Ольга Георгиевна Строева

Какую бездонную память
Хранит нашей крови бег!
О, больше гораздо, чем может
Узнать о себе человек.

О. Раич-Амфитеатрова
(О. Г. Строева)


Стало известно о том, что этот мир покинула Ольга Георгиевна Строева (23.11.1925-5.1.2021), учёная исследовательница в области биологии, создательница биографии своего мужа, генетика Иосифа Абрамовича Рапопорта (14.3.1912-31.12.1990), поэтесса.
Ольга Георгиевна десятки лет дружила с моим дедом, генетиком Александром Александровичем Малиновским (1909-1996), позже бывала в доме моих родителей. Храню её книгу стихов «Под созвездием Стрельца» с дарственной надписью: «Дорогому Саше Малиновскому-младшему с дружбой от автора 27.IX.2013.» На обложке этого издания она назвалась фамилией своего прапрапрадеда Семёна Егоровича Раича-Амфитеатрова (1792-1855), поэта, переводчика, участника (до 1821) «Союза благоденствия» будущих декабристов, учителя Лермонтова и Тютчева. Сама О. Г. (буду дальше называть её так) и вправду была чем-то сродни 19-му веку в лучших его проявлениях. Ничего этого я не знал, когда впервые увидел Строеву лет тридцать назад.
В квартире моего деда случился тогда пожар из-за ветхой проводки. Разрушение было страшное. На несколько лет квартира превратилась в пепелище, восстановленное затем главным образом усилиями моей мамы. Дед переехал жить к моим родителям. Ещё несколько лет он сохранял ясную голову, но был первое время в страшно подавленном состоянии. Не так давно мы похоронили мою бабушку, Елену Дмитриевну Смирнову (1913-1989), в смерть которой он никак не мог поверить. В домашнем пожаре, среди которого он проснулся и едва спасся, погибли, вероятно, две кошки, если чудом не выбрались. Что уж говорить о прадедовском архиве и о библиотеке (которые всё же не сгорели целиком)…
К многочисленным родительским гостям прибавились теперь гости, приходившие к деду. Тут-то и появилась О. Г., которая, как выяснилось, и жила неподалёку – за 2-3 троллейбусных остановки или в получасе неторопливой пешей ходьбы. Как-то плавно и естественно она вписалась и в родительскую компанию. Для папы, знавшего её уже давно, она была просто Оля (хотя и взаимно на «вы»).
В ту пору (последний год Советского Союза) мы утопали в политических новостях, которыми каждый день был набит под завязку. Всё свободное время посвящалось газетам, журналам (публиковавшим горы недавнего самиздата) и нескончаемым спорам. Жил я в основном у маминой сестры Сони, а у своих бывал наездами. Мне, ко всему прочему, было двадцать два года, настоящему интересу и индивидуальному вниманию к людям я лишь медленно учился. О. Г. приятно удивила меня своей живостью и непринуждённостью. Я знал, что это вдова И. А. Рапопорта, но не понимал, что муж её трагически скончался (через несколько дней после того, как был сбит грузовиком, наехавшим на тротуар) совсем недавно, что закрепление культурной памяти о нём составляет сейчас главную её задачу. И всё же она, неизменно бодрая, приходила поддержать моего растерянного деда. Угрюмой или подавленной мы её никогда не видели, разве что задумчивой. Этого момента я, конечно, не мог, да и не умел тогда по-настоящему оценить.
Дед тогда ещё выходил на улицу, в том числе и в одиночку: посидеть на лавочке или погулять вокруг дома. Мы этому радовались как позитивному явлению. Однажды дед вышел и неожиданно пропал надолго: уже минут сорок, а его нет как нет, и из окон не видать. Мобильников тогда ещё не было. Встревожились. Когда все уже сидели как на иголках, а папа вот-вот собирался идти его искать, позвонила О. Г. Я смотрел на папу, державшего трубку в руках. Глаза у него вылезли на лоб, он нервно засмеялся: «Во даёт! Ну, ничего себе!» Оказалось, дед пошёл себе, пошёл и внезапно явился к О. Г. в гости, воспользовавшись записанным у него адресом. Такой «прыти» от него в то время никто не ожидал. О. Г. позвонила, чтобы нас успокоить и сказать, что всё в порядке. Папа, уже расслабленный и весёлый, отправился его «забирать» и потом мягко попросил больше не пропадать надолго без предупреждения.
Дед мой по своим взглядам был неортодоксальным христианским коммунистом. Церковная жизнь и какие-либо обряды были ему совершенно чужды, но «Отче наш» он повторял и в ту последнюю пору, когда память во многом отказала. В партии никогда не состоял. О. Г. стремилась укрепить его в христианстве. Предлагала привести к нему отца Александра Борисова, но дед не захотел. Религия связана была для него с сугубо индивидуальным переживанием.
В течение примерно тридцати лет (по 2003 г.) у моих родителей собирались гости по субботам пить чай (изредка, особенно по дням рождения, на столе бывало и вино). В основном обсуждали политические новости. Говорили и на религиозно-философские, а иногда на исторические темы. Наконец, просто беседовали «за жизнь», делились своими проблемами или воспоминаниями. Народ начинал подтягиваться с семи-восьми вечера. Обычно сидели до полуночи. Кто жил близко и не торопился на метро, могли иногда оставаться до часу, до начала второго. Чаще всего приходило человек восемь-десять, иной раз больше, но в самые тихие субботы случался один или два человека. С начала 90-х О. Г. присоединилась к нашим посиделкам и органично влилась в наш круг. Тут-то она и раскрылась для нас как собеседница и рассказчица.
