Помиловать. Нельзя. Казнить

 

               
                Из каждого замкнутого круга есть выход,               
                а искать его надо там, где все начиналось.








      Хотелось заснуть. Зарыться с головой под толстое одеяло, чтобы ни звуков, ни людей, ни мыслей... Стереть последние дни, словно мел влажной тряпкой со школьной доски. Прямо сейчас, в эту секунду… Нет, пожалуй, не заснуть, а наоборот – проснуться, и пусть все окажется лишь сном. Липким, противным, душным, но сном.


      Игорь открыл глаза.
      В салоне тепло и тихо, лишь двигатель недовольно урчит, видимо хочет, чтобы скорее нажали на газ.  Редкие снежинки разбиваются о лобовое стекло и обиженно сползают вниз корявыми водяными змейками. Сквозь изменчивый капельный узор он уперся взглядом в какую-то далекую точку. Смотрел и не видел. Рваные фрагменты последних дней всплывали в памяти токсичными пузырями и резко лопались, обжигая.


      Неделю назад, вот так же застыв, он смотрел в распахнутое нутро своего сейфа.
       «Уже неделя прошла? Надо же», – лопнув, шепнул очередной пузырь.
      В сейфе было полно всякого важного, но деньги пропали. Все. Много. И самое ужасное – это были чужие деньги.
       – Ася? – крикнул надломленным голосом.
      Сам себя не узнал, откашлялся, еще раз мельком глянул в сейф – ничего не изменилось.
      В дверях показалась изящная фигурка бухгалтера, на холеном личике услужливость и любопытство.
      – Кто вчера заходил в мой кабинет?
      Пытался казаться спокойным – сейчас все прояснится – но паника громче и громче пульсировала в груди. Скользкая, обволакивающая.
      – Не помню, а что? – Ася хлопнула ресничками раз-другой и замерла.
      «Что ж ты так вылупилась? Не дура вроде». Игорь начал закипать:
      – Вспоминай!
      Она вздрогнула и протяжно, словно нехотя, прошептала:
      – Так сын ваш был, Никита. Я не хотела впускать, но он сказал, что по делу.
      – И долго был? – внутри противно заныло.
      – Минут пять-десять, не засекала, я у себя была, – она стряхнула невидимую соринку с двери и деловым тоном припечатала: – Больше никто не приходил. Точно.
      Внутри уже не ныло – пекло. Сдерживая дыхание и злость, кивнул:
      – Я понял. Иди.
 

      Сын давно стал больной темой в отлаженной жизни Игоря.  Об этом знали даже здесь, в офисе, куда Никита частенько захаживал «взять бабла» под аккомпанемент нравоучительного отцовского крика.
      Бездельник, неудачник, человек без стремлений и амбиций, живущий в мире гаджетов и музыки. Игоря все в нем раздражало: чудовищный молодежный сленг, волосы паклей, сомнительные друзья, бесконечный драйв в никуда…
      Дети знакомых побеждали в конкурсах и олимпиадах, получали призы за соревнования, учили языки. Никита лишь бренчал на гитаре и шлялся неизвестно где. Что творится в вечно взлохмаченной сыновьей голове – понять было невозможно. Это бесило, а порой муторно травило душу. Школа прошла со скрипом и отрицанием учебы как таковой, институт превратился в вечный повод взять денег. Игорь все видел, злился, но давал – куда без образования. Деньги… Он столько раз открывал сейф в присутствии Никиты, конечно тот мог запомнить код. Но опуститься до воровства! Как?.. Хотя, что он знает про своего сына?
      Сам Игорь был правильным до тошноты. Как старый шлагбаум, со скрипом переходящий в положения «можно»-«нельзя». В его мире выверенных шаблонов не находилось подходящего для сына трафарета. Тот рос непохожим на своего отца, неудобным, как старый матрас со впивающимися в ребра пружинами. С каждым годом пружин становилось больше, но боль притуплялась, делалась прозрачной, привычной, лишь изредка выплескивалась наружу шумным скандалом с криками и тщетными попытками научить отпрыска жизни.
      Научил…


