Автостопом к полярному полдню. Глава 1

         
                Южная Карелия

    Хорошо звучит небрежно произнесенная в  Кузнечном( Каарлахти)
 под привокзальными липами фраза: «А я вообще-то в Мурманск еду! Как «зачем»? За полярным днем!»

...В последней кузнечненской электричке напротив сидели женщина семидесятого размера ( возраст не определить) с  дочкой  или внучкой —  девчушкой лет восьми. Они непрерывно поглощали пищу – бутерброды с копченой колбасой, чипсы, конфеты, что-то еще и запивали еду лимонадом. Мне не хотелось есть. Я настроилась с самого начала на умеренное потребление, и меня даже запах копченого не соблазнял. Я знаю свои хоббитские слабости, поэтому о еде стараюсь просто не думать. Все мои тщательно рассчитанные запасы упакованы в рюкзаке, и лезть за ними в самом начале пути я не хотела.
… Где-то  у станции Орехово( Рассула) из открытого окна подуло весьма ощутимо, и я накинула куртку. Солнце садилось за лес слева и впереди  по ходу поезда...
В Лосево( Кивиниеми) тьма-тьмущая палаток на берегу – фестиваль!
...Вышла из вагона женщина примерно моих лет, стройная, темноволосая, в длинной индийской юбке, походных сандалиях, с тяжелым рюкзаком... Эх... Кто-то уже приехал туда, куда собирался... Сейчас там они на своих стоянках сидят у костров, песни поют...

Мой путь лишь начинается.

В Громово ( Саккола) в наш полупустой вагон вошли три пьяные девицы. Они откровенно предлагали себя незнакомым парням-пассажирам, обращаясь к ним ласковыми голосами, называя нежно, а между собой переговаривались матерными словами.  Похоже, что пили пиво. Какой-то парень гонял по вагону ногой мяч...
Я отвернулась, глядя в окно на заходящее солнце и лес.
Вся эта публика вышла в Приозерске. После них  на полу вагона осталась лужа. «Ужосс!» – записала я по-олбански в путевом блокноте.
...В Кузнечном  (Каарлахти) я оказалась после полуночи. Там мне предстояло дожидаться сортавальского дизеля или же выходить на трассу.
Ночь оказалась холодноватой — пар шел изо рта. Вокзальчик в Кузнечном на ночь закрывают. До трассы надо идти несколько километров, и АЗС поблизости нет. Прогулялась я все же по поселку в сторону трассы, там на берегу озера в тумане виднелась новодельная православная церковь. На другом берегу озера – лужайка и роща, но для стоянки место чересчур людное – мимо периодически проезжают местные на легковушках и мотоциклах.
И вернулась я к станции, устроилась под старыми, еще финских времен липами на скамейке и выпила чаю из крышечки термоса.
Тут же нашелся у меня первый собеседник – дядька, который спросил меня, не встречала ли я случайно его жену – «такую беленькую, с громким голосом». Обиделась жена на него и ушла часа два назад.
Рассказал дядька,что сам он рыбачит, но в Кузнечном рыбы мало,а вот на 148-м километре лини водятся и налимы... Есть сиги, но их браконьеры сетью вылавливают. В рыбе много «солитера»( лентеца). Возможно, есть и трематоды( это уже я наводящие вопросы стала задавать).
Ну что же, поговорил он и исчез в тумане – жену искать дальше, наверное.
Часа два после беседы с рыбаком я скучала – пришлось петь песни в четверть голоса, делать гимнастику «для сугрева» и прогуливаться взад-вперед …
Наблюдала я  железнодорожные маневры. Переговоры диспетчера и вагонщиков надо слышать – это спектакль с глубоким психологизмом и затаенной интригой.
Бегали по путям два маневровых тепловозика, толкали вагоны. Один из тепловозиков неожиданно пыхнул черным дымом, как будто бы он – паровоз.
Первая электричка ушла в Питер.
Зал ожидания  – маленький, со старинной круглой печкой, открыли в пять часов утра. Я устроилась на современной белой скамейке из дырчатого металла и проспала  сидя  до семи часов, хотя из открытой двери несло холодом. Жаль,что печку эту роскошную не топят летом – ночью-то было градусов пять, не более того.
В восемь часов утра я поднялась по разбитым ступенькам на низкую платформу и села в вагон дизель-поезда. Я думала,  подадут разжалованный плацкартный со скрипучими полками – но вагон оказался современным –  сидячим с креслами, как в московских экспрессах.
Контролер проверил билеты. Появились пограничники. Они проверяли паспорта очень выборочно, примерно у каждого второго или даже почаще, но не у всех подряд. Принцип отбора я не поняла.
Офицер спросил меня, куда я следую и с какой целью.
Я ответила, что путешествую. «Круиз» – сформулировал офицер.
...Я снова уснула. Проснулась на станции Яккима. В окно можно было разглядеть старинные кирпичные строения. Я успела заметить ровную кладку, четкие линии и пожалела, что не сфотографировать из окна...
...Проехали гарь с умирающими и мертвыми елями. Умирающие ели судорожно  раскинули ветви, а совсем мертвые стояли в покое, от них исходило жуткое усмехающееся спокойствие, как от черепов...  Есть такое выражение у мертвых лиц и у черепов —то ли дремота, то ли улыбка... Что-то мертвенное есть у Джоконды. И у этих елей, как у Джоконды или у черепов.