Приходили люди разных взглядов: либералы, консерваторы и левые; христиане разного толка, буддисты, атеисты и агностики; западники, любители индийского Востока и (изредка) умеренные славянофилы. К последним, кажется, в какой-то мере тяготела и Строева. Всё же основную часть нашего круга составляли умеренные либералы-западники. Папа же сочетал социал-реформистские взгляды с теософско-буддийской религиозностью. Мама стояла на более широких просветительских позициях, за 90-е годы заметно сдвинувшихся влево. Я за 90-е прошёл путь от либерализма к анархизму. Так много говорю обо всём этом потому, что почти всё моё общение с О. Г. и происходило в дни таких сборов.
За столом кипели яростные споры. При больших стечениях народа разговор мог стихийно разделяться на два-три кружка. Папа был отчаянным полемистом, особенно ополчался на различные «общие места» с обдуманными аргументами, которых требовал и от «противника». Некоторую разрядку в наэлектризованную атмосферу приносила наша кошка, то принимавшаяся к общему восторгу гладить папе бороду, то интересовавшаяся кем-то из гостей. О. Г. благоволила к ней, и это сглаживало наши разногласия. Зверей она любила так же, как и все в нашем семействе, интересно и забавно рассказывала о разных домашних животных, с которыми ей довелось общаться и дружить (да, хочется употребить именно это слово). Чего стоила история о собаке одной её подруги, которая (собака!) выслушала однажды какие-то важные указания О. Г. по телефону и следом выполнила их… Строева охотно участвовала и в общем «магистральном» разговоре на идейные и историко-политические темы, но никогда не впадала в запальчивость и не пыталась никого перекричать. Тем не менее её ровный голос не терялся среди общей горячности и всегда был слышен. Почти никогда она не теряла лёгкой добродушной иронии. Не раз случалось: кто-нибудь громко кипятится, наши с О. Г. глаза встречаются, и мы оба неслышно смеёмся.
Как уже было сказано, Строева жила недалеко и охотно пользовалась этим преимуществом. Лёгкая на подъём в свои немалые годы, она часто приходила ко второй половине вечера, когда гости, начиная позёвывать, уже не так рьяно спорили, а разговор больше шёл на философский лад. Могла засидеться допоздна, когда за столом оставались ещё один-два человека. В такое время она иногда, попадая в настроение беседы, читала наизусть что-нибудь из своих стихов. Стихи её всем нам нравились, папа порой очень проникался ими и пересказывал мне те, которые звучали не при мне, - не только политический полемист, но лирик и мыслитель, он действительно умел стихи пересказывать. Те, что ему особенно понравились, просил О. Г. подарить ему в письменном виде. Три её стихотворения я нашёл в папином архиве. Поскольку найденные тексты содержат некоторые отличия от книжных вариантов, публикую их в Приложении к этому очерку.
В запасе у О. Г. всегда было множество смешных или просто интересных, всегда добрых историй – не только о зверях, но и о людях. Над чужими хохмами и хорошими анекдотами она сама вдоволь смеялась.
Любимой серьёзной её темой были судьбы науки в нашей стране, особенно потери советского периода в этой области. Излагая какую-нибудь важную и дорогую ей мысль, Строева имела обыкновение одновременно тщательно разглаживать левой рукой скатерть или салфетку перед собой, чуть склонив голову направо и наблюдая, всё ли ровно – на столе ли, в уме ли.
На протяжении 90-х наш субботний круг постепенно сужался, иные стали ходить реже. Либералов пугала папина резкая критика гайдаровских реформ и ельцинского режима, а консерваторов – его воинствующий антипатриотизм и презрение к культурным авторитетам. Атмосфера за столом стала более камерной, человечески-доверительной, и это, наверно, импонировало О. Г., которая не оставляла нас своими визитами. Бывали, впрочем, и с нею споры, не нарушавшие дружественности. Нам никак не удавалось, например, убедить Строеву в том, что «бомжи» - это вовсе не обязательно алкоголики, пропившие своё жильё, а просто самые обычные люди, ставшие жертвами бюрократического, буржуазно-криминального или внутрисемейного произвола. Вообще О. Г. ратовала за аристократизм, духовный и не только. Она считала, что культура, таланты, способность к разумным суждениям, словом – интеллигентность – всё это даётся только семейной преемственностью многих поколений.  Мы же отстаивали индивидуальный характер всех этих качеств. Восхищаясь элегантностью, деликатностью и культурной тонкостью моей мамы, Строева временами указывала на неё и говорила:
- Ну вот в вас, Тамара, очень хорошо ведь видна порода. Сразу заметно, что вы не из простой семьи.
