Всякий раз после города ночь в деревне маленькое счастье. Просыпаешься, а никуда и не надо. Поставил чайник, умылся, сделал кофе. Отодвинул занавеску на кухне, смотрю, а там заячьи следы, прямо под окошком. Этот факт почему-то так поразил меня, что, закурив сигарету и листая разные ленты, я продолжал думать про сумасшедшего зайца, который, не убоявшись огней, каких-то машинных и прочих, сделанных человеком запахов, взял и пришел в деревню.
К вечеру брел с коньками на плече вдоль ручья по нижней тропке, в саду, под склон, возле бани, отдыхал один из местных охотников. Водку они с товарищем, приехавшим из города на покоцанном вольво, разливали из заварочного чайника, самовар под столом просто так, для атмосферы, пыхтел.
Мы поздоровались. Я сообщил:
- А ко мне сегодня заяц приходил.
- Ну и дурак, - жуя, сказал охотник. - Ты брось коньки-то. Присядь.
- У них бешенство бывает? – спросил я.
- Я даже у себя подозреваю, - сказал он, - каждый день - и подлил из чайника в чашку с надписью «Привет из Костромы», водки. Протянул. А я взял и выпил.
Слева от стола возвышался огромный, как дом, стог. Часть стога снизу была выщиплена, словно кто-то большой откусил от него.
Товарищ охотника из шестого тома Ленина, предназначенного, видимо, для розжиги, делал самолетики. Весь стол был завален ими.
- У них щас гон, - сказал охотник. - По всей деревне следы.
- А я тебе свои стихи читал? – спросил у меня самолетный конструктор.
- Серег, че ты начинаешь-то. – Ты кровельщик, - сказал охотник. Я – сварщик. И нехер себе жизнь отравлять тем, чего нет.
- Как хочешь, - сказал тот.
- И вот так три раза в год.
- Чего три раза? – уточнил я.
- Ну, гон у них. Сначала рождаются настовики, весной еще, когда наст. Потом колосовики, когда рожь колосится и листопадники. И вот три раза в год у самцов башню сносит, крыша едет. Представляешь, живешь ты с бабой, то есть, с женщиной (он стал пьянеть, поэтому становился учтивее даже к не присутствующим дамам), знаешь ее вдоль и поперек, и вот как-нибудь утром просыпаешься, а она другая, как будто еще незнакомая тебе, чужая. Тебя к ней страшно тянет. И вот тут, - постучал он себя кулаком в место, называемое солнечным сплетеньем, прямо в самое солнце постучал, -и вот тут, такое сладкое дрожание. А потом выясняется, что не только у тебя, дрожание-то. Еще какие-то утырки ходят на задних лапах, танцуют вокруг. И начинаются махачки, мама не горюй. Животы друг другу вспарывают. Пока эти дерутся, могут втихушку другие подобраться. И сношаются, сношаются. У зайчихи-то тоже чердак в это время отъезжает. В такие периоды самцам море по колено, им кажется, они могут все. Три раза в год такая канитель, долбануться можно,- с невнятной какой-то интонацией произнес охотник.
- Как это по-нашему! - сказал кровельщик Серега. - Так часто бывает: жрать нечего, а любви вагон. А потом наоборот.
В ту же чашку из Костромы я налил из самовара кипятка, помакал в него пакетик с чаем.
Серега принес из бани баян. И воодушевленно, духоподъемно красивую матерную частушку спел.
Я взял со стола один самолетик и запустил. Хороший вышел самолетик. Долго летел вдоль ручья и летел. Пока не затерялся в низком, ослепительно-закатном солнце.