ОЛЬГА СОИНА. Мыслёнкин и Эрот
Сидит Стократ Платонович летом на солнышке, на покосившемся крылечке дачи в полнейшем одиночестве. Все домочадцы разошлись по своим делам: кто в магазин, кто на пляж, кто к соседкам за сплетнями. Никому Стократ Платонович не нужен и не интересен. Тоскливо ему, несмотря на лето, зелень разнотравья и деревьев с кустами, синеву полуденного неба, расцвет всего реально сущего, да так тяжело на душе, что жить тошно. Жаждет душа-то чего-то особенного, терпкого, животрепещущего, дабы встать во весь рост, пробежаться по грядкам, семейные трусы подтянуть и вострепетать всем своим существом как физически, так и духовно.
Словом, сидит Стократ Платонович, тоскует, ощущения копит, но облегчения не получает и вдруг… как-то неожиданно осознает, что он уже не один и рядом с ним некто, и этот некто ему как бы облегчение предвещает и от тоски его спасет.
Поднимает Стократ Платонович слегка заплывшие от вчерашних чрезмерных возлияний глазки и натурально обалдевает. Сидит рядом с ним голенький, розовый, златокудрый мальчик, хорошенький как Барби, но с ужасно хитрой и лукавой мордашкой. За спиной у него красивые трепещущие крылышки вроде стрекозиных, но побольше размером, а в маленьких пухлых ручках — некие прибамбасы, а именно олдскульный лук и не менее олдскульный чехол (колчан, тогда говорили) со стрелами. Сидит дитя, жмурится, ножками перебирает и на Мыслёнкина смотрит крайне иронично. Посидел, помолчал, а Мыслёнкин в это время трясется от страха: сейчас соседки через забор заглянут и в педофилии обвинят: что делать-то?! Хотел было прогнать дитя, да язык, словно к гортани прилип, и изо рта один шип выходит. Впрочем, молчание длилось недолго, ибо мальчик заговорил:
— Ну, что узнал меня, Стократ Платонович?
— Никак нет, не могу припомнить, что-то с памятью стряслось. Может быть, ты соседский Ванька? А на хрен тогда разоблачился и передо мной, гад, воссел в таком развратном виде?! Вот я сейчас тебя к мамане двину или МЧС вызову. Не лезь ко мне с подлостями, я соблазнам чужд и совращать себя не позволю!
— Да ты, Стократ Платонович, вижу, совсем с глузду съехал. Ты человек ученый или нет? Про древних читал? А коли так, то должен знать, что тебя почтил своим великим посещением никто иной как Эрот, бог любви, древний и вечный, вняв твоей вселенской тоске и пожелавший тебя утешить как почти собрата — философа (любителя мудрости). Ну, проще говоря, желаешь ли ты, Стократ Платонович, любви, то есть любить и быть любимым?!
— Конечно, желаю! Но только в пределах закона, я законы знаю!
— О чем речь? Всё дам в один момент и станешь ты не заштатный доцент, но супер-пупер мачо, а как рассекать-то будешь! Ну? Избирай предмет любви, мыслитель!
— Ты смотри, какая композиция обнаружилась! Аж взопрел от восторга. Хочу любви, ужас как хочу любви, давно хочу и от такой перспективы ажник заново жить начинаю.
— Ты не пустословь, у меня времени мало, а вас, страждущих, много. Избирай предмет любви живо, я в тебя сейчас прицелюсь, стрелой уколю и воспрянешь к новой жизни. Ну, живее!
— Так прям сразу? Сразу ведь не сообразишь, кого избрать-то!
— А чего ждать-то?
— Нет, ты погоди ерзать и иголку свою убери обратно. Я сначала должен философски обосновать, кого я хочу любить! А то с тобой так обрешетишься, в такую Хавронью втюришься, что абзац … him self…
— Ну, зачем обязательно сюда феминность вплетать? Объекты любви, так сказать, фантастически многообразны — и толерантно тебе говорю: выбирай, не менжуйся. Сейчас в плане объектов любви человек уже не тварь дрожащая, а решительно на все право имеет. Ну, проявляй широту желаний, и я все исполню!
— Ты мне, опять-таки говорю принципиально, не суй под нос всякую погань без разбору. Как субъект выбора и осознанный потребитель услуг, я желаю выбрать то, что должно меня удовлетворить всецело и качественно. А иначе никак. Понял, милок?
— Ну, выбирай, хрен с тобой. Обслужу как ВИПа.
— Знаешь, чего я хочу? Я хочу стать предметом любви, ну, скажем,… всего мира. К примеру, лежу я на облаке, проплываю над мирозданием и, как предмет своей же собственной любви, чувствую, что все живущие меня любят, желают и вожделеют: от позорной букашки… до какой-нибудь Топ-модели, а главное Я, Я сам так себя обожаю, так изливаюсь к себе любовью, что прямо душусь от наслаждения. Ну, давай, коли что ли!