Ответом обыкновенно становился хохот. Моя мама напоминала О. Г. о своей рабоче-крестьянской генеалогии, о том, что папа её работал учителем физкультуры, а позже строителем, мама – истопником, что в вуз она, Тамара, поступила первой из всей семьи. О. Г. изумлялась и не могла поверить. Разговор этот повторялся несколько раз, в том числе и после ухода мамы из нашего мира, когда о ней говорилось уже в третьем лице, а мы с папой свидетельствовали о её плебейских корнях. Строевой никогда не изменяла ни ясная голова, ни твёрдая память, но простонародное происхождение моей мамы нипочём не умещалось в её сознании, вновь и вновь повергая её в полное изумление.
Однажды Строева сказала, мечтательно вздохнув:
- Хорошо было раньше! Раньше у людей были гувернантки.
Тут уж весь стол возмутился, загудели наперебой:
- А гувернантки, значит, не люди, что ли?
- Гувернанткам, думаете, тоже было хорошо?
- У моих предков гувернанток не было!
О. Г. махнула рукой:
- Ой, ну хорошо… ладно, ладно. – На лице её – редкий случай – отразилась досада.
Аристократические воззрения, однако, совершенно не делали О. Г. заносчивой или высокомерной. Наоборот, мало кто держался с таким скромным достоинством. От биологии, от генетики и селекции мысль вела её к сельскому хозяйству, к трагедии и упадку русского крестьянства, и это тоже было для неё важной темой. Кажется, природа и культура не были для Строевой остро противопоставлены друг другу, сообщаясь между собой как через науку, так и через поэзию. Наиболее же враждебна ей была, как думается, «пошлая середина» - бездушно-технократическая мещанская цивилизация, что нашло отражение и в её стихах.
О. Г. охотно вспоминала деда и участвовала в разговоре о его отце, известном Александре Богданове, но никогда не заводила разговора о своей собственной фантастически богатой родословной. А ведь в нашем преимущественно гуманитарном кругу куда как было о чём поведать, и всем было бы безумно интересно (один её предок общался с Лермонтовым, другой – с Карамзиным…). Лишь однажды, когда я заговорил о любимом мною Лескове, Строева как-то «по-тихому», не вовлекая в нашу беседу остальных, заговорила о своём двоюродном прапрапрадеде – митрополите Киевском Филарете Амфитеатрове, описанном в лесковских «Мелочах архиерейской жизни». Вместе с тем была явно рада, что сам собой нашёлся повод для такой беседы.
Не хочу сказать, что она избегала беседы о своих родных. В её рассказах и воспоминаниях фигурировали и отец, и мать, и покойный муж, но не как общественно-исторические фигуры или профессионалы, а как дорогие сердцу люди со своими человеческими качествами и жизненной мудростью. Речь её при этом лилась всё так же спокойно и неторопливо, без тени аффектации.
В детстве Строева училась в одном классе с дочерью Сталина Светланой Аллилуевой. В рассказах об этом нас с папой больше всего поразило то, что и в самый мрачный период советской эпохи дочь генсека ходила (в отличие от детей нынешних крупных буржуев) в одну школу с «обычными детьми». Более того: делалось всё, чтобы ни в одежде, ни в обращении учителей между Аллилуевой и её одноклассниками не замечалось никакой разницы.
После ухода из нашего мира моей мамы, Тамары Александровны Злобиной (1936-2004), папа отменил гостевые приёмы по субботам, несмотря на огорчение и уговоры некоторых своих знакомых. Отныне, не считая сравнительно редких одиночных визитов родственников и ещё пары исключений, гости приходили – и во множестве - лишь на мамины день памяти (4 января) и рождения (19 июля), пока через десяток с небольшим лет возрастные немощи и папы, и других не положили конец и этой традиции. Всё это десятилетие О. Г. продолжала ходить к нам (теперь я жил уже вместе с папой и моим довольно интравертным братом Серёжей), всё так же появляясь поближе к ночи.
Как в период суббот, так и в дальнейшем папа всегда настойчиво следил за тем, чтобы либо он, либо я, либо кто-то ещё из взрослых мужчин провожал до посадки на транспорт женщин, уходивших домой после наступления темноты. От нашего дома до остановки - пять минут во тьме, там бывало неспокойно. (Папа, не худший человек своего времени, не стал бы, безусловно, настаивать на провожатом, если бы однажды встретил вдруг решительный отказ; «вежливые» же псевдоотказы входили в знаковую систему того поколения.) Пока папа выходил провожать, кипячением чайника и разливанием чая заведовала мама, а впоследствии я. Строеву мы (поочерёдно) провожали до дома, хоть бы и на троллейбусе. Она отнекивалась довольно слабо – думаю, не потому, что боялась идти одна, а потому, что по пути продолжала разговор, вспоминала что-то, иногда читала стихи. В один из таких разов я по предложению О. Г. зашёл в её квартиру в хрущёвской пятиэтажке на Нагорном бульваре (возможно, она хотела мне что-то вручить для передачи папе, - не помню). Скромная и опрятная (как сама хозяйка) комнатка с деревьями за окном и закрытой дверью в дальнюю, неприёмную комнату, набитую, конечно же, книгами, рукописями и архивами (как это знакомо!). Строева приглашала меня приходить снова. Я был у неё потом ещё раз или два.