      По студии, наполненной какофонией ритмичных всплесков, блеклой пеленой распластался табачный смрад. Где «зависает» Никита, сказала жена. Оказалось, она в курсе сыновьей жизни. 
      Игорь глянул по сторонам – кругом лица с печатью собственной невостребованности, равнодушные к чужим страстям. У них свой мир, надменно отторгающий пришлых. Он презирал подобный сброд. Открыто, яростно, бескомпромиссно.
      Постояв чуть, взглядом нащупал склонившийся над гитарой вихрастый силуэт.  Тотчас подошел, рывком сбросил руку со струн:
      – Деньги где? – в общем шуме резкий крик распался на звуки и потух.
      – О, а ты чо тут? – сын смахнул набок сальную челку, глянул вскользь. В зрачках плещется чуждое, полубезумное, то ли от музыки, то ли от дури какой.
      – Деньги где? – кожей чувствуя пошлость ситуации, спросил чуть тише.
      – А… ты из-за этой фигни, – во взгляде удивление с оттенком брезгливости. –  Сорян, бабки еще на той неделе кончились. Вот, купил, – Никита любовно огладил лаковый бок гитары, – остальное преподам забашлял.
      – Что? – Игорь даже охрип от такой наглости. – Да на те деньги весь этот сраный клуб купить можно, а ты мне гитару суешь!
       Он схватил сына за растянутый ворот свитера, притянул ближе. Тот рванулся назад, ощерился как волчонок, но взгляд не отвел.
      – Э, папаша, Ника не тронь, – сбоку нависла чья-то мутная тень, – у нас весь саунд на нем держится.
      Игорь не шелохнулся.
      – Пшел отсюда, – злобно шикнул в сторону тени, еще сильней сжал в кулаке податливую ткань, всмотрелся в сыновьи зрачки. – Вчера в офис приходил?
      – Ну, было…
      – Зачем? – пытался говорить спокойно, но плохо получалось. Вокруг топталось уже несколько долговязых теней. «Зацепили-таки чужие страсти или стадное любопытство?» – мелькнуло краем сознания и тотчас растаяло. Игорю было плевать на зрителей. Пристально всматриваясь в знакомое лицо, он искал в каштановой мраморности глаз хоть каплю, хоть пыльный налет стыда, но видел лишь холодную отчужденность.
      – Сейчас демку пишем, а студийники цены задрали… – пробормотал сквозь зубы Никита.
      – Вот оно что. Студийники. Значит, за деньгами приходил. И где они?
      – Кто?
      – Дебила не включай. Где бабки, которые ты из сейфа тиснул? – Игорь уже не орал, говорил спокойно, четко выстраивая слова друг за другом, как пленных на плацу… перед расстрелом. Держал себя, чтоб не сорваться, давал сыну шанс.
      – Я не брал, ¬¬– тот дернулся было в сторону, бегло лизнул взглядом группу поддержки. Но они молчали.
      Внутри что-то лопнуло, метнулось комом к горлу.
      – Хватит врать! – опять сорвался на крик, – Ты же меня подставил, мразь! Крепко подставил. И зачем мне такой сын? – звук пощечины утонул в студийном шуме, ладонь заныла, оставив на сыновьем лице постыдную печать. Игорь вдруг понял, что нет больше мальчика Никиты, есть посторонний взрослый мужик – когда только вырос – про которого ему ничегошеньки не известно.   
      – Харэ меня шеймить! Достало. – Вырвав ворот из отцовской руки, тот резанул острым, словно клинок, взглядом. – Думаешь, без тебя не проживу? Да пошел ты, урод! – Схватив гитару, мигом скрылся в глубине задымленной студии.
      Подталкиваемый к выходу хмурыми взглядами, Игорь едва не задохнулся от злости, вспененной собственной беспомощностью.


      С того дня Никита дома не появлялся, жена истерила: «Верни сына!», но Игорь, забив на все семейное, сосредоточенно искал, где взять денег. Колесил по городу, просил, занимал, унижался, кланялся, объяснял ситуацию. Знакомые, немного поломавшись, давали кто сколько мог. Слегка похлопывали по плечу, сочувственно вздыхая:
      – Ничего, братан, бывает.
      А на самом донышке зрачков плещется злорадное: «Со мной-то такое никогда…» Или показалось?
      И сразу начинало протяжно ныть: «Ни-ки-та». Стряхивал с себя, заставлял не думать о сыне: «Черт с ним, потом разберусь, сейчас надо решать с деньгами». И снова звонил, договаривался о встрече, мчал по сырому зимнему городу.