— Ишь, чего захотел! Да ты вникни конкретно, чего просишь? Да, если ты жаждешь внушить любовь всего мироздания к себе, то поимей понятие: закон вожделения любящих к любимому отменить невозможно, и он воистину космичен. А что отсюда следует? Да ведь тебя расхватают на кусочки, расцапают, раздерут, разломают, и я в этом космическом каннибализме участвовать не желаю. Я — существо благородное и грязью брезгаю. Это одно. Другое: я один раз грешным делом решил развлечься и пустил стрелу в одного смазливого чудака на букву «м», который сидел перед озером и на себя пялился в экстазе. Знаешь, чем дело кончилось? Втюрившись в себя… до lost`а, он, как конченый, издох от анорексии. Ты всего этого хочешь? Так я могу…
— Нет, нет, погоди, я того… маленько не рассчитал. Теперь, передумав, я хочу стать объектом любви для какой-нибудь супер-пупер денежной тетки. Ни beautiful face, ни figure ее меня не интересуют. По серьезному говорю, как мужик с горьким знанием жизни! Для меня основа любви — бабло, бабло и бабло, и если тетка с баблом, то пусть она хоть трижды Квазиморда. Я все стерплю и со всем примирюсь! Можешь ты мне такую животинку устроить?
— А чего ты, Стократ Платонович, в данном контексте любить полагаешь: тетку или ее деньги? Если деньги, то это не по адресу. Ты к Гермесу тогда иди, он богатством и воровством заведует. А я все больше по любви… И опять-таки: ты, что, альфонсом хочешь стать или мужиком-конкубинатом? Тебе что от предмета любви надобно? Только материальное содержание что-ли? Я ваще от вашей эпохи угораю: каждый из вас, современных человеков, не успев на свет вылупиться и от мамкиной груди оторваться, норовит пристроиться на содержание и от всего своего состава душевного и телесного мечтает немедленный денежный эквивалент обрящить. Ну, впрочем, это выказывает себя низменная порода человеков, а тебе-то, Стократ Платонович, как не стыдно? Ведь ты — мыслитель или как?!
— Ишь какой моралист выискался. Недавно мне предлагал любить решительно все, что движется, летает и ползает, а сейчас нормальным честным сводником не хочешь стать. Да будет жеманиться-то в натуре! Ведь ты — сводник, а?
— Да, сводник, строитель мостов между влюбленными и сего моего предназначения не стыжусь ни капли. Благородней этого ремесла вообще ничего на свете нет. А ты, великий мыслитель современности, до чего мне предлагаешь опуститься?! Бандерщиком стать или салон экскорт-услуг организовать? Тьфу! Если предмет любви определяется исключительно спросом и предложением, будь-то женские округлости или капиталец, то я уж лучше буду восседать себе на облачке, пить амброзию, а вы, несчастные человеки, живите без любви! Ну, полетел я восвояси, и на том базар покончим.
— Погоди, погоди ты. Пока мы препирались, я предмет любви все же нашел, однако хочу, чтобы и предмет, и субъект любви (то есть я и кого я любить жажду) слились воедино и стали, ну, совершенно неразрывны и нераздельны. Ужас как, без балды желаю я, чтоб меня до глубины души, до абсолюта, до изнеможения и где-то экстаза (а, может быть, оргазма) обожал народ, и я в этом обожании купался, рос, передавал ему часть своей жизненной и интеллектуальной энергии, освещался им со всех своих эмпирических сторон и особенностей своего ума, огромной культуры и прочих великих качеств и посредством всего этого взаимообнимания становился бессмертным. Ну, словом, я в народе, а народ во мне, и оба мы заходимся от счастья и таем от любви. Каков сюжетец. А? Я уже охреневаю, а ты? Чего лупишься? Доставай свои иголки и действуй!
— Счас, расскакался. Бегу и падаю. Да, ты, Стократ Платонович, понимаешь реально куда въехал? Все возжелали какого-то совершенно охренительного плебсоэротизма, то есть народной любви, ничем реально не заслуженной, но, так сказать, магически добытой и почти физиологически употребляемой. Нет, какие же люди сейчас роковые пошли! Подай ему народную любовь как гарантию бессмертия, и он, как Летучий Голландец будет по временам и эпохам плавать и не только народ, но и высшие силы эксплуатировать, одурев от своекорыстия! Нет-с, я в качестве бога любви вместе с тобой монетизировать вечность не желаю! Прощевай, однако! Тьфу на вас!
Тут Эрот вдруг повернулся к Мыслёнкину нежным розовым задом, слегка поднатужился…. и исчез в глубокой синеве неба, оставив после себя благоухание дурно переваренной амброзии. Мыслёнкин задохнулся и остолбенел от неожиданности, разочарования и злобы.