При всей теплоте отношений, я с ней много спорил: взгляды у нас были очень разные. Само слово «анархисты» вызывало у неё ужас. Несколько примиряло нас общее понимание серьёзности экологических проблем. В 2007 г. анархоэкологи боролись против открытия одного вредного производства в Сасове Рязанской области (в итоге успешно). Помимо радикально-экологического движения «Хранители радуги», в борьбе приняли участие серьёзные научные силы, включая член-кора РАН А. В. Яблокова. Я упомянул об этом Строевой. Та хмыкнула:
- Знаю я вашего Яблокова. Мальчишка! Выскочка.
Я весело рассмеялся как мало ещё когда. Не все ныне поймут и оценят: для молодых (по возрасту все, кажется, младше меня) анархоэкологов 2007 года Яблоков был живой легендой, едва ли не заговорившим раритетом. А вот для моей моложавой и изящной собеседницы он и вправду мог представляться мальчишкой. (Когда-нибудь во времена анархокоммунизма, когда возрастные предрассудки уйдут в далёкое прошлое, юмор такой ситуации станет окончательно непонятен. Но мне, человеку рубежа тысячелетий, было, ну правда, очень смешно.) Этот коротенький эпизод единственный раз приоткрыл для меня краешком совсем «другую», будто незнакомую мне Строеву – способную с кем-то ругаться, ожесточённо пикироваться, ссориться, обдавать ледяным презрением. Об этой «другой» я немного слышал от папы (с дедовых слов, наверно), но не мог себе вживую представить и верил с удивлением.
В 2015 г. мы сидели в уютной комнатке у О. Г. и вместе составляли одну природоохранную петицию (было и такое!). Она обронила задумчиво, пока в промежутке пили чай, что пожертвовала некие свои средства «детям Донбасса». У меня были свои представления о том, к какого рода «детям» в действительности попадут деньги сердобольной биологини и на что они будут истрачены. Но момент не располагал к жарким геополитическим дебатам, от которых я уже едва не осип и в данном случае решил предоставить их папе, лишь скорбно вздохнув и выразив какое-то междометное сомнение.
Это был последний раз, когда мы виделись.
Перестав принимать друзей, папа мой продолжал общаться со многими по телефону, рассматривая это как свою серьёзную человеческую миссию. Строевой он периодически звонил ещё со времён маминого ухода. Разговоры их были не слишком частыми, но основательными, по часу или около того. Это были серьёзные беседы о жизни и о ситуации в мире, не всегда простые.
Естественная молодость Оли Строевой (надо ли говорить, - без всяких там подтяжек, самораскрашиваний и прочих новомодних фокусов) была удивительной. Когда ей было под восемьдесят, она с хохотом рассказывала: в автобусе пристал к ней подвыпивший мужик – познакомиться.
Когда О. Г. была уже на девятом десятке, как-то раз долго не отвечал её телефон. Мы забеспокоились. Наконец подошла. Оказалось: неподалёку от дома на неё наехал (видимо, всё же не сильно, мотоцикл. Мерзавец тут же разогнался и унёсся прочь. Что же? Она самостоятельно поднялась с асфальта, дошла до дома. Не стала вызывать врача. Полежала один день, на следующий встала и отправилась на работу.
Ещё через месяц или два Строева уже куда-то поехала по рабочим делам, покинув Москву.
После того как в 2017 г. ушли из мира папа и (добровольно) брат, я не сразу обрёл способность к ровному общению, которую ощущал необходимой для разговора с О. Г. В старой родительской квартире я тогда уже давно не жил; теперь там воцарился ремонт. Когда я наконец решился позвонить Строевой, оказалось, что телефон её записан у меня неверно. В течение трёх лет я не имел о ней никаких известий. Однажды осенью 2020 г. моя подруга жизни Аня Михайлина разговаривала по телефону с однокурсником своей покойной мамы, биологом Евгением Васильевичем Раменским. Он упомянул о том, что регулярно созванивается с О. Г. Я взял у Раменского её номер и позвонил.
Кажется, она сразу меня узнала, хоть я и назвался для верности. Обрадовалась звонку. Вроде бы ничего не изменилось, она снова вся в трудах. Только чуть более задумчива, не строит планов, торопится успеть нынешний свой труд закончить.
- Как же вы обходитесь? – говорю. – Вам кто-нибудь помогает?
- Ой, да с этим у меня всё удачно. Я общаюсь со своим кузеном, он меня на ВОСЕМЬ лет младше! – сказано было с восторгом, словно о резвом юноше. – Так что он мне помогал и всё приносил.
- Ну, а сейчас-то? С изоляцией с этой?
- А сейчас соцработник приходит, так что всё нормально. Ну, а как вы? Что-нибудь пишете?
Я поделился своими творческими планами, она им порадовалась.
Говорили довольно долго. Сразу по завершении разговора я сел и записал часть его – собственно говоря, те развёрнутые реплики О. Г., которые содержали её воспоминания. Воспроизвожу здесь эту запись. Она не дословная и в третьем лице (я не прибегал ни к диктофону, ни к стенографии), но смысл передан точно. Мой дед, Александр Александрович Малиновский, обозначается здесь как А. А. М.