Чуть дальше на опушке стояла измученная пожилая береза, пораженная капом, словно  человек с саркомой.

А еще подальше – серые  скалы сквозь зелень травы;  крепкие сосны
 и живые ели; белые, розовые и желтые  пятна июньского разнотравья...
Я записала в блокноте : « Ст.Туокслахти. 251/252 км от Петербурга. Деревянное коричневое станционное строение под черепичной крышей. Ему сто лет(?)»

258 км.(Всего-то!).
Сортавала.  Русское название – «Сердоболь». Потому и улица поблизости от моего дома – «Сердобольская», в честь этого города.(Есть на карте Питера следы карельской и финской топонимики).

… Первое ощущение – светло! Как раз за этим ощущением, за легким и спокойным  светом я поехала. Ладожские воды, белые и розовые стены домов, небо...
Розовая деревянная пожарная часть с каланчой.
Почта с черепичной крышей.
Православная церковь с  латинскими крестами по стенам.
… Моя стоянка на берегу  озерного залива на скалах... Это вроде бы городской пляж, но никто меня с моей палаткой оттуда не прогнал. Я почистила пятачок травы, на которой поставила палатку, убрала  чужой мусор в пакет, устроила на старом кострище маленький очажок, вскипятила котелок, заварила чай в кружке и картофельные хлопья в миске...

Но это уже вечером я отправилась на ночлег. Пришлось остаться в Сортавала на второй день. Потому что приехала я в понедельник, а оба музея закрыты.
А с утра я сдала свои «бебехи» в камеру хранения и отправилась гулять по городу.

Много старых  финских домов  – и деревянных, и каменных. Это и времена Великого княжества Финляндского, и уже независимой Финляндии. Северный модерн, национальный романтизм, авангард...
Ощущение – примерно как в Выборге. Идешь как пришелец по незнакомой планете.
На  маленькой  уютной площади  Вяйнемейнена – памятник  рунопевцу Шемейке. 
… Площадь Вяйнемейнена... Где-то витает тень Элиаса Леннрота. В бронзовом кресле сидит бронзовый  бородатый Петри Шемейка с кантеле. И вдруг ко мне обращается непонятно откуда взявшийся (из ветра? из камня?) бородатый человек. Человек явно живой и настоящий, и вопрос он задает странный:
– « Зенит»?
Я не поняла с ходу , о чем он. Я погрузилась в какие-то глубины, в дебри, думаю о древних временах, когда не было еще Сортавалы и Выборга, и Вуокса третьим своим рукавом впадала в залив, тогда еще не Выборгский, и жили тут рыбаки и охотники...
… Бородатый человек повторил свой вопрос, но я ответила невпопад: «Почему «Зенит»? Я не люблю футбол!»
– Фотоаппарат! – он указал на мою камеру, висевшую на ремешке,и тут до меня дошло-доехало!
 Вот так –  на площади Вяйнемейнена незнакомый бородатый человек внезапно  начал  разговор с  марки моего фотоаппарата.
… Разговорились. Человек этот оказался постарше меня лет на десять, но выглядел  стариком. Длинная седая борода, светло-серые глаза, хромота, палка... Он любезно представился: «Виктор Вейккович!» и навязался в гиды. Похоже, человек страдал от недостатка общения и всю дорогу рассказывал, рассказывал о своей жизни... Городской сумасшедший или просто пьяница?  … Бывший военный переводчик, знаток восточных языков, раненный в ногу и контуженный в Афганистане. Был всего лишь младшим лейтенантом. Дальше не продвигали по анкетным данным – финн...  Все нахваливал свою жену, детей и внуков. Звал в гости, от чего я отказалась, жаловался на здоровье, упоминал предков — красных финнов. Да и сам он был, похоже, этаким заблудившимся в двадцать первом веке стихийным большевиком... с ним особо и спорить было жалко, с контуженым-то...   
Я его пыталась угостить чаем с конфетами – не захотел...
А  как посмотрел он куда-то на другой берег заливчика, вздохнул и указал рукой на церковь где-то там  «Там Микколанкиркко!»... и тоска была в его голосе, такая тоска...
… Год спустя в августе я снова приехала в Сортавала. Спрашивала там и шоферов,и музейщиков — неужели не знают такое местное чудо бородатое? Нет... Наверное, его уже не было на свете...