      Этим вечером, собрав остаток суммы, решил отвезти в злосчастный сейф, не домой же. Код он сменил еще неделю назад.
      В окнах офиса горел свет. «Я же сказал – не вернусь. Кто там торчит?», – тихо повернув ключ в замке, вошел в приемную.
      За дверью бухгалтерши слышалось радостное щебетание полушепотом:
      – Да, прикинь… все прокатило, супер! Нет, не догадается, уверен, что деньги взял его щенок.
      Резко рванув дверь, Игорь уставился на миловидную, бледнеющую на глазах мордашку с застывшей, стекшей набок улыбкой.
      Стало настолько тихо, что сквозь наглухо закрытое окно просочился гомон улицы: кто-то сигналит, а вот детский смех, лай собаки… «Большой пес, наверное. У шавок голос потоньше…При чем тут пес?» – Игорь смотрел не мигая. В висках пульсирующий звон.
      – Я все верну! Только не надо полиции… умоляю! – Ася кинулась было навстречу, но враз обмякла тряпичной куклой и разрыдалась. Почувствовала, что шлагбаум ей не согнуть.
      – Вернешь… Куда денешься, – выдохнул как сплюнул.
      Не обращая внимания на слезы, сопли, картинные стенания где-то там у себя в ногах, резко захлопнул дверь, вышел на крыльцо офиса и взглянул вверх, подставив лицо под мокрый, пахнущий большим городом снег.


      В отрезвляюще-промозглой сырости дышать стало легче. Вокруг привычная слякотная полугодовая зима, научившая нас терпению – стисни зубы и жди, надейся, верь. Неважно, что впереди, ждать-то умеем. Мультяшными пазлами четко сложилась картинка – при Асе он тоже не раз открывал сейф, да и проблемы с сыном для нее не секрет. «Идиот! Знал же, что не дура. Развела красиво, как лоха». Себе он не врал.    
      Выдохнул рвано: «Вот все и закончилось». И деньги нашлись, и сын ни при чем, и можно сразу вернуть долги. Желчно ухмыльнулся, вспомнив лицо бухгалтерши.
      Серый вечер вдруг просветлел, снег под фонарями заискрился, прохожие стали трогательно милыми – и тут, среди расслабленного умиротворения, скользкой пупырчатой жабой выскочило: «Никита». В висках застучало, заскрипело шлагбаумное нутро: «не прав - не прав». По спине потянуло колким влажным ознобом, засаднило болезненно – еще ничего не закончилось. Дальше-то как? Извиняться он не умел. И перед кем? Перед пацаном с жестким чужим взглядом, презрительно бросившим: «Да пошел ты!»
 

      Мокрые снежные хлопья сползали по щекам, норовя забраться за ворот, цеплялись за ресницы, прятались в волосах. Игорь их не замечал. Он пытался выровнять закручивающуюся вокруг него спираль мучительно-жгучих вопросов.
      Почему поверил? Так легко, словно ждал повод. Не перепроверив, враз сделал сына вором. Где же хваленая жажда правды, ау, отзовись? А может хотел поверить? Может так проще – вбить последний гвоздь в дверь с табличкой «сын-неудачник» и больше не пытаться заглянуть внутрь? Списать его в расходник своих ошибок и неоправдавшихся надежд, припечатав сургучным негнущимся штампом: «Зачем мне такой сын».
      Столько вопросов, хоть бы один ответ.
 

      По растекающемуся тротуаром снежному месиву Игорь добрел до машины, забрался в салон, словно в кокон. Пронзительно хотелось побыть одному.
      Снег пошел чуть сильней, размывая и без того тусклую картинку за стеклом. Он удобней устроился на сидении, включил двигатель, подстроил печку и прикрыл глаза. Не думать, забыть, забыться… Что-то внутри кольнуло, щелкнуло и погнало время вспять.