«О. Г. пережила смерть матери в восемнадцать лет, смерть отца – в двадцать пять.
Мать воспитывала её без назидания, уча рассуждать. Например, спрашивала:
- Как ты думаешь, что страшнее для птиц: голод или холод? Что им труднее пережить?
- Ну, не знаю. И то, и другое плохо вроде бы: и голод, и холод.
- А вот подумай как следует. И вспомни себя. Ты замечала, что когда поешь, становится немножко теплей?
- Да, верно.
- Поэтому сытому легче холод пережить. Значит, страшнее голод. Так что давай будем птиц кормить: это важно!

Отец О. Г. в 1914 г. был студентом 4-го курса Высшего Технического училища (нынешнего Бауманского), ушёл добровольцем на войну, прошёл всю империалистическую, потом гражданскую. О гражданской войне он собрал много книг впоследствии, но неоднократно говорил:
- О гражданской никто и никогда не узнает настоящей правды.
Мы, - говорит О. Г., - приставали к нему:
- Ну так расскажи же нам! Расскажи!
Но он никогда ничего не рассказывал, ни слова.

После 3-го курса О. Г. по рекомендации своего научного руководителя начала (параллельно учёбе) работать в Институте Кольцова. Здесь-то она и познакомилась с А. А. М., работавшим этажом выше. Как-то раз он спустился и спросил у О. Г., какое качество она больше всего ценит в людях. Ну, - О. Г. чуть смеётся, - что может ответить старательная студентка 4-го курса?
- Ум.
А. А. М. ответил:
- Ум – это хорошо, верно… А я вот больше всего ценю доброту. Потому что добрый человек больше открыт к другим людям, а значит, более внимателен и лучше способен понимать новое, для себя непривычное. А это как раз то качество, которое необходимо и для учёного. Кто обладает умом, но без доброты, сумеет понять меньше.
Способ разговора и построение рассуждения у А. А. М., стимулирующие мысль собеседника, в этот и в другие разы напомнили О. Г. её покойную мать.
Москва была тогда маленькой, все и работали, и жили в центре. Институт был на Яузской набережной, О. Г. жила у Никитских ворот. С работы домой ходили порой вместе, пешком. Как-то во время этого пути А. А. М. спросил её:
- А что вы думаете вот по такому вопросу? [ Судя по контексту, речь могла идти о культе Сталина, МГБ, репрессиях или о чём-то подобном. – А. М. ]
- Ничего я об этом не думаю. Потому что об этом ни писать нельзя, ни говорить, ни даже думать.
- Ну, хорошо, - ответил А. А. М. – Писать нельзя, это правда. Говорить тоже нельзя. Но думать-то можно!
Очевидно, такая постановка вопроса поразила тогда О. Г. Дело было после войны.» [ Т. е., очевидно, между 1945-1948 гг. – до того, как А. А. М. в качестве генетика был изгнан с работы. – А. М. ]