      Что я помню про сортавальские музеи?
Почему-то внутри музеев я не фотографировала (Возможно,там нельзя было снимать со вспышкой, а без вспышки могло не получиться хорошо). Открыток с  изображенными экспонатами там не было. Остается полагаться на память...

            Маленькие провинциальные музеи почти всегда уютны... и работают в них подвижники...  Часто в них  камерная, почти  домашняя  атмосфера,  иногда ( в залах, посвященных советскому периоду)  –  казенная и официозная, как в пионерской комнате в школе, а иногда приходишь в музей —и он потрясает близостью, узнаванием, совпадениями... видишь вдруг знакомые лица на фотографиях и вздрагиваешь... и экспонаты —та же длиннющая и тяжелая двуручная пила,  письма, брошюры, портреты... Так потряс меня Медвежьегорский музей. Я  сбиваюсь, я отступаю тут от последовательности изложения, от хронологии —   я побывала в Медвежьегорском музее через несколько дней после сортавальских …
 Просто я пишу эти строки десять с половиной лет спустя... пишу и думаю о директоре и хранителе Медвежьегорского музея Сергее Ивановиче Колтырине.


        Помню, что  в  музее Северного Приладожья  я осмотрела замечательную коллекцию карельских  минералов,  археологическую экспозицию и этнографическую — тоже...но почему-то не помню сейчас каких-то сверхсильных впечатлений. Все знакомое — наконечники стрел, грузила, потом —топоры, весла, прялки, горшки... В старинных и древних вещах чувствуешь скрытую силу, нет, не магическую, а вполне себе земную — силу от того, что вещи эти удобные и форма их совершенная, и часто они на протяжении веков и в разных краях очень похожи...потому что люди учились делать вещи удобные, по руке, и в удобстве этом заключена красота... Хотя без навыка не возьмешься ни огонь трением добывать, ни грести, и рыбу ловить...
...Помню оружие. И старинное, и двадцатого века, времен двух последних в этих местах войн... Тоже видно совершенство формы, но совершенство формы для того, чтобы удобнее нести смерть.
В военной витрине лежат медицинские инструменты... среди прочего – рулон металлической сетки – проволочная сетчатая шина... тоже удобное изобретение, но уже не для созидания и не для убийства, а для того, чтобы придать неподвижность раненой руке...

… Музей Кронида Гоголева –  это случай уникальный. Тут не просто домашнее тепло и хранимая красота. Тут –  вход в особенный мир.
… Кронид  Александрович Гоголев родился в новгородских краях в семье  деревенского столяра( вообще-то отец был священником, но от служения отказался, будучи  скорее толстовцем...). Раскулачивание, арест отца, война... Кронид воевал, был и в партизанском отряде, и в армии... Демобилизовался в пятидесятом...  Не с первой попытки поступил в  художественное училище. Стал учителем рисования и черчения, по распределению попал в Карелию... Рисовал. Заочно закончил худграф Герценовского института. Вырастил детей...
Живописные работы Кронида Гоголева  хороши, но они  все же не уникальны. А вот его резьба по дереву! Такого не делает больше никто. Это горельефы –  сложные, многофигурные, это и пейзажи, и сюжетные композиции...  Деревенские сценки, иллюстрации к «Калевале» и даже «Тайная вечеря»... Описать их невозможно. Надо видеть вживую и рассматривать долго, уходя в их пространство.

...Я была в музее Кронида Гоголева два раза, оба раза —при жизни мастера, и впечатление у меня одно – это большая радость, это – солнечный свет...
«Где из Дерева жизни создан весь окружающий мир...»

Кронид Гоголев прожил 86 лет. Он из тех людей, о которых думаешь, что они были вечно и будут вечно, как тот же Рэй Брэдбери...

… На этом я заканчиваю главу о  Сортавале.