не взыщите, может и присочинил где Юрий, на него это похоже.