Ещё Строева упомянула тогда о том, что рассуждения моего деда на моральную тему повлияли на её стихотворение «Будь рыцарем, мой добрый сын…» Поскольку тираж поэтической книги Строевой явно несравнимо меньше числа потенциальных интернет-читателей, а сама О. Г. никогда не предписывала мне ограничивать распространение её произведений, считаю возможным привести здесь это стихотворение полностью:

Будь рыцарем, мой добрый сын,
Цени в природе красоту,
В друзьях же мужество и ум,
Но больше честь и доброту.

Будь честен. Малодушным днём
Не запятнай свой трудный путь.
Вписать страницу для любви
В свой кодекс чести не забудь.

Что стоит сердце без ума
И ум без сердца? Ничего.
От сердца ум не отрывай
В порывах трепетных его.

Будь рыцарем, владей собой,
От стонов друга не беги,
Но преступи через себя –
Подняться павшим помоги.

Жалей, люби свою страну,
Не дай пропасть в капканах слов.
Давно нужны ей не слова,
А честность истинных сынов.

1958

(Из книги: О. Раич-Амфитеатрова [ О. Г. Строева ]. Под созвездием Стрельца. Штрихи внутренней автобиографии. М., Куимова Е. Л., 2013. С. 57.)

Наш с О. Г. телефонный разговор подошёл к концу.
- Ну, значит, я теперь буду звонить иногда, если вы не против, - сказал я.
- Я очень рада, что вы позвонили, - мягко и незаметно поправила меня она, видимо, не очень веря в долгую перспективу.
- В общем, будем на связи.
- Всего вам лучшего! До свидания.
Хотел позвонить на Старый Новый год. Но увидел в фейсбуке пост Натальи Герасимовой с фотографией и сообщением. Вместо звонка получается только написать. В канун Старого Нового года будет девятый день.
Непотопляемость и живость Ольги Георгиевны Строевой была для окружающих маяком и предметом восхищения. Абсурдность того, что называют смертью, в её случае очевидна вдвойне. Когда-нибудь революция сметёт не только стены всех тюрем и лагерей, но и ограду, которой обнесена резервация здешнего вещественного мира. И тогда мы обязательно снова поговорим.