      Солнце беспощадно плавило тягучий летний воздух, а им – шальным деревенским пацанам – ничего не оставалось, как с утра до ночи торчать на реке. Здесь было все, что нужно для счастья: песчаный пляж, тарзанка над самой водой, шаткая рыбацкая сижа, шалаш на краю опушки… Тут был свой особый пацанский мир, жесткий, порой суровый, безжалостный к слабакам и трусам.
      Сегодня Игорь был счастлив – впервые за все его шесть лет старшие мальчишки говорили с ним не как с пустышкой-подай-принеси, смотрели уважительно, с тонким налетом зависти.
      Каждый ждет, что однажды на него так посмотрят – по-особенному. И сразу весь мир вокруг остановится, затаив дыхание.


      Главную роль в триумфе, конечно, сыграл новый отцовский спиннинг, который Игорь принес на реку. 
      – Дай посмотреть... – чумазые руки приятелей жадно дотрагивались до глянцевой диковинки. Взгляды впивались, оценивая.
      – Эй, леску не спутай,.. а грузило-то какое.
       Каждый хотел поудить эдакой красотой, чтоб поймать, наконец, невиданную огромную рыбину.
      До самого заката не умолкал на реке азартный хохот ребятни. Чувствуя себя настоящим героем, оглушенный вниманием Игорь отчаянно не хотел, чтобы день закончился. Еще бы, таких дней – один на год и то, если повезет.


      Вернулся домой поздно, в сумерках – и сразу наткнулся на отца.
      – Кто разрешал брать? – колкий, словно наледь, взгляд заполз под вымокшую на реке одежду и впился в позвоночник.   
      – Я только пацанам показать… – Игорь аккуратно прислонил удочку к стене.
      – Сколько говорил – чужого не тронь! – наотмашь хлестнув сына ладонью по щеке, отец повернулся к матери. – Вырастила мерзавца…и вора.
      – Я же вернул, – закусив от боли губу, Игорь обернулся к матери.
      Та стояла в дверном проеме, медленно вытирая руки о кухонное полотенце. Отстраненная, с чужим застывшим лицом.
      Недавнишнее счастье начало оплывать талым мороженым, оставляя за собой жгучий болезненный след.


      Хлопнув дверью родительской спальни, ушел отец. Мать развернулась и пошла что-то домывать на кухне.
      Игорь кинулся за ней, потянул за подол:
      – Мам, я не вор… я показать…
      Ледяной голос мигом осушил жирный душный вечер:
      – Зачем мне такой сын?..
      Игорь замер, нервно сглотнул. Он не знал, что ответить.
      – Иди, собирай вещи, отдам тебя в детдом. Там все такие. 


      Плакать и просить не стал. Упрямо сжав губы и запихивая нехитрое барахлишко в потертую хозяйственную сумку, уговаривал сам себя: «Правильно, зачем им ТАКОЙ сын…» Он думал о том, как встретят его в детском доме, какие они там все ТАКИЕ. И еще – можно ли взять с собой картонную модель эсминца, подаренную ему на последний день рожденья. Постоял. Покрутил в руках, ощущая бархатистую бумажную теплоту, и решил не брать – вдруг по дороге сломается.


      – Я собрал, – тронув мать за халат, Игорь хрупкими, как лапки палочника, пальцами прижал к груди распухший тряпичный мешок.
      Та странно посмотрела, молча взяла за руку и вывела во двор.
      На улице ни души. Только на углу тускло светил усталый ржавый фонарь, и слышался комариный писк. Намокшая днем на реке майка противно липла к закостеневшей спине.
      Молча дошли до станции. Остановились. Немного постояли, глядя на пустынный перрон, по которому ветер гнал смятые клочки рваных газет. Тут мать развернулась и по-прежнему без слов пошла в сторону дома, крепко сжимая руку сына.
      Когда хлопнула входная дверь, отец не вышел из спальни.
      Засыпая, Игорь почувствовал, что внутри нет радости от этого молчаливого родительского прощения. Совсем нет. Будто сунул в рот леденец, а лизнул холодного слизняка. Зато эсминец опять есть… и он улыбнулся. 


      Эту историю родители никогда не вспоминали. Забыли, наверно. Он думал, что тоже забыл.


      Снег прекратился, совсем стемнело.
      За лобовым стеклом бело и пустынно. Припозднившиеся прохожие спешили по домам. Игорь посмотрел им вслед, шумно вдохнул, как перед прыжком, достал телефон и нажал вызов. На экране светилось «Никита».