11 января 2021


ПРИЛОЖЕНИЕ

В бумагах моего отца, Александра Александровича Малиновского (1945-2017), обнаружились три стихотворения Ольги Георгиевны Строевой в машинописном виде. Все они включены в книгу «Под созвездием Стрельца», в её пятый раздел («Пересмешки»). Очевидно, это стихи, особенно полюбившиеся моему папе, которые он попросил и получил в подарок ещё до выхода книги, также ему подаренной. Просматриваются здесь и волновавшие папу проблемы: положение животных в их отношении к людям; трудности попыток по-настоящему сердечного контакта между людьми; тупики человечества и технической цивилизации.
Архивный текст всех трёх произведений содержит отличия (хотя бы незначительные) от книжного. Наличие разночтений теоретически можно истолковать по-разному: 1) как свидетельство работы Строевой над стихами, дополнительной отделки ею уже написанного ранее; 2) как результат неоднократной записи по памяти стихов Строевой, которые она, может быть, помнила наизусть и держала в основном в голове (ср. выше: «об этом ни писать нельзя, ни говорить…/…Но думать-то можно!»); 3) как проявление издательской неряшливости. Третья версия отпадает практически сразу: неряшливый издатель не прибавил бы от себя лишнее четверостишие, а Строева, выпустившая не одну книгу, привычна к вычитыванию собственной корректуры. Для выбора между первыми двумя версиями (или их совмещения) у меня нет данных, хотя колебания в пунктуации как будто располагают к принятию второй, а следы исправлений – к принятию первой.
Первое из публикуемых стихотворений напечатано на пожелтевшем полулисте, другие два – в два столбца на согнутом белом листе А4. Разночтения с книжными вариантами и другие особенности текста привожу в построчном комментарии.


Как счастливы птицы и дикие звери!
Им дышится вольно, легки их потери,
А рыбьих условий не встретишь нигде –
Недаром же молвят «Как рыба в воде»!

Открыты им реки и воздух и горы,
Минуют их сплетни, грехи, наговоры,
Любовь по взаимности знают они,
Избрав себе пару в весенние дни.

Детишек заводят с умом и заботой,
И их покидают осенней субботой,
Чтоб жизни не портить подросткам своим,
И новое счастье находят с другим.

Позвольте, позвольте! Но так веселиться
Не могут ни рыбы, ни звери, ни птицы,
И даже лягушек весенний народ
В сравнение с нами никак не идет!

Ах, Господи Боже, помилуй нас грешных.
Вот так и всегда, если судят поспешно –
Нам нравятся шкурки ребят и зверят,
А те в наши шкуры попасть норовят.

Ст. 4. В книге «Под созвездием Стрельца» (с. 99) после слова «молвят» стоит двоеточие. Вместо восклицательного знака стоит точка.
Ст. 5. В машинописи после слов «реки» и «горы» замазаны штрихом запятые. В книге в этих же местах запятые стоят.
Ст. 6. В кн. после слова «грехи» запятой нет, - очевидно, опечатка.
Ст. 9. В машинописи в слове «заводят» буква «о» вписана синей ручкой (того же цвета, что и другие исправления в этом стихотворении). В кн. в конце строки нет запятой.
Ст. 11. В машинописи в конце слова «чтоб» буква «б» вписана ручкой.
Ст. 12. В машинописи в слове «находят» приставка «на» пропечатана на месте штриховой замазки.
Ст. 13. В машинописи восклицательный знак и заглавная «Н» вслед за ним вписаны ручкой.
Ст. 16. В кн. слово «идет» - через «ё» (эта буква могла отсутствовать в клавиатуре пишущей машинки), после него точка вместо восклицательного знака.
Ст. 17. В машинописи точка в конце строке поставлена ручкой.
Ст. 18. В кн. слово «судят» напечатано в форме «судишь».
Ст. 20. В конце строки нет точки, - возможно, опечатка.
В кн. под этим стихотворением стоит дата: «1957».


У меня зазвонил телефон.
«Кто говорит?» - ОН.
«А что ему, собственно, надо?»
- Немножко душевной услады.
Прошу Вас, поверьте, поверьте,
Мне скучно, ох, скучно до смерти.
«Но чем я могу быть полезной?»
- Пожалуйста, будьте любезной!
Узнал я от общей знакомой,
Что в Вас талисман мой искомый,
Что Ваши рассказы занятны
И голос я слышу приятный.
Неважно, что мы уже седы –
Я жажду бодрящей беседы!
«Представьтесь же мне, назовитесь.
Кто Вы – Черномор или витязь?
А что до бодрящей услады,
Так может быть встретиться надо?»
- Ах, нет! В избежанье испуга
Нам лучше не видеть друг друга…
Привет Вам, бонжур, до свиданья!
Спасибо за Ваше вниманье…

Ст. 2. В кн. (с. 98) вместо «ОН» стоит «Он».
Ст. 4. В кн. вместо слова «Немножко» стоит «немного». Вместо слова «услады» стоит «отрады».
Ст. 5-8 в кн. отсутствуют.
Ст. 9. В кн. вместо слов «Узнал я» стоит «Я слышал».
Ст. 10. В кн. после слова «Вас» стоит тире.
Ст. 11. В кн. строка заканчивается запятой.
Ст. 12-13 в кн. отсутствуют.
Ст. 15. В кн. слово «витязь» напечатано с заглавной буквы.
Ст. 16. В кн. вместо слов «бодрящей услады» стоит: «душевной отрады».
Ст. 17. В кн. слова «может быть» взяты в запятые.
Ст. 19. В кн. строка заканчивается не многоточием, а точкой.
Ст. 20. В кн. вместо слов «Привет Вам, бонжур» стоит: «Бонжур Вам, мерси». Вместо восклицательного знака строка заканчивается точкой.
Ст. 21 в кн. заканчивается не многоточием, а точкой.
В кн. под этим стихотворением стоит дата: «1997».


Зачем печалиться напрасно
О зле прогресса на Земле?
Куда мудрее жить спокойно,
Во всем довериться судьбе.

Глядишь, в компьютер самый главный
Залезет крыса или мышь,
Перегрызет какой то узел,
И на Земле настанет тишь.

И задохнутся производства,
Заглохнет звук, погаснет свет,
Уймутся торги, биржи, банки,
Безгласным станет Интернет,

Метаться будут пароходы,
И самолёты в облаках…
И всех богатых и счастливых
Настигнет крах, настигнет крах.

И благоденствие пребудет,
( «Ура!» - зеленые кричат ),
И возликует мир-от чудищ
До самых маленьких зайчат.

Очнется бедная природа
На замордованной Земле,
Никто в избытке кислорода
Не будет плакать о судьбе.

В кн. (с. 102) стихотворению предпослан заголовок: «Глобализация».
Ст. 4. В кн. слово «всем» напечатано через «ё».
Ст. 6. В кн. вместо слов «Залезет крыса» стоит: «Проникнет хакер».
Ст. 7. В кн. слово «перегрызет» напечатано через «ё», слово «какой то» - через дефис.
Ст. 11. В кн. вместо слов «биржи, банки» стоит: «банки, биржи».
Ст. 12. В кн. вместо слов «Безгласным станет» стоит: «навек умолкнет».
Ст. 13. В кн. вместо слова «будут» стоит: «станут». В конце строки отсутствует запятая.
Ст. 14. В кн. вместо многоточия строка заканчивается запятой.
Ст. 15. В кн. вместо слова «И» стоит «А».
Ст. 16. В кн. вместо слова «настигнет» в обоих случаях стоит «постигнет».
Ст. 17. В кн. вместо слова «И» стоит «Да». Вместо запятой строка заканчивается восклицательным знаком.
Ст. 18. В кн. сняты скобки. «зеленые» напечатано как «Зелёные». В конце строки вместо запятой стоит точка.
Ст. 19 в кн. выглядит так: «И возликуют все – от чудищ».
Ст. 21. В кн. слово «»очнется» напечатано через «ё».
Ст. 22. В кн. строка заканчивается не запятой, а точкой.
Ст. 24. В кн. вместо слова «будет» стоит: «станет».
После ст. 24 в кн. следуют ещё четыре строки:

А уцелевшие людишки
Костры разложат неспеша,
И не найдётся и полушки
Поставить памятник мышам.

В кн. под этим стихотворением стоит дата: